зываешь. Вместе с помощницей
г-на де Мезоннев  она  основала  Виль-Мари,  где  открыла  школу  для  детей
ремесленников и поселенцев.
   - Помню, - отозвалась Онорина, - мы повстречались с ней в Тадуссаке,  она
держала на руках больного ребенка, не  позволив  матросам  выбросить  его  в
море.
   И в который уже раз Анжелика поразилась невероятной памяти этой пигалицы.
Глава 17

   Мысли Северины  были  поглощены  заботами  Натаниэля  о  своем  поместье,
поэтому вскоре она возобновила прерванный разговор.
   - Ах, госпожа Анжелика, как мне хочется вернуться в  Ла-Рошель.  И  зачем
только мы уехали? У меня там  тоже  есть  поместье.  Я  любила  свой  дом  и
красивую мебель Там у нас были поля и еще один большой дом  на  острове  Ре,
который паписты передали во владение  моей  тетке  Демюри  за  то,  что  она
перешла в католичество. Все это подло  и  несправедливо,  нам  не  следовало
покидать родные места.
   - А разве мы не совершили только что чудесное путешествие, Северина?
   - Да, конечно, но я устала от всех этих англичан.
   - Между тем они такие же реформаты, как и ты.
   - Нет, не такие же. В конце концов, мы прежде всего  французы.  Салемские
обыватели обзывали меня паписткой: им, видите ли, не нравились мои манеры.
   Это  их  дело!  Мои  манеры  меня  вполне  устраивают  в  отличие  от  их
собственных.
   Ходят чопорные, словно аршин проглотили. В Ла-Рошели я  сделала  бы  себе
прекрасную партию, а тут  придется  выбирать  между  гнусными  католиками  и
иностранцами. У молодых реформатов Голдсборо нет ни  веры,  ни  культуры,  к
тому же их так мало.
   Онорина обняла ее за шею.
   - Не печалься, душечка Северина, я тебя очень люблю! Что бы я делала  без
тебя у этих англичан?
   Северина явно переживала депрессию, и Анжелика  молила  Бога,  чтобы  она
оправилась от нее до встречи в Голдсборо со своим отцом,  Габриалем  Берном,
братьями, Марциалом и Лорье, мачехой, заботливой Абигалью, и двумя  сводными
сестрами, родившимися на земле Америки.
   - Хотят знать, почему все усилия  французских  гугенотов  в  Новом  Свете
оказались тщетными? Да потому, что они  были  слишком  привержены  королю  и
своей родине. Воистину, если желаешь  преуспеть,  бери  пример  с  Шамплена,
который  был  правоверным  гугенотом,  а  потом  взял  и  отрекся.  И,  став
католиком, начал пожинать плоды успеха и славы. Тут все ясно. Отрекайся  или
сгинешь без следа. Таков наш выбор. Здесь ли, там ли - один конец: смерть.
   Нам не выжить вдали от родины, от королевства. Я давно поняла: мы  должны
были оставаться на месте и с оружием в руках защищать Ла-Рошель.
   - Но ведь, бедная моя девочка, твои отцы пытались сделать это задолго  до
твоего рождения. Разве ты  не  слышала  об  осаде  Ла-Рошели  армией  короля
Людовика XIII и его министра кардинала Ришелье? Порасспроси старую  Ребекку,
единственную из нас пережившую эту осаду, о  том,  как,  будучи  еще  совсем
молодой, она похоронила троих детей, умерших от  голода  в  городе,  где  не
осталось и полоски кожи, которую можно было бы сварить и сжевать, чтобы хоть
чем-то наполнить желудок. Ее муж тоже скончался от голода,  обороняя  город.
После капитуляции Ла-Рошели горстка оставшихся в  живых  жителей  напоминала
собою скелеты. Это случилось пятьдесят лет назад, не так уж и давно...
   Впрочем, для Северины это был очень большой срок, и она  никак  не  могла
представить себе старую, скрюченную и морщинистую, как  мушмула,  Ребекку  в
образе молодой женщины, матери малолетних детей.
   Какое ей дело до прошлого, если ей не дает покоя настоящее?
   - Мы так хорошо жили в Ла-Рошели. Нам достало бы сил, денег  и  терпения,
чтобы расстроить их козни. В конце концов мы бы победили.  Зачем  только  вы
заставили нас бежать? И так поспешно, что я не успела  взять  с  собой  даже
носового платка, бросила драгоценности, завещанные мне матерью. Все. И  отец
поддался вашему влиянию. Он на все смотрит вашими глазами.
