ая радость тем,  кого
он одаривал своей дружбой. Де Ломени входил  в  число  этих  избранных.  Они
подружились  очень  давно,  еще  в  школьные  годы.  Это  была  дружба  двух
мальчиков, томившихся под мрачными сводами  коллежа;  она  скрашивала  тоску
холодных зорь, пропахших чернилами и ладаном, и помогала выносить зубрежку и
бесконечное бормотание молитв.
   С годами Себастьян д'Оржеваль окреп  и  великолепно  развился,  он  пылал
внутренним мрачным огнем, с необыкновенной стойкостью выносил  все  лишения,
все умерщвления плоти, увлекая за собой на путь святости  менее  фанатичного
де Ломени. Затем дороги их разошлись. И только спустя много  лет  они  снова
встретились в Канаде. Первым сюда прибыл де  ЛомениШамбор  вместе  с  другим
рыцарем Мальтийского ордена, мессиром де Мезонневом. Он сыграл немалую  роль
в том, что его друг, иезуит, приехал в эти края, ибо его письма пробудили  в
отце д'Оржевале, который в ту  пору  преподавал  философию  и  математику  в
коллеже д'Аннеси, страстное желание нести Слово Божие в дикие  леса  Канады,
обращал в веру Христову индейцев. Десять лет, проведенных им в Канаде,  были
годами подвижничества. Он исходил вдоль и поперек эту страну, изучил нравы и
обычаи индейских племен, их языки и диалекты, он  пережил  все,  что  только
можно было пережить, вплоть до изуверских пыток.  В  глазах  де  Ломени  его
собственные деяния и заслуги меркли, когда он сравнивал их с  физическими  и
моральными подвигами своего друга. Он преклонялся перед ним и  упрекал  себя
порою за то,  что,  не  устояв  перед  искушением  посвятить  себя  военному
ремеслу, изменил своему истинному призванию и служил Господу оружием,  а  не
словом. И каждый раз он бывал до  глубины  души  растроган,  когда  вдруг  в
обращенных к  нему  письмах  встречал  теплую  фразу  или  слово;  он  сразу
чувствовал себя ближе к  этому  человеку,  чья  полная  самоотречения  жизнь
внушала ему почти благоговение. И сейчас, склонившись над письмом,  он  ясно
видел  перед  собою  тонкое  лицо  отца  д'Оржеваля,   обрамленное   густыми
каштановыми волосами, его  высокий  лоб  -  свидетельство  недюжинного  ума.
"Ребенок с таким лбом не будет жить на белом свете.  -  твердили  учителя  в
коллеже. - Его ум убьет его". Из-под густых бровей смотрели  синие,  глубоко
посаженные,  удивительно  ясные  глаза.  Благородное  лицо  не  портил  даже
перебитый выстрелом ирокезов нос, а  его  полные  сочные  губы  прятались  в
бороде Христа. Таков был его друг, человек, стоически выносивший,  казалось,
непосильные  испытания.  Де  Ломени  представлял,  как  быстро  бегает  перо
д'Оржеааля по березовой коре - ею пользовались иногда в  этих  краях  вместо
пергамента. Рука, державшая это перо,  раздувшаяся,  неестественно  розовая,
была изуродована страшными ожогами. Особенно пострадали  пальцы.  Одни  были
укорочены, словно у прокаженных, другие почернели  от  огня,  на  нескольких
отсутствовали ногти. Его мужество во время пыток вызвало такое восхищение  у
индейцев, что они сохранили ему жизнь. Залечив раны, отец  д'Оржеваль  бежал
и, преодолев множество препятствий, достиг земель Новой Голландии, а  оттуда
на корабле вернулся в Европу. Несмотря на то, что он еще недостаточно окреп,
Папа дал ему всемилостивейшее соизволение отслужить  торжественную  мессу  в
Версале и в Соборе Парижской богоматери. Во время его проповеди верующие  не
могли одержать рыданий, несколько женщин упали в обморок.
   По возвращении его назначили в Акадию,  одну  из  самых  глухих  областей
Канады, которая граничила с владениями  англичан  и  постоянно  подвергалась
угрозе их  вторжения.  Здесь  на  каждом  шагу  подстерегали  неожиданности;
невозможно было найти человека, более подходящего для этой  трудной  миссии.
Пребывание отца д'Оржеваля на берегах Кеннебека и Пенобскота, этих важнейших
речных путей, приобретало политическое значение. Он  получил  инструкции  от
самого короля.
   "Без Вас, без Вашей помощи  эта  задача  показалась  бы  мне  чрезвычайно
трудной. Не скрою, что в течение  последних  недель  мною  владеет  страшное
предчувствие..." - продолжал в своем письме д'Оржеваль.
