й охрану, несмотря на то, что  их  репутация  колдуний  куда
больше смущала любопытных и уставших от ожидания нетерпеливых визитеров, чем
стоявшие внизу на лестнице испанские часовые.
   - Итак, вы решили остаться с нами, граф и графиня, - с нежностью  спросил
он, - каковы же ваши намерения?
   Малыш и малышка, лежа на кружевной подушке, смотрели  на  них  синеватыми
глазенками, в которых разверзались бездонные глубины.
   - Они впечатляют, - сказал Пейрак.
   В его голосе слышались гордость и удивление. Анжелика, изумленная  и  все
еще боящаяся поверить, убеждалась  в  реальности  их  существования.  Минута
знакомства.  Четыре  существа  встретились  на  пороге   совместной   жизни,
обещавшей быть долгой, безоблачной и счастливой, но чуть было  не  сметенной
разразившимся ураганом.
   Она почувствовала, как пальцы Жоффрея сжали ее плечо.
   - Как я испугался, любовь моя, - произнес он сдавленным голосом. - Как вы
меня напугали!
   Он никогда не произносил при ней слова "страх", никогда не слышала она  в
его голосе этих ноток тоски  -  даже  перед  лицом  жизненной  катастрофы  и
величайших опасностей.
   Она взглянула на него. И увидела перед собой  это  горячо  любимое  лицо,
искаженное такой же мукой, как в кошмарном  сне,  где  вспыхивали  молнии  и
гремели раскаты грома, - сне,  столь  реальном,  что  она  испытала  желание
прижаться губами к его мужественной, мокрой  от  дождя  щеке.  Стремительным
шагом шел он сквозь ураган... И еще был Шаплей, призрак.
   - Что случилось с Шаплеем?
   - Представьте себе, он недалеко, в двух милях отсюда. Его взяли в плен  в
тот момент, когда он подъезжал к Салему. Люди,  которых  я  послал  за  ним,
отбили его в схватке, но были слишком малочисленны, и  я,  опасаясь  потерь,
пришел им на подмогу.
   - А! Так вот почему вооруженные люди с  факелами  окружили  его...  И  вы
стремительно шли под дождем.
   Жоффрей де Пейрак искоса, с лукавой улыбкой, взглянул на нее, но никак не
прокомментировал эту странную реплику.
   - Да, - подтвердил он, - я появился как  раз  вовремя.  Опять  получились
скачки, ставкой на которых оказались наши жизни. Я  оставил  вас,  когда  вы
были при смерти, но молодые женщины ухаживали за вами.
   Следовало ли это понимать так, что она была призраком, когда заметила его
в ночи и коснулась, желая поцеловать?
   Двое младенцев закрыли глаза и были теперь всего  лишь  двумя  крохотными
нежными существами, излучавшими покой и счастье жизни.
   Она наклонила голову и,  отвернувшись,  коснулась  губами  руки  Жоффрея.
Тепло этой поддерживавшей ее смуглой руки, крепких пальцев, сжимавших  ее  с
такой трогательной заботой, усиливало блаженство,  которое  она  испытывала,
вверяясь ему.
   И не ее слабость  была  тому  виной.  Отныне  она  могла  позволить  себе
слабость, раз он рядом. Сидя на краю кровати, он пронизывал ее своей  силой,
которая никогда еще не была такой незыблемой,  и  стойкостью,  закаленной  в
испытаниях, поражениях и тяготах жизни, прожитой в борьбе. Теперь он стал ее
силой, и ей не надо было бороться.
   Это было восхитительное мгновение. Мгновение,  возрождавшее  то,  что  не
подвластно разрушению: она и он рядом, как в ту пору, когда  они  любовались
своим первенцем в  маленьком  зале  Беарн  у  подножия  Пиренеев  в  далекой
Франции. Она и не подозревала тогда о том, что их ждет, о неведомых дорогах,
предначертанных судьбой. Судьбой, о которой с трепетом и восхищением поведал
ей великий евнух Осман Ферраджи. "Вам суждено  встретиться  вновь...  Звезды
рассказали мне самую  удивительную  историю  любви  между  этим  мужчиной  и
тобой... Впрочем, он уже близко... человек будущего".
   И тот голос произнес: "Нет. Слишком рано! Он  должен  оставаться  в  этом
мире..."
   "Мы ничего не знаем, - думала она. -  Мы  считаем  себя  хозяевами  своей
жизни.
   Нам кажется, что это мы управляем  своей  судьбой.  Но  у  каждого  удара
колокола свое значение в Небесах".
