ькими друзьями  и  офицерами
из рекрутов де Пейрака, любезная хозяйка, слегка пьяная, сказала ему:
   - Привет, малыш. Вы меня не знаете, а я вас знаю и очень давно.  Я  почти
что кормила вас грудью.
   Кантор расхохотался. Он встал со скамьи с восхищенным видом и, обняв  ее,
расцеловал в обе щеки.
   - Он меня узнал! -  сообщила  взволнованная  Полька  Анжелике,  когда  ее
увидела. - Думай, что хочешь! Он меня узнал! Он вспомнил меня, как я  бежала
до Шарантона, чтобы отнять его у цыган. Ты знаешь, малыши смотрят  и  ничего
не говорят. Но они помнят.
   В самом деле, Кантор часто возвращался в "Корабль Франции" и  всегда  был
весел и любезен с Жаниной  Гонфарель.  Эта  веселость,  ему  несвойственная,
преображала его, придавала блеск его  зеленым  глазам,  сообщала  ему  такую
живую красоту его матери.
   - А я бы много дала за этого  красивого  малыша!  -  признавалась  Полька
Анжелике, находясь под влиянием вина.
   - Знаешь что, я чувствую такую кровосмесительную любовь кормилицы...
   - Но ты никогда не была его кормилицей! - протестовала Анжелика. -  Никто
не выкармливал Кантора. Даже я. Он был вскормлен из соски.
   Теперь Флоримону и Кантору де Пейракам  было  -  одному  девятнадцать,  а
другому семнадцать лет. Они  были  поселенцами  Канады,  красивые,  сильные,
здоровые и, по-видимому, счастливые,  хотя  и  прошли  столько,  по  слухам,
"случайностей".
   Внимание, которое члены семьи  де  Пейрак  оказывали  гостинице  "Корабль
Франции", привлекло туда цвет дворянства и богатой буржуазии.
   Там видели даже интенданта Карлона. Никола де Бардань был завсегдатаем.
   Посланец короля приобрел много друзей благодаря своим светским и вежливым
манерам и способности порядочно  выпить  в  компании,  что  говорило  о  его
здоровом стремлении ценить жизненные удовольствия. Офицеры его отряда и даже
его управляющий, его секретарь и первый камердинер  происходили  из  хороших
буржуазных семей или из мелкого дворянства.
   Их любили в "Корабле Франции".
   Напротив, появление  герцога  де  ла  Ферте  и  его  спутников  охлаждало
всеобщее веселье. Они приобрели много врагов из-за своей "надменности";  они
обращались с канадцами как с "деревенщиной" и "бродягами".
   Полька каждый раз говорила, что она как-нибудь даст им понять, чтобы  они
у нее не показывались, но не делала  этого,  потому  что  у  них  были  туго
набитые кошельки.
   Для Никола де Барданя было испытанием встречаться с герцогом де ла Ферте,
когда при этом присутствовала Анжелика.
   - Итак, он был вашим любовником. Может быть, и теперь также? - сказал  он
ей однажды.
   - Сударь, вы оскорбляете меня и задеваете честь моего мужа,  находящегося
в этом городе. Я совершенно не вспоминаю о де ла Ферте и не скрою,  что  его
присутствие мне неприятно, но с этим ничего нельзя поделать!
   - Итак, вы признаетесь,  -  сказал  Бардане,  побледнев,  -  значит,  это
правда. Он был вашим любовником?
   - Но поскольку вы себя  в  этом  убедили,  к  чему  отрицать,  -  сказала
Анжелика с раздражением. -  Признайте  раз  и  навсегда,  что  у  меня  было
прошлое, и не устраивайте из  этого  трагедии,  лишенной  всякого  смысла  в
теперешних  условиях.  Теперь  не  может  быть  ничего  общего  между   этим
дворянином и мной.
   - Мне кажется, что он очень к этому расположен.
   - Но в подобных случаях главное значение имеет мое мнение, вы должны  это
понимать, вы достаточно меня знаете.
   - Увы, я считал, что знаю вас. Но неожиданные  стороны  вашего  характера
заставили меня усомниться в этом. В Ла Рошели кто был вашим любовником?
   - Вы!
   Эти беседы, которые Бардане вел в драматических тонах, а Анжелика  делала
вид, что это ничего не значит, стали какой-то игрой. Споры велись на все  те
же темы.