   Графа де Ломени тоже одолевали тяжелые мысли. В конце лета и в конце зимы
вдруг начинаешь чувствовать, что тебя окружают злые духи. Это  время,  когда
на солнце появляются пятна.  Вот  тут-то  и  разыгрываются  все  кровавые  и
ничтожные драмы. В городе обманутый муж убивает своего соперника,  в  лесной
глуши из-за какой-нибудь шкуры бобра или выдры друг убивает лучшего друга.
   Губернатор Квебека выговаривает епископу за то, что тот не отслужил мессы
в день святого Людовика, хотя это не  только  день  ангела  губернатора,  но
также и  самого  короля  Франции,  которого  он  здесь  представляет.  Купец
опрокидывает ящик с бутылками  дорогого  вина  в  окно  на  голову  матроса,
ушедшего, не расплатившись с ним. Маленькие индейцы, семинаристы, перелезают
через забор и возвращаются  к  себе  в  лес.  Монахини  изнывают  от  тысячи
страстей, и даже самых святых из них искушает дьявол, он хлопает ставнями  и
насылает на них видения - голых женщин со сверкающими глазами,  скачущих  на
не виданных здесь животных.
   Графу де Ломени пришли на память слова из пророчества  о  Демоне  Акадии:
"Прекрасная нагая женщина выйдет из вод и  будет  скакать  на  единороге"...
Прекрасная женщина...
   И вдруг он поймал себя на том, что все это время он думает об Анжелике де
Пейрак. И даже сейчас сквозь строчки письма, которое он читал, проступали ее
черты, и ему вдруг показалось, что и отец д'Оржеваль думал об этой  женщине,
когда писал свое письмо к нему, хотя он никогда и не  видел  ее.  Ибо  этому
великомученику все было известно даже на расстоянии.
   Граф де Ломени-Шамбор поспешно сунул руку в карман плаща и извлек  оттуда
четки. Прикосновение к ним сразу же успокоило его.  Нет,  он  не  даст  себя
сбить с пути! Облокотившись на свое импровизированное бюро, он начал  писать
ответ отцу д'Оржевалю.
   "...В данный момент мы должны руководствоваться не  столько  религиозными
соображениями, сколько исходить из политических интересов. Военные  действия
не представляются мне единственным решением  вопроса,  и  сейчас,  когда  мы
стремимся всеми силами сохранить мир на нашей земле, я счел более разумным в
интересах Канады и в интересах Его  Величества  короля  Франции...  Граф  де
Пейрак уже дал нам доказательства своей дружбы,  снабжая  продовольствием  в
течение всей прошлой зимы французские  форты,  расположенные  на  территории
Акадии... Кроме того, Л'Обиньер, Пон-Бриан и Модрей попали к нему в руки,  и
вчера мы были вынуждены вступить с  ним  в  переговоры  и  взять  н  а  себя
кое-какие обязательства.
   Поверьте, что победа над ним досталась  бы  нам  большой  кровью...  И  я
полагаю, что поступил правильно,  избрав  иной  путь...  Я  верю  в  честные
намерения этого человека".
   Закончив, он быстро присыпал свежие чернила песком. Его слуга высек огонь
и растопил на нем конец  палочки  красного  воска,  которым  граф  запечатал
сложенное письмо. К незастывшему воску он приложил печатку со своим  гербом.
Занятый письмом, де Ломени не обращал внимания на индейцев, которые  сновали
взад и вперед; он давно привык к тому, что они, как  малые  дети,  не  могут
долго усидеть на месте.

Глава 16

   Анжелика с Малапрадом заканчивали ревизию кладовой,  где  неожиданно  для
них оказались большие запасы маиса и солонины; к балкам были подвешены куски
сушеного мяса и даже свиные окорока.
   - Ирландец, на которого мессир де Пейрак оставлял  свой  форт,  рассказал
мне, что он откормил  несколько  свиней,  вывезенных  из  Старого  Света,  -
сообщил ей Малапрад. - Сейчас их осталось четыре или пять, пока они  пасутся
в лесу, но еще до первого снега их поставят в  загон  и  будут  откармливать
отбросами с кухни. К Рождеству их можно будет заколоть. Я подсчитал: из  них
мы получим пятьсот локтей сосисок, триста фунтов  малосольной  свинины,  сто
локтей кровяной колбасы. С такими запасами зима нам не страшна, даже если не
повезет с охотой...