   Она  разволновалась  и  вновь  превратилась  в   ершистого   и   злобного
тринадцатилетнего подростка, какой нашла ее  Анжелика  во  время  их  первой
встречи. Со сложным внутренним миром,  ибо,  как  и  теперь,  бросала  вызов
взрослым, скрывая за обвинениями растерянность и  стремление  разобраться  в
причинах катастрофы, обрушившейся на нее на пороге юности.
   Анжелика хорошо изучила Северину и понимала, что она страстно нуждается в
ободрении, в доказательствах, что все в конце концов образуется. Но как  раз
этого-то она и не могла ей обещать. Оставалась надежда на лучшее, но слишком
непредсказуемым и безграничным было людское безумие, а зыбкое  благополучие,
за которое приходилось отчаянно бороться, в любую минуту грозило рассыпаться
в прах.
   Она увидела Онорину, игравшую с мальтийцем, подбрасывающую мячик, который
он смастерил ей из  обтянутого  кожей  рыбьего  пузыря.  Девочка  заливалась
смехом.
   Онорина была еще грудным  ребенком,  когда  Анжелика  подверглась  травле
всеми  полицейскими  службами  королевства.  Теперь  же,  наклонившись   над
маленькими графом и графиней, подарком небес, она мечтала лишь о том,  чтобы
у них было счастливое детство, о котором  они  сохранили  бы  самые  светлые
воспоминания: о цветах Вапассу, пляжах Голдсборо, о  прогулках  по  рекам  и
морям на комфортабельных судах.  Она  не  могла  простить  себе,  ее  сердце
наполнялось горечью не столько из-за пережитых ею страданий,  сколько  из-за
тех мук, на которые людская злоба обрекла крошечного человечка, Онорину.
   - Ты несправедлива, Северина, - возразила она, - и говоришь необдуманно.
   Легко жаловаться, дыша воздухом свободы рядом с  родителями  и  друзьями,
всегда готовыми защитить вас от опасности, притеснений, если понадобится, то
и с оружием в руках, зная, что они  живы,  что  скоро  встретишься  с  ними,
поджидающими вас с нетерпением и любовью  у  кастрюли  супа,  сваренного  из
морских моллюсков, или у горшка с тушеной капустой - еды, избавляющей от мук
голода, очутишься под  крышей,  какой  бы  бедной  она  ни  была,  способной
защитить от непогоды, даже если это всего лишь убогая хижина,  сложенная  из
прибрежного камня на самом краю Америки. Этак сколько угодно можно  сетовать
на то, что тебя обобрали, и сокрушаться о милом твоему сердцу добре, которое
ты не успела захватить с собой. Этак  сколько  угодно  можно  презирать  все
здешние сокровища, драгоценнейшее из  которых  -  безопасность  в  окружении
членов общины, решительно настроенной на то, чтобы защитить тебя.
   Ты не представляешь, каково это, когда все бросили, отвернулись от  тебя.
Ты слишком быстро забыла, а может, никогда и не отдавала себе отчета в  том,
какой опасности подвергалась в тот день, когда в последнюю минуту мы  решили
уехать, как израильтяне, вынужденные бежать в ночь  Пасхи,  пока  фараон  не
передумал.
   Поверь мне, никакая  ссылка,  никакие  тяготы  морского  путешествия,  не
говоря уже о тех, что ждали нас здесь, не идут ни в какое сравнение с бедами
и несчастьями, которые через несколько часов неминуемо обрушились бы на тебя
и навсегда разлучили бы с близкими. Твоего отца и Марциала отправили  бы  на
галеры, а Лорье вверили бы  ненавистным  тебе  иезуитам.  А  у  тебя,  такой
надменной и гордой,  хватило  бы  сил  противостоять  неминуемым  унижениям,
малейшее из которых потребовало бы твоего отречения...
   - Никогда!
   - Дай мне договорить! Отречения, на которое ты в конце концов согласилась
бы, дабы избежать худшего. Ибо неизвестно, как далеко зашли  бы  обезумевшие
судьи или  солдатня,  которой  разрешено,  да  что  там  разрешено,  которой
приказано измываться над беззащитным ближним, отданным ей на поругание.
   Последнее время в Ла-Рошели меня не оставляла мысль о том, что  могло  бы
там  с  тобой  случиться.  И  вот  теперь,  находясь  в   безопасности,   ты
сокрушаешься о потерянном добре,  усадьбах  и  "блестящей  партии",  которую
могла бы сделать в Ла-Рошели.
