.
   - Наш переход  начинается  счастливо,  -  заметил  с  удовлетворением  де
Лаброссардьер: нам так повезло, что на борту у нас одна из королев  Версаля,
а к тому же мне стало известно, что Рескатор отправился  в  гости  к  своему
сообщнику Мулею Исмаилу, султану Марокко. А в его отсутствие  в  Средиземном
море будет спокойно.
   - Кто же он, этот  Рескатор,  о  котором  вы  все  постоянно  думаете?  -
спросила Анжелика.
   - Один из тех нарушающих все законы  разбойников,  которых  нам  поручено
преследовать и, если удастся, захватить, - отвечал, помрачнев, де Вивонн.
   - Значит, это турецкий пират?
   - Он пират, это несомненно. А вот турок ли он,  этого  я  не  знаю.  Одни
говорят, что  он  один  из  братьев  султана  Марокко,  другие  считают  его
французом, потому что он хорошо  владеет  нашим  языком.  Я  скорее  склонен
считать его испанцем. Но трудно  сказать  что-нибудь  определенное  об  этом
человеке, потому что он всегда ходит в маске. Так часто поступают  ренегаты,
которые даже нарочно уродуют свое лицо, чтобы их не узнали.
   - Говорят еще, что он немой. Что ему вырвали язык и ноздри.  Но  кто  это
сделал? Тут средиземноморские сплетники  расходятся  между  собой.  Те,  кто
считают его мавром, мавром из Андалузии, думают,  что  он  жертва  испанской
инквизиции. А те, кто называют его испанцем, обвиняют, наоборот, мавров.  Во
всяком случае, он красотой, очевидно, не отличается, так как никто не  может
похвастаться, что видел его без маски.
   - Это не мешает ему пользоваться у дам определенным успехом,  -  заметил,
смеясь, де Лаброссардьер. - В его гарем попали, кажется, несколько бесценных
красавиц,  которых  он  перебил  на  торгах  у  самого  константинопольского
султана. Совсем недавно старший из евнухов султана,  знаете,  этот  красивый
кавказец Шамиль-бей, ужасно сокрушался, что не смог перехватить у  Рескатора
очаровательную голубоглазую черкешенку, просто сокровище!..
   - У нас уже слюнки текут,  -  откликнулся  де  Вивонн.  -  Но  удобно  ли
рассказывать такое при даме?
   - Я не слушаю, - отозвалась Анжелика. - Прошу  вас,  сударь,  продолжайте
свою повесть о Средиземном море.
   Де  Лаброссардьер  объяснил,  что  слышал  подробный  рассказ  судейского
чиновника Альфреда ди Вакузо,  итальянца,  мальтийского  рыцаря,  с  которым
встретился в Марселе. Этот мальтийский рыцарь только что вернулся  тогда  из
Кандии, куда сам отвозил рабов, и с живописной яркостью передавал еще свежие
впечатления от того состязания на  рынке,  когда  Рескатор  бросал  к  ногам
черкешенки мешки золотых монет, пока она не оказалась по колено в золоте.
   - Да уж денег у него довольно! - воскликнул де Вивонн, охваченный гневом,
так что лицо его налилось кровью до  самого  парика.  -  Недаром  его  зовут
Рескатором. Вы знаете, что это значит, сударыня?
   Анжелика отрицательно покачала головой.
   - Так называют по-испански тех,  кто  распространяет  незаконные  деньги,
фальшивомонетчиков. Раньше такие рескаторы встречались изредка, и эти мелкие
умельцы никому не мешали и опасности  не  представляли.  Теперь  же  остался
только один такой, и зовут его Рескатор.
   Он  мрачно  задумался.  Молодой   лейтенант   де   Миллеран,   робкий   и
сентиментальный, теперь только решился вступить в разговор.
