етах пальмовой рощи! Какой-то дурной сон! Одна  из  выходок
гениального лицедея!.. Сейчас он  проснется  и  шепнет:  "Все  идет  хорошо,
сударыня".
   Но он мертв. И тут ее словно пригнуло к земле. Тяжелый взгляд сверлил ее.
Рядом с ней в песке застыли копыта лошади. Она подняла голову.
   Мулей Исмаил накрыл ее своей тенью...

Глава 20

   Осман Ферраджи вошел, когда служанки помогали Анжелике выйти из  большого
мраморного бассейна по ступеням, выложенным мозаикой.
   Голубые, зеленые и золотые мозаичные  арабески  украшали  столбы  и  ниши
строения,   которое,   как   говорили,   было   копией   турецких   бань   в
Константинополе. Архитектор, православный христианин, до того  работавший  в
Турции, создал это хрупкое чудо для женщин Мулея Исмаила.
   Пар с запахом розы обволакивал оправленные в золото  колонны  и  создавал
видимость фантасмагорического замка из восточной сказки.
   При виде Верховного евнуха Анжелика бросилась на поиски покрывала,  чтобы
прикрыть наготу. Она не  могла  привыкнуть  к  тому,  что  евнухи  принимали
участие в самых интимных подробностях женской жизни, и  с  особенным  трудом
выносила присутствие при этом самого смотрителя сераля.
   Лицо Османа Ферраджи  было  непроницаемо.  Два  щекастых  молодых  евнуха
следовали за ним с высокими стопками  переливающихся  всеми  цветами  радуги
покрывал из муслина, расшитых по краям золотом.
   Сухим тоном Осман Ферраджи велел разложить принесенное.
   - Семь покрывал здесь?
   - Да, господин.
   Он пристрастно разглядывал гармоничные линии  тела  пленницы.  Впервые  в
жизни Анжелике стало стыдно, что она - женщина и  красива.  Она  чувствовала
себя  произведением  искусства  под  взглядом  коллекционера,   оценивающего
качество,  оригинальность,  ценность  и  сравнивающего  покупку  с   другими
образцами. Это было мерзкое, оскорбительное  чувство,  как  если  бы  у  нее
похитили душу!..
   Старая Фатима почтительной рукой  обернула  ей  бедра  первым  прозрачным
покрывалом, ниспадавшим до лодыжек. Легкая,  как  паутина,  ткань  позволяла
видеть точеные, словно из тонкого фарфора, ноги, мощные бедра и темные  тени
живота. Две другие накидки, такие же бесстыдно прозрачные, облекли  плечи  и
бюст. Еще одну, более широкую,  набросили  на  руки.  Пятое  покрывало  было
длинным, как сутана, затем и волосы были обернуты покрывалом, превосходившим
по величине все предыдущие. Последняя,  седьмая,  чадра  оставила  открытыми
только зеленые глаза, от сдерживаемых чувств светившиеся особым лихорадочным
блеском.
   Анжелику проводили в ее покои. Следом туда  явился  Осман  Ферраджи.  Она
обратила внимание на то, что его  черная  кожа  приобрела  отсвет  синеватой
черепицы. Да и сама она под слоем белил,  должно  быть,  выглядела  бледной.
Анжелика поглядела на евнуха с вызовом.
   - Для какой искупительной жертвы меня обряжают, Осман-бей? -  решительным
тоном спросила она.
   - Ты же  прекрасно  знаешь,  Фирюза.  Я  должен  представить  тебя  Мулею
Исмаилу.
   - Нет, этого не будет, - отрезала пленница. Ее тонкие ноздри  вздрогнули,
она подняла глаза и в упор взглянула в глаза  Верховному  евнуху.  Его  губы
сжались, глаза стали острыми и блестящими, как сталь клинка.
   - Ты попалась ему на  глаза...  Он  тебя  видел!  Мне  было  нелегко  ему
объяснить, почему я тебя так долго прятал. Он внял моим доводам.  Но  теперь
он хочет познать ослепившую его красавицу.
