ровом в бухте, и иезуит на  его  борту  находился  как  бы  вне
пределов досягаемости.
   Все это  оказалось  нелегким  делом,  потребовавшим  времени  и  сил  для
переговоров.
   Так что к тому часу, когда Жоффрей де Пейрак смог вернуться в дом  миссис
Кранмер и подняться в спальню к Анжелике, она была вне себя от нетерпения.
   - Ну что? - набросилась на него Анжелика. - Как дела? Правда ли, что  его
убил иезуит?
   Он  задумчиво  посмотрел  на  нее  и  вдруг  разразился  смехом.   Затем,
нагнувшись, взял ее двумя пальцами за подбородок.
   - К чему эта мина, моя маленькая суеверная девочка?
   Однако нервы у нее были напряжены до предела, и  она  с  серьезным  видом
мягко, но твердо отвела его руку.
   - Что вы обо всем этом думаете, Жоффрей? Я хочу знать.
   Он смотрел на нее: лунного цвета волосы, легкая, почти  сказочная  фея  с
редким отсветом изумруда  или  голубоватого  льда  в  глубине  глаз,  и  это
значительное, трагическое выражение, поразившее его в самое сердце тогда, на
Тулузской дороге.
   Чудо и восторг! Она совсем не изменилась.
   За хрупкой внешностью та же цельная натура, твердая и яркая,  как  алмаз.
Он просто обязан сказать ей правду.
   - Поймите меня, - настаивала она, - все это время меня  окружают  женщины
разных национальностей и вероисповеданий, которые не устают  повторять,  что
несчастный мальчик был убит своим духовным наставником. Так ли это?  Скажите
мне правду. От вас я приму ее, не утратив самообладания, но не скрывайте  от
меня ничего. Рут и  Номи  по  обыкновению  оставили  их  наедине.  Еще  ниже
склонившись к ней, он мимолетно коснулся губами ее нежных приоткрытых губ.
   - Да, это правда, он убил его!
   - С помощью колдовства?
   - Как сказать? Какую  реальность  подыскать  для  этих  слов?  С  помощью
колдовства? Скажем... путем гипнотического воздействия.
   Он сел на край кровати.
   - Мальчик очень ослабел, был буквально  на  пределе  сил,  к  тому  же  с
израненной  душой.  А  следовательно,  беззащитен  перед   властной   волей,
призвавшей его к самоуничтожению... Матросы с "Радуги" видели, как он шел по
набережной нетвердым шагом, и услышали всплеск упавшего в воду тела.
   Выбежав  на  набережную,  они  обнаружили  отца  де  Марвиля,  неподвижно
стоявшего в тени склада в нескольких шагах от места происшествия. Однако  он
не только не попытался предотвратить несчастье, но  позднее  отказался  даже
отпустить ему грехи, заявив, что молодой человек совершил  величайший  грех,
покончив с собой. Тогда они пришли ко мне. Это  были  мальтийцы.  Совершенно
потрясенные.
   Оди поняли, что произошло, славные католики-средиземноморы!  Несмотря  на
то, что были католиками, а может быть,  именно  благодаря  этому.  А  теперь
успокойтесь, мой ангел. Вы ни в чем не виноваты.
   Она сползла на подушки, бледная и безутешная.
   - Бедный мальчик! Это моя ошибка.
   Он обнял ее, прижал к себе, повторяя, что  она  не  в  силах  одной  лишь
добротой  своего  сердца  спасти  мир,  вырвать  его  из   пут   закоренелых
предрассудков, освободить от привычной и неизбежной глупости.
   Что же касается Жоффрея, то  он  не  так  уж  и  огорчался,  хотя  она  и
возмущалась его по меньшей мере неуместным смехом, но он  прекрасно  отдавал
себе отчет в том, что это смех человека, который стоит  на  вершине  горы  и
видит, что избежал смертельной опасности -  падения  в  бездну,  где  бьется
увязшая в безысходных противоречиях мысль.
   Сколько раз ему доводилось видеть смерть, убийство и убивать  самому!  Он
знал, что это не составляет труда для того, кто должен  защищать  не  только
свою жизнь, но и свои убеждения, идеалы, порой более важные, чем жизнь.  Как
мужчина он понимал, что это неизбежный поступок для того, кто  ощущает  себя
загнанным в тупик и не находит иного выхода, и потому не возмущался, подобно
Анжелике, что отец де Марвиль, воин, его совершил.
