адей появились мулы. Их  доставили  из  Швейцарии
через Геную, где Эриксон погрузил их на корабль. Коренастые,  устойчивые,  с
твердой поступью, они были незаменимы в горах. Привыкнув  ходить  по  горным
тропам, они не пугались грохота  сходящей  лавины  и  рева  горного  потока,
зажатого в узком ущелье.
   На одном из самых смирных мулов ехали младенцы: каждый сидел  в  корзине,
привязанной к седлу. А мула вел под уздцы один из  тех  швейцарцев,  которых
набрал полковник Антин. За ними, сидя  в  седлах,  как  амазонки,  следовали
женщины, которым было поручено присматривать за детьми.
   Через несколько дней караван подошел к Кеннебеку, перешел его вброд  чуть
выше маленькой фактории голландца Петера Боггана,  миновав  затем  пустынную
миссию Норриджвука,  которая  несколько  лет  назад  была  резиденцией  отца
д'Оржеваля.
   До сих пор  наступление  осени,  надвигающейся,  будто  лесной  пожар,  с
севера, было едва заметным, и далекие  склоны  холмов  были  едва  подернуты
розово-рыжим отблеском. Внезапно  пожар  настиг  их.  Они  ехали,  осененные
пунцовой листвой кленов, а когда выезжали из  кроваво-красного  подлеска  на
поляны,  то  оказывались  словно  под  пурпурно-розовым  куполом  роскошного
собора, сквозь который пробивались солнечные лучи и  который  сиял  тысячами
огней, как изумительной красоты витраж.
   Анжелика вновь ощутила  прилив  восторга,  уже  испытанный  ею  во  время
первого путешествия. Те впечатления столь глубоко врезались  в  память,  что
сейчас она узнавала каждую мельчайшую деталь дороги.
   Они сделали привал на берегу озера, где некогда, изнемогая от  жары,  они
купались, а кто-то подглядывал за ней из-за деревьев на вершине скал и потом
рассказывал, что видел ее, "обнаженную, выходящую из вод".
   На этом песчаном берегу Онорина забыла свои туфельки и выменяла  у  вождя
металаков Мопунтука шкурку куницы, отдав ему брильянт, подаренный отцом.
   Девочка, тоже помнившая об этой удачной сделке, с гордостью взглянула  на
мать.
   Затем им довелось проезжать недалеко от Катарунка,  сожженного  форта,  в
котором они едва не погибли. Им показалось, что они узнали на другой стороне
реки это место, теперь  совершенно  заброшенное.  Для  индейцев  здесь  было
святилище, где покоились останки пяти убитых великих вождей ирокезов.
   Чуть дальше они встретили ирландца О '  Коннела,  управляющего  ближайшим
рудником.
   На этого человека они  вполне  могли  полагаться,  он  был  расторопен  и
трудолюбив, но после сожжения форта и склада с пушниной характер у него стал
невыносимым. Он не уставал повторять, что  лучше  Катарунка  нет  ничего  на
свете и никогда уже не будет. Ладить с рабочими ему было трудно, и редко кто
приживался у него больше, чем на один сезон. Тем не менее рудник процветал и
был одним из самых доходных среди владений Жоффрея де Пейрака.
   Внезапно маленькая Глорианда лишилась своей кормилицы, и страсти сразу же
накалились.
   Юная индианка, такая послушная, такая сдержанная и спокойная,  убежала  в
лес, привязав дочку к спине. Муж догнал ее и привел  обратно.  Но  она  дала
понять, что с ее настроениями и склонностями следует считаться.  По  крайней
мере, с ней следует советоваться, прежде чем принимать решение. Может  быть,
она мечтала провести зиму в Вапассу.
   С другой стороны,  юная  негритянка,  шедшая  с  караваном,  неоднократно
жаловалась на нанесенные ей обиды. Обида была не  в  том,  что  ей  пришлось
карабкаться по горам с ребенком на руках и мешком на спине. Это ей было не в
диковину: и не такое приходилось переносить в  течение  нескольких  месяцев,
когда она со своим мужем из  племени  банту  и  старшим  братом  убегала  от
надсмотрщиков с собаками, которых хозяин бросил в погоню  за  ними.  Но  она
заключила договор с  человеком,  купившим  ее  в  Ньюпорте:  кормить  белого
ребенка, как только родит своего. Однако случилось так, что  она  не  смогла
выполнить свои обязательства: ей не удалось родить ребенка вовремя,  и  этим
воспользовались другие, заняли ее место, нанеся ей тем  самым  незаслуженное
оскорбление.