   - Все зависит от того, сколько людей придется  нам  кормить,  -  заметила
Анжелика. - Если и дальше весь этот гарнизон будет сидеть на нашей шее...
   Малапрад поморщился.
   - Во всяком случае, это не  входит  в  намерения  графа.  Он  только  что
говорил со мной. Кажется, господа канадцы и их союзники должны покинуть  нас
завтра на заре...
   - О'Коннел - это тот рыжий толстяк, что старается  держаться  в  тени,  и
стоит взглянуть на него, как он тут же отводит глаза в сторону?
   - Он самый. Его очень смущает прыть канадцев... а  при  виде  священника,
который прибыл сегодня  утром,  он  и  вовсе  растерялся...  Он  только  что
отправился  на  лодке  вместе  с  абенаками  с   миссией,   чтобы   получить
благословение отца д'Оржеваля и исповедаться ему. Я,  конечно,  тоже  добрый
католик, сударыня, но мне  кажется,  что  сейчас  главное  -  уточнить,  как
обстоят дела с продовольствием. Зима приближается, а зимовать в  этих  краях
даже с хорошими запасами - дело нешуточное.
   - Вам уже приходилось бывать здесь?
   - Да, в прошлом году я сопровождал сюда мессира графа.  Болтая  со  своим
новоиспеченным мажордомом, Анжелика продолжала осматривать запасы  провизии.
К своей великой радости, она  обнаружила,  что  заготовлено  довольно  много
сухих грибов и ягод. Они очень пригодятся к  концу  зимы,  когда  истощенный
организм уже с трудом переносит солонину. Она вспомнила:  ее  друг,  бывалый
путешественник Савари, считал, что в дальних плаваниях гораздо меньше  людей
погибает от цинги, если за неимением свежих плодов ежедневно съедать  горсть
сухих фруктов.
   - Если эти ягоды размочить, ими можно  очень  красиво  украсить  торты  и
пироги. О, теперь я знаю, чего здесь не  хватает!  Октав,  здесь  нет  белой
муки. А так бы хотелось испечь пирог или хотя бы просто хлеб, белый хлеб! Мы
так по нему соскучились.
   - Нет, мука должна быть здесь. По-моему, вон в тех мешках.
   Анжелика была в восторге от этой находки. Но, ознакомившись с  содержимым
мешков, Малапрад нахмурился.
   - Тут вряд ли наберется и двадцать фунтов пшеничной муки. Остальные мешки
- с ржаной и ячменной. К тому же мука куплена у бостонцев.  А  у  них  зерно
никуда не годится, да и смолото оно отвратительно.  Одна  пыль...  Англичане
ничего в этом деле не смыслят. Но уж сегодня-то вечером мы выпечем  хлеб  на
славу! Поставим его на пивных дрожжах...  -  И  Малапрад  отсыпал  в  сосуд,
выдолбленный из тыквы, муку, необходимую для  осуществления  их  грандиозных
замыслов.
   По мере того как они обследовали кладовую, Малапрад заносил  обнаруженные
запасы в список на  бересте,  натянутой  на  двух  палочках.  Осмотр  вполне
удовлетворил обоих. Анжелика сразу почувствовала себя уверенней: хозяйке  не
придется сидеть здесь без дела, она снова  попадала  в  привычную  для  себя
обстановку.
   Увы! Через минуту жизнь  уже  вернула  ее  на  землю.  Не  успела  они  с
Маляврадом достигнуть  ворог,  как  откуда  ни  возьмись  на  них  нахлынула
молчаливая толпа индейцев. Малапрад,  решив,  что  они  собираются  ограбить
кладовую, быстро захлопнул за собой дверь и заложил ее на щеколду.
   -  Если  дикари  ворвутся  туда,  от   наших   запасов   останутся   одни
воспоминания! Что им здесь надо? Чего они хотят от нас?
   Собрав все свои знания в языке индейцев,  он  пробовал  выяснить,  в  чем
дело. Но индейцы как будто воды в рот наврали.
   Между  тем,  отчаянно  работая  локтями,  к  ним   пробирался   лейтенант
Пон-Бриан. Он схватил Анжелику за руку и, встав между ней и  туземцами,  как
стеной загородил ее своим могучим телом.
   - Не волнуйтесь, сударыня! Я издали увидел,  что  тут  происходит  что-то
неладное. Что случилось?
   - Откуда я знаю? Мы сами никак не можем добиться, что им от нас надо.
   Теперь индейцы заговорили все сразу. Они  что-то  кричали  Пон-Бриану,  и
было трудно понять, восхищаются они или, напротив, что-то беспокоит их.