   - Впрочем, - заключил он, - меня волнует не столько то,  что  иезуит  его
убил, сколько то, зачем он это сделал.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ВОЗВРАЩЕНИЕ НА "РАДУГЕ"

Глава 13

   Салем и массачусетские берега терялись вдали. "Радуга" с попутным  ветром
вышла в открытое море. Вскоре флагман и сопровождавшие  его  суда  оказались
между небом и водой.
   Впрочем, открывшемуся перед ними простору предстояло  недолго  оставаться
бескрайним. Они плыли на северо-восток. Размашистый  изгиб  побережья  Новой
Англии,  перейдя  во   Французский   залив,   замыкался   мощными   клещами,
образованными Акадским полуостровом, или Новой Шотландией,  берега  которого
должны были появиться вскоре по правому или по левому борту в виде узорчатой
линии.
   Замаячат острова, то одинокие, то  вытянувшиеся  в  прямую  линию,  а  то
разбросанные как попало.
   Но прежде  чем  это  случится,  несколько  дней  они  проживут  вдали  от
тягостного общества, оторванные от всего мира.
   Как только подняли якорь, Анжелика почувствовала, что Жоффрей  угадал  ее
желание по возможности продлить эту праздность и не мчаться на всех парусах.
   Он сказал ей,  что  намерен  превратить  их  путешествие  в  своего  рода
каботажное плавание, которое позволит им, с одной стороны, смягчить  переход
от волнений, пережитых в Салеме, к привычной жизни в Голдсборо, а с другой -
"посплетничать", наведавшись в различные населенные пункты на побережье, где
их ждали друзья и дела.
   Они бросят якорь в Каско, Пофаме, Пемакиде,  прежде  чем  взять  курс  на
восток, чтобы и там сделать несколько остановок на островах, жители  которых
поджидали  их  суда,  намереваясь  переправить  в  Голдсборо  товары   своих
промыслов и ремесел.
   История с иезуитом ускорила их отъезд.  Этот  опасный  человек  исчез  за
горизонтом, однако вызванное им смятение продолжало царить над городом.
   Пришло время предоставить обладателей черных  шляп  в  белых  брыж  самим
себе.
   Анжелика отказалась от первоначального намерения прогуляться по Салему  н
сделать в нем кое-какие покупки. Она очень сожалела  также,  что  не  смогла
посетить на опушке леса хижину колдуний. Впрочем,  ей  удалось  добиться  от
двух "нянек" согласия поехать с  ней  в  Голдсборо,  пообещав  им,  что  они
возвратятся кораблем в Салем до наступления холодов. Ведь малютки  были  все
еще такими слабенькими... Ее душа болела за них, и  она  не  чувствовала  бы
себя спокойной без  помощи  своих  "покровительниц".  Да  и  ее  собственные
моральные и физические силы еще не вполне восстановились.
   Она поняла, до какой степени нетвердо стоит  на  ногах,  когда  собралась
покинуть гостеприимную хозяйку миссис  Кранмер.  Дорога  к  порту  стала  ее
первой прогулкой за воротами дома.
   До последнего часа, до  последнего  мгновения  ей  казалось,  что  должно
произойти нечто невероятное,  подобно  излиянию  серы  и  огня  на  Содом  и
Гоморру, в наказание за бесчисленные скандалы и непотребства.
   Она покачнулась на пороге, увидев собиравшуюся на площади толпу. Мужчины,
дети сбегались  со  всех  сторон.  Анжелика  обратила  внимание  на  плотное
заграждение, образованное  несколькими  отрядами  матросов  с  их  кораблей,
одетых в бело-голубую форму и вооруженных.
   С минуту она поколебалась и испытала облегчение,  увидев  рядом  с  собой
лорда Кранмера, предложившего ей руку.
   Жоффрей де Пейрак в сопровождении испанской гвардии возглавил шествие.
   Он вынул из ножен шпагу и нес ее в согнутой руке острием вниз. Этот жест,
примеру которого последовали  другие  офицеры,  мог  сойти  за  почтительное
приветствие, за дань рыцарского уважения  к  местному  населению,  но  также
давал понять, что гордые французские  джентльмены  были  начеку,  готовые  к
любой неожиданности, и прекрасно сознавали, что они, паписты  и  иностранцы,
находятся на пуританской земле.
   Анжелика, обретшая  уверенность  благодаря  присутствию  верного  рыцаря,
отправилась вместе с ним по дороге в порт, невольно задаваясь  вопросом,  не
спровоцированы ли эти проявления враждебности, время от времени проносящиеся
по толпе морским бризом, самим ее защитником лордом Кранмером?
