еня
каждые пять минут, ведь я же не могу ухаживать разом  за  всеми,  а  кризис,
возможно, продлится много часов... Я поставлю около вас кувшин с  отваром  и
чарку. От вас потребуется только одно - чтобы вы пили, так делайте  же  это.
Ведь когда вы оказываетесь перед лицом врага, который  желает  вам  зла,  вы
хватаетесь за нож и не ждете, чтобы кто-то сделал это за вас...
   Могло показаться, будто она оставляла их один на один с болезнью.  Однако
они постоянно чувствовали, что она с ними. Она  проходила,  бросив  им  лишь
беглый взгляд, но ее улыбка говорила: "Браво! Вы не разочаровываете меня", -
и это придавало им сил, хотя они были измотаны до предела,  почти  на  грани
беспамятства, уже готовые малодушно отступить. Но если было нужно, она могла
подолгу сидеть у изголовья больного,  оставаться  с  ним  часами,  не  теряя
терпения и мужества.
   Теперь по ночам, сменяя друг друга, дежурили женщины. Жоффрей  де  Пейрак
часто брал на себя предрассветные часы, самые изнурительные, но он  заметил:
ничто так благотворно не действует на больных, как присутствие Анжелики; уже
оно одно само по себе облегчало их муки.  Ему  хотелось  бы  уберечь  ее  от
нечеловеческой усталости,  которая  мало-помалу  обострила  черты  ее  лица,
нарисовала черные круги под глазами.
   Пожалуй, больше всего Анжелике  причиняло  страдания  то,  что  она  мало
спала. Ей все время казалось,  что,  если  она  за  те  недолгие  часы,  что
выпадали ей на сон, ни разу не взглянет на своих больных,  она,  проснувшись
утром, найдет их если не мертвыми, то наверняка умирающими.  Она  заставляла
себя хотя бы раз за ночь  обойти  всех,  переходила  от  одного  к  другому,
склонялась над  каждым.  Она  поправляла  им  одеяла,  прикладывала  руку  к
горящему лбу, помогала испить воды, шептала им слова ободрения.
   В болезненном оцепенении каждый из них, слыша ее голос,  наслаждаясь  его
звучанием, благодатным, как бальзам, и нежным,  как  ласка,  верил,  что  он
обращен только к нему одному, а когда она на мгновение склонялась  над  ним,
закрывая  собой  рассеянный  свет,  падающий  от  очага   или   лампы,   он,
одурманенный болезнью и ею же наделенный какой-то особой  чувствительностью,
беспредельно ликовал, улавливая нежный  аромат  ее  тела,  жадно  выхватывая
взглядом светлое пятно ее шеи над вырезом корсажа, и это было вызвано не  их
мужским вожделением, а их тоской и тем, что в эту минуту они  ощущали  рядом
что-то теплое, материнское, чего  давно  уже  были  лишены,  и  им  начинало
казаться, будто теперь они защищены от всех бед,  защищены  надежно,  как  в
далекую, восхитительную и навсегда забытую пору детства.
   Был вечер, когда граф де Ломени-Шамбор решил, что  он  умирает.  Вся  его
прошлая жизнь в его мозгу постепенно заволакивалась дымкой. Он пребывал  уже
в ином мире, по ту сторону двери,  которую  раньше  никогда  не  осмеливался
открыть. Из залы до него доносился шум  голосов,  запахи  кушаний,  какой-то
неясный гул, и эти привычные звуки  наполнялись  совсем  новым  смыслом.  Он
находил в них какой-то особенный вкус, вкус самой жизни. Жизни,  которой  он
никогда прежде не ценил. И теперь, когда он стоял на пороге смерти, все  его
существо лихорадочно ловило ее такие земные, хотя и смутные отзвуки.  И  он,
всю свою жизнь стремившийся к тому дню,  когда  Бог  призовет  его  к  себе,
стремившийся к встрече с Богом, теперь жалел, что покидает грешную и суровую
землю, и от этой жалости к самому  себе  слезы  катились  из  его  глаз.  Он
задыхался. Он чувствовал себя совсем одиноким. И тогда  он  стал  поджидать,
когда в его мрачную  кладовую,  словно  ангелспаситель,  войдет  госпожа  де
Пейрак. Она пришла и сразу же, с одного взгляда поняла, что терзает  его,  и
утешила его спокойно и серьезно:
   - Вы плохо чувствуете  себя,  потому  что  у  вас  только-только  миновал
кризис... Но после кризиса  сразу  же  наступает  выздоровление...  Поверьте
мне... Все страшное уже  позади...  Если  появится  какая-нибудь  угроза,  я
тотчас  увижу  это...  Мне  столько  приходилось  ухаживать  за  больными  и
ранеными... А пока вам нечего бояться...