   - Теперь я знаю, что чуть не умерла, -  сказала  она  ему  при  следующей
встрече. - Ведь я увидела всю свою жизнь, а говорят, что такое  случается  в
минуту смерти. Мне казалось, что я в Алжире, но самое ужасное было то,  что,
будучи пленницей Исмаила, я знала, что еще не нашла вас. И испытала  горькое
разочарование.
   Он ласково провел пальцем по  ее  лицу.  В  морщинках  у  глаз  искрилось
лукавство.
   - Теперь я понимаю, почему в бреду вы заговорили по-арабски. И  постоянно
призывали Колена Патюреля - "короля рабов".
   - Но ведь ему предстояло освободить меня из гарема, чтобы я встретилась с
вами!
   - Вы так настойчиво призывали Колена, что я попросил его  незамедлительно
прибыть в Салем.
   - Из Голдсборо? Как же ему удалось приехать так быстро? - вздрогнула она,
вновь обеспокоенная тем, что утрачивает ощущение времени.
   Он рассмеялся и признался, что подшучивает над ней.
   На самом деле его приезд был оговорен заранее: Колену предстояло  прибыть
в Салем одновременно с нами для встречи с коммерсантами из Голдсборо Мерсело
и Маниго, и их партнерами из Новой Англии. На борту его  корабля  находились
Адемар, его жена и Иоланда со своим пятимесячным младенцем.
   У Анжелики было слишком пусто в голове, чтобы  она  стала  искать  другие
объяснения этому счастливому стечению обстоятельств.
   Да, она и вправду чуть было не умерла. И  даже  два  раза,  а  если  быть
совсем точным, то три. Все сошлись на этой цифре. Разногласия вызывало  лишь
определение наиболее драматического  момента,  когда  и  в  самом  деле  все
решили,  что  "это  конец".  Для  одних   он   наступил   тогда,   когда   с
душераздирающим криком, которому вторил рев  маленькой  Онорины  в  соседней
комнате, она откинулась назад, одеревенелая и мертвенно-бледная. Для  других
это случилось в разгар грозы в кромешной тьме ночи, когда из-за сжигающей ее
лихорадки дыхание стало столь  прерывистым,  что  просто  не  замечалось,  а
сердце готово было остановиться, устав биться в таком сумасшедшем ритме.  Но
самый опасный кризис, во время которого она едва "не  ускользнула  от  них",
был первый, когда на ее восковых губах увидели райскую улыбку.  Решили,  что
она забылась сном, и все  внимание  было  обращено  на  "чудом  исцеленного"
крошку . Вдруг ее муж и "колдуньи"  бросились  к  ней,  и  потекли  страшные
минуты, когда в бездонной тишине принимались непостижимые решения, сходились
неимоверные силы.
   Присутствующие вздохнули лишь после  того,  как  с  ее  губ  исчезла  эта
потусторонняя улыбка, делавшая ее такой красивой... для вечности.
   Лихорадка вновь накрыла ее восковое лицо пылающей  волной:  но  это  было
все-таки лучше, чем неземная улыбка.
   Весь следующий день прошел без перемен. Однако к вечеру, когда  за  окном
разразилась гроза, последовали два других кризиса, и все решили, что она  не
выживет.
   Северина рассказала ей, что в тот вечер Онорина, которую удалили от нее и
за  которой  она  присматривала,  вдруг  бросилась  лицом  вниз,  завыв  как
одержимая, кусая руки. Она так бы и не пришла  в  себя,  если  бы  одной  из
женщин с длинными светлыми волосами не удалось ее успокоить.
   Северина,  охваченная  волнением,  интересовалась  новостями.  Ирландская
матрона рассказала ей, что детей удалось спасти, однако мать, жертвуя  собою
ради них,  едва  не  испустила  дух.  Лишь  совместными  усилиями,  а  также
благодаря любви мужа им  удалось  возвратить  ее  к  жизни.  Еще  рано  было
утверждать, что болезнь отступила, ибо  больная  по-прежнему  находилась  во
власти болотной лихорадки, причину  которой  римляне  объясняли  гнилостными
испарениями, поднимавшимися с болот и от  которой,  как  было  известно,  не
существовало никаких лекарств. Все зависело  от  сопротивляемости  организма
больной.
   Молодая женщина со следами усталости на лице, к которой Северина сразу же
прониклась симпатией, несмотря  на  ее  странную  внешность,  заверила,  что
сделает с сестрой все возможное,  чтобы  помочь  больной  в  ее  борьбе.  Но
достанет ли у них сил, чтобы удержать умирающую на краю бездны?
