онистов  и  часовня.  Теперь  все  это
исчезло. Теперь там  заправляли  люди  ловкие  и  с  коммерческой  жилкой.
Нашествие  судов  и  матросов  из  Старого  Света   встряхнуло   маленьких
колонистов Академии, медлительных по натуре.
     Но когда они сражались и имели возможность вставить свое  слово,  они
защищались с яростным пылом.
     Старик действительно подал прошение королю, но это  было  еще  четыре
года назад. Таким образом нельзя было обвинить составителя  этих  страниц,
которые король, быть может,  и  не  читал,  в  непредвиденных  изменениях,
которые господа из Парижа произвели в колониальной политике.
     Кроме того, старик  был  женат.  Кроме  того  он  умер  в  отдаленной
провинции, где он намеревался  поселиться,  чтобы  наслаждаться  жизнью  с
супругой, пользоваться состоянием - результатом продажи областей Акадии, и
щедротами  короля.  Его  вдова  вторично  вышла   замуж   за   одного   из
высокопоставленных людей области, интенданта или кого-то с  похожим  родом
занятий,  так  что  было  похоже,   что   она   перестала   интересоваться
американским наследством.
     Все это он узнал разом, как и  дочь  вышеуказанного  Николя  Пари,  с
первой же почтой, прибывшей весной, на одном из первых кораблей.
     Он извлек из плюшевой сумки связку важных бумаг, которые стоили ему и
его жене большим количеством часов и пота. Они расшифровывали,  меняясь  в
лице и становясь время от времени "всех цветом  радуги"  по  ходу  чтения,
потому что это были, заверенные нотариально, первые и единственные письма,
которые они получили от старика после его отъезда. По поводу этих бумаг он
и его  жена  издали  вздох  облегчения,  потому  что  после  беспорядочных
описаний его представления ко двору, женитьба и  (это,  естественно,  было
написано не стариком) его смерти,  следовали  мысли,  которые  единственно
могли их утешить - что эта дурочка-вдова - не станет вмешиваться в дела по
наследству. Так или иначе, старик должен был что-то оставить. Быть  может,
"там", находясь при деньгах, вывезенных из Америки, он вспомнил о них;  во
всяком случае, нотариусы сообщали, что в Академии было чем поживиться.
     - Здесь, мой дорогой друг, - вмешался Виль д'Аврэ,  все  ясно,  здесь
дорожка  накатана.  Не  надейтесь  затеивать  бесконечный  процесс,  чтобы
вернуть во владение территории, которые  ваш  тесть  продал  господину  де
Пейрак.
     Я был свидетелем собрания, созванного в подобающей и достойной  форме
по поводу господина Карлона, интенданта  Новой  Франции.  Он  оставил  вам
Кансо, "пески", чтобы сдавать их рыбакам и небольшие  угольные  копи.  Что
касается понятия  "там",  то  ничто  не  мешает  вам  отправиться  туда  и
посмотреть, как обстоят дела.
     Зять Николя Пари отправился вместе с женой, не сопротивляясь.
     После долгих раздумий над бутылкой с джином, который поступал с Новой
Земли, он сказал своей супруге, что это было  делом  времени  и  терпения.
Нужно подождать. Нужно посмотреть откуда ветер дует.
     Вот уже поползли слухи, что господин де Фронтенак впал  в  немилость,
что его "отзывают". Интендант Карлон  последует  за  ним?!  Тогда  в  этом
случае чего стоили права дворянина-искателя приключений без  флага,  веры,
закона, так называемого графа де Пейрак, который получал доходы с  налогов
всех предприятий Восточного берега? Теперь возникал не один повод прогнать
его, либо пользуясь законами наследования, либо обвинив его в том, что  он
пират или союзник англичан.
     Теперь  наступала  очередь  его,  зятя  Николя  Пари,  быть   королем
восточного берега. Что до того, чтобы разбираться  с  этими  бандитами  из
Старого Света, из Европы, то он никогда не рисковал даже  в  Квебеке,  так
что лучше с этим подождать. Может быть в следующем году.  А  сейчас  лучше
всего  известить  нотариусов  и  адвокатов  о  своем  приезде,  чтобы  они
сохраняли деньги "тепленькими".