   - Вы  сказали,  что  изуродованный  нос  не  мешает  Рескатору  нравиться
женщинам, но ведь эти пираты приближают к  себе  купленных  рабынь,  нередко
принуждая их силой, а следовательно, по числу их наложниц нельзя судить, мне
кажется, об их привлекательности.  Возьмем,  например,  алжирского  ренегата
Меццо-Морте, этого отъявленного негодяя, самого крупного торговца рабами  во
всем Средиземноморье. Кто хоть раз видел его, не  скажет,  что  можно  найти
женщину, которая отдалась  бы  ему  по  любви  или  которой  он  бы  чуточку
приглянулся.
   - Лейтенант, ваши слова вполне логичны, - возразил де Лаброссардьер, -  и
все-таки вы ошибаетесь, и даже  вдвойне.  Во-первых,  Меццо-Морте,  хотя  он
самый крупный работорговец в Средиземноморье, не  держит  у  себя  в  гареме
рабынь  вообще,  потому  что  предпочитает...  мальчиков.  Говорят,  что   в
алжирском его дворце их больше полусотни. А с другой стороны, бесспорно, что
Рескатора женщины любят, так все говорят. Он покупает их много, но оставляет
у себя лишь тех, кто хочет быть с ним.
   - А что он делает с прочими?
   - Отпускает их на волю. Это его мания. Он освобождает, когда  подвернется
подходящий случай, всех рабов, женщин и мужчин. Не знаю, так ли это на самом
деле, но так о нем рассказывают.
   - Рассказывают!.. - буркнул с досадой и раздражением де Вивонн. - Да, эти
рассказы правдивы. Он освобождает рабов, я сам был тому свидетелем.
   - Может быть, он это делает, чтобы  искупить  свой  грех  ренегатства?  -
предположила Анжелика.
   - Вполне возможно. Но главное - чтобы всех оскорбить. Чтобы  всех  ткнуть
носом в ...! - рявкнул, уже не сдерживаясь, де Вивонн. -  Чтобы  посмеяться,
поиздеваться над всеми. Помните, де Грамон, то сражение у мыса  Пассеро?  Вы
были тогда в моей эскадре. Помните, что он захватил две наши галеры? Знаете,
что он сделал с четырьмя сотнями каторжников, которые сидели там на  веслах?
Велел их всех расковать и высадил на берег в Венеции. Можете вообразить, как
венецианцы обрадовались такому подарочку! У Франции с Венецией  вышло  из-за
этого дипломатическое осложнение, и  Его  величество  заметил  мне,  не  без
иронии, что если уж я позволяю захватывать свои галеры, то надо, по  крайней
мере, смотреть, кому они  достанутся,  пусть  уж  попадут  в  руки  обычного
работорговца.
   - Ваши рассказы, действительно,  увлекательны,  -  заметила  Анжелика.  -
Сколько у вас, в Средиземноморье, интересных людей.
   - Упаси вас Господь от встречи  с  ними  вблизи!  Они  заслуживают  самой
страшной казни, все  эти  авантюристы  и  ренегаты,  работорговцы  и  прочие
мошенники,  которые  сговариваются  с  неверными,   чтобы   подорвать   мощь
французского короля или прорвать оплот мальтийских рыцарей. Вы еще  услышите
о маркизе д'Эскренвиле -  это  француз,  и  о  датчанине  Эрике  Янсене,  об
алжирском адмирале  Меццо-Морте,  которого  я  уже  упоминал,  об  испанцах,
братьях Сальвадор, да и о всяких  других,  менее  значительных.  Средиземное
море полно этой нечисти. Но хватит говорить о них. Жара уже немного спала, и
пора, я полагаю, обойти галеру и проверить, все ли в порядке.
   Адмирал ушел, офицеры стали прощаться с  пассажиркой  и  возвратились  на
свои посты.
   Тогда только Анжелика  заметила  Флипо.  Маленький  слуга  тяжело  дышал,
словно с трудом одолел несколько ступенек, ведущих на палубу. Он был  бледен
и смотрел на свою госпожу расширенными, полными отчаяния глазами.