   - Легенда о вашем единоборстве с черепахой всю ночь кочевала из вигвама в
вигвам. И они пришли, чтобы услышать из ваших уст, что ирокезы действительно
побеждены, что вы подчинили их себе... Для них,  видите  ли,  символ  и  сон
имеют иногда большее значение, чем то, что происходит в реальной  жизни.  Но
ради Бога не бойтесь. Я огражу вас от их назойливого любопытства!
   Пон-Бриан бросил  несколько  слов  индейцам,  и  они  послушно  отошли  в
сторону,  продолжая  что-то  шумно  обсуждать  между  собой.  Пон-Бриан  был
счастлив, оттого что этот неожиданный случай помог  ему  оказаться  рядом  с
Анжеликой, он все еще  стоял,  наклонившись  к  ней,  будто  защищая  ее  от
опасности. Он вдыхал запах ее кожи, но Анжелику было нелегко  провести,  она
отстранилась от него и высвободила руку.
   - Сударыня, я хотел вам задать один вопрос...
   - Ну что же, задавайте его!
   - Неужели вы действительно тот самый меткий стрелок, который поверг  меня
в столь жалкое состояние у переправы? Мне сказали об  этом  еще  вчера,  но,
клянусь, я не могу в это поверить!
   - И тем не менее это я. И должка вам признаться, что еще никогда в  жизни
мне не приходилось иметь дела с таким упрямцем, как вы. Я  уже  решила,  что
придется вас слегка царапнуть, чтобы заставить наконец остановиться, ведь  я
получила приказ никого не пропускать на тот берег. Честное слово, лейтенант,
до вас  с  трудом  доходит  то,  что  вам  стараешься  объяснить.  -  И  она
выразительно взглянула на него.
   Он понял, что Анжелика считает его ухаживания навязчивыми и бесполезными.
Но покинуть ее у  него  не  было  сил.  Поскольку  он  явился  сюда  в  роли
спасителя, Анжелике пришлось некоторое время еще  поболтать  с  ним,  затем,
кивнув ему и милостиво улыбнувшись, она удалилась. Он стоял словно в  пьяном
чаду, слегка покачиваясь. Воздух перед ним  дрожал,  и  в  нем  мелькало  ее
смеющееся лицо.  Сколько  было  пережито  за  эти  два  дня!  Мир  для  него
изменился, ему казалось, что теперь у него дугой  цвет  и  другой  запах.  И
почему только де Ломени  отказался  от  боя  с  Жоффреем  де  Пейраком?  Он,
Пон-Бриан, первым бы захватил эту женщину, ему бы принадлежало право  увезти
ее пленницей в Квебек... и там он обратил бы ее в свою веру. "Разве  мне  не
дано право возвратить небу заблудшую душу?.. А там, глядишь, ока и  осталась
бы у меня..." Какими только чарами этот долговязый черный дьявол с  закрытым
маской лицом обошел их всех,  сделал  их  мягкотелыми  и  покладистыми,  как
бараны?
   "Берегись, брат, берегись колдовства! - подумал он. - А не все ли  равно,
если даже она и  дьявол  и  явилась  сюда  прямо  из  ада?  С  ней  я  готов
отправиться куда угодно!"

Глава 17

   Несмотря на внешнее спокойствие, день был очень напряженным, и  казалось,
он никогда не кончится.
   - Что будет с нами? - приговаривала  госпожа  Жонас,  заливаясь  слезами.
Приезд в Катарунк иезуита окончательно сломил ее мужество. - Не отпускай  от
себя ни на шаг детей, Эльвира. Они убьют их.
   За последние дни Анжелика прониклась  искренним  уважением  к  соратникам
своего  мужа.  Дисциплина,  царившая  среди  них,  могла   вызывать   только
восхищение, а их невозмутимость прежде всего говорила о том  доверии,  какое
они испытывают к своему господину. А ведь среди  них  были  и  англичане,  и
испанцы,  и  французы  с  весьма  сомнительным  прошлым,  которые  не  могли
рассчитывать на дружеский прием канадцев. И тем не менее каждый их них вошел
в форт вслед за графом де Пейраком с высоко  поднятой  головой.  И  канадцам
ничего не оставалось, как приветствовать их. Потом они все вместе  пировали,
балагурили, пели. И не  спускали  друг  с  друга  настороженных  глаз.  Едва
окончив беседу с полковником, де Пейрак отправлялся к  вождям  алгонкинов  и
гуронов или посылал им щедрые дары: табак и жемчуг.
   Люди де Ломени и де Пейрака целые дни проводили вместе, и со стороны  все
выглядело совершенно мирно.