   В какой-то момент ей показалось, что настал  ее  час  и  что  она  сможет
заменить Иоланду при маленьком Раймоне-Роже.
   Иоланда с Адемаром чуть ли не каждый день заявляли, что покинут  караван,
поскольку ничто не связывает их с Кеннебеком. Да и от Новой Англии это  было
слишком далеко. Они постоянно осыпали  друг  друга  упреками,  что  сорвался
план, который мог бы принести им целое состояние.
   - Или завести в петлю, - говорил  Адемар.  -  Все  знают,  что  бывает  с
французами, оказавшимися в Новой Англии.
   По правде говоря, Иоланде хотелось жить только в одном месте  -  у  своей
матери "Марселины-красотки", на ее ферме в Чигнету, у  берегов  Французского
залива. Или же - и в этом сходились оба супруга - под покровительством мадам
де Пейрак.  Поэтому  они  все  же  не  уходили  из  каравана,  продолжающего
двигаться к Кеннебеку.
   Продолжали путь и африканцы: молодая  супружеская  пара  с  новорожденным
ребенком и сопровождающий их пожилой негр, который был не дядей,  а  старшим
братом молодой женщины.  Дав  убежище  беглецам,  он  также  обрек  себя  на
преследование и вынужден был расстаться со своей женой и  детьми.  Африканцы
продолжали питать надежду, ибо договор по-прежнему оставался в силе.
   Молодую "шоколадную негритянку" звали Ева Гренадин, потому  что  корабль,
на котором везли ее родителей-рабов, затонул у одного из маленьких  островов
архипелага Гренадин. Экипаж и живой груз едва не погибли разом. Всем  рабам,
которых удалось спасти, была  дана  фамилия  Гренадин,  в  том  числе  и  ее
родителям. Их купил один французский плантатор-гугенот с острова Сен-Эсташ.
   Именно поэтому у нее с братом были библейские имена, и  в  Голдсборо  все
заметили, что она хорошо поет псалмы.
   Иеровоам Гренадин, ее брат, следовал за караваном, чтобы не  расставаться
с сестрой, единственным родным человеком, оставшимся у него. Кроме того,  он
соблазнился предложением Куасси-Ба  стать  помощником  графа  де  Пейрака  в
опытах по минеральной химии: в Вапассу  граф  занимался  ими  регулярно,  по
несколько часов в день.
   Куасси-Ба без сожалений расстался  со  своими  матримониальными  планами,
окончательно уступив прекрасную Пель своему сопернику Сирики. Вдобавок  граф
де Пейрак сообщил ему, какую страсть  он  пробудил  в  сердце  Перрин-Адель,
черной служанки мадам де Меркувиль.
   Куассн-Ба не знал, ответит  ли  он  ей  взаимностью,  потому  что  иногда
начинал сомневаться, создан ли он для брака. Но в любом случае он  предпочел
бы милую приветливую Перрин, а не благородную Пель,  ибо,  хоть  та  и  была
неоспоримо красивее, но слишком уж было велико расстояние, разделяющее их.
   При отъезде  из  Голдсборо,  когда  Анжелика  садилась  в  седло,  Сирики
подбежал, чтобы  подержать  повод.  Воспользовавшись  случаем,  он  попросил
замолвить за него словечко  перед  мадам  Маниго,  чтобы  та  разрешила  ему
жениться на Пель, но Анжелика тут же оборвала  его  -  Разбирайтесь  сами  с
вашей Сарой Маниго, Сирики. Вы хорошо знаете, что она никого, кроме вас,  не
слушает и что вы можете от нее добиться всего, что пожелаете... Сначала  она
разрыдается, а потом благословит вас и подарит ожерелье для вашей невесты...
   Приподнявшись на стременах, она заметила стоявшую  в  отдалении  Пель,  в
платье и темной накидке - ей пришлось учиться носить такие вещи, потому  что
люди ее племени ходили голыми. Полой накидки она защищала  от  ветра  своего
сына, маленького  горбуна  на  уродливых  ножках...  Возможно,  поэтому  его
называли "маленьким колдуном".
   Она осталась в Голдсборо, и это означало,  что  она  приняла  предложение
черного слуги Сары Маниго, Анжелика вдруг остро почувствовала, сколь одиноки
эти необычайные существа, которые, казалось, возникли ниоткуда  и  нигде  не
имели родни.