   - Что с тобой?
   - Там, - едва пробормотал мальчик, - там, я видел...
   - Что? Что ты видел? Где?.. - Она встряхнула мальчика за плечи.
   Хотя она и была уверена,  что  видела  Дегре  на  набережной,  когда  они
отплывали, на мгновение ей показалось,  что  он  появится  сейчас,  выскочив
откуда-нибудь, как черт из шкатулки.
   - Говори же!
   - Я видел... Я видел...  каторжников.  Ах,  госпожа  маркиза...  это  так
ужасно... не могу, не могу вам сказать... там... там... каторжники...
   Заикаясь, он сорвался с места, побежал к борту, его стошнило.
   Анжелика успокоилась. Просто бедняжка не привык к качке. Вид  каторжников
и запахи, исходившие от гребцов, усилили его недомогание. Она  велела  турку
налить мальчику чашку кофе и сказала ему:
   - Посиди здесь и отдохни. На воздухе тебе станет лучше.
   - Ах, Боже мой, что я там видел... кровь стынет в жилах, - бормотал Флипо
в отчаянии.
   - Привыкнет, - проговорил вернувшийся уже герцог де Вивонн. -  Через  три
дня он и бури не побоится. Сударыня, прошу  вас  осмотреть  эту  галеру,  на
которой вы безрассудно решились отправиться в путь.

Глава 2

   Позолоченная решетка "скинии" и темно-красные парчевые занавеси  отделяли
рай от ада. Как только Анжелика вышла  на  палубу,  ее  обдало  тошнотворным
запахом от гребцов. Под ее ногами  сгибались  и  разгибались  в  бесконечном
монотонном ритме, от которого у нее закружилась голова, ряды  каторжников  в
красных рубашках. Герцог де Вивонн подал  ей  руку,  помогая  спуститься  по
ступенькам, а потом побежал вперед.
   Длинный  деревянный  настил  шел  вдоль  судна.  По   обе   его   стороны
располагались зловонные углубления со скамьями для гребцов. Там не  было  ни
ярких красок, ни позолоты. Не было ничего, кроме скамей из грубых  досок,  к
которым каторжники были прикованы по четверо.  Молодой  адмирал  шел  теперь
медленно, изящно  выгибая  ноги  с  красивыми  икрами,  обтянутыми  красными
чулками с золотыми подвязками, осторожно ставя башмаки с высокими каблуками,
обтянутыми алой кожей, на грязные доски настила. На нем был синий  мундир  с
богатой вышивкой, широкими красными отворотами  и  белым  поясом  с  золотой
бахромой, жабо и манжетами из  дорогих  кружев,  а  широкую  шляпу  украшало
столько перьев, что когда ветер колыхал их, казалось, будто целая стая  птиц
пускается в полет. Он останавливался тут и там, внимательно  все  оглядывая.
Задержался он и около камбуза, т.е. углубления, в котором готовили пищу  для
гребцов.  Оно  находилось  посредине  галеры,  ближе  к  бакборту.  Там  над
небольшим очагом были подвешены  два  огромных  котла,  в  которых  варились
жидкая похлебка и черные бобы на второе, обычная еда каторжников. Де  Вивонн
попробовал похлебку,  нашел  ее  отвратительной  и  не  поленился  объяснить
Анжелике, какие усовершенствования он сделал в камбузе.
   -  Старое  устройство  весило  сто  пятьдесят  квинталов  и  было   очень
неустойчивым, так что при  сильном  ударе  волн  содержимое  котлов  нередко
расплескивалось и ошпаривало тех гребцов, которые помещались  поблизости.  Я
приказал сделать все это полегче и поставить поглубже.