     В Тидмагуше, в форте с четырьмя башенками, здании скромном с виду,  в
зале хоть и с низкими потолками, но широком, можно было  свободно  накрыть
изысканный стол, согласно вкусов Жоффрея де Пейрака.  Когда  представлялся
случай, то можно было там видеть  настоящие  пиры,  достойные  по  меньшей
мере, официальных приемов в Квебеке с изысканными  винами,  разнообразными
блюдами, подававшимися  на  золотой  посуде;  и  в  этот  вечер  на  столе
красовались бокалы с ножками Богемского хрусталя,  отсвечивающие  красным,
поставленные в честь губернатора. Сам король не имел подобной посуды.
     Господин Тиссо, метрдотель, священнодействовал со столовыми приборами
вместе с четырьмя помощниками, восемью подавальщиками жаркого и целой тучи
поварят, разодетых лучше, чем труппа комедиантов перед королем.
     Господин де Фронтенак был очень растроган  таким  приемом,  достойным
принца крови, поскольку предполагал съесть скромный кусок  дичи  на  борту
корабля на приколе.
     Он прибыл вечером в сопровождении господина  д'Авренссона,  помощника
по  административной  части,  который  возвратится  в  столицу  после  его
отъезда, а также вместе с привычным окружением из советников, мажордомов и
нескольких представителей Городского совета.
     Он был несколько мрачен, видимо поразмыслив о своих планах,  но  вина
оказали благотворное влияние на его подавленное настроение. Он вновь обрел
жизнерадостность.  В   конце   банкета   разгоряченные   гости   принялись
рассказывать о битвах, высоких делах и подвигах,  которыми  эти  достойные
господа могли похвастаться. Затем зазвучали повествования о жизни двора  и
галантных  приключениях.  Господин  де  Фронтенак  решился   процитировать
знаменитое стихотворение, которое хоть и  принесло  ему  славу,  но  стало
поводом для ссылки, замаскированной как почетная миссия, на  другой  берег
Атлантики.  Ибо,  будучи  на  двенадцать  лет   старше   короля   Людовика
Четырнадцатого, он обольстил его пылкую любовницу, что свидетельствовало о
его исключительных способностях, в избытке проявленных  на  поле  любовных
интриг. Гасконец по рождению, он ничуть  не  сожалел  о  происшедшем,  ибо
произведенный скандал его несказанно развлек.
     Он прочитал:

                     Я счастлив тем, что наш король
                     де Монтеспан увлекся страстно
                     Я, Фронтенак, смеюсь до боли,
                     ведь тратит пыл он свой напрасно!
                     И я скажу, улыбки не тая,
                     В той спальне первым буду я!
                     Король!
                     В той спальне первым буду я!!

     Исключительность напитков создала климат  дружеской  доверительности,
то и дело раздавались взрывы хохота.
     Король, над поражением которого острили, был  далеко.  Даже  у  самых
льстивых людей невероятная почтительность,  которую  монарх  внушал  своим
присутствием, отступала перед злорадностью от того,  что  он,  задетый  за
живое, опустился до мести, словно простой смертный. К тому же  все  хотели
сделать приятное де Фронтенаку, из-за угрозы  неприятностей  и  наказаний,
которые король налагал  без  колебания,  и  которые  нужно  было  выносить
безропотно.
     Изрядно развеселившиеся гости, увлекшись куртуазной темой, приняли  к
сведению этот анекдот и оценили по достоинству дерзость губернатора.
     Фронтенаку не  нужно  было  прилагать  особенных  усилий,  чтобы  это
понять. Быть может, он увидел дружеское предупреждение  в  глазах  хозяина
дома.
     Момент был выбран не слишком удачно, чтобы вызывать в памяти подобные
истории перед отплытием во Францию для доверительной беседы с королем.
     Анжелика переживала за него. От своего визита он ожидал  результатов,
благоприятных для колонии. Однако, будучи тонким политиком, он должен  был
догадываться о неприятностях и  уже  давно  испытывал  беспокойство,  ибо,
беседуя кое с кем, узнавая о сплетнях, прислушиваясь к разным  интонациям,
он не мог не знать, что люди из  его  окружения,  его  советники  и  самые
верные и искренние друзья, как граф де Пейрак, не разделяли его оптимизма.
     - Может быть,  я  совершаю  ошибку,  но  я  не  смогу  отказаться  от
путешествия, потому что знаю, что оно необходимо.
     - У вас есть выбор? -  сказал  Виль  д'Аврэ.  -  Вас  приглашает  сам
король, не правда ли?
