Нет! У вас нет нужды в моей помощи, дорогой друг. Но я  пришел  потому,
что, может быть, вам нужен друг? Войдем.
   В  толстой  стене  открылась  дверь.  Все  вошли  и  спустились  вниз  по
нескольким каменным ступеням, которые вели в вымощенный  плитами  вестибюль.
Неожиданно там оказался интендант Карлон, который иногда навещал монахиню, с
которой вел оживленную  переписку,  даже  когда  находился  в  Квебеке.  Все
обменялись  приветствиями.  Из-за  решетки  слева  голос  невидимой   сестры
осведомился об имени монахини, которую хотели  видеть.  Затем  через  другую
дверь, механически  открываемую  изнутри,  их  ввели  в  приемную  с  хорошо
натертым паркетом.
   Господина Карлона  повели  в  маленькую  приемную,  где  он,  сидя  перед
закрытым решеткой окошком, мог обсуждать со своей благочестивой  наставницей
вопросы спасения души. Мать Магдалина была оповещена, но предварительно надо
было  заняться  дикарем  и  его   ребенком,   из-за   чего   начало   беседы
задерживалось.
   На вождя произвела впечатление эта обстановка, новая ему и  странная.  Он
смотрел вокруг с робкими жестами и заискивающей улыбкой, странными  при  его
гигантском  росте.  Горные  индейцы  обитали  от  окрестностей   Сагена   до
Лабрадора. Мистангуш проделал длительное  путешествие,  чтобы  добраться  до
этого монастыря, где обитали белые. Восхищенный, рассматривал он развешанные
по стенам картины, на которых были  изображены  сердца,  пронзенные  мечами,
увенчанные терниями, окруженные языками пламени.
   Направо от двери находилась фаянсовая кропильница, из которой каждый брал
кончиками пальцев немного святой воды и крестился.
   В  глубине  монастыря  прозвенел   колокол.   Вошла   молодая   монахиня,
послушница, которая приняла неполные обеты, благодаря чему имела возможность
принимать у порога учеников. Она нежно обняла  ребенка,  прижала  к  сердцу,
заговорила с ней на языке индейцев гуронов,  который  маленькая  горянка  не
очень хорошо понимала, но который был ей знаком. Монахиня целовала и гладила
ее грязные щечки, ласкала,  чтобы  преодолеть  ее  страх.  Она  показала  ей
сушеные сливы и красный мяч.
   Пламенное призвание,  которое  подвигнуло  эту  девушку  знатной  фамилии
пересечь моря для спасения душ этих бедных дикарей, сияло  на  лице  молодой
сестры, и она вела себя как мать, обретшая свое дитя.
   Она уверила отца Жаклины, что монахини будут заботиться о ней, любить ее,
что у нее не отнимут ее амулета, который она носила на  шее  для  охраны  от
злых  духов,  что  не  забудут  смазывать  ее  каждый  день   жиром,   чтобы
предохранить ее от холода зимой и от мошкары  летом,  хотя  часть  последних
утверждений была, возможно, благочестивой не правдой.
   Во всяком случае, Жаклина не будет ни в  чем  нуждаться  и  будет  всегда
сыта.
   Господин Жолье переводил.
   Послушница  удалилась   с   прижавшейся   к   ней   девочкой,   продолжая
разговаривать с ней, чтобы отвлечь ее от разлуки с отцом. Он, который был на
голову выше всех окружающих, обратился  к  каждому  с  небольшой,  очевидно,
вежливой речью. Встав на колени, он  вынул  из  своего  вещевого  мешка  две
шкурки выдры и куски лисьей шкуры, положил их на пол и попросил водки.  Лица
иезуитов стали суровыми. Луи Жолье резко ответил дикарю.
   - Они неисправимы, - сказал граф де Ломени. -  В  прошлом  году  сагаморы
горных индейцев пришли делегацией в Квебек, прося прекратить продажу  водки,
которая делает их убийцами: они, в помрачении рассудка, убивают  собственных
жен и детей. Но смотрите, этот уже позабыл собственные жалобы и клятвы.
   Сагамор обратился к Анжелике и возобновил с помощью жестов свою  просьбу.
Только четверть кружки, казалось,  умолял  он,  показывая  мерку  в  помощью
большого и указательного пальцев.
   - Он знает, что мы ему не дадим. Он пробует уговорить  вас,  новенькую  в
Квебеке.