   Страсть де Барданя окружила ее неким чувственным  стремлением.  Оно  было
сдержанным, но постоянно выражалось взглядами и вздохами, намеками услужить,
ласковыми жестами. Это создавало вокруг нее атмосферу, которая ей нравилась,
способствовала тому, что она оставалась веселой и терпимой  по  отношению  к
своему воздыхателю. Его постоянное желание ее не  возбуждало  в  ней  такого
раздражения, как  объяснения  де  Вивонна,  наполовину  дерзкие,  наполовину
льстивые.  Де  Вивонн,  когда  был  пьян,  казалось,   считал   само   собой
разумеющимся, что если они были некогда любовниками, то она и теперь  должна
дарить ему свои милости.
   Бардане отпустил себе усы и носил их, как у  короля,  тонкой  линией  над
верхней губой.
   Сначала, когда он встречал ее в "Корабле Франции", он упрекал ее  в  том,
что она посещает малопочтенные заведения. Она возразила, что не  ему  читать
ей мораль, так как она узнала, что, возможно, чтобы найти утешения от печали
своей неизлечимой  любви,  он  организовал,  благодаря  укромному  положению
своего дома, веселые сборища, куда он приглашал своих приятелей по  играм  и
попойкам с сопровождением женщин с хорошим характером и не слишком набожных.
   Никола де Бардане обеспокоился:
   - Мои приглашенные не слишком шумят? Не мешают ли  они  вам  спать  и  не
нарушают ли покой вашей улицы?
   - Ни в малейшей степени.
   Положение специального посланника короля давало  возможность  де  Барданю
держаться вне светского и религиозного кругов, его считали далеким от  жизни
страны, и поэтому никому не было дела до его хорошего или плохого поведения.
   Многие завидовали его свободе.
   Анжелика знала, что в Тадуссаке он написал королю  письмо,  которое  увез
командир "Мирабеллы".
   Она хотела выяснить один вопрос: Никола  де  Бардане  сообщил  ли  о  ней
королю? Король  действительно  поручил  ему  узнать,  не  была  ли  женщина,
сопровождавшая графа де Пейрака, той,  которую  разыскивала  вся  полиция  -
бунтовщица из Пуату?
   Однажды днем, находясь с ним в "Корабле Франции", она рискнула.
   - Мой дорогой Никола, у нас не  было  времени  увидеться  после  Большого
Совета,  на  котором  я  имела  честь  присутствовать.   У   меня   осталось
впечатление, что мы должны вас поблагодарить за благоприятный о  нас  отзыв,
который вы послали королю.
   Никола де Бардане, не подозревая ничего и довольный тем, что он  доставил
Анжелике удовольствие своим выступлением  на  Большом  Совете,  торжественно
изложил ей содержание послания, которое он  написал  королю  в  Тадуссаке  и
послал с командиром "Мирабеллы" - последним кораблем,  покинувшим  Канаду  и
направлявшимся во Францию.
   - На Его  Величество,  наверно,  произвела  впечатление  та  быстрота,  с
которой я мог дать ответ  на  различные  вопросы,  касающиеся  моей  миссии.
Должен признать, что это произошло благодаря вам, дорогой друг, потому  что,
благодаря нашей встрече, я сразу же по прибытии в Канаду узнал все, что  мне
нужно было узнать о том, кто, увы, стал вашим супругом.
   Я не скрыл от короля, - даже если вы будете за это на меня в претензии, -
что тот, кто  называл  себя  обладателем  земель  Мэн  и  занимал  незаконно
некоторые территории и берета французской Акадии, был  тот  самый  Рескатор,
пират-авантюрист, который некогда сражался  с  его  галерами  в  Средиземном
море. Зато, - подчеркнул он, понимая, как его слова были неприятны Анжелике,
- зато я уверил его,  что  вы  не  та  мятежная  женщина,  которую  прозвали
"бунтовщицей из Пуату" и которую он повелел обязательно разыскать.
   Я мог утверждать, что спутница пирата  не  имеет  ничего  общего  с  этой
презренной женщиной. У меня ведь была возможность знать это, - добавил он  с
легкой улыбкой сообщника, - ведь я вас знал,  и  вы  были  для  меня  старым
другом из Ла Рошели. Но  это  я  ему  не  сообщил.  Это  -  личное  дело.  Я
удовлетворился сообщением, что знаю это  из  достоверных  источников,  и  он
может полагаться на мои утверждения.
   Анжелика, слушая его,  несколько  раз  открывала  рот  с  намерением  его
прервать. Но она не решилась на это, выпила воды, чтобы собраться с мыслями.