   Его голос стал низким и глубоким.
   - ...Но ты никогда не была такой прекрасной, Фирюза! Ты  обольстишь  его,
не сомневайся в этом. Для тебя он будет сама предупредительность и  желание.
В тебе есть все, чтобы ему понравиться.  Белизна  кожи,  золотистые  волосы,
взгляд! И даже гордость твоя поразит его ум, привыкший встречать в  женщинах
только слабость. Даже твоя стыдливость, такая  неожиданная  у  женщины,  уже
изведавшей любовь, - а ведь ты не можешь подавить ее и передо  мной,  -  все
это изумит и смягчит его сердце. Я его знаю. Знаю, какая жажда его мучит. Ты
можешь стать для него живительным источником. Ты та, кто может  обучить  его
страданию и боли. Ты можешь обучить его страху... Ты способна  удержать  его
судьбу в своих хрупких руках... Ты можешь все, Фирюза!
   Анжелика упала на подушки.
   - Нет, - сказала она. - Нет,  этого  не  будет.  -  И  приняла  настолько
дерзкую позу, насколько  позволяли  многочисленные  покрывала.  -  У  вас  в
коллекции никогда не было француженки, Осман-бей? Вы на свою голову узнаете,
из какого они теста...
   И  вдруг  обычно  торжественный  Осман  Ферраджи,  сжав  виски  руками  и
покачиваясь, принялся стонать, как скорбящая женщина.
   - Увы мне, увы! О, чем я так прогневил Аллаха,  что  ныне  осужден  своей
головой отвечать за выходки подобной ослицы!
   - Что с вами?
   - Несчастная, да неужели ты все еще ничего не поняла? Уж  не  воображаешь
ли  ты,  что  тебе  будет  позволено  отвергнуть  Мулея  Исмаила?   Немножко
подразнить его вначале, если тебе так хочется, можно - легкое  сопротивление
ему даже понравится. Но тебе подобает  принять  его  как  своего  господина.
Иначе ты погибнешь в страшных муках. Ты умрешь.
   - Что ж! Тем хуже. И пусть умру. Пусть погибну в муках.
   Верховный евнух воздел руки к небесам. Но тут же сменил тон  и  зашептал,
склонившись к ней.
   - ...Фирюза, разве ты не жаждешь почувствовать, как руки мужчины  сжимают
твое прекрасное тело? Жар страсти снедает тебя, и ведь ты знаешь, что  Мулей
Исмаил не имеет себе равных на ложе любви. Он  создан  для  этого,  как  для
войны и охоты. Недаром в его  жилах  -  негритянская  кровь...  Он  способен
семикратно  осчастливить  женщину  за  одну  ночь...  Я  дам  тебе   настой,
разжигающий любовный жар. Ты испытаешь такие наслаждения, что после них твоя
жизнь станет сплошным ожиданием минуты, когда ты вновь сможешь  вкусить  это
блаженство...
   Анжелика оттолкнула его. Ее лицо пылало. Она вскочила  и  устремилась  на
галерею. К его изумлению, она остановилась перед узкой бойницей,  выходившей
на площадь, где трудились рабы. И он спросил себя, что  за  зрелище  вызвало
такое умиротворение на этом лице, еще недавно опаленном страстью?
   - Каждый день в Мекнесе  умирают  пленники-христиане,  отдавая  жизнь  за
религию своих отцов. Чтобы сохранить ей верность, они терпят  побои,  пытки,
непосильный труд... И это - простые  люди,  бедные  и  темные.  Так  неужели
Анжелика де Сансе де Монтелу, потомок королей и  крестоносцев,  не  способна
сравниться с ними в стойкости? Конечно, никто  не  приставлял  мне  к  груди
копья с криком: "Стань  мавританкой!"  Напротив,  мне  говорят:  "Ты  должна
отдаться Мулею Исмаилу, палачу христиан, убийце старого Савари!" А это такое
же отречение от веры. Я не откажусь от моей веры, Осман Ферраджи!