   "Господи! Хоть бы они ушли скорее! Хоть бы они наконец убрались отсюда  к
черту!" - почти с отчаянием думала Анжелика.
   А пока приходилось играть комедию, все время быть начеку и  не  проявлять
страха и нетерпения.
   Она старалась показать, что в Катарунке налаживается обыденная  жизнь,  и
подчеркнуто создавала уют в своем новом жилище, хотя в душе было не до уюта.
Нервы у всех были напряжены до крайности.
   Утром, достав из  колодца  воду  в  тяжелом  деревянном  ведре,  стянутом
железным обручем, Анжелика попросила Кантора, который оказался поблизости:
   - Помоги-ка мне, сынок!
   И вдруг, надменно вскинув голову, он ответил:
   - За кого вы меня принимаете? Разве мужское дело - носить воду?
   Анжелика почувствовала, как кровь отлила у нее от  лица.  Схватив  ведро,
она единым махом выплеснула его на Кантора.
   - Вот так охлаждают горячие головы великих  воинов  вроде  тебя,  слишком
прославленных для того, чтобы помочь матери донести тяжесть.
   Она снова привязала к цепи пустое ведро  и  с  грохотом  сбросила  его  в
колодец, закусив губы от гнева. Кантор, промокший с головы до  ног,  свирепо
сверкая глазами, смотрел на мать.  Но  на  него  были  обращены  разъяренные
глаза.
   Этот безмолвный поединок пылающих гневом  совершенно  одинаковых  зеленых
глаз ужасно развеселил старого Маколле. Он подошел ближе, усмехаясь беззубым
ртом:
   - Вот это я понимаю! Так и надо воспитывать молодых!
   Откуда-то сразу набежали индейцы; покатываясь со  смеху,  они  показывали
пальцами на Кантора, на его мокрую одежду и  рассказывали  друг  другу,  что
здесь произошло. Потом они вплотную подошли к Анжелике, они разглядывали  ее
и хохотали прямо в лицо, как будто перед ними был какой-то диковинный зверь.
Они даже толкали ее, и она едва не  утопила  ведро  в  колодце,  да  и  сама
боялась свалиться туда.
   - Назад! Назад! - закричал Маколле.
   Он оттеснил индейцев, не скупясь на сильные выражения.
   - Сейчас я вам помогу, красавица! Ох, люблю женщин  с  характером!  Ну  и
молодежь нынче пошла! Такую только учить да учить! Разве не  так?  Ничего-то
они не смыслят. Сейчас я вам отнесу ваше ведерко. Я  сделаю  это  с  большим
удовольствием для такой знатной дамы. И ничего в этом зазорного для себя  не
вижу... А ведь воин-то я куда более бывалый, чем этот молокосос...
   - Тоже мне ухажер нашелся! - закричал  Кантор  срывающимся  от  бешенства
голосом. - Лезет тут со своими уроками вежливости! А самому и  в  голову  не
приходит отвинтить с макушки свой дурацкий  колпак,  когда  разговаривает  с
дамой. Да и во время мессы не мешало бы стаскивать его, я ведь сегодня утром
все видел...
   - Мой колпак ты  оставь  в  покое!  Впрочем,  я  могу  его  снять,  чтобы
доставить тебе удовольствие.
   - О нет, лучше не  надо!  -  в  один  голос  вскричали  проходившие  мимо
Л'Обиньер и Перро. И, бросившись к старику, схватили его за руки.
   - Не смотрите на него, сударыня. У него  самый  страшный  череп  во  всей
Новой Франции. В молодости с него сняли скальп...
   - Под Монреалем, - с гордостью уточнил Маколле.
   - После такой процедуры обычно не выживают... Но он выжил!  Его  выходила
мать Маргарита Бургуа. Но на последствия этой операции  смотреть  жутковато.
Хорошо, что он никогда не снимает свой колпак. Успокойся, Элуа!
   - Нет уж, позвольте, я проучу этого олуха...
   Но Кантор уже убежал, чтобы скрыть свою досаду и переодеться.
   Этот  яркий  солнечный  день  тянулся  необыкновенно  медленно,  но   еще
медленнее собирались в путь и покидали наконец Катарунк гуроны и  алгонкины.
Им  сказали,  что  сражения  не   будет,   и,   чтобы   подсластить   горечь
разочарования, сделали богатые подарки.
   Издали де Пейрак наблюдал, как они садились в лодки, и каждый раз, как от
берега отрывалась новая лодка и устремлялась вниз по  реке,  его  охватывало
чувство огромного облегчения. Он смотрел на черную стену сосен, уходящую  на
север, на плавные изгибы реки, бе