Зачем разъяснять его ошибку? Слава Богу, он не знал, что она - бунтовщица из
Пуату, что было, в  общем,  естественно.  Но  она  опять  оказывалась  перед
выбором: оставить его в заблуждении или  посвятить  его  во  все  и  поднять
запутанные проблемы, которые  могли  только  увеличить  путаницу  и  вызвать
бесплодные бессмысленные противоречия, драматизировать ситуацию.
   Это письмо королю ушло в ноябре, и просто не было возможности вернуть его
и исправить до таяния льдов и возвращения кораблей.  Возможно,  Людовик  XIV
вскоре узнает, что интуиция его не обманула, через Дегре, который, вероятно,
получил ее письмо, отправленное также из Тадуссака с  "Мирабеллой".  Написав
ему, она хотела дать в  руки  полицейскому  оружие,  которое  он  использует
наилучшим образом.
   Она хорошо представляла себе его в Версале, почтительно  склонившегося  и
докладывающего безразличным голосом:
   "Государь, дело сделано. Мы напали на след мадам дю Плесси-Бельер. Она  в
Канаде".
   Чтобы оправдаться перед собой в том, что она хранила молчание, которое  в
один прекрасный день окажется причиной неприятностей для  преданного  друга,
Анжелика  очень  мило  улыбнулась  де   Барданю.   Улыбка   Анжелики,   даже
безразличная, обладала даром радовать тех, кому она  предназначалась.  Когда
же она стремилась вложить в улыбку нечто,  то  собеседнику  было  трудно  не
испытывать чувство эйфории, которое могло продолжаться несколько часов, а то
и весь день и более, и могло сопровождаться самыми безумными снами.
   Бардане был беззащитен перед этим даром.  Ничто  не  казалось  ему  более
чудесным, более опьяняющим,  чем  это  женское  лицо,  его  гармоническая  и
трогательная красота, возникавшее перед  ним  как  сон,  окруженное  светлым
нимбом от масляных ламп лицо,  еле  видимое  через  туманную  дымку  в  этой
чересчур натопленной комнате.
   В этой гостинице, расположенной на берегу  реки,  ледяное  молчание  реки
Святого Лаврентия было еще более ощутимо, чем в Верхнем городе.
   В нескольких шагах снаружи низкий берег, закованный во льды, сливался  со
снежной равниной,  тонущей  в  темноте.  Это  давящее  молчание  и  свирепое
воздействие холода, сковавшее воды, землю  и  скалу,  создавало  впечатление
более сильного одиночества, чем в любом другом месте в мире.
   При мысли, что здесь перед ним мечта его жизни, встреченная в Ла  Рошели,
волна счастья нахлынула на графа де Барданя. Он протянул через стол  руку  и
положил ее на руку Анжелики. Эта рука рядом с его рукой показалась ему такой
маленькой и такой хрупкой.  Он  подумал,  что  никогда  не  замечал  красоты
пальчиков Анжелики, и это его испугало. Значит, он ее  совершенно  не  знал,
хотя не переставал ее с жадностью рассматривать? Сколько ему еще  предстояло
открыть в ней, - ее ножки, ее колени, грудь, ее таинственный, влекущий пол.
   Он задрожал от волнения.
   Он прошептал: "Я счастлив".
   Герцог де Вивонн  был  недоволен  ухаживанием  Барданя.  Он  редко  видел
Анжелику.
   Он пил. Он скучал. С горечью он размышлял, что общества де  Пейраков  все
искали, в то время, как его бойкотировали  -  его,  блестящего  придворного,
всегда имевшего успех в свете. У  него  было  несколько  интрижек  с  женами
чиновников, считавшими, что, ведя  несколько  легкомысленное  существование,
они убедят людей, что жили при дворе.
   Он говорил себе, что ему никогда не удастся ее получить. Он видел ее, она
была здесь и никогда не казалась ему такой недоступной.
   Она была недоступна, ибо она думала о других вещах, и это доводило его до
безумия. Потому что было непонятно, кем она была,  было  непонятно,  как  ее
удержать, как ее соблазнить. Это была ненавистная тайна.
   И король, как простой поселянин, разбил об нее свое сердце.
   Он  подчеркивал  перед  Сент-Эдмом  и  Бессаром  любую  мелочь,   которая
напоминала об этом.
   - Вы заметили поведение короля, когда он прогуливается в своих садах?  Он
иногда останавливается наверху бассейна Латони.  И  моя  сестра  приходит  в
ярость, потому что она знает, что он думает о ней.