   - Вы погибнете в самых чудовищных пытках!
   - Пусть так! Господь и все мои предки помогут мне!
   Осман Ферраджи вздохнул. Он пока что исчерпал все доводы, но знал, что  в
конце концов ей придется уступить. Когда он покажет  ей  пыточные  орудия  и
опишет некоторые особые пытки для женщин, ценимые султаном, у нее поубавится
отваги! Но время не ждет!.. Мулей Исмаил в нетерпении.
   - Послушайте, - сказал он по-французски. - Разве я не  доказал  вам  свою
дружбу? Я держал слово, и,  если  бы  не  собственная  ваша  неосторожность,
султан сегодня не требовал бы вас к себе. Прошу, из одного уважения ко  мне,
согласитесь хотя бы на то, чтобы быть представленной ему!  Он  ждет  вас.  У
меня уже не найдется оправданий, чтобы и дальше скрывать вас от  него.  Даже
мне тогда не сносить головы. Всего лишь представиться ему... Это ведь  ни  к
чему не обязывает. Кто знает, возможно, вы и не понравитесь ему?  Разве  это
не было бы наилучшим выходом из положения? Я уже предупредил султана, что вы
бываете порой совершенно несносны. Может,  мне  удастся  заставить  его  еще
чуть-чуть потерпеть.
   Охваченная смятением Анжелика заколебалась.  Выиграть  время?  Для  чего?
Чтобы утратить мужество? Чтобы дотянуть до побега?
   - Я согласна... но только ради вас.
   Однако она гневно отказалась от эскорта из десяти евнухов.
   - Не желаю, чтобы меня вели, как преступницу или как овцу на заклание.
   Осман Ферраджи не спорил. Сейчас  он  был  готов  на  любые  условия.  Он
проводил ее сам с мальчиком-евнухом. Тот должен был подхватывать  покрывала,
когда попечитель сераля станет снимать их одно за другим.
   Мулей Исмаил встретил их  в  узкой  комнате,  где  он  любил  предаваться
одиноким размышлениям. В медных курильницах тлели благовония,  наполняя  все
ароматом. Анжелике показалось, что она видит его впервые. Теперь  их  больше
не разделял барьер неведения. Хищный зверь заметил ее и встал в  стойку  при
ее появлении.
   Верховный евнух и юный прислужник пали ниц. Затем Осман Ферраджи встал и,
зайдя за спину Анжелике, взял ее за плечи, чтобы подвести к султану.
   Тот весь потянулся к закутанной фигуре. Его золотистые глаза заглянули  в
глаза Анжелики. Она опустила  ресницы.  Впервые  за  много  месяцев  на  нее
глядели с вожделением. Она знала, какой восторг и удивление вызовут  у  него
ее точеные черты и полные, чуть  насмешливые  губы.  Когда  Верховный  евнух
снимет вуаль с ее лица, все будет, как всегда. Она знала, что широкие ноздри
Мулея Исмаила вздрогнут при виде ее  золотистых  волос,  шелковистой  волной
ниспадающих на плечи.
   Руки Осана Ферраджи чуть касались ее. Упрямо опустив глаза, она не желала
видеть ничего, кроме  этих  танцующих  черных  рук  с  красными  ногтями,  в
рубиновых и бриллиантовых перстнях. Забавно! Она никогда не замечала, что их
ладони так бледны, словно выцвели, как лепестки увядшей розы. Она  старалась
думать о чем-нибудь другом, чтобы выдержать эту мучительную сцену раздевания
под взглядом непреклонного повелителя, во власть которого она отдана. И  все
же она не могла не поежиться, когда почувствовала, как обнажились плечи.
   Пальцы Османа Ферраджи слегка сжали ее локоть, предупреждая об опасности.