   Северина слушала и все ниже опускала голову. Наконец сказала с грустью:
   - Простите меня, госпожа  Анжелика.  Вы  правы.  Просто  появление  этого
иезуита испортило мне настроение и омрачило радость от морской  прогулки.  Я
убедилась, что они преследуют нас даже на краю света, и захотела вернуться в
Ла-Рошель, под защиту ее древних стен. Еще раз простите меня!  Я  умею  быть
благодарной. Но он разбудил во мне прежний страх. Я бы хотела, ах, как бы  я
хотела забыть об их существовании.

Глава 18

   Желая приободрить юную изгнанницу, гугенотку Северину Берн, Анжелика  еще
какое-то время убеждала ее в преимуществах их теперешней жизни, доказывая ей
и себе  самой,  что  за  последнее  время  благодаря  Жоффрею  их  положение
упрочилось и никому уже не дано его поколебать. Она напомнила ей, что  после
Квебека король Франции сменил гнев на милость, что англичане воспринимают их
не как соперников, а как партнеров, и у них есть друзья  даже  среди  вождей
индейских племен. Что же касается иезуитов, то не  стоит  преувеличивать  их
могущество в этой части Нового Света, а желать, чтобы их "не  существовало",
- все равно, что поддаваться пустым и явно бесплодным мечтам. Жить -  значит
осуществлять свое предназначение в мире, куда  мы  пришли  по  воле  рока  и
который населен другими, такими непохожими на  нас  людьми.  И  имеет  смысл
радоваться  этому  разнообразию,  бродилу  жизни,  побуждающему  творение  к
развитию, а людей - к обновлению.
   - Но зачем обновляться, если пребываешь в истине? -  возразила  Северина,
не одобрявшая такой моральной уступчивости.
   Зато соображения относительно  мощного  флота  графа  де  Пейрака  и  его
компаньонов,  успеха  всех  их  начинаний,  напоминание  о  фортах,  надежно
защищающих Голдсборо, умерили ее  тоску  и  мало-помалу  успокоили.  В  этой
ситуации иезуитам ни за что не одержать над ними победу.
   Даже если бы они этого и захотели.
   Самый грозный иезуит никогда уже не встанет на их  пути.  И,  кто  знает,
ведь порой все происходит не совсем так, как ожидается,  быть  может,  через
несколько лет слухи об отмене Нантского эдикта так и останутся слухами.
   Высказавшись в этом смысле, нежно и доверительно обняв Северину, Анжелика
почувствовала усталость от необходимости вновь касаться темы Черных Сутан.
   Отнюдь не желая им смерти, она очень хотела бы хоть  на  время  забыть  о
них.
   Да, ей бы очень хотелось, мерно покачиваясь в гамаке, теперь,  когда  они
покинули  оплот  пуританской  добродетели,  где  правила   бал   мрачная   и
непреклонная подозрительность к малейшим  сердечным  движениям,  где  царили
утробный ужас перед искушением и грехом, грозящим  вечной  карой,  и  боязнь
необычного, ей бы очень хотелось думать, глядя  на  окружавшую  ее  природу,
такую кроткую, благодаря, разлитому  в  ней  мягкому  колориту,  исполненную
юношеской резвости и грации танцевальных  движений  перешептывающихся  волн,
полету  птиц  и  мирным  играм  тюленей,  белых  морских  свинок,   влекомых
любопытством к кораблям, ей очень бы хотелось  думать,  что  окружающий  мир
преисполнен покоя и безмятежности.
   Гибель молодого Эммануэля камнем лежала у нее на сердце. Она  постаралась
скрыть от Жоффрея мучившие ее угрызения совести.
   "Я знаю, что могло бы спасти  бедного  мальчика.  Он  пришел  ко  мне  за
помощью, а я не смогла ее оказать. Думала, что смогу как с равным говорить с
человеком,  пережившим  такие  ужасы.  Я  недооценила  его  силу  и...  свою
слабость. Нет мне прощения!"
   Чтобы вырваться  из  порочного  круга  гнетущих  мыслей.  она  решила  не
заговаривать больше на эту тему. Все и так слишком много болтают. Она готова
была откусить себе язык за то, что поведала отцу  де  Марвилю  о  погребении
отца  де  Вернона,  иезуита,  в  одной  могиле  с  его  врагом,  преподобным
Патриджем, пастором-конгрегационалистом,  ультрапуританином  и  диссидентом,
словом - реформатом, еретиком чистой воды.