   Будучи англиканцем, лакеем развратного короля, порочного  Стюарта,  Карла
II, английского монарха, чей гнет должны были  ощущать  на  себе  праведники
Салема, он выступал, подобно своему повелителю, с выкрашенной в красный цвет
бородой и с жемчужной серьгой в ухе.
   А может быть, это происходило потому, что  следом  за  ней  шли  в  своих
просторных  голландских  платьях,  надетых   по   случаю   крестин,   лесные
"колдуньи",  неся  на  руках  младенцев?  Рут  и  Номи   были   облачены   в
приличествующие моменту длинные черные плащи с капюшонами  на  старонемецкий
манер, острые, твердые и бесконечно длинные концы которых, казалось, взывали
к небесам. Считали ли они себя  обязанными,  выходя  в  город,  одеться  как
прокаженные, возвещающие о своем наводящем ужас приближении ?
   Анжелика не была свидетельницей возмущения, вспыхнувшего той ночью, когда
граф де Пейрак привез их к дому Кранмеров, дабы отвратить смерть.
   Она догадывалась о страхе и неприязни угрюмо молчавшей толпы, полнившейся
глухим, готовым разорваться криком, однако взрыва не произошло.
   Контраст между белоснежным целомудрием  маленьких  кружевных  свертков  и
траурной суровостью кающихся грешниц,  озадачив  толпу,  предотвратил  поток
проклятий.
   Это   шествие   чем-то   напоминало   Анжелике,   правда    при    других
обстоятельствах, ее приезд в Квебек.
   Хотя перед ней не шли ни барабанщик, ни флейтист и не было пажа,  несшего
ее шлейф, она чувствовала на себе тот же молчаливый взгляд  города,  сначала
вызывающий, затем недоумевающий,  но  одержимый  желанием  -  разглядеть  ее
поближе.
   - Если бы мы только могли предположить, господин де Пейрак и я, - говорил
лорд Кранмер, - что  ваш  отъезд  привлечет  больше  любопытных,  чем  визит
губернатора Новой Англии или представителя его величества в  Лондоне,  я  бы
выделил  в  ваше  распоряжение  карету,   миледи,   ничуть   не   смутившись
ничтожностью расстояния.
   - Нет. Все хорошо. По крайней мере прогуляюсь по Салему. Быть может,  его
жители сердятся на меня за все волнения и неприятности, которые причинило им
наше пребывание здесь?
   - Не думаю, - изрек лорд Кранмер, внимательно оглядевшись по сторонам,  -
я научился читать  по  этим  деревянным  лицам  и,  как  мне  кажется,  могу
утверждать, что обитатели Салема останутся вам  благодарны  за  то,  что  вы
позволили им развлечься как в театре, который им запрещен,  и  при  этом  не
навлечь на себя упреки своих пасторов и укоры совести.
   Приближающаяся минута расставания, трогательная  прелесть  двух  невинных
созданий в обрамлении кружев и вышивок смягчили даже самые суровые сердца.
   Расцвели улыбки, затем  по  мере  приближения  к  пирсу  раздались  крики
"ура!".
   Прежде чем подняться на борт, близнецы, разменявшие третью  неделю  своей
жизни, но еще не достигшие срока, когда они  должны  были  бы  появиться  на
свет, переселилась в ивовые корзины и на головах  двух  матросов  взошли  по
мостику на корабль, чтобы совершить свое первое морское путешествие.
   Опершись о  поручни  соседнего,  только  что  бросившего  якорь  корабля,
матросы в косынках из разноцветных тканей, с кольцами в  ушах,  кинжалами  и
пистолетами за поясам, черными, как уголь,  глазами  насмешливо  следили  за
разрозненным пестрым шествием и пожимали  плечами.  Сколько  они  перевидели
всего во всех портах мира! Однако весть о том, что на сей раз  речь  идет  о
новорожденных близнецах, детях короля пиратов,  вызвала  у  них  симпатию  и
интерес. Когда же им показали ту, которая имела  честь  быть  их  матерью  и
шествовала в роскошных нарядах, как дивное видение, достойное  этого  парада
алебард и стягов, они присоединились к овациям.