   Анжелика одобрительно кивнула. Тошнотворный запах от гребцов, к  которому
теперь добавился еще и неаппетитный запах  похлебки,  начинал  ослаблять  ее
устойчивость к морской качке.  Но  де  Вивонн  был  так  счастлив,  что  она
находится рядом, и так  гордился  своим  судном,  что  ему  и  в  голову  не
приходило избавить ее от подробнейшего ознакомления  со  всем.  Ей  пришлось
полюбоваться  красотой  и  прочностью  двух  спасательных  лодок:   довольно
вместительной фелуки  и  каика,  который  был  поменьше;  похвалить  удачное
расположение на широких краях обшивки по  всей  окружности  судна  маленьких
пушек, заряжавшихся железными ядрами. Солдаты-пушкари помещались тут же,  на
досках обшивки, над головами гребцов, рядом со  своими  пушками.  Места  там
было так мало, что они должны были  целый  день  сидеть,  скрючившись,  либо
стоять на корточках, не двигаясь, чтобы не  нарушить  равновесие  судна.  От
скуки им оставалось только дразнить и оскорблять гребцов да переругиваться с
надсмотрщиками  и  управителями.  Поддерживать  среди  них  дисциплину  было
нелегко.
   Де Вивонн объяснил, что  гребцы-галерники  разделены  на  три  партии,  и
каждой заведует особый управитель.  Как  правило,  гребли  одновременно  две
партии, а третья отдыхала. Гребцов набирали из уголовных преступников  и  из
взятых в плен иностранцев.
   - Гребец должен быть очень сильным; не у всякого вора  и  убийцы  мускулы
годятся для гребли. Осужденные, которых нам присылают из  тюрем,  мрут,  как
мухи. Вот почему нам приходится брать и турок, и мавров.
   Анжелика вгляделась в  группу  гребцов  с  большими  русыми  бородами,  у
большинства на груди были деревянные крестики.
   - Эти на турок не похожи, да и на груди у них не полумесяц.
   - Они считаются турками по праву завоевания. Это русские, мы их  покупаем
у турок, потому что они прекрасно работают веслами.
   - А вон те, чернобородые и носатые?
   - Это грузины с Кавказа, их мы купили у мальтийских рыцарей.  А  вот  там
настоящие турки. Они сами нанялись к нам.  Мы  платим  им,  потому  что  они
особенно  сильны  и  направляют  движение  весел.  Во  время  перехода   они
поддерживают порядок среди гребцов.
   Перед глазами Анжелики сгибались спины в грубых красных  рубашках.  Потом
люди откидывались назад, запрокинув бледные и обросшие лица с раскрытыми  от
напряжения ртами. Непереносимо было зловоние от потных тел  и  нечистот,  но
еще мучительнее было ощущать  на  себе  волчьи  взгляды  каторжников,  жадно
впивавшиеся в женщину, проходившую над их головами в сиянии  солнца,  словно
видение.
   Ее светлый наряд играл и мерцал,  перья  на  огромной  шляпе  шевелились,
вздымаемые бризом. Внезапный  порыв  ветра  приподнял  ее  юбку,  и  тяжелый
вышитый край ее ударил  прямо  по  лицу  каторжника,  прикованного  у  самых
мостков. Он резко дернул головой и вцепился зубами в ткань. Анжелика в ужасе
вскрикнула, пытаясь освободить юбку, каторжники разразились диким хохотом.
   Надсмотрщик с хлыстом подбежал и обрушил  целый  град  ударов  на  голову
несчастного. Но тот не выпускал добычу. Из-под шапки косматых волос  блеснул
жадный и яростный взгляд черных глаз, с таким напряженным призывом впившихся
в Анжелику, что она остановилась,  потрясенная.  Ее  охватила  дрожь,  кровь
отлила от лица. Этот жадный и насмешливый волчий взгляд был ей знаком.
   Еще два надсмотрщика спрыгнули вниз, набросились  на  каторжника,  молотя
его по лицу дубинками, разбили ему зубы и, наконец, отбросили его,  залитого
кровью, на скамью, к которой он был прикован.