   Несмотря на библейскую печать, скрепившую  это  достойное  царя  Соломона
решение, было очевидно, что  с  другой,  протестантской,  точки  зрения,  не
меньшее  возмущение  вызвало  бы  сообщение   о   том,   что   благочестивый
пастор-кальвинист  обрел  вечный  покой   в   обществе   иезуита,   мерзкого
приспешника Рима и Сатаны.
   В то время обнародование подобных фактов не  сулило  ничего  хорошего,  и
Анжелика спрашивала себя, с чего это она вдруг решила, что  эти  сектантские
умы способны извлечь хоть какую-то пользу из ее информации.
   Как будто она забыла, что мир, гордящийся  своей  нормальностью,  поражен
безумием в куда большей степени, чем те, на кого он указывает пальцем!
   Она мучилась еще и оттого, что  необдуманно  назвала  этому  мстительному
монаху, плывущему теперь во Францию, имя своего  брата,  иезуита  Ремона  де
Сансе де Монтлу.
   Разве она не  причинила  ему  уже  достаточно  вреда?  Сначала  во  время
процесса по обвинению в колдовстве ее мужа, потом возглавив  в  Пуату  мятеж
против короля. И это не считая неприятностей, которые навлек на него их брат
Гонтран,  художник-декоратор,  взбаламутивший  рабочих  Версаля,   а   затем
повешенный.
   Бедный братец иезуит! Наверняка он  их  всех  проклял.  Если  ей  суждено
когда-нибудь  встретиться  со  старшим  братом,  Жоссленом,  она  непременно
постарается его предупредить.
   Вблизи Каско их настиг моросящий дождь. Эскадра приближалась к  необжитым
районам.
   Набросив на плечи плащ с капюшоном из  водонепроницаемой  тюленьей  кожи,
Анжелика прогуливалась по палубе, глядя на подернутый  влагой  горизонт,  на
фоне которого вырисовывались очертания берега.
   Ей надо было двигаться, чтобы восстановить силы, ибо  близился  конец  ее
жизни одалиски, нежившейся в заваленном подушками гамаке, принимавшей гостей
и лакомившейся сладостями.
   Хотя  Анжелика  и  запретила  себе  думать  об  иезуитах,   ей   поневоле
припомнилось опасное приключение, пережитое ею здесь два года назад.
   В этих прибрежных районах, вблизи Макуа, где стояла хижина Шаплея,  Колен
Патюрель выдал ее шпиону Бога, иезуиту Луи-Полю де Вернону, который в рубище
английского матроса под  именем  Джека  Мэрвина  приплыл  на  шлюпке,  чтобы
арестовать ее но приказу д'Оржеваля.
   Она не могла отделаться от мысли,  что  в  перечне  указаний,  полученных
шпионом иезуитом, содержалось "негласное" распоряжение уничтожить  мадам  де
Пейрак, если по какой-либо причине ему  не  удастся  доставить  ее  в  Новую
Францию.
   В противном случае чем  объяснить,  что  тогда,  в  Монегане,  когда  она
захлебывалась в кипящих волнах прибоя, Джек Мэрвин стоял  ва  вершине  утеса
неподвижный, бесстрастный и, скрестив  руки,  хладнокровно  наблюдал  за  ее
агонией?
   Да, он пришел-таки ей на помощь, бросившись в воду как бы против воли.
   Почти в последнюю секунду, ибо они оба едва не утонули.
   Наверное, он упрекал себя в малодушии за то, что, испытав к ней,  роковой
женщине, чувство  жалости,  граничащее  с  неповиновением  своему  духовному
наставнику, не исполнял приговора Бога.
   Стоп!  Она  явно  превращается  в  такую  же  одержимую  фанатичку,   как
Северина?
   И все же, перед тем, как посадить ее в шлюпку, Колен шепнул ей:
   "Поберегись, моя козочка... тебе хотят зла!"
   Жоффрей говорил, что  иезуиты  наделены  сверхъестественной  силой  и  не
останавливаются ни перед чем ради достижения своих целей.
   И отец де Вернон написал как бы в свое оправдание отцу д'Оржевалю письмо,
хранящееся у Анжелики и начинающееся такими словами: "Вы  были  правы,  отец
мой. Дьявол в самом деле находится в Голдсборо, но это  не  та  женщина,  на
которую вы мне указали..."
   Ну что же, если  эти  мужчины,  жестокие  и  хладнокровные,  самим  своим
положением поставленные  перед  необходимостью  ежедневно  смотреть  в  лицо
реальности, не поверили иллюзии, ей, женщине слабой и  впечатлительной,  сам
Бог велел поинтересоваться тем, что замышлялось  в  скрытой  от  глаз  сфере
между раем и адом.