   Началось столпотворение. Все устремились  к  Анжелике.  Каждый  порывался
поздравить ее, прикоснуться к  ней.  Многие  только  теперь  поверили  в  ее
воскрешение. Она увидела близких знакомых, жителей  Голдсборо  судовладельца
Маниго,  бумагопромышленника  Мерсело  в  сопровождении   дочери   Бертилии,
помогавшей ему вести счета в его деловых поездках.  Двое  мужчин  приветливо
пожали ей руку, путано объясняя причины, по которым они не навестили  ее  во
время болезни, ссылаясь на необходимость поездки в Бостон, а  затем  на  мыс
Провидения  для  встречи  с  торговцами,  своими  деловыми  партнерами.  Эти
гугеноты  производили  впечатление  весьма  преуспевающих  коммерсантов,   и
Анжелике приятнее было видеть их, занятых  своим  делом,  как  а  Ла-Рошели,
нежели проклинающих суровость берегов, на которые  их  выбросил  французский
король и где они вынуждены были начинать все сначала, как  последние  нищие,
которым в  бытность  свою  состоятельными  буржуа  они  подавали  милостыню.
Впрочем, им самим предстояло вскоре отправиться в путь, и она выразила  свое
удовлетворение тем, что они выполняют выгодные коммерческие заказы:  Мерсело
устанавливает в Массачусетсе  мельницы  по  производству  бумаги,  а  Маниго
оснащает корабли и осуществляет обмен товарами  между  жителями  французских
островов и ларошельцами.  Ничуть  не  держа  на  них  обиды,  она  прекрасно
понимала, что им куда важнее было заключить торговые сделки  до  наступления
холодов,  чем  терять  драгоценное  летнее  время,  выстаивая  у   изголовья
выздоравливающей. Она сказала им, что они слишком хорошо знают  друг  друга,
чтобы тратить время на церемонии,  тем  более  что  всевозможных  визитов  и
посещений было предостаточно.
   И все же при расставании с Салемом последний взметнувшийся вихрь напомнил
им о том, что здесь господствует "дьявольский" ветер.
   Произошел весьма неожиданный инцидент. Дочь  бумагопромышленника  Мерсело
оказалась среди тех свидетелей этого триумфа, кто наблюдал за ним без всякой
радости.  Эта  молодая  уроженка  Ла-Рошели,  весьма  испорченная,  впрочем,
судьбой и природой, ибо была она красивой и с хорошей осанкой,  не  уставала
досаждать знакомым  и  близким  сетованиями,  что  не  родилась  французской
королевой. Она была раздосадована  тем,  что  перестала  привлекать  к  себе
взгляды на набережной Салема, где  все  эти  пуритане  -  она  была  в  этом
убеждена - не отказывали себе в удовольствии хоть и исподлобья, но  смотреть
на нее и восхищаться ее красотой. Она вдруг почувствовала,  что  о  ней  все
забыли, что она поблекла в ослепительном  блеске  той,  кого  считала  своей
соперницей и имя  которой  восторженно  произносили  все  уста:  "Элегантная
француженка! Элегантная  француженка  из  Голдсборо!"  Она  с  досадой  была
вынуждена признать это и не могла удержаться от желания унять такое  глупое,
совершенно необъяснимое, по ее мнению, восхищение. Или  хотя  бы  попытаться
ложкой дегтя испортить  ту  радость,  которую  должна  была  испытывать  эта
несносная графиня, видя себя окруженной почетом и любовью. Она  протиснулась
к Анжелике и бросилась ей на шею, порывисто облобызав ее четыре раза.  После
чего оказала вполголоса:
   - Вот вы уже больше и не шикарная дама, госпожа Анжелика, - не переставая
при  этом  улыбаться  всеми  своими  жемчужными  зубами,   -   с   вашими-то
новорожденными и седыми волосами! Глупо  и  неосторожно,  не  правда  ли?  В
вашем-то  возрасте!  Кто-кто,  а  уж  я  нипочем  не  испорчу  себе   фигуру
материнством!
   В шуме голосов Анжелика уловила лишь обрывки этой  тирады,  произнесенной
по-французски молодой женщиной, которую она даже не сразу узнала  и  которую
приняла поначалу за  англичанку,  удивившись,  впрочем,  ее  четырехкратному
поцелую в  обе  щеки  по  французскому  провинциальному  обычаю,  совершенно
неуместному в Новой Англии, где из моды выходила даже привычка касаться друг
друга при встрече кончиками пальцев. Анжелика так ничего бы и не поняла:  ни
намеков, ни намерений, если бы находившаяся рядом с ней  Северина  Берн,  ни
слова не упустившая из речи Бертилии, которую она презирала, не  разразилась
ответной бранью.
   - До чего же вы злая, Бертилия Мерсело, - с возмущением воскликнула  она.
Зависть сочится из вашего сердца, как прогорклое масло из лопнувшей бутыли!