   Он моментально успокоился, и дыхание его стало ровнее. Она закутала его в
одеяло, помогла встать и, поддерживая, подвела  к  табурету  и  усадила.  Он
снова  почувствовал,  как  ее  крепкая  рука  поддерживает   его,   слабого,
бессильного.
   - Будьте благоразумны, сидите спокойно.
   Потом  она  сменила  влажные  простыни,  взбила  тюфяк,  свалявшийся  под
тяжестью метавшегося в лихорадке тела, перетряхнула одеяла, застелила свежие
простыни, и все это широкими, четкими и быстрыми  движениями,  но  настолько
гармоничными, что он  получал  истинное  удовольствие,  глядя  на  нее.  Она
помогла ему опять лечь,  и  он  ощутил  блаженство  от  обволакивающего  его
чистого белья. Он вновь погрузился в забытье, а она села наконец  у  него  в
изголовье и положила руку на его влажный лоб... Он заснул,  как  ребенок,  и
проснулся слабый, но бодрый, выздоровевший!..
   Когда он вышел из своей кладовки и  занял  место  за  общим  столом,  его
встретили так же радостно, как и других. В тесноте форта канадские  французы
совсем не чувствовали себя пленниками. Еще бы, ведь о них так заботились, не
говоря уже  о  графе  де  Ломени,  которого  пестовали,  как  новорожденного
младенца.
   В конце января болезнь  подкосила  больше  половины  обитателей  Вапассу.
Самый трудный период, когда она была в  самом  разгаре,  длился  около  трех
недель.
   Не избежал этой участи и сам Жоффрей де Пейрак. Болел он довольно тяжело,
но поднялся  на  ноги  гораздо  скорее,  чем  другие,  хотя  несколько  дней
находился почти без сознания.
   Анжелика ухаживала за ним, удивляясь, что беспокоится о  нем  не  больше,
чем об остальных. Он лежал на постели такой же  обессиленный,  не  владеющий
своим телом, как и другие,  но  от  него  словно  бы  все  равно  продолжала
исходить какая-то неугасимая сила, и болезнь не могла его  сломить,  сделать
его жалким.
   Анжелика вспоминала прошлое и думала, что ведь и впрямь она  ни  разу  не
видела его внушающим жалость. Даже когда он,  униженный,  в  длинной  рубахе
висельника, с веревкой на шее и со следами пыток на теле, стоял  на  паперти
собора Парижской богоматери, он не казался от  этого  слабее  тех,  кто  его
окружал... Скорее можно было бы испытывать жалость к злобной и тупой  толпе,
к истеричному, полусумасшедшему монаху Беше... Все, чем  владел  Жоффрей  де
Пейрак, никто никогда не мог у него отнять.
   Из спасенных в ночь богоявления не заболел корью один лишь отец  Массера,
и он стал для Анжелики бесценным помощником. Неутомимый, готовый взяться  за
любое дело, он добродушно взваливал на свои плечи самые неприятные и тяжелые
работы, освобождая от  них  женщин,  потому  что  без  конца  переворачивать
обессилевших мужчин - а  некоторых  из  них  по  праву  можно  было  назвать
геркулесами  -  им  было  очень  трудно.  А  отец  иезуит  подхватывал  этих
геркулесов, как младенцев, взбивал им тюфяки, укутывал их одеялами, а потом,
когда его больной спокойно  лежал,  с  терпеливостью  няньки  кормил  его  с
ложечки бульоном.  Как  и  большинству  иезуитов,  ему  не  раз  приходилось
ухаживать  за  индейцами  во  время  повальных  болезней.  Иногда   он   был
единственным здоровым на несколько деревень и  ходил  из  хижины  в  хижину,
помогая  больным.  Он  с  юмором  рассказывал,   что   эти   заботы   всегда
оборачивались для него плохо, так как индейцы, словно дети, обвиняли  его  в
том, что он хочет уморить их голодом: их кормит  лишь  бульоном,  а  мясо  и
овощи оставляет себе. И так как он к тому же пребывал в добром здравии,  они
взваливали на него ответственность за те несчастья, что обрушились  на  них.
Подобные  бедствия  всегда  были  на  руку  колдунам,   которые   сразу   же
распространяли среди индейцев слух, будто боги рассердились на  них  за  то,
что они допустили в свои  деревни  Черное  Платье...  А  посему  стоило  его
больным чуть набраться сил, как ему, спасая свою жизнь,  спешно  приходилось
искать убежища в глуши леса...