   Дневной свет убывал. Появилось темное облако, и в полутьме вырисовывались
только неясные силуэты лиц и рук. Луи Жолье вышел, говоря, что  он  попросит
светильники.
   Индеец тихо положил в угол свой лук,  колчан  и  деревянный  щит.  Он  не
отчаялся и надеялся в конце концов получить немного алкоголя в обмен на свои
меха и за дочь, которую он привел в дар монахиням,
   В глубине монастыря колокол продолжал призывно звонить  короткими  тихими
ударами.
   Переводчик вернулся с двумя серебряными  трехсвечными  подсвечниками.  Он
хотел уйти и забрать с собой своего дикаря. Но Мистангуш  надеялся  смягчить
Анжелику и пытался своей мимикой позабавить ее и внушить ей жалость. Но  она
не поддавалась этому, зная, сколько скрывается упорства, наглости и хитрости
за любезными улыбками туземцев, когда дело касается получения водки.
   В конце концов месье Жолье ушел, он торопился на репетицию рождественских
песнопений в хором маленьких учеников.
   Сагамор уселся на пол, спиной к стене,  под  большим  распятием.  Он  был
неподвижен, как статуя, - и ждал. Светлело. Между туч прорезался луч солнца.
Оба иезуита и священник беседовали в углу комнаты.
   Анжелика слишком горела нетерпением, чтобы спокойно занять место на одном
из стульев, расположенных вдоль стен. Она ходила взад и вперед, рассматривая
картины.
   Дверь тихо приотворилась, и в дверях появился похожий  на  ласку  профиль
Пиксаретта. Он широко улыбался, показывая все свои острые зубы, восхищенный,
что ему удалось ее удивить. Осмотревшись кругом, с отвращением посмотрев  на
горного, индейца, он вошел в комнату и, взяв святой воды, перекрестился.
   - Привет, Сагамор, почему ты пришел? - спросила Анжелика.
   - Надо торопиться, - ответил загадочно Пиксаретт.
   Так же благоговейно, как перед этим Мистангуш, он  положил  свое  оружие,
свой длинноствольный мушкет в угол и  снял  свой  меховой  плащ  из  черного
медведя. Обнаженный, без всякой одежды, кроме кожаной  набедренной  повязки,
медальонов и бус на шее, он никогда  еще  не  казался  таким  нескладным  со
своими длинными, как ходули, тонкими  ногами.  Он  вынул  из-за  пояса  свою
трубку, набил ее черным табаком, закурил и после нескольких затяжек  передал
ее горцу, который поторопился последовать его  примеру.  Они  курили  каждый
трубку другого, знак мира. Пиксаретт, абенак  наррангассет,  сын  прекрасных
высоких лесов Юга, глубоко презирал эти северные племена,  которые  блуждают
среди чахлых деревьев, но правила индейского гостеприимства и  христианского
милосердия принуждали его быть вежливым. Раз дело не касалось врага Бога...
   Выполнив свой долг, он вернулся на свое место и уселся на медвежьей шкуре
с другой стороны двери.
   Становилось все темнее,  только  золотистые  блики  освещали  предметы  и
блестящий паркет.
   Анжелика, которую отвлекло от ожидания появление  новообращенного,  снова
начала ходить взад и вперед по приемной.
   - Почему ты мечешься, как худой волк  в  западне?  -  спросил  Пиксаретт,
который провожал ее насмешливым взглядом.
   - Потому что я жду с нетерпением. Я хочу, чтобы все скорее кончилось.  Ты
сам сказал, что надо торопиться.
   - Кого ты ждешь?
   - Мать Магдалину.
   - Она здесь.
   Анжелика вздрогнула. Сколько же времени был отдернут
   Занавес у деревянной решетки, и монахиня,  которая  была  за  ней,  могла
незаметно наблюдать за той, которую ей представили как Анжелику  де  Пейрак,
Даму Серебристого Озера?
   Анжелика удивилась,  что  не  почувствовала  на  себе  этого  угрожающего
взгляда. Приблизившись к решетке, она подумала, что  стала  жертвой  ошибки,
настолько  внешность  маленькой  урсулинки  показалась   ей   безобидной   и
неподходящей для ясновидящей.
   У  матери  Магдалины  была  детская  физиономия,  которую  белый   чепец,
обрамляющий, ее лицо, делал немного  кукольной.  Посты,  которыми  она  себя
изнуряла, казалось, не отразились на ее внешности, хотя были дни, когда  она
питалась только воздухом. У нее был матово-белый цвет  лица,  как  у  людей,
которые редко бывают на солнце. Цветок в тени. Она  носила  круглые  очки  в
металлической оправе, и если бы не это, она походила бы на прелестную Царицу
Небесную с фарфоровым цветом лица в изображении фламандских художников.