   - Прошу прощения, ваша  светлость!  Прошу  прощения,  мадам!  -  повторял
управитель, ответственный  за  эту  партию  гребцов.  -  Это  самый  худший,
упрямец, зачинщик. У него всегда что-то на уме.
   Герцог де Вивонн был взбешен.
   - Привяжите его  к  бушприту  на  час.  Искупается  в  море,  так  станет
поспокойнее. - Он обнял за талию молодую женщину. - Пойдемте,  дорогая.  Мне
очень жаль, что так получилось.
   - Ничего, - она уже овладела собой. - Он меня напугал. Но это прошло.
   Они уже были довольно далеко от Гребцов,  когда  оттуда  донесся  хриплый
крик:
   - Маркиза Ангелов!
   - Что он сказал? - спросил герцог.
   Анжелика обернулась, смертельно побледнев. За край мостков цеплялась пара
закованных рук, словно страшные когти, готовые ухватить  ее.  А  в  ужасном,
изуродованном, распухшем, окровавленном  лице  она  вдруг  различила  черные
глаза, выступившие из далекого прошлого: "Никола"!
   Адмирал де Вивонн подвел ее к палатке.
   - Мне бы следовало остеречься этих псов. С  мостков  галеры  хорошего  не
увидишь. Это зрелище не для дам. Но вот моим приятельницам оно  нравится.  Я
не думал, что ты окажешься такой чувствительной.
   - Ничего, - с трудом повторила  Анжелика.  Ей  было  дурно.  Совсем,  как
недавно Флипо. С  ужасом  бывшая  девчонка  из  Двора  Чудес  узнала  Никола
Каламбредена, знаменитого бандита с Нового моста, которого считали  погибшим
в схватке на Сен-Жерменской ярмарке, тогда  как  он  уже  почти  десять  лет
искупал свои грехи на королевских галерах.
   - Дорогая моя, милая моя, что с вами? Откуда эта печаль?
   Герцог де Вивонн подошел совсем близко, воспользовавшись тем, что  никого
не было. Она стояла на корме, вглядываясь в темноту, спускавшуюся на море, и
казалась такой далекой, что он невольно оробел.  Она  обернулась  к  нему  и
ухватилась за его крепкие плечи, шепнув:
   - Поцелуй меня.
   Ей нужно было прикоснуться к здоровому, сильному мужчине, чтобы  прогнать
уже  несколько  часов  терзавшее  ее  чувство  отчаяния   и   беспомощности.
Назойливые удары гонга, отмерявшие ритм гребли, падали тяжелыми  каплями  ей
на сердце, порождая отзвук отчаяния, неизбывного рока.
   - Поцелуй меня.
   Он приблизил к ее губам свои, и  она  страстно  отдалась  поцелую,  чтобы
забыть, оттолкнуть страшные мысли. Он целовал ее вновь и  вновь,  охваченный
страстью, закипевшей в его крови. Рука его скользнула от ее талии  вверх,  и
он с новым восторгом ощутил совершенство ее  груди,  которым  еще  не  успел
насладиться вволю. Она прижалась к нему.
   - Нет... дорогая, понимаешь, - он с трудом  заставлял  себя  говорить,  -
сегодня вечером нельзя. Мы все должны быть настороже. Море опасно.
   Она не настаивала, опустив голову и  задев  при  этом  эполет  с  золотым
шитьем, оцарапавший ей лоб. Эта легкая боль помогла ей овладеть собой.
   - Море опасно? Разве собирается буря?