   И здесь, в Вапассу, у отца иезуита  всегда  была  припасена  какая-нибудь
история, чтобы развлечь своих подопечных. Он забавлял детей, играл  с  ними,
когда они  начали  выздоравливать,  не  выказывал  никакой  нетерпимости  по
отношению к троим гугенотам, которые, однако, все равно  при  его  появлении
забивались в угол комнаты, боясь шелохнуться, в ожидании самого худшего...
   Когда больные давали ему некоторую передышку, он опоясывал свою невысокую
круглую фигуру фартуком и отправлялся в погреб варить пиво, мыло, а то  даже
энергично принимался за стирку.
   И  если  Анжелика,  смущенная  таким  рвением  святого   отца,   пыталась
вмешаться, он со свойственным всем иезуитам упорством стоял на своем.
   Ну как после этого оставаться врагами?
   И вот так, без пристрастия, без предвзятой враждебности,  они  подошли  к
обсуждению вопросов, оставшихся нерешенными с крещенского сочельника.
   Мессир де Ломени, едва поправившись, снова подтвердил графу  де  Пейраку,
что он действительно был послан к нему мессиром де Фронтенаком, дабы просить
у графа денег на экспедицию, что  снаряжается  с  целью  исследования  русла
великой реки Миссисипи, которая, как  они  полагают,  впадает  в  "Катайское
море".  Мессир  де  Фронтенак   намеревался   поручить   экспедицию   своему
доверенному лицу,  Роберу  Кавелье  де  Ла  Салю,  тому  самому  долговязому
молодому человеку, холодному и суровому, что пришел с ними в форт Вапассу.
   В ту первую ночь Кавелье отлично разглядел золотые  слитки  на  столе,  в
окружении которых лежало тело  Пон-Бриана.  Вскоре  после  этого  он  тяжело
заболел, но, как только поправился, он не давал  покоя  графу  де  Ломени  и
барону д'Арребу, побуждая их довести до благополучного  конца  переговоры  с
хозяином Вапассу.
   - Вы и правда так богаты, как об  этом  говорят?  -  спросил  мальтийский
рыцарь графа де Пейрака.
   - Да, и стану еще богаче, когда сделаю все то, ради чего я пришел сюда.
   Эти переговоры крайне взволновали Флоримона, ведь исследование  Миссисипи
и открытие пути в Китай  было  его  заветной  мечтой.  Он  уверял,  что  это
занимало  его  ум  еще  в  детстве.  Превосходный  картограф,   он   грезил,
склонившись над картами, которые сам рисовал на пергаменте  и  над  которыми
предавался своим бесчисленным вычислениям и проверкам.
   С тех пор как он узнал о намерениях мессира де Ла Саля, он не отходил  от
него ни на шаг. Кавелье был сухой, сдержанный человек, он  выглядел  гораздо
моложе своих лет и имел, однако, за своими плечами опыт весьма бурной жизни.
Обидчивый, словно юноша, он требовал, чтобы его называли то мессиром  де  Ла
Салем, то просто Кавелье, когда ему приходила  вдруг  в  голову  мысль,  что
освоение и покорение  Канады  -  дело  простолюдинов.  Дворянство  ему  было
пожаловано недавно,  и  хотя  Анжелика  и  не  собиралась  ставить  это  под
сомнение, да и вообще  едва  ли  думала  об  этом,  он  показал  ей  письма,
подписанные королем. "Нашему дорогому и возлюбленному Роберу Кавелье  де  Ла
Салю за важное и похвальное сообщение, которое сделано Нам о  добрых  делах,
совершенных им в канадских странах..."
   Золотая звезда с восемью лучами и под ней, на бледно-желтом фоне, бегущая
борзая - вот как выглядел герб нового сеньора. Кавелье де  Ла  Саль  обладал
некоторой  эрудицией,  мужеством,  проявленным  им  во  многих   испытаниях,
стойкостью фанатика. Убежденный в том, что в один прекрасный день он  станет
первооткрывателем знаменитого пути в "Катай", мечты всех смельчаков, которые
в последние десятилетия отваживались отправиться на запад, в Море  тьмы,  он
выходил из себя оттого, что до сих пор еще не  достиг  своей  цели...  и  не
отказался от нее. Флоримон его понимал: "Я  уверен,  что  по  этой  огромной
реке, которую индейцы называют 'Отцом вод', мы, не вылезая из  своих  лодок,
доплывем до Китая. Вы не верите, отец?".