   Вивонн прерывал свою  речь,  видя  мрачные  лица  своих  компаньонов.  Он
отворачивался, озлобленный. Это было -  как  метать  бисер  перед  свиньями,
разговаривать с этими постными физиономиями!
   Они же обменивались понимающими взглядами. У них было еще время, но  надо
было следить уже сейчас, чтобы мадам де Монтеспан не получила такую  опасную
соперницу.
   Было бы катастрофой, если бы ей удалось вернуться ко двору  или  даже  во
Францию. Нельзя, чтобы у нее появилась возможность встретиться с этим Дегре,
беззаветно преданным  де  ла  Рейни,  начальнику  полиции  королевства.  Они
обсуждали де ла Рейни. Честный человек, очень  ловкий,  который  меняет  всю
систему. Он осветил все улицы, разогнал "двор чудес", запер бедняков. Король
хочет, чтобы преступления были  наказуемы.  Париж  и  Версаль  станут  очень
скучными.
   Говоря с Мартеном д'Аржантейлем,  они  подстрекали  его,  напоминая,  что
мадам де Пейрак была любовницей  полицейского  Франсуа  Дегре,  который  так
подло предал  мадам  де  Бринвильер  и  привел  ее  на  эшафот,  так  что  в
затуманенном мозгу чемпиона игры  в  мяч  возникло  представление,  что  она
выдала маркизу и явилась причиной их теперешних неприятностей, из-за которых
де Вивонн был вынужден скрыться. Это, несколькими месяцами ранее, могло быть
и правдой.
   С даром предвидения, которым  обладают  существа,  находящиеся  на  грани
безумия, Мартен д'Аржантейль говорил, что он чувствует тень полицейского  за
спиной Анжелики. Если бы она  об  этом  узнала,  это  произвело  бы  на  нее
впечатление, ибо она часто думала  о  Дегре.  Как  он  использует  сведения,
которые она ему дала. Будет ли он говорить в их пользу?
   Граф Сент-Эдм, несмотря на свои магические силы,  понял  то,  что  он  не
может произнести имени мадам де Пейрак,  а  д'Аржантеяль,  будучи  в  плохом
настроении, вспоминал, что "Красный Плут" видел его на борту одной из  лодок
в "веренице охотничьих лодок", и это не предвещало ничего хорошего.
   Красные перчатки Мартена д'Аржантвйля и его руки, которые он с хвастливым
удовлетворением сжимал и разжимал, показывая игру  мускулов,  также  внушали
подозрения.
   В Нижнем городе нашли подростка-девочку двенадцати лет, изнасилованную  и
задушенную,  и  в  этом  произвольно  стали  обвинять  "человека  в  красных
перчатках". Девочка была из семьи бедняков и нищих, которые населяли квартал
"под  фортом",  безвестных  иммигрантов,   неудачливых   и   ленивых.   Были
подозрения, что ее мать была женщиной  легкого  поведения,  посещала  тайные
кабинеты  "Корабля  Франции".  Слухи  о  причастности  Мартена  д'Аржантейля
распространялись только втайне.
   Мартен д'Аржантейль с несколькими молодыми людьми  устроил  площадку  для
игры в мяч на старом складе в Нижнем городе. Туда ходили как  на  спектакль,
это было необыкновенное зрелище, когда он играл в своих  красных  перчатках,
его мускулистые руки хватали кожаный мяч, летящий как снаряд, и  он  тут  же
кидал его движением кисти обратно с необычайной силой.
   - Я не хотела бы, чтобы вы кидали в меня камни, - сказала мадам де Башуа,
дрожа.
   - Вам нечего бояться, дорогая мадам,  -  довольно  глупо  ответил  он  со
смесью льстивости и грубости, - вы же не неверная жена.
   Одна мадам ле Башуа  долго  смеялась  этому  ответу,  который  он  считал
любезным.
   Его сочли идиотом и неуклюжим. Он ничего не знал об этом.

***

   Однажды утром юнга с "Голдсборо" прибежал из поместья Монтиньи и известил
мадам де Пейрак, что у Аристида Бомаршана начались страшные боли в животе, и
его срочно отправили в монастырскую больницу.
   Анжелика, накинув на плечи только свой плащ и надев  ботинки,  немедленно
побежала в монастырскую больницу. Она пришла туда в первый раз,  хотя  часто
видела из своих окон это большое высокое здание.
   Анжелику привели в мужскую палату; не найдя там своего Аристида, она  уже
стала опасаться, не умер ли  он,  но  потом  обнаружила  его  в  палате  для
"знатных особ". Его положили туда, так как, прибыв в больницу, он объявил  о
своих тесных связях с семейством де Пейрак. Значит, он не был в  безнадежном
состоянии, когда его доставили.