   Она положила руку на плечо старому Сирики.
   - Любите же ее, Сирики! Она вашего племени. Кроме  вас,  некому  защитить
ее, и только вы можете вернуть  ей  кусочек  ее  королевства...  Любите  ее!
Любите их обоих!
   На  стоянке  у  Кеннебека  пришлось  задержаться  на  целый  день,  чтобы
разобраться во всех этих хитросплетениях и  противоречивых  устремлениях,  а
также убедиться, что сестра-близнец Раймона, несколько склонная к  капризам,
безболезненно перенесет переход от душистых сосцов индианки к эбеново-черной
груди Евы Гренадин.
   Иоланда и Адемар до самого  последнего  мгновения  ни  на  что  не  могли
решиться. Идти  дальше  с  караваном?  Или  все-таки  вернуться  назад?  Уже
казалось,  что  новенькой,  малышке  антилезке,   придется   кормить   троих
грудничков. Но тут Иоланда, дабы оправдаться в собственных глазах,  прибегла
к последнему доводу, напомнив Адемару, что Раймон  очень  слабенький  и  что
именно она спасла его. Он не вынесет чужого молока.
   Вопрос был окончательно разрешен. Она дала клятву  Анжелике,  что  отныне
разговоров на эту тему не  будет,  а  Адемара  она  заставит  молчать.  Тот,
впрочем, утверждал, что идея стать поваром у англичан принадлежит  вовсе  не
ему, и он сам всегда знал, что будет в безопасности только рядом с мадам  де
Пейрак. На сей счет ему даже были знамение во сне.

Глава 30

   Вапассу располагался в самом центре  Мэна.  Для  Анжелики  и  Жоффрея  де
Пейрака, после того как  они  обрели  друг  друга,  он  был  местом  первого
тяжелого испытания, пережитого вместе, в ту ужасную зиму, когда они сами, их
семья, их люди и все остальные переселенцы едва не умерли от голода,  холода
и цинги. Они вынесли все это в одиночку, почти не имея  припасов,  постоянно
опасаясь нападения индейцев или франко-канадцев, а от друзей с побережья  их
отделяли бескрайние ледяные пространства.
   С тех пор эти места сильно изменились.
   Солдаты, лесорубы, плотники, ремесленники и чернорабочие, которых граф де
Пейрак  завербовал  в  Европе  и  в  различных  колониях   на   Американском
континенте, доставив их за свой счет в Вапассу, потрудились на славу.
   Остались только воспоминания от  жизни  в  маленьком  "фортике",  который
почти целиком уходил под  снег,  занесенный  зимними  метелями;  в  нем  они
закопались, подобно животным в норах, во время своей первой зимовки: их было
около двух десятков - мужчин, женщин и детей, - и все эти бесконечно  долгие
месяцы они напрягали последние  силы,  чтобы  устоять  в  борьбе  с  зимними
невзгодами: холодом, голодом, скукой, теснотой, болезнями...
   Неподалеку, нависая над Серебряным озером, возвышалось уютное трехэтажное
строение со сторожевой башней, с обширными погребами и чердаками - это  была
и крепость, хорошо защищенная от неожиданных  нападений,  и  комфортабельный
жилой дом, где каждая семья имела свои покои. Здесь были общие залы,  кухни,
склады и кладовые.
   Крепость была обнесена частоколом, и  внутри  этого  обширного  периметра
располагались амбары, риги, сеновалы и - подлинное чудо! - конюшня и хлев.
   Ибо за два последних лета сюда привели около десятка рабочих  и  верховых
лошадей, а также шесть коров с телятами.
   На четырех углах частокола стояли мощные башни с  бойницами,  а  внизу  в
каждой имелась кордегардия, которая при нужде могла служить жилищем,  потому
что обогревалась немецкими или швейцарскими печами,  а  в  подвале  хранился
запас продовольствия. Каждая башня сама по себе  была  маленькой  крепостью,
которая могла бы выдержать и штурм, и осаду в несколько недель.
   Пороховой склад, который обычно ставится  подальше  от  жилья,  помещался
внутри частокола, но постороннему глазу обнаружить его было невозможно,  ибо
это был глубокий погреб, стены которого были обмазаны  глиной,  смешанной  с
песком, соломой, сухим  навозом  и  дроблеными  камнями.  Такая  штукатурка,
помимо чрезвычайной прочности, обладала свойством поглощать влагу,  позволяя
тем самым сохранить сухим драгоценный порох и другие боеприпасы.