   Нет, Жоффрей де Пейрак не верил и отвечал на энтузиазм  сына  недовольной
гримасой, в которой сквозило сомнение. Но это хотя и терзало юношу,  все  же
не обескураживало его.
   Анжелике  до  боли  было  жаль  Флоримона.  Восхищенная  и  тронутая  его
юношеской горячностью, она очень хотела бы преподнести ему Китайское море на
блюдце, но в то  же  время  благоговейная  вера  в  научный  гений  мужа  не
оставляла ей ни малейшей надежды на успех экспедиции, хотя Жоффрей де Пейрак
охотно признавал, что его догадки не основываются на точных данных.
   -  В  сущности  говоря,  -  твердил  Флоримон,  -   ваш   скептицизм   не
подтверждается расчетами...
   - Да, правильно! При современном уровне знаний было бы трудно  произвести
эти расчеты...
   - Значит, самое лучшее - пойти и посмотреть...
   - Конечно...
   - Я думаю, нужно  отпустить  Флоримона  в  экспедицию,  -  сказал  как-то
вечером Анжелике Жоффрей де Пейрак. -  Там  соберутся  одержимые,  озаренные
своей идеей фанатики, и, общаясь с ними, он познает  ценность  самых  разных
понятий: сдержанности,  организованности,  -  поймет,  что  хорошая  научная
подготовка может иногда вполне заменить дарование. Кроме того, он осуществит
свою мечту об участии в научной экспедиции вместе  с  настоящими  мужчинами,
которых ничто не может обескуражить, и  чем  труднее  или  даже  безнадежней
положение, в какое они попадают, тем больше изобретательности они проявляют,
чтобы выбраться из него. Это особый дар французов, а  Флоримон,  хотя  он  и
француз, мало наделен этим качеством, и он сможет  развить  его  там,  ежели
захочет, и, думаю, суровое англосаксонское благоразумие не охладит его пыла.
С другой стороны, коль скоро они достигнут успеха, это окончательно  укрепит
мое положение в Северной Америке. Если  же  их  постигнет  неудача,  мне  не
останется ничего иного, как оплатить все расходы по  экспедиции  и  избавить
мессира де Фронтенака от траты на это  денег  из  государственной  казны.  И
тогда из простой признательности - ведь он человек чести и гасконец  к  тому
же - он сочтет своим долгом сохранить мое положение в границах колонии. Если
я ссужу деньги на экспедицию безвозвратно, я тем самым  приобрету  моральный
капитал, а для нашего старшего сына это будет бесценной  школой,  не  говоря
уже о том, что он привезет мне карты,  заметки  и  результаты  исследований,
касающихся недр земли в тех местах, где он побывает, чего Кавелье,  несмотря
на некоторую его компетентность, сделать не сможет. Флоримон в  таких  делах
уже сейчас более сведущ.

Глава 5

   Узнав  о  решении  отца,  Флоримон  с  мальчишеской   непосредственностью
подбежал к нему, обнял, а  потом,  преклонив  колени,  поцеловал  ему  руку.
Однако пурга, которая бушевала почти беспрерывно два месяца, и пришедшие  ей
на смену обильные снегопады не позволяли пока отправиться  в  такой  дальний
путь. Заручившись поддержкой графа де Пейрака, Кавелье де  Ла  Саль  оставил
намерение вернуться в Квебек и решил сразу  держать  путь  на  запад,  чтобы
прийти в Виль-Мариде-Монреаль через озеро Шамплейн. В окрестностях Виль-Мари
у него было поместье со скромным  замком,  который  жители  округи  прозвали
"Катаем", настолько его владелец прожужжал всем уши своими замыслами. Там он
подготовит экспедицию, закупит все необходимые для  дороги  товары,  оружие,
лодки. Потом они отправятся к Великим озерам и Катаракуи, это  будет  первый
этап. Граф де Пейрак вручит своему сыну несколько слитков золота и кредитное
письмо к некоему  Лемуану,  торговцу  и  банкиру  из  Виль-Мари-де-Монреаля,
который возьмет на себя обязанность  поставить  им  товары  в  размере  этой
суммы.
   - Ну уж нет! - воскликнул Кавелье. - Вы не заставите меня  поверить,  что
этот старый разбойник способен чеканить монету из чистого золота.
   - Он способен и не на  такое,  -  сказал  барон  д'Арребу.  -  Может,  вы
думаете, что он был бы так же богат, если бы не ездил обделывать  делишки  с
англичанами?   Канадским   бумажкам   далеко   до   золота   этих    господ!