     - Вы тысячу раз ошибаетесь. Я лично решил ехать. Спросите у господина
де Ля Вандри.
     - Господин де Ля Вандри - мошенник, который вам завидует, который вас
ненавидит, и который настроил  против  вас  троих  своих  друзей  с  целью
заменить вас на посту губернатора.
     Фронтенак вскочил, задыхаясь, выпил стакан воды,  поданный  лакеем  и
наконец успокоился.
     - Не верю ни единому слову. Я тщательно взвесил  все  варианты  нашей
встречи с королем.
     - А Ля Вандри, приехав с вашими распоряжениями в кармане, которые  он
затрудняется выполнять, и видя, что вы намерены уехать,  не  замедлил  вас
поддержать в этом.
     - Наглец!.. Если вы говорите правду,  то  я  разыщу  его  и  заставлю
предъявить мне письма, которые он имел дерзость мне не передать.
     - Бесполезно показывать,  что  вы  разгадали  его  игру.  Оставайтесь
непроницаемым. Это послужит на пользу вашей безопасности!..
     - А если по приезде меня арестуют и отправят в Бастилию?
     - Дело не зашло так далеко, - возразил  Виль  д'Аврэ  тоном,  который
означал, что они на пути к этому.
     - Да  говорите  же  искренне,  вы!  -  вскричал  внезапно  Фронтенак,
подскочив к Виль д'Аврэ и чуть ли не схватив его за горло. - Скажите,  что
вам известно?
     Виль д'Аврэ признал, что ему известно немногое. Когда он уезжал в мае
- а сейчас начало августа - это были только слабые слухи  в  самых  низших
кругах министерства. Он готов был бы поспорить, что король  ни  о  чем  не
знал и продолжал с благожелательностью смотреть на Фронтенака, которому он
был обязан примирением с господином и госпожой де  Пейрак,  что  наполняло
его душу надеждой.
     Но надо сказать, что эти слабые отголоски  распространились  быстрее,
чем он, Виль д'Аврэ вернулся из Академии с мельницы Красавицы-Марселины. И
если, вернувшись на побережье, он и беспокоился за Фронтенака, то в первую
очередь по причине того, что ему были известны намерения господина  де  Ля
Вандри; и во-вторых  у  него  был  тонкий  нюх,  который  его  никогда  не
обманывал, и этот нюх говорил ему, что дела  одного  из  его  друзей  идут
плохо.
     Фронтенак повернулся к Жоффрею де Пейраку, словно хотел услышать  его
мнение. Граф посоветовал ему сохранять позицию губернатора, когда он будет
обсуждать с королем состояние дел в колонии.
     - Король всегда отдает должное людям, которые добросовестно выполняют
свою работу, а вы - как раз такой человек. Король Франции никогда не  даст
в обиду преданного и честного поданного, тем более в угоду интриганам.
     - Это правда, - признал Фронтенак. -  Но  ведь  еще  этот  стишок,  -
сказал он жалобно, - и этого он мне никогда не простит.
     Затем его охватил  гнев  при  мысли  обо  всех  ложных  обвинениях  и
глупостях, которые его враги обрушили на него, и как бы  абсурдны  они  ни
были, они могли пошатнуть его авторитет в глазах монарха, и так  не  очень
расположенного к нему.
     - Вы знаете, чтобы спровоцировать меня, они обвинили меня в том,  что
я избрал для национальной и королевской эмблемы Новой Франции бело-голубое
знамя с золотыми лилиями  Бурбонов!  Мне  прекрасно  известно,  что  он  -
потомок Генриха Четвертого, и что французы его восприняли с трудом, потому
что  белое  знамя  -  это  знамя  гугенотов  и  напоминает  белый   плюмаж
протестанта Генриха Наваррского, который сражался с католиками  и  заморил
голодом Париж, прежде чем стал Генрихом Четвертым, первым из Бурбонов.
     Мне известно кроме того, что французы  любят  Орифламму  или  красное
знамя Сен-Дени, и даже еще более старинное, голубое,  часовни  Сен-Мартен.
Со своей стороны, должен сказать, что  предпочитаю  небесно-голубое  знамя
кавалерии,  к  которому  наш  суверен  Людовик  Четырнадцатый  присоединил
золотое солнце.