   В глубине кельи, рядом со столом, где горела масляная  лампа,  был  виден
силуэт другой монахини под черной вуалью, видимо настоятельницы.
   Анжелика приблизилась на расстояние шага от решетки, из-за которой на нее
смотрела мать Магдалина.
   - Что же, - спросила Анжелика, - разве я - женщина-демон?
   Неожиданно молодая монахиня рассмеялась.
   - Нет! - воскликнула она, - и вы это отлично знаете!
   Тогда присутствующие придвинули стулья и расположились перед решеткой.
   Анжелика села посередине, напротив матери Магдалины, отец  Жоррас  справа
от нее, отец Мобеж слева, а Ломени позади. Аббат Морильо сел  на  табурет  и
положил принадлежности для письма на колени. Вверху  страницы  он  нарисовал
крест, а затем написал имена присутствующих.
   Протокол этой беседы, который он  составил  для  епископата  и  иезуитов,
начинался следующими словами:
   Первая заговорила  представшая  перед  обществом  вышеназванная  дама  де
Пейрак, обратившись к нашей сестре урсулинке матери Магдалине де ля Круа.
   Вопрос: Что же? Разве я - женщина-демон?
   Ответ: Нет! И вы это отлично знаете!
   Молодая монахиня говорила тихим голосом. Она казалась  удивленной,  и  по
мере того, как она изучала лицо Анжелики,  счастливой,  даже  восхищенной  и
испытывающей  чувство  облегчения.  То  же  чувствовала  и  Анжелика.  Таким
образом, с первых минут дело было улажено. К несчастью, им не дали закончить
на этом.
   Настоятель де Мобеж продолжил то, что аббат Морильо  назвал  в  протоколе
допросом. Своим спокойным глуховатым голосом он предложил изложить все факты
в хронологическом  порядке.  Он  перечислил  даты,  когда  молодая  монахиня
рассказала настоятельнице о своем видении, которое случилось два  года  тому
назад, дату, когда она снова рассказала об этом своему исповеднику, затем  -
различные даты прослушивания ее в разных духовных судах, в которых принимали
участие епископ, отец д'Оржеваль, настоятель семинарии месье де Берньер и он
сам, настоятель иезуитов.
   Он прочел, что это было за видение. Анжелике еще раз  пришлось  выслушать
этот текст, который первый раз показался ей странным, затем  оскорбительным,
когда она поняла, что в описываемом пейзаже стремились узнать "Голдсборо"  и
ее самое в появившемся демоне-суккубе. Теперь  она  слушала  с  безразличием
привычки.
   "Я была на берегу моря. Деревья  доходили  до  самого  песчаного  берега.
Песок имел розоватый оттенок... Слева был построен деревянный мост с высоким
забором и башней, на которой развевалось  знамя...  Повсюду  в  бухте  много
островов, похожих на  лежащие  чудовища.  В  глубине  пляжа  под  обрывистым
берегом дома из светлого дерева. В бухте стоят  на  якоре  два  корабля.  На
другой стороне пляжа на расстоянии примерно одной-двух миль стоял  еще  один
поселок с хижинами, увитыми розами. Я слышала крики чаек и бакланов...
   ...Внезапно из воды поднялась прекрасная женщина, и  я  поняла,  что  это
женщина-демон. Она стояла над водой, в которой отражалось ее тело, и мне был
непереносим ее вид, ибо она была женщиной... и я видела в ней  символ  моего
греха. Внезапно из-за горизонта появилось существо, которое  показалось  мне
крылатым демоном, оно приблизилось быстрым галопом - и я увидела, что это  -
единорог, длинный рог  которого  сверкал  в  лучах  заходящего  солнца,  как
хрусталь. Женщина-демон села на него верхом и помчалась в пространство...
   ...Тогда, как с высоты небес, я увидела Акадию, ее необозримую равнину. Я
знала, что это Акадия. С четырех сторон демоны держали ее  как  покрывало  и
сотрясали. Женщина-демон промчалась по ней в крылатых сандалиях и зажгла ее.