Он протянул руку к шестому покрывалу. Сейчас обнажится грудь, тонкая  талия,
длинная  и  гибкая,  словно  у  девочки,  спина.  Голос   монарха   произнес
по-арабски:
   - Оставь... Не докучай ей. Я и так вижу, что она очень хороша!
   Он поднялся с дивана и приблизился к ней.
   - Женщина, - сказал он гортанным голосом, умевшим внушать такой трепет, -
женщина... покажи мне... твои глаза!..
   Он сказал это так, что она не смогла воспротивиться.  Она  вновь  увидела
это внушающее ужас лицо, татуировку у губ и пористую желтовато-черную кожу.
   Его толстые губы растянулись в улыбке.
   - Никогда не видел таких глаз, - по-арабски сказал он Осману Ферраджи.  -
Наверное, в целом мире не найдешь подобных.
   - Истинно  так,  повелитель,  -  подтвердил  Верховный  евнух.  Он  вновь
набросил на Анжелику все покрывала и вполголоса шепнул по-французски:
   - Склонись перед монархом. Он будет доволен.
   Анжелика  не  пошевелилась.  Мулей  Исмаил,  как  ни  худо   он   понимал
по-французски, был достаточно тонок, чтобы уловить смысл ее мимики. Он снова
улыбнулся, и в глазах его блеснула диковатая веселость. Ради  этой  женщины,
этой несказанно чудесной находки, прибереженной для него Верховным  евнухом,
он был готов запастись терпением.  Она  обещала  столь  многое,  что  он  не
торопился получить все разом.  Она  была,  как  неведомая  страна,  неспешно
открывающаяся взгляду, словно  неизвестный  враг,  которого  надо  победить,
словно противник, в чьи планы должно проникнуть. Осажденная крепость, в чьих
укреплениях следует найти слабину. Нужно порасспросить Верховного евнуха. Он
ее хорошо знает. Что быстрее подействует: богатые дары,  ласка,  жестокость?
Есть ли в ней страстность? Конечно! Ее влажные глаза выдают  замешательство,
а ледяная белизна тела - горячность порывов.  И  дрожит  она  совсем  не  от
страха. Она из породы неподатливых на  страх.  Но  уже  сейчас  под  тяжелым
взглядом повелителя  ее  лицо,  которое  она  хотела  спрятать,  приняло  то
выражение изнеможенной покорности, которое, должно быть,  появляется  у  нее
после объятий. Она не могла устоять! Тщетно она желала  ускользнуть  от  его
когтей и, как завороженная птица, искала  глазами  выход,  застыв  меж  двух
мужчин, с беспощадным вниманием взиравших на ее смятение.
   И Мулей Исмаил вновь усмехнулся.

Глава 21

   Анжелику отвели в другие покои, богаче и просторнее тех, что она занимала
до сих пор.
   - Почему я не могу вернуться к себе?
   Евнухи и служанки не  отвечали.  Фатима  с  застывшим  лицом  -  так  она
пыталась скрыть свое удовлетворение  -  принесла  обед,  но  ее  госпожа  не
притронулась к еде. В тревоге она ждала  появления  Османа  Ферраджи,  чтобы
поговорить с ним. Он не приходил. Она потребовала, чтобы его позвали.  Евнух
обещал, что попечитель сераля скоро будет здесь. Но проходили часы, а он  не
появлялся. Она пожаловалась, что  от  всепроникающего  аромата  драгоценного
дерева, которым отделаны покои, у нее разболелась голова. Фатима стала  жечь
на  жаровне  зерна  ладана,  и  запах  сделался  еще  более  обволакивающим.
Отяжелев, Анжелика чувствовала, что дремота наваливается  на  нее.  В  свете
ночника лицо старой рабыни вдруг напомнило ей  черты  ведьмы  Мелюзины,  что
некогда в ньельском лесу жгла волшебные  травы,  вызывая  дьявола.  Колдунья
Мелюзина была из числа тех  жителей  Пуату,  в  чьих  жилах  была  крохотная
примесь арабской крови. Оттого ее глаза были так черны  и  загорались  порой
таким свирепым огнем... Как же далеко на  Запад  докатилась  когда-то  волна
завоевателей с кривыми саблями и зелеными знаменами!