Взгляните-ка!..
   Он достал из нагрудного кармашка золотую монету и бросил ее на стол.
   - Вот обычная  монета,  она  оказалась  у  одного  пленного  англичанина,
которого абенаки продали нам  осенью  в  Монреале.  Прочтите,  что  написано
вокруг профиля Якова II: король  Англии,  герцог  Нормандии,  Британии  и...
король Франции!.. Вы хорошо слышали? Король Франции. Словно мы не отобрали у
них более двухсот лет назад с помощью святой девы Жанны д'Арк Аквитанию, Мэн
и Анжу... Но нет, они упорствуют. Они называют одну из новых  провинций,  на
которую притязают как на  колонию,  провинцией  Мэн,  ссылаясь  на  то,  что
королева Англии некогда правила французской провинцией  с  таким  названием.
Вот с каким оскорбительным золотом осмеливается иметь дело Лемуан!..
   - Не кипятитесь, барон, - улыбаясь, сказал де Пейрак, -  пока  англичане,
чтобы заявить о своей власти над Францией, ограничиваются лишь  чеканкой  на
своих экю, это все пустяки. И не пытайтесь разузнать,  чем  занимаются  ваши
великие канадские простаки Лемуаны или Ле  Беры,  когда  они  углубляются  в
лесные дебри, ибо они - опора вашей колонии, и не только потому, что  пришли
сюда первыми, но потому, что они самые  смелые,  самые  сильные  и...  самые
богатые.
   Отец  Массера  достал  из  кармана  свою  маленькую  короткую  трубку  из
верескового корня, которую он охотно курил.
   - Но эти люди очень набожны, преданы церкви, и говорят даже,  будто  одна
из дочерей Ле Бера постриглась в монахини...
   - Так пусть же они получат отпущение грехов! - воскликнул Пейрак. - А что
касается товаров, вы можете довериться этим господам, мессир де Ла Саль.
   Анжелика протянула руку к монете, брошенной бароном д'Арребу.
   - Вы не подарите ее мне?..
   - Охотно, сударыня... Если это доставит вам  удовольствие...  Но  что  вы
сделаете с ней?
   - Может быть, талисман...
   Она подбросила ее на ладони. Обычная монета, весит, как и один луидор. Но
в этом не совсем ровном золотом кружке с надписями на староанглийском  языке
Анжелика находила какое-то очарование. Как много всего  таила  она  в  себе:
золото, Англия, Франция, их взаимная ненависть, передающаяся из поколения  в
поколение, ненависть, которая распростерлась до лесных дебрей Нового  Света.
Анжелика представила себе, как оторопел бедный пуританин,  когда  украшенные
перьями индейцы оторвали его от песчаного берега  в  Каско  и  от  трески  и
поволокли  к  этим  ужасным  торговцам  мехами,  папистам  с  реки   Святого
Лаврентия.
   - Он даже не понял, почему мы в такой ярости, - добавил  д'Арребу.  -  Мы
сунули ему под нос монету, найденную у него в кармане...  Король  Франции!..
"О! Yes! - говорил он. - Разве нет?". Он  постоянно  видел  эту  надпись  на
своих монетах... Так вот, госпожа Ле Бер выкупила этого человека  и  сделала
своим слугой. Она надеется сразу же обратить его в нашу веру.
   - Вот видите! - благодушно промолвил отец Массера.
   Обсуждение предстоящей экспедиции,  разные  истории,  воспоминания  вновь
придали их вечерам дружескую атмосферу. Говорили  тихо,  чтобы  не  утомлять
больных. Радовались, когда очередной больной, поправившись, возвращался в их
общество. Анжелика в такие часы брала на руки Онорину и укачивала ее,  чтобы
девочка быстрее уснула, или перебирала  свои  травы  и  корешки,  но  всегда
слушала с неослабевающим вниманием. Этим канадцам  нельзя  было  отказать  в
даре увлекать своих слушателей, заставлять  их  вместе  с  собой  переживать
прошлое, мечтать о будущем, вызывать в представлении целый мир, целую эпопею
всего одной или двумя забавными историями.
   Вот и сегодня они вдруг завели разговор об  этих  Лемуанах  и  Ле  Берах,
некогда бывших то ли бедными ремесленниками, то ли бесправными  поденщиками.
Устав от этой рабской жизни, сели они на корабли да и уплыли в  Новый  Свет.
Им в руки вложили мотыгу, серп,  мушкет