   Просторные сараи предназначались для  гостей-индейцев:  здесь  они  могли
неспешно курить свои трубки, заниматься обменом или торговлей,  а  иногда  и
остаться на несколько  дней,  что  часто  было  необходимым  для  раненых  и
больных.
   Рядом стояли две баньки-"потельни". Переняв обычай  "париться"  у  белых,
индейцы  к  нему  чрезвычайно  пристрастились.  Как  и  белые,  они  наглухо
закрывались в обмазанном глиной сарайчике, бросая раскаленные камни в лохани
с водой. От обжигающего пара перехватывало дыхание, и, насидевшись в нем  до
полного изнеможения, надо было выскочить в чем мать родила на  снег  или  же
окунуться в ледяную воду озера.
   Наконец, как еще один признак  спокойствия  и  процветания,  царившего  в
Вапассу, виднелись хутора, окруженные садами, расположившиеся  на  некотором
расстоянии от форта.
   У каждой семьи, жившей отдельным хозяйством, была корова или свинья.
   Население сильно разрослось, и, как прежде в Голдсборо, Анжелика  уже  не
могла сказать, что знает в лицо и по имени всех жителей,  особенно  из  тех,
кто пришел сюда недавно, чтобы встать под голубой стяг  с  серебряным  щитом
графа де Пейрака.
   Поэтому прежде всего обнялись  с  давними  друзьями.  Йонасы,  Малапрады,
шевалье де Поргани... Долгое отсутствие хозяев имения могло бы вызвать ссоры
и беспорядки среди тех, кто оставался здесь предоставленным самому себе.  Но
Вапассу принадлежал к числу тех благословенных  мест,  где  все  улаживалось
само собой, без видимых усилий и наилучшим образом, словно его хранили некие
благодетельные силы.
   Все, кто  жил  здесь,  отличались  терпеливым,  ровным  и  жизнерадостным
характером; люди здесь как бы вырастали, будто задавшись целью показать себя
с лучшей стороны.  Конечно,  все  они  были  разные,  но  каждый  заслуживал
уважения, и до сих пор здесь не появилось ни одной Бертиль  Мерсело,  "чтобы
лить уксус в соус".
   На исходе зимы, тяжко испытывающей людей, побуждая их  к  нетерпимости  и
склокам, не только все  остались  живы,  но  почувствовали  себя  еще  более
сплоченными, еще более выросло их взаимное уважение.
   В Вапассу люди жили на свободной земле. Каждый  был  уверен,  что  с  его
мнением будут считаться, и такая терпимость никому не была в тягость.
   Стараясь не задеть чувства и убеждения своего ближнего, все старались как
можно сдержаннее и скромнее исполнять предписанные своей религией обряды.
   Местные  католики  избрали  для  отправления  службы  довольно   пожилого
дьякона, и тот, прежде чем приступить к строительству часовни, обсудил  этот
вопрос с реформатами, дабы их  слух  как  можно  меньше  тревожили  гимны  и
проповеди католической литургии.
   Но реформатам из Вапассу и не такое приходилось переживать.  В  маленьком
форте во время первой зимовки они теснились в одной комнате с иезуитом отцом
Массера, который служил мессу каждое утро!
   Эльвира, племянница  Йонасов,  гугентов  из  Ла-Рошели,  вышла  замуж  за
католика Гектора Малапрада. Они оба сочли, что разная вера не может  служить
препятствием для их чудесной любви, ибо они принадлежали  к  католической  и
протестантской религии скорее по рождению,  нежели  по  убеждению  -  и  они
заключили брак перед Богом и людьми, вписав свои имена в официальный регистр
супружеских пар Вапассу, в присутствии графа де Пейрака,  признанного  всеми
вождя и властителя форта,  а  также  получив  благословение  (Эльвира  -  от
господина Йонаса, Гектор - от отца Массера) во  время  службы,  которую  они
слушали, стоя рука об руку на пороге.
   Таково было умонастроение людей в Вапассу.
   И царившая здесь свобода совести ничем  не  была  омрачена.  Люди  разных
вероисповеданий с одинаковым рвением трудились во имя  Господа,  ибо  каждый
день они отвоевывали клочок  языческой  земли,  спасая  его  от  дикости,  и
созидали для невинных детей своих такое  место,  где  им  ну  будет  грозить
произвол, где не будут они - еще до своего рождения - обречены на тюрьму или
изгнание.