   Северина, растерянная и всеми забытая, осталась  одна,  прижимая  к  себе
Онорину: "Я молилась, мадам, вслушиваясь  в  звуки,  раздававшиеся  в  доме,
неясные и таинственные, заглушаемые раскатами грома".
   Наконец, подобно тритону, выползающему из подводной  пещеры,  из  ночного
дождя возник старый Шаплей; появившись на пороге,  он  подошел  к  изголовью
мадам де Пейрак и дал ей лекарство, уникальное средство, способное  усмирить
неизлечимую болотную лихорадку, обладающую древней  и  зловещей  репутацией,
отвар из коры деревьев и корней растений.
   Анжелика слушала и восстанавливала в памяти эпизоды бреда.
   - "Они" готовы  были  вскрыть  мне  череп,  чтобы  заполучить  секрет!  -
ухмылялся Шаплей. - Но прежде все они подохнут от  лихорадки...  Для  них  у
меня не найдется снадобья.
   Ибо на сей раз изгнанник американских лесов чудом избежал виселицы.
   Притеснениям подверглось его маленькое племя Мактара:  индианка  Пеко,  с
которой он жил вот уже сорок лет, следовавший за ним по пятам индеец, бывший
его сыном, с женой Вапажоаг.
   Больше всего его разозлило то, что он  опоздал  на  встречу  с  мадам  де
Пейрак.
   А ведь он вовремя отправился в путь,  покинув  свою  берлогу  не  вершине
Макуа, в окрестностях Чипскотита со своей женой индианкой, сыном  и  снохой,
несшей за спиной на дощечке тщательно упакованную,  затянутую  разноцветными
вышитыми бисером  ремнями  маленькую  квартеронку  -  англичанку  нескольких
месяцев от роду.
   Однако, несмотря на все свои хитрости и обходные маневры, он был узнан  и
задержан на подступах к  Номбеагу,  в  месте  расположения  сушилен  трески,
принадлежащих компании "Массачусетского залива". Здесь на него имели зуб  не
только потому, что он жил в лесах с  женой-индианкой,  дважды  ратифицировав
свой договор с Дьяволом.  Для  расхождений  с  Массачусетсом  имелись  более
веские  основания.  Время  от  времени  наследники  его   бывшего   хозяина,
салемского аптекаря, заявлялись с требованиями, учитывавшими колебания фунта
стерлингов, уплатить стоимость путешествия через океан, который  он  некогда
пересек молодым восемнадцатилетним юношей, но так до сих пор и не возместил.
   - Своими секретами я поделюсь  лишь  с  вами,  миледи.  С  вами  и  этими
молодыми "друидессами".
   Так величал он своих коллег по колдовству Рут и Номи,  которые  вместе  с
ним не жалели сил, чтобы задержать на земле на радость живущим  Анжелику  де
Пейрак и ее прелестную двойню - Ремона-Роже и Глориандру.
   - Но откуда взялись эти имена? - поинтересовалась она наконец.
   Насколько она помнила, имя их будущего ребенка еще не  обсуждалось.  Ведь
его рождение казалось им тогда таким нескорым.  Анжелика  догадывалась,  что
Жоффрей хотел девочку и предложил имя Элеоноры, но  о  мальчике  не  было  и
речи.
   Муж поделился с ней некоторыми  соображениями,  предшествовавшими  выбору
имен детям вскоре после их рождения.
   Глорией звали акушерку, ирландку-католичку, которая  очень  помогла  ему,
славная женщина, и которая, полагая, что дети  обречены,  решила  как  можно
скорее окрестить их. Зная, что их родители, как и она, паписты, она  нарекла
девочку Глорией и заставила г-на де Пейрака поторопиться с выбором имени для
мальчика.
   - И вот, видя как бы золотистое сияние над  головой  бедного  малютки,  я
вспомнил о Ремоне-Роже Кастильонском, грозе северных французских  рыцарей  в
эпоху разгрома альбигойцев. Легендарный  воин,  прозванный  "Рыжим  графом",
могущественный герой  моей  родины,  показался  мне  достойным  того,  чтобы
попросить его о покровительстве этому хрупкому  созданию,  и  я  выбрал  имя
Ремона-Роже. Что  касается  Глориандры,  то  оно  также  представляет  собою
окситанскую  модификацию  имени  Глория;  со  временем,  когда  вы   немного
оправитесь, я расскажу вам связанную с ним историю.