   - Нет... Но тут кругом пираты. Пока мы не минуем Мальту, надо  все  время
быть настороже. - Он разжал объятия. - Не знаю, что со мной делается,  когда
я с тобой. Ты меня... ты меня так волнуешь. Ты так переменчива, таинственна,
неожиданна. То ты сияешь, и мы тут все себя чувствуем послушными  барашками,
покорными твоим взорам и улыбкам. А сейчас ты мне  кажешься  слабой,  словно
тебе грозит какая-то опасность, от которой я готов защищать тебя.  Такого  я
еще никогда не переживал, понимаешь... Может быть,  только  рядом  с  малыми
детьми. Женщины ведь так своенравны!
   Осторожно  высвободившись,  он  отошел  и  нагнулся  над   бортом.   Пена
вздымавшихся волн долетала до его лица, попадала на губы,  еще  горевшие  от
поцелуев Анжелики. Он ощущал их,  их  сладость,  их  прелесть.  Ему  страшно
хотелось вновь прижаться к ее губам, сначала сжатым, потом медленно,  словно
неохотно приоткрывающимся и вдруг раздвигающимся перед сдвинутыми  в  улыбке
блестящими  белыми  зубами,  поддразнивающими  его  нетерпение.   От   этого
чарующего  сопротивления  еще  отраднее   была   ее   минутная   покорность,
запрокинутое назад прекрасное лицо с  закрытыми  глазами  и  приблизившиеся,
наконец, в ласке губы.
   Женщина, умеющая так целоваться!.. Женщина, смеющаяся и плачущая от всего
сердца, без притворства. Она была чувствительна, ранима, - ну, и пусть.  Это
ему не мешало. Но он никак не  мог  позабыть,  что  она  одержала  верх  над
непобедимой Атенаис в жестокой и безжалостной борьбе соперниц, борьбе не  на
жизнь, а на смерть. Он не понимал ее и терял  от  этого  голову.  Надо  было
как-то испытать ее и он тихонько сказал:
   - Я знаю, почему ты грустишь. С тех пор, как я снова встретился с  тобой,
я со страхом жду, что ты заговоришь об этом. Ведь ты думаешь о  своем  сыне,
не так ли, о мальчике, которого ты мне доверила и который пропал,  утонул  в
бою...
   Анжелика охватила лицо руками и глухо проговорила:
   - Да,  это  так.  Мне  горько  смотреть  на  это  море,  такое  красивое,
поглотившее мое дитя.
   - И этим несчастьем мы обязаны  проклятому  Рескатору.  Мы  обходили  мыс
Пассеро, когда он налетел на нас, как морской орел.  Никто  не  заметил  его
приближения; в тот день волнение было сильным, и он  шел  только  на  нижних
парусах, вот почему его долго не видели. А когда увидели, было  уже  поздно:
первый его залп из двенадцати пушек  потопил  две  наши  галеры,  и  тут  же
Рескатор послал своих разбойников на абордаж  "Фламандки",  того  судна,  на
котором находились все мои люди, а среди них  и  маленький  Кантор...  Может
быть, он поддался панике от воплей гребцов, пытавшихся  порвать  свои  цепи,
или при виде мавров  с  огромными  ятаганами...  Мой  оруженосец  Жан  Галле
слышал, как мальчик закричал: "Отец, отец!". Один  из  солдат  взял  его  на
руки...
   - А потом?
   - Галера разломилась пополам и со страшной быстротой стала погружаться  в
волны. Даже мавры, поднявшиеся  на  абордаж,  упали  в  море.  Пираты  стали
вылавливать их, а мы спасали своих, цеплявшихся за обломки. Но почти все мои
люди погибли: и священник, и певчие из моей капеллы,  и  четверо  слуг...  и
этот милый мальчик с соловьиным голосом.
   Пробившийся в щель между занавесами луч луны осветил Анжелику,  на  щеках
ее сверкали слезы. Де Вивонн, охваченный страстью, подумал, как она хороша в
слезах, она, так властно распоряжающаяся мужскими сердцами.  Что  у  нее  за
тайна? Смутно вспоминалась какая-то давняя  скандальная  история,  что-то  о
колдуне, которого сожгли на Гревской площади.