Все время, пока продолжалось видение, я чувствовала, что в углу этой картины
находится черный, гримасничающий демон, который смотрел  на  это  сверкающее
демоническое существо, и  иногда  мне  в  ужасе  казалось,  что  это  -  сам
Люцифер... Я приходила в отчаяние, потому что я видела, что это  гибель  для
этой милой страны, которую мы взяли под свое покровительство, когда внезапно
показалось, что все успокоилось. Другая женщина появилась на небе. Не  знаю,
была ли это Дева Мария или какая-нибудь святая покровительница наших  общин.
Однако показалось, что ее появление усмирило демона. Она отступала в  ужасе.
И я увидела, как из лесной чащи вышло какое-то  мохнатое  чудовище,  которое
растерзало  ее,  а  из  облаков  появился  молодой  архангел  со  сверкающим
мечом..."
   После  того,  как  было  изложено  содержание   видения,   допрос   снова
возобновился, а перо экзорциста аббата Морильо заскрипело по бумаге.
   Настоятель де Мобеж начал с того, что монахиня много раз утверждала  -  в
своем видении она не могла ясно видеть лицо демона, а  лишь  его  обнаженный
силуэт, освещенный сзади солнцем. Как могла она утверждать, видя перед собой
мадам де Пейрак одетую и узнать которую можно только по  лицу,  что  не  она
являлась ей в видении?
   Вопрос действительно мог ввести в смущение с различных точек зрения.
   Этот вопрос, видимо, занимал всех духовных лиц, которые принимали участие
в обсуждении истинности и значения этого видения.
   Попросят ли Анжелику раздеться, как Сусанну в купальне?
   Совсем несвоевременный приступ веселья  охватил  Анжелику,  она  закусила
губы и  втихомолку  посмотрела  на  шевалье  де  Ломени.  Угадал  ли  он  ее
святотатственные мысли?
   Однако мать  Магдалина,  которая  сначала  казалась  обескураженной  этой
придиркой, покачала головой.
   - Какое это имеет значение? Это была не она, -  сказала  она  кротко,  но
тоном, не допускающим возражения.
   Вопрос монахине настоятеля де Мобеж:
   - Вы уверены в деталях вашего видения?  Вы  считаете,  что  четко  видели
указанные детали?
   Ответ: Да.
   Вопрос: При разговоре с матерью-настоятельницей вам не  внушили  добавить
какие-нибудь детали для того, чтобы яснее толковать видение?
   Ответ: Нет.
   Вопрос: А при ваших беседах с отцом Жоррасом?
   Ответ: Нет.
   Вопрос: А при беседах с отцом д'Оржевалем?
   Ответ: Нет! Нет! - энергично отвечала маленькая монахиня. - Я  ничего  не
добавила, ничего не убавила. В ту ночь я видела эту местность так ясно,  как
на картине брата Луки. Мне очень  понравился  розовый  цвет  песка  на  этом
берегу - я никогда не видела такого цвета.
   Вопрос: Вы узнали поселение Голдсборо?
   Ответ: Я не знаю поселения Голдсборо. Я не знаю, где оно находится.
   Вопрос: Уверены ли вы, что не называли Голдсборо?
   Ответ: Я в этом уверена.
   Вопрос: Какое же название вы произносили?
   Ответ: Я говорила об Акадии. Я была уверена только в том, что  это  место
находилось в Акадии и что Акадии угрожает опасность.
   Отец де Мобеж повернулся к Анжелике. При  свете  масляной  лампы  в  этом
полумраке его лицо еще больше напоминало старого китайского ученого.
   - А вам, мадам, описание этой местности не кажется  ли  описанием  вашего
поселка Голдсборо?
   -  По  правде  говоря,  это  может  быть  описанием  любого  поселка   во
Французской Бухте, - ответила она безразличным тоном.
   - Но это могло быть Голдсборо?
   - Могло быть, - согласилась она, - а могло и не быть.
   - Нет ли какой-нибудь детали в этом описании, по которой  вы  по  совести
могли бы сказать, что это было именно Голдсборо?
   В этот момент Анжелика встретилась взглядом с маленькой. монахиней.
   "Я сказала правду, - говорил этот взгляд, - теперь и  ты  должна  сказать
правду"!
   И внезапно она поняла смысл этого придирчивого допроса. Она поняла, какую
цель преследовали иезуиты и другие духовные лица, устраивая эту очную ставку
ее с матерью Магдалиной.
   Целью была истина.