   Глория  Хиллари,  ирландская  акушерка,  вышедшая  замуж   в   Нью-Йорке,
практиковала в  основном  у  голландцев;  от  них  она  и  переняла  обычаи,
освящавшие рождение ребенка, весьма многочисленные и  трогательные  у  этого
народа, который так любил  детей,  что,  балуя  их,  превращал  в  несносных
забияк. Хотя в данном случае  не  могло  быть  и  речи  о  том,  чтобы  пить
ритуальный  напиток,  помешиваемый  длинной,  украшенной  лентами   коричной
палочкой, она все же послала  с  известием  о  рождении  двойни  к  соседям,
родственникам,    а    поскольку    таковых    не     оказалось,     славные
ирландско-голландские девочки  побежали  в  порт,  чтобы  сообщить  об  этом
экипажам французских кораблей.
   Затем мать посадила их  за  вышивание  объявлений,  представлявших  собою
дощечки, обтянутые красным шелком и окаймленные кружевами, которые следовало
вывесить на дверь дома. Центр дощечки, предназначенный для девочки, покрывал
прямоугольник белого атласа. Видя приближение неминуемой  смерти,  проворные
руки поспешили обтянуть дощечки черным шелком, которому предстояло  заменить
собою предыдущие, а после того как разразилась гроза, они накрыли  от  дождя
шелковые и атласные таблички небеленым полотном.
   Теперь, когда опасность отступила и вновь засияло солнце, дочери акушерки
шили  роскошные  одежды,  предназначенные  для  пышного  крещения  или   для
церемонии, на которой впервые должны были появиться близнецы.
   Так Анжелика узнала, кто были эти  юные  вышивальщицы,  склонившиеся  над
тканями и работавшие у окна долгими днями до тех пор, пока  Рут  и  Номи  не
выгоняли их хозяйским жестом, как кур, вместе с другими на лестницу.
   Ибо  комната  не  переставала  быть  ареной  тысяч  напряженных   жизней,
проживаемых теми, кто  имел  право  в  нее  входить.  Минуты  воодушевления,
взволнованности, лиризма, священного ужаса,  спокойной,  искренней  близости
можно было испытать, казалось, лишь там, и  это  привлекало  к  дому  миссис
Кранмер половину  города,  а  также  бесчисленное  количество  делегаций  от
команд, стоявших на якоре кораблей в порту. Так, пришлось принять матросов с
"Радуги", "Мон-Дезер" и "Рошле", многие из которых  вошли  в  состав  отряда
графа де Пейрака, когда он отправился  к  дому  квакерш  за  помощью  своему
умирающему сыну; все они, гордые и суровые матросы,  взволнованные  странной
одиссеей, желали воочию убедиться и  насладиться  созерцанием  "воскресшего"
этой ночью - Ремона-Роже де Пейрака де  Моррен  д'Ирристрю.  Были  и  такие,
которых необходимость удерживала в  этих  местах,  например,  две  бесценные
кормилицы - сноха Шаплея для Глориандры и акадка  Иоланда  для  Ремона-Роже,
одна в сопровождении своего мужа-индейца, другая - крепышки  Мелании,  затем
слуги дома, нанятые для текущих дел, Агарь, плетущая венки и  разбрасывающая
по полу цветы,  маленькая  Онорина,  которую  невозможно  было  удалить,  ее
ангел-хранитель Северина  и,  разумеется,  сама  миссис  Кранмер...  К  этим
визитам прибавлялись посещения близких знакомых, которые также  претендовали
на безусловное  право  присутствия:  кто  по  привычке  давней  дружбы,  кто
важности должности, давно уже  занимаемой  на  службе  у  мадам  де  Пейрак,
исполнившись решимости отправлять ее, несмотря ни на что. Еще был Куасси-Ба,
задевавший  султаном  своего  праздничного   тюрбана   балки   на   потолке,
возникавший у изножия кровати  с  кофейными  принадлежностями  и  маленькими
фаянсовыми  чашечками  на  деревянных  подставках,  украшенными  филигранным
серебряным рисунком. Ему помогали Тимоти и еще один негритенок  со  свирепым
взглядом, разукрашенный по самый лоб  голубыми  татуировками,  которого  они
купили на рынке в Род-Айленде. Еще в углу можно было  видеть  Эли  Кемптона,
сбывавшего мускатные орехи акушерке-ирландке и заверявшего ее,  что  это  не
деревянные шарики-обманки вроде тех, которые  порой  осмеливаются  продавать
под видом этого товара его коллеги-разносчики  из  Коннектикута,  и  Адемар,
который, проходя через  весь  город  в  форме  французского  солдата,  гордо
приносил из "Голубого якоря" блюдо с требухой собственного приготовления  по
каенскому рецепту, затем Шаплей со своей неизменной остроконечной шляпой  на
спине, книгами и многие другие...