     Но прибыв в Канаду, я должен был подчиниться и  другим  мнениям,  ибо
передо мной стояла дилемма. Для ирокезов красный цвет  означает  войну,  в
смысле смерть. Тогда как белое - это МИР, а золотое - богатство.
     И вот осталось белое знамя с золотыми лилиями, редко встречающиеся во
Франции, которое символизировало здесь очень  многое.  Вот  почему  я  его
выбрал.
     - Ну вот видите! Король не может на  вас  сердиться  за  то,  что  вы
отдали ему дань уважения, также  как  и  Франция,  колыбель  его  предков,
Бурбонов!..
     - Как знать? - пробормотал Фронтенак с неопределенным  видом.  -  Мои
действия могли быть истолкованы перед ним по-другому... Люди так злы...  и
так глупы.
     Все подстроено наилучшим образом для моего поражения. Они  додумались
до того, что я подстрекал ирокезов воевать с нами, потому что сам отправил
к ним оружейника для починки их оружия.
     Однако  у  меня  есть,  -  продолжал  он  с  нежностью,  -  несколько
колье-вампумов неоценимого значения, которые  я  получил  от  вождей  Пяти
Наций. Я могу показать их королю.
     Присутствующие  обменялись  взглядами  сострадания,  а  Виль   д'Аврэ
скорчил гримасу.
     - Я сильно сомневаюсь, что король и господин Кольбер поймут  важность
этих непонятных трофеев.
     - Однако, они олицетворяют мир в Северной Америке. Мир  с  ирокезами.
Открытый путь к Миссисипи.
     -  Во  всяком  случае  это  тонкости,  которые  необходимо  тщательно
разъяснить королю и господину Кольберу, - сказал господин д'Авренссон.
     - И должен сделать это человек, в  котором  ни  один,  ни  другой  не
усомнятся, - сказал маркиз. - Во всяком случае  я,  несмотря  на  все  мое
дружеское расположение, не  возьмусь  за  это.  Я  погорел  на  истории  с
королевскими китайскими вазами. Но я уцелел.
     - Итак, нужно ответить атакой на атаку.
     Фронтенака больше всего уязвляло то, что ему ставили в вину  то,  что
он сознательно вредил делам колонии с целью личного обогащения.  В  Канаде
он набил полные карманы денег.
     - Если уж меня обвиняют в  этом,  то  и  я  не  постесняюсь  раскрыть
махинации иезуитов...
     Затем, убедившись в том, что королю это не понравится, тем более, что
влияние иезуитов при дворе было значительно, а активность  их  возрастает,
он замолчал.
     - Нет! Нет! - вскричал он вдруг, чуть  не  опрокинув  кубок,  который
слуга ловко подхватил. - Нет, я не могу начинать такую важную игру с таким
маленьким количеством козырей,  не  рассчитывая  на  надежных,  быстрых  и
искренних помощников. Козыри! - говорю я вам. - У меня хоть один  имеется?
Клевета и обвинения ранят меня как стрелы. Мятежники подготовили себе поле
деятельности, и их не заботит наша работа, наши трудности  на  этих  диких
территориях. Им нужно только  вредить,  и  стоит  теперь  мне  только  рот
открыть перед королем по поводу Канады,  как  он  вспомнит  все,  что  ему
наговорили; и на что я смогу надеяться? Какого результата я могу ожидать?
     И однако, - сказал он грустно, - я работаю лишь на пользу и  спасение
Новой Франции, над которой развевается знамя с золотыми лилиями.
     Опершись  локтем  о  стол,  он  обхватил  ладонями  лоб  и  застыл  в
раздумьях. "Нужно  это  сделать,  -  было  слышно,  как  он  повторил  это
несколько раз,  -  нужно  это  сделать!  Другого  выхода  нет.  Иначе  мое
путешествие превратиться только в фарс, в маскарад".
     Он поднял голову с решительным видом; его глаза блестели надеждой,  а
неуверенность исчезла с его лица.
     - Ну и пусть это смахивает на смелый замысел, на хитрость. Я к  этому
привык,  а  король  не  против  приятных   неожиданностей,   связанных   с
воплощением его планов и верным служением его интересам. В любом случае  я
убежден в своей правоте. Есть только один человек с моей стороны, который,
говоря обо мне, сможет привлечь его благосклонность к моей персоне,  чтобы
оживить его память; он сможет заставить выслушать  себя  и  ясно  изложить
суть дела, возобновить интерес Его Величества к проблемам колонии, которые
сейчас кажутся ему скучными и скорее расстраивают его. К  тому  же  в  его
окружении никто не может или не хочет пролить свет на  истинное  положение
вещей, никто, кроме одного единственного человека. И этот  человек  -  Вы,
господин де Пейрак.