   И все же она не могла и вообразить себе того, что случилось тем летом  по
вине  их  невидимого  врага,  его  дьявольской  хитрости   и   находчивости,
разбудивших первобытное безумие природы и людей.
   На  побережье  Новой  Англии  пылали  селения,  лилась  кровь,  уцелевшие
пытались переправиться через залив, пираты грабили,  корабли  разбивались  о
рифы, морские разбойники ударами свинцовых дубинок кроили черепа  тем,  кому
посчастливилось не утонуть... а в это самое время приплывшая морем  женщина,
суккуб, появление которой было  предсказано  ясновидящей  Квебека,  опускала
свою изящную, обтянутую красным с золотой отделкой чулком, обутую  в  мягкую
кожу ногу на песчаный берег Голдсборо.
   Природа этях мест, открывающиеся перед ней дали, бухточки, такие  уютные,
такие живописные, запах жаренной на углях рыбы и  кипящей  смолы,  сваренной
для пропитки днища кораблей, крики чаек - все  напоминало  ей  о  чудовищной
опасности, нависшей в тот год над их любовью.
   Какие мучительные страдания причиняли они друг другу, Жоффрей де Пейрак и
она,  как  близки  были  к  взаимной   ненависти,   охваченные   пароксизмом
подозрительности,  кровоточащей  болью  пережитой  разлуки,  непонимания   и
страха, какими безнадежно чужими казались они друг другу, более того врагами
- "Мы были еще слишком уязвимы, не подготовлены к такому натиску судьбы".
   Испытание застало их врасплох, как удар кинжала, и лодка  вот-вот  должна
была опрокинуться.
   Да, испытание!  Таков  ее  жребий!  Познать  предел  своих  возможностей,
превзойти себя, устремляясь все дальше и дальше, к  штилю  счастья,  которым
они теперь наслаждались.
   "Как смог он догадаться, - в который уже раз спрашивала она себя, -  этот
монах, который в своей гордыне никак не хотел смириться с поражением,  каким
чутьем угадал, что есть лишь один сиособ разделаться с ними -  посягнуть  на
их любовь? Какой сверхъестественной силой мысли, каким талантом организатора
должен был обладать он, вездесущий, чтобы  рассылать  свои  приказы  во  все
уголки этой необъятной страны? Так, что  его  послания  всегда  приходили  в
срок".
   Если бы  Анжелике  сказали,  что  он  знал,  кто  скрывается  под  маской
жестокого и неумолимого пирата Золотая Борода, нанятого и  посланного  им  с
заданием в Голдсборо, она бы не удивилась. И все же он не мог знать,  в  это
невозможно поверить!
   А что, если все-таки знал? От него всего можно было ожидать.
   Не останавливаясь ни перед чем, он, дабы разделаться с ними, вызвал  свою
окаянную  душу,  свою  сообщницу,  спутницу   кровавого   детства,   опытная
развращенность которой была ему хорошо известна:  благодетельную  Амбруазину
де Бодрикур.
   Припертый к стене, он с равным успехом мог от всего отречься,  но  мог  и
заявить, что все знал н действовал ради спасения заблудших душ.
   Есть ли на свете суд, перед которым можно было бы обнародовать эти факты?
И судьи, к которым можно было бы  обратиться  за  защитой  и  с  требованием
компенсации?  Нет  уха,  способного  выслушать  эту  историю  и   внять   ее
истолкованию; те же, кто оказался вовлеченным в нее помимо воли,  предпочтут
никогда не вспоминать о ней и сделают вид, что так ничего и не поняли.
   "Постараемся как можно скорее забыть об этом! - говорил  юный  маркиз  де
Виль д'Авре, - иначе все мы очутимся в застенках инквизиции!"
   Это было весьма таинственное дело. И только очень ограниченный  круг  лиц
догадывался о смысле происходящего.
   Стоило открыть рот, и ты уже проболтался.
   "Успокойтесь, сердце мое", - посоветовал бы ей Жоффрей де Пейрак.
   Он  куда  спокойнее  относился  к  предательству.  Он  бы  объяснил   ей:
"Могущество иезуитов и одна из особенностей проводимой ими политики  состоит
в том, что члены их братии готовы на все. Начиная с самого  мерзкого,  вроде
этого  Марвиля,  наводящего  ужас  даже  на  ирокезов,  и  кончая  святейшим
Игнацием, основателем ордена. Товар на любой вкус!"
   Но вот он и в самом деле возникает рядом, обним