   Северина,  чрезвычайно  энергичная,   тормошила   чересчур   медлительных
служанок в голубых юбках, вносила подушки, обернутые в  чистое,  простыни  с
кружевной отделкой, чтобы Анжелика  могла,  как  королева,  принимать  своих
подданных.
   Будучи истинной уроженкой Рошле и гугеноткой,  Северина  обожала  хорошее
белье и беззастенчиво хозяйничала в шкафах  миссис  Кранмер.  Эта  последняя
считала  ниже  своего  достоинства  обнаруживать  какое  бы   то   ни   было
недовольство, и  Анжелика,  не  желая  бередить  скрытых  ран,  и  без  того
ежедневно воспалявшихся у ее гостеприимной хозяйки, постоянно заговаривала с
ней и рассыпалась в бесчисленных благодарностях.
   Она видела, как миссис Кранмер рыдала в платок, когда ей  сообщили  о  ее
смерти, и это воспоминание делало ее снисходительной к бедной женщине.
   Все любили ее, все, она была  счастлива  видеть  их,  особенно  поначалу,
стараясь никого не обидеть, однако все же была признательна  двум  "ангелам"
за то, что они оберегали минуты покоя ей и ее мужу.
   Анжелика не уставала смотреть на крохотные личики, такие  очаровательные,
что ими нельзя было не восхищаться. "Кто вы, маленькие граф и  графиня?"  Им
суждено было изменить ее жизнь. Достаточно было взглянуть на их высокомерные
мордашки, и становилось ясно, что им предстоит занять не последнее  место  в
мире и истории, а о  ней,  Анжелике,  будут  упоминать  лишь  как  о  матери
удивительных близнецов де Пейрак.
   Но  не  является  ли  все  это  плодом  ее  воображения?  Что,  если  это
демонстрируемое сосунками высокомерие всего-навсего  результат  тех  усилий,
которые они прилагают для того, чтобы удерживать  в  вертикальном  положении
свои слабые головки?
   Она смеялась: "Мои сокровища!"
   Малыш с круглым затылком, чуть покрытым бледным пушком, был ближе ей, так
как она прижимала его к себе, умирающего, и думала, что  не  перенесет  этой
муки.
   Она стремительно повернулась к Жоффрею, сидящему рядом.
   - Как это страшно быть матерью, - прошептала она, растерянно глядя  перед
собой большими светлыми глазами. - Простите меня, милый мой повелитель:  мне
кажется, что в эти жуткие часы, когда он умирал на моих руках, я  совершенно
забыла о вас.
   - А я спрашиваю себя: не тяжелее ли быть отцом? - шутливо заметил он, как
бы желая ослабить впечатление от пережитого потрясения. -  Ибо  в  эти  часы
забытье было даровано вам, а не  мне.  Есть  страдания,  которые  парализуют
память, способность суждения. Вы оказались их  жертвой.  Я  же  пережил  всю
бесполезность своего здоровья, своей  силы  перед  лицом  вашей  слабости  и
угрозы смерти. Разумеется, и для меня жизнь опустела и обесцветилась,  стала
мучительнее и опаснее, чем во время самого свирепого урагана или беспощадной
битвы. Но я ни на минуту не забывал, что в ней оставались  вы,  и  лишь  это
имело значение. Спасти вас и ваших малюток, а также Онорину, которая никогда
бы не пережила вас. Такой исход я не имел права не только допустить, но даже
предположить. Взяв на себя ответственность за ваше спасение, я...  оставался
безоружным.
   - И тогда он приехал за нами, - сказали Рут и Номи.
   - Кто?
   - Черный Человек!  Французский  пират  из  Голдсборо.  (Они  прыснули  от
смеха.) Это всего лишь шутка!.. Никакой он не пират и не Черный Человек!  Мы
любим его.
   Теперь, когда она знала их историю, она могла представить себе Жоффрея де
Пейрака, торопливо идущего к проклятой хижине на опушке леса в сопровождении
небольшого отряда  под  шелестящим  сводом  деревьев  в  сумраке  гигантских
салемских вязов, остановившегося перед выложенным из камней кругом.
   Он упал на колени, он, отказывавшийся склониться даже  перед  королем,  и
прокричал, протягивая руки к дому колду