   Анжелика зарылась лицом в подушки. Ее мучил стыд. Он преследовал ее с той
минуты, когда взгляд Мулея Исмаила пробудил в  ней  вечный  зов  плоти.  Его
глаза держали ее крепко и властно - верно, так же  он  будет  держать  ее  в
объятиях. Может быть, он ждал, что она сама отдастся ему? Да, она не  сможет
противиться порыву его жаждущего тела. "Я так слаба, - думала она,  -  о,  я
ведь только женщина! Что я могу сделать?.."
   Она уснула в слезах, словно дитя, но сон ее был беспокоен. Пламя  желания
сжигало ее.  Ей  слышался  глухой  жаркий  голос  Мулея  Исмаила.  "Женщина!
Женщина!.." - призывал он, полный страстной мольбы.
   Он был здесь, склонялся над ней  в  облаках  ладана,  у  него  были  губы
африканского идола и  огромные,  непостижимые,  как  пустыня,  глаза...  Она
ощущала нежное прикосновение его уст на своем плече и тяжесть  его  тела.  В
сладостной истоме она покорялась его сильным рукам, поднявшим ее  с  ложа  и
прижавшим к гладкой  мускулистой  груди.  Тогда,  отуманенная  грезами,  она
позволила своим рукам обвиться вокруг его  тела,  меж  тем  как  мало-помалу
пробуждавшийся разум уже догадывался, что это не сон.
   Ее пальцы скользили по янтарной коже, пахнущей мускусом, ласкали  твердый
бок, охваченный по талии узким стальным пояском. Вдруг она  нащупала  что-то
округлое и прохладное.  То  была  рукоять  кинжала.  Ее  рука  непроизвольно
сжалась, а в памяти вдруг ожила  сцена  из  давних  дней.  Маркиза  Ангелов!
Вспомни,  о  Маркиза   Ангелов,   как   пришелся   тебе   по   руке   кинжал
Родогона-египтянина, когда ты перерезала глотку Большому Косру из Парижа!  В
ту пору ты умела владеть кинжалом. Ну же!
   А кинжал уже был в ее руке. Ее пальцы сжимали  рукоять,  холодок  металла
проникал в нее, отрезвлял, спасал от  забытья.  Что  было  сил  она  рванула
кинжал из ножен и ударила...
   Только стальные мускулы Мулея Исмаила спасли  его.  Ощутив  прикосновение
лезвия к своему горлу, он отскочил  так  стремительно,  как,  казалось,  мог
прыгнуть лишь тигр, наделенный безошибочным инстинктом зверя. Отпрыгнув,  он
замер, пригнувшись, с остановившимися глазами. Безмерное изумление застыло в
его взоре. Потом он почувствовал, что по груди льется  кровь,  и  сообразил,
что еще секунда - и кинжал рассек бы ему сонную артерию...
   Не отрывая глаз от Анжелики, - хотя сейчас, потрясенная, она не смогла бы
и пальцем шевельнуть, - он приблизился  к  гонгу  и  ударил  в  него.  Осман
Ферраджи, который явно был  неподалеку,  ворвался  в  комнату.  Ему  хватило
одного  взгляда,  чтобы  понять,  что   произошло.   Он   увидел   Анжелику,
приподнявшуюся на своем ложе  с  кинжалом  в  руке.  Увидел  Мулея  Исмаила,
обезумевшего  от  ярости,  с  вылезшими  из  орбит   глазами,   неспособного
произнести ни слова.
   Верховный евнух подал знак.  Вбежали  четверо  негров,  схватили  молодую
женщину за руки и, стащив с ложа,  швырнули  к  ногам  султана  на  каменные
плиты.