     Он  некоторое  время  стоял,  застыв  и  уставившись  в  одну  точку,
казалось, его взгляд терялся в красный отсветах вина в хрустальном бокале.
     Затем, подняв свой кубок и повернувшись к хозяину дома, он сказал:
     - Господин де Пейрак де Морранс д'Иррустру, мой  соотечественник,  во
имя дружбы, которая нас связывает, во имя услуг, которые  мы  неоднократно
оказывали друг другу, во имя  широких  и  прекрасных  планов,  которые  мы
строили вместе на благо и мир народов края, к которому мы так привязаны, я
вас прошу, я вас очень прошу, я вас умоляю: поезжайте со мной!



                                    25

     - Я вас умоляю, поезжайте со мной во Францию, чтобы защищать интересы
Новой Франции, - вскричал  Фронтенак,  обращаясь  к  графу  де  Пейрак.  -
Никогда! - как эхо раздался  женский  голос,  это  Анжелика  поняла  смысл
только что произнесенных слов. - Никогда, - повторила она категорично. И в
то же время она осознала, что Фронтенак был прав, и что так оно  и  будет,
потому что... это... это наилучший выход!
     Молин в своих  последних  письмах  намекал  на  полезность  "визита",
которого король долгое  время  ожидал.  Пусть  этот  визит  будет  даже  и
политическим.
     - Нет, нет и нет. Никогда! Я не отпущу его.
     Европа была так далеко! Океан был слишком велик. Когда покидали  один
континент, чтобы достичь другого, то возвращение становилось невозможным.
     Она перестала смотреть в сторону  востока.  Хотя  там  находились  ее
сыновья. Но они вернутся. Сегодня же речь шла о ее жизни. А ее жизнью  был
Жоффрей. Без него она не могла существовать. И было  решено,  что  они  не
расстанутся  больше  никогда.  Если  их  разлучат,  или  они  окажутся  на
расстоянии друг от  друга,  то  возникнет  опасность,  что  разрыв  станет
окончательным.
     А океан! Это грозило тем же!
     Жоффрей вступал на землю Франции, и это грозило тем же!..
     Жоффрей де Пейрак говорит с королем! Это конец.
     Нет, никогда, никогда она его не отпустит.
     Она повторила: "Никогда!"
     Она смотрела с вызовом то на  одного,  то  на  другого.  Они,  каждый
по-своему принимали, утверждали  и  судили  ее  импульсивную  реакцию,  ее
волнение и протест. Одни с удивлением, другие, шокированные,  возмущенные,
любопытные или заинтригованные. Фронтенак не понимал. Он был так  доволен,
тем, что  придумал.  Он  никогда  бы  не  подумал,  что  мадам  де  Пейрак
воспротивится. Виль д'Аврэ понимал все и не удивлялся. Он знал, что  такое
любовь, и какими чувствами горело сердце этой  женщины.  Он  подумал,  что
начнутся споры и можно будет заключать пари.
     Что до Жоффрея... Нет, Анжелика не хотела прочитать на  лице  Жоффрея
то, в чем была уверена: он принимал предложение Фронтенака... Он собирался
предать ее, бросить!
     Она бросилась вон, и оказалась, после того, как  миновала  деревушку,
на дороге, которая вилась среди скал. Она почти бежала, словно  это  могло
бы помочь ей избавиться от испытания, обрушившегося на  нее,  от  дилеммы,
которая принесет ей мучения, которую ей придется обсуждать и оспаривать не
только наедине с собой, но и с другими, чтобы в  конце  концов  смириться,
разбив сердце, с такой неожиданной, невозможной вещью, которую она обещала
себе никогда не принимать, не давать проникать в свою жизнь: с разлукой.
     После того, как она добралась до конца тропинки, которая выходила  на
берег, она развернулась  и  упала  почти  без  сил  и  чувств  к  подножию
бретонского  креста,  который  был  поставлен  здесь   почти   век   назад
бесстрашными рыбаками. Затем она поднялась и  вдруг  ей  стало  еще