   Постели в этом зале отгораживались зелеными занавесками и были  застелены
белыми простынями. На фоне белого белья выделялась голова тщедушного  пирата
со спутанными жирными волосами. Его кормила бульоном с ложечки, сидя  у  его
изголовья, маленькая хорошенькая сестра.
   - Он отравился, - сообщила ей маленькая монахиня.  Закончив  кормить  его
бульоном,  она  поднялась  и  уступила  свое  место  Анжелике.   Ее   звали,
представилась она, мать Франсуаза Марио де Шарль Борроме.
   Монахинь в Канаде часто называли по фамилии с последующим именем отца.
   После сурового допроса Аристид признался Анжелике во всем.  Он  отравился
"лесным эликсиром", рецепт которого ему дали Элуа Маколле и Никола  Эртебиз.
Он хотел изготовить "хорошее питье", чтобы торговать с индейцами. Достаточно
прибавить несколько капель в разбавленную водой водку, как она  превращалась
в алкогольный напиток, который мог заставить прыгать до небес всех вождей  и
воинов, начиная с севера и кончая южным Иллинойсом. По этому рецепту Аристид
изготовил эликсир чернее, чем чернила, и когда его процеживали через солому,
можно было только удивляться, что она не загорелась, казалось, что это капал
живой огонь. Но мадам де Пейрак хорошо помнила,  что  рекомендовал  Эртебиз.
Она присутствовала, когда он сказал: "Эту смесь можно добавлять по две капли
на пинту, а три могут быть уже смертельной дозой". Но он, Аристид  Бомаршан,
по прозвищу "дырявое пузо", старый  береговой  брат-пират,  любил  торговать
качественным товаром и прибавил  четыре  капли.  Попробовав  эту  смесь,  он
почувствовал, что в его бедных кишках образовались сплошные дыры.  Он  упал,
катаясь и корчась от боли, и тогда его отвезли в больницу.
   Когда Анжелика с трудом вспомнила, что  было  в  этом  рецепте  -  смола,
древесный уголь, пепел, - то поняла, что полученный эликсир может  быть  так
же опасен, как каустическая сода или  скипидар,  поэтому  он  и  был  назван
"лесная стирка".
   - Вы совсем неблагоразумны, Аристид Бомаршан, - рассердилась она. - Из-за
вас мне нет покоя.
   - Вы видите, Господь вас покарал, Бомаршан, - добавила  мать  Сент  Шарль
Борроме, грозя ему пальчиком. Отравленный уже быстро поправлялся.
   - Он живуч, как кошка, - сказала Анжелика.  Монахини  спросили,  в  каких
обстоятельствах и каким оружием была  нанесена  ему  ужасная  рана,  которую
когда-то вылечила Анжелика.
   Анжелика и пациент обменялись взглядами.
   - Тогда его тоже покарал Господь, - сказала она. Аристид был  в  восторге
от больничного ухода и примирился с Квебеком. На пиратских кораблях  так  не
обхаживали больных и лекари больше походили на мясников, чем на  монахинь  с
пальчиками фей.
   При следующем визите Анжелика обнаружила, что он уже ходит и находится  в
сильном волнении.
   - Я надеюсь, что это получится, -  доверительно  сказал  он,  -  монахини
хорошо ко мне относятся и хотят взять  меня,  как  подручного,  для  тяжелых
работ.
   - Каких тяжелых работ? Вы такой тщедушный тип, и я не представляю, как вы
можете поднять даже полено?
   - Не бойтесь! Я сумею быть полезным... и потом, пойдемте, я  кое-что  вам
покажу.
   Тощий, слабый, закрывающий живот руками, чтобы не задеть его  чем-нибудь,
он увлек ее внутрь монастыря, который он,  видимо,  уже  изучил,  до  дверей
аптекарской.
   От порога он попросил ее посмотреть на соблазнительное  зрелище,  которое
представляло собрание многочисленных  колб  и  реторт  и  медных  перегонных
аппаратов.
   - Они прекрасно разбираются в алхимии,  эти  монашенки!  Они  умеют  даже
приготовлять "живую воду".
   В этой комнате он считал себя на передовой линии своей битвы. Он мог даже
мечтать когда-нибудь работать в ней. Все  устраивалось  к  лучшему.  Жюльена
будет помогать монахиням ухаживать  за  больными.  Он