   Иезуиты  не  были  инквизиторами.  Их  орден  не  стремился   уподобиться
доминиканцам с их мрачными трибуналами. Они были здесь не для  того,  чтобы,
как в страшные времена инквизиции, вырвать ложное признание в  колдовстве  и
отправить жертву на костер...
   Они были здесь, чтобы добиться правды. Им надо было определить, истинными
ли были эти сверхъестественные явления, и исследовать их в свете их глубоких
эзотерических познаний.
   Она вспомнила, что главный, экзорцист Парижа, который обследовал Жоффрея,
когда его обвиняли в колдовстве, был иезуитом и был убит, чтобы  он  не  мог
свидетельствовать на суде о его невинности.
   А ее брат Раймонд, иезуит, сделал все, что было в его силах, чтобы спасти
Жоффрея от костра.
   Все это промелькнуло в ее  уме  за  те  несколько  мгновений,  когда  она
переводила взгляд с двух суровых лиц монахов на лицо монахини за решеткой.
   "Скажи правду",  -  умоляли  глаза.  Смолчать  -  это  значило  подписать
приговор матери Магдалине. Ее уже много раз допрашивали,  долго  терзали.  В
конце концов ее могли счесть симулянткой,  истеричкой,  которая  недостойным
образом стремилась привлечь к себе внимание.
   Итак, могла ли Анжелика отрицать существование Амбруазины?  Теперь  перед
ней была эта ни в чем  не  повинная  монахиня,  которая  таинственным,  пока
необъяснимом образом первая "увидела" ее и с трепетом рассказала об этом.
   Могла ли Анжелика отрицать  эти  страшные  сцены,  ужасные  преступления,
свидетелями которых она была жарким летом  на  каменистом  побережье  залива
Святого Лаврентия?
   Могла  ли  она  отрицать,  что  был  единорог  из  позолоченного  дерева,
выброшенный волнами на розовые пески Голдсборо, и его рог,  который  блестел
"как хрусталь"?
   Она признала поражение.
   - Да, это правда: было в Голдсборо время, когда все было как  в  видении.
Дома светлого дерева под обрывом, которые были еще недостроены,  когда  было
пророчество... Два корабля в порту. Я должна признать, что картина точная, и
что мать Магдалина не могла ее заранее придумать. Но это вовсе не  означает,
что я обязательно являюсь демоном в обличье женщины  только  потому,  что  я
жила там и находилась там в это время...
   Отец де Мобеж прервал ее резким жестом, который оэначал, что  от  нее  не
требовалось ни более полной информации, ни даже ее мнения по этому вопросу.
   Но, начиная с этого заявления,  допрос  принял  форму...  сотрудничества,
которое Анжелика  приняла  из  чувства  лояльности  по  отношению  к  матери
Магдалине. Выдержки из допроса:
   Вопрос:  К  какому  периоду  времени  может  относиться  вид   местности,
описанный в "видении"?
   Ответ: К началу прошедшего лета.
   Вопрос: Были ли вы в это время свидетельницей  демонологических  явлений,
которые происходили в этих местах?
   Ответ: Вышеназванная дама де Пейрак отвечает, что она не  может  ответить
на этот вопрос, она не считает себя способной отличить демонические  явления
от каких-либо дурных явлений, которые могли случиться.
   На это настоятель де Мобеж возразил, что, наоборот, он уверен, что у  нее
есть некие способности увидеть то, что недоступно взору, о чем ему  сообщили
лица понимающие и достойные доверия, а именно, отец Массера, отец де  Вернон
в предсмертном письме, а также отец Жанрусс, один из иезуитов Акадии.
   При этом перечислении Анжелика почувствовала себя загнанной, как лань,  в
кругу этих черных сутан. Они кончат тем, что узнают все о ней и  Амбруазине,
если уже не знают все.
   Она признала, что действительно  в  это  время  в  Голдсборо  происходили
явления, которые можно признать "демоническими", но затем она сжала  губы  и
решила про себя, что им не удастся больше ничего у  нее  вырвать.  Нет,  она
никогда не расскажет об Амбруазнне, воплощенном демоне, она слишком хорошо и
близко "видела", она не будет говорить  ни  о  ее  преступлениях,  ни  о  ее
смерти. Есть вещи, о которых лучше не говорить после того, как их  пережили,
и они в прошедшем. Не нужно их увековечивать ни в камне, ни на  бумаге.  Это
сказал ей эпикуреец Виль д'Аврэй. Давно уже на песках  побережья  Акадии  не
сохранилось никаких следов.  Она  считала,  что  сказала  достаточно,