   Словно даруемое другим отнимается у вас!
   - А вам что за дело, подлая интриганка? Разве такой черной  и  худосочной
козявке, как вы, судить о красоте настоящих женщин,  вам,  девчонке,  годной
лишь на то, чтобы служить горничной?
   - В Ла-Рошели мы родились с вами на одной улице, и вы старше  меня  всего
на  три  года.  В  моем  возрасте  вы  готовы   были   охмурить   последнего
голоштанника, и из-за вашего подлого кокетства повесили мавра из  Голдсборо.
На вашем месте я бы не называла себя настоящей женщиной, с этаким-то  грехом
на совести. (Бертилия отступила с презрительной и насмешливой улыбкой,  всем
своим видом изображая безразличие.) Так вот, сами вы козявка, -  воскликнула
Северина, хватая ее за кружевной воротничок, - у вас никогда не будет  мужа,
какой бы красавицей вы себя ни воображали!
   - Вы забываетесь... Вы забываетесь, - возмущалась  Бертилия,  сотрясаемая
Севериной, как сливовое дерево, - дуреха, вы этакая, у меня уже есть... муж.
   - Вот уж не повезло неудачнику! Мало он вас бьет. А ну-ка, извинитесь  за
ваши подлые речи. Во-первых,  госпожа  Анжелика  никакая  не  седая.  У  нее
золотистые волосы, и все  ей  завидуют.  А  вот  ваши,  если  только  вы  не
ополаскиваете их в ромашке... Ха, вот тебе раз, да это настоящий пырей...
   И она вцепилась в аккуратно уложенные локоны Бертилии  Мерсело,  которая,
возопив от ярости и боли, в  свою  очередь,  ухватила  Северину  за  волосы,
длинным шатром рассыпавшиеся по ее плечам.
   Салемские зеваки с благоразумной  осторожностью  отступили  на  несколько
шагов, опасаясь,  как  бы  и  им  самим  не  перепало  от  этой  рукопашной,
образовали круг и  вслушивались  в  живой  диалог,  отмечая  про  себя,  что
французский - в самом деле очень красивый язык, и даже явно  непарламентские
выражения непохожи на площадную брань. В их  представлении  эти  напевные  и
мелодичные звуки придавали нечто  поэтическое  тому  зрелищу,  какое  являли
собою две красивые папистки, как мегеры таскавшие за волосы  и  награждавшие
друг друга тумаками , вздымая красную пыль их добропорядочного городка.
   Этот инцидент, решительно пресеченный вмешательством гугенотов, уроженцев
Ла-Рошели  Мерсело  и  Маниго,  мог  сойти  за  последнее  в  летнем  сезоне
представление, данное "иностранцами" в Массачусетсе.

Глава 14

   - У этой  Бертилии  каменное  сердце,  -  жаловалась  Северина  Анжелике,
которая, как только они взошли на борт, подозвала ее к  себе,  чтобы  обмыть
бензойной водой полученные в бою ссадины. - От нее одни только  огорчения  и
ссоры.
   Ведь это из-за ее кокетства повесили на  грот-мачте  мавра  господина  де
Пейрака во время нашего путешествия через Атлантику.  Поверите  ли,  госпожа
Анжелика, я даже по ночам  просыпаюсь,  вспоминая  об  этом.  Мне  так  жаль
несчастного негра. А еще господина де Пейрака,  которому  пришлось  повесить
своего слугу. Из-за этой подлой дуры. Хорошо еще, что Куасси-Ба  не  было  с
нами на корабле. Тогда господину де Пейраку пришлось бы повесить и его,  что
было бы еще ужаснее.
   - Куасси-Ба никогда бы не поддался на ее провокации.
   - Фи! От этой Бертилии Мерсело всего можно ожидать. "Они разбудили  злобу
людскую и уже не в силах сдержать коней", - процитировала она.
   - Оставь в покое свою Бертилию Мерсело! Ведь ее нет на нашем корабле.  Ей
предстоит продолжить путешествие с отцом в Новую Англию.
   - Какой подарочек англичанам! Стоит мне вспомнить, как она обозвала  меня
черной и худосочной козявкой... И еще в присутствии... в присутствии...
   Анжелика догадалась, что  Северина  имеет  в  виду  молодого  долговязого
Натанаэля де Рамбурга, треугольное лицо которого,  возвышающееся  над  зыбью
голов  и  остроконечных  шляп,  она,  как  ей  показалось,  заметила   перед
отплытием.
   - Послушай-ка,  Северина,  -  обра