   Тут властителя прорвало. Он взревел, как разъяренный бык.  Он  орал,  что
если б не покровительство Аллаха, эта проклятая христианка сейчас перерезала
бы ему горло его же собственным кинжалом! Так  пусть  она  умрет  в  ужасных
мучениях! И сей же час! Немедленно! Да приведите сюда пленников, особенно их
главарей! И прежде  всего  французов!  Пусть  поглядят,  как  будет  гибнуть
женщина их породы! Они увидят,  какая  участь  постигнет  дерзновенную,  что
осмелилась поднять руку на самого Предводителя Правоверных...

Глава 22

   Дальше все происходило очень быстро. Наступала развязка, в  том  не  было
сомнений. Руки Анжелики соединили в запястьях, подтянули кверху и  привязали
к одной из колонн зала.
   Одежду со спины сорвали. Удары кнута казались прикосновением  раскаленных
углей, они ускорялись, становясь сплошным ожогом. "Когда-то я это видела  на
красивых картинках в моей книге о святых  мучениках  церкви..."  Теперь  она
сама привязана к пыточному столбу. Спину жгло все сильнее. Она  чувствовала,
как по ногам текут  теплые  струйки  крови.  Мелькнула  мысль:  "Не  так  уж
страшно!..  Но  ведь  будет  продолжение!..  Пусть!..   По   крайней   мере,
началось!.." Остановить это не в ее власти. Она лишь камушек, катимый водами
потока. Ей вспомнились бурные потоки Пиренеев, которые  она  увидела  в  дни
первого замужества. Очень захотелось пить, в глазах потемнело...
   Удары прекратились, и в этом затишье  боль  расползлась  по  всему  телу,
стала непереносимой.
   Ей развязали руки, но лишь для того, чтобы повернуть лицом к залу и вновь
привязать к колонне.
   Сквозь застилавшую глаза муть  она  увидела  палача  с  жаровней,  полной
раскаленных углей, и ужасные орудия пытки, которые он разложил на доске. Это
был заплывший жиром евнух с лицом гориллы. Его окружали  другие  евнухи,  не
успевшие переодеться для пытки и лишь снявшие тюрбаны...
   Мулей Исмаил сидел слева.  Он  отказался  от  перевязки.  Его  рана  была
неглубокой, кровь уже свернулась и подсыхала.  Но  султан  хотел,  чтобы  ее
видели все. Каждый должен был прочувствовать содеянное святотатство.
   В глубине помещения находились человек  двадцать  рабов-французов:  Колен
Патюрель в цепях, маленький, рыжий,  с  подвижным  лицом  Жан-Жан-парижанин,
маркиз де Кермев  и  другие.  Замерев,  они  глядели  с  удивлением  на  эту
белокожую полуголую женщину,  терзаемую  пытками.  Стражники  с  хлыстами  и
саблями держали их на почтительном расстоянии.
   Осман  Ферраджи  склонился  к  Анжелике.  Он  говорил  по-арабски,  очень
медленно:
   -  Послушай.  Великодушный  повелитель  Марокко   готов   простить   тебе
безрассудный поступок. Обещай  повиноваться  ему,  и  он  пощадит  тебя.  Ты
согласна?
   Черное лицо Османа Ферраджи плыло и танцевало перед ней.
   Анжелика подумала, что это последнее лицо,  которое  она  видит  в  своей
жизни. И хорошо!.. Осман Ферраджи был  велик!  А  большая  часть  людей  так
мелки, так ничтожны... Затем рядом возникло бородатое  светлое  лицо  Колена
Патюреля.
   - Моя бедненькая крошка... Вы же не дадите себя так калечить...  Бедняжка
моя...
   "А зачем  вы  позволили  распять  себя,  Колен  Патюрель?"  -  захотелось
спросить ей.
   Но ее губы смогли произнести лишь одно слово:
   - Нет!
   - Тебе оторвут груди! Тебя изуродуют раскаленными щипцами, - сказал Осман
Ферраджи.