   На общем совете было решено, что в каждом  крыле  главного  здания  будет
отведено по комнате для католиков и  реформаторов:  в  одной  будут  служить
мессу, а в другой - собираться для совместной молитвы и  пения  псалмов  под
руководством господина Йонаса, в котором все протестанты Вапассу  единодушно
признали своего духовного вождя.
   Благочестие, демонстрируемое представителями обеих религий, не только  не
отдаляло их друг от друга, но, напротив,  действовало  самым  успокоительным
образом. Большинство приехавших сюда людей сильно натерпелось от сектантской
нетерпимости и изуверского фанатизма, но это не означало, что они не  желали
строжайшего соблюдения обрядов.
   Вдали от взглядов тех, кто мог бы их принудить к жесткому противостоянию,
они  по  взаимному  молчаливому  согласию  проявляли   снисходительность   и
благодушие.
   И когда в большой общей зале, куда все собирались зимой  после  окончания
работы, сидевший у очага мэтр  Йонас  открывал  Библию,  не  кто  иной,  как
итальянец Поргани, ревностный непреклонный  католик,  частенько  просил  его
почитать вслух и слушал с видимым  удовольствием,  попыхивая  своей  длинной
трубкой.
   В этом году в Вапассу должен был появиться  пастор.  Он  был  племянником
господина Бокера, также священнослужителя; ему было около тридцати  лет,  но
он уже овдовел, оставшись с десятилетним сыном. Родом из  западной  Франции,
из Они или Вандеи, он потерял жену во время "войны за отречение", совершенно
опустошившей эти гугенотские земли: драгуны короля, "миссионеры в  сапогах",
изнасиловали несчастную женщину, а потом бросили ее в колодец... Сам молодой
пастор укрылся с сыном  в  Ла-Рошели,  а  затем  вместе  с  дядей,  пастором
Бокером, его дочерью  Абигаль  и  мужем  кузины  Габриелем  Берном  бежал  в
Америку...
   В Голдсборо он долго не снимал  траур,  но  затем  женился  на  одной  из
миловидных дочерей мадам Карер. Молодая пара решила начать новую жизнь, став
пионерами.
   В Вапассу уже была настоящая осень.  Улетели  аисты,  утки,  белые  гуси,
казарки, осенив небо своими крестами из черных точек.
   Пчелы расположили свои гнезда на верхних ветках деревьев -  верный  знак,
что предстоит холодная зима.
   Мадам Йонас поспешила показать Анжелике, сколько удалось собрать припасов
на зиму: все, кто мог,  занимались  сбором  плодов  в  лесу  и  работали  на
огородах и в поле.
   Удалось набрать много лесной ягоды, диких вишен, карликовых груш, орехов,
желудей, а также различных грибов; все это сушилось теперь на тонких прочных
нитях, подвешенных в виде четок к балкам на потолке.
   В случае, если этого окажется недостаточно и людям будет угрожать  голод,
можно отварить в соленой воде корни, также  предусмотрительно  засушенные  и
заготовленные на зиму.
   Сейчас все занимались засолкой капусты. Несколько бочек уже было  готово,
но, чтобы закончить, не хватало соли, которую обещали доставить в  ближайшее
время. Тогда можно будет переносить  бочки  в  погреб.  В  холодном  климате
капуста была необходима - считалось, что она предохраняет от цинги.
   На чердаке устроили "дровницу", как говорила мадам  Йонас,  родившаяся  в
Они; дрова спускали сверху в специальных корзинах, прикрепленных к шкивам, -
это был неприкосновенный запас на случай пурги, когда  нельзя  будет  и  нос
высунуть наружу.
   Урожай на полях был пока еще очень скромным. Удалось собрать немного ржи,
овса для лошадей, на огородах - капусту, брюкву, репу, тыкву, морковь. Но  в
основном земледельцы Вапассу были заняты осушением пастбищ. Для  коров  было
необходимо запасти достаточно сена, и венцом всех  этих  усилий  был  кувшин
молока, который каждое утро появлялся на столе у семейных пар с детьми.
   И как приятно было слышать  доносящийся  издалека  монотонный  стук  двух
маслобоек, сбивающих  это  молоко  в  большие  куски  бледно-желтого  масла,
изумительного душистого масла, пахнущего всеми цветами Вапассу.
   Сильная Иоланда охотно вызвалась встать на подмену при маслобойке, работа
н