нных  карманах,  мэтр  Обен  достал
маленький пузырек.
   - Секрет этого зелья раскрыл мне отец, а ему  -  его  дядя,  который  был
палачом при Генрихе IV. Мне его тайно готовит один аптекарь, мой приятель, а
я в обмен даю ему черепа, из которых он делает какой-то там  чудодейственный
порошок.  Аптекарь  уверяет,  что  порошок  излечивает   болезни   почек   и
апоплексию, но для него нужен  череп  только  молодого  человека,  погибшего
насильственной смертью. А впрочем... это его дело. Я ему даю  один  или  два
черепа, а он мне - без лишних разговоров зелье. Когда  я  наливаю  несколько
капель  зелья  смертнику,  тот  сразу  становится   молодцом,   потому   что
притупляются чувства. Правда, я даю это зелье только тем,  чьи  родственники
мне платят. Но все равно, господин аббат,  я  оказываю  им  большую  услугу,
разве не так?
   Анжелика с изумлением слушала его. Палач повернулся к ней:
   - Хотите, я дам ему немного зелья завтра утром?
   Она с трудом выдавила из себя побелевшими губами:
   - Я... У меня нет больше денег. - Ладно, это  войдет  в  общую  плату,  -
ответил мэтр Обен, подбрасывая кошелек на ладони.
   Он придвинул к себе Серебряный ларец и положил в него кошелек.
   Пробормотав что-то на прощанье, Анжелика направилась к двери и вышла.
   Ее тошнило. У нее болела  поясница  и  непривычно  ломило  все  тело.  На
площади царило прежнее оживление, слышались крики и смех, и  после  тяжелой,
гнетущей обстановки в доме палача у нее даже стало немного легче на душе.
   Несмотря на мороз, двери лавок были раскрыты настежь.  Хозяева,  стоя  на
пороге, как всегда в этот час, переговаривались  друг  с  другом.  Стражники
сняли с позорного столба вора и теперь вели его в  тюрьму  Шатле,  а  ватага
ребятишек бежала за ними, забрасывая их снежками.
   Анжелика услышала за собой чьи-то торопливые шаги. Запыхавшись, ее нагнал
молодой аббат.
   - Сестра моя... бедная сестра моя, - пробормотал он. - Я не мог  оставить
вас одну в таком состоянии.
   Анжелика резко отпрянула. При слабом свете фонаря одной из лавок аббат  с
ужасом увидел обращенное к нему прозрачное, без кровинки  лицо,  на  котором
лишь горели каким-то фосфорическим светом зеленые глаза.
   - Оставьте меня, - жестким голосом сказала Анжелика. - Вы ничем не можете
мне помочь.
   - Молитесь богу, сестра моя...
   - Во имя вашего бога завтра сожгут моего ни в чем не повинного мужа.
   -  Сестра  моя,  не  усугубляйте  свои  страдания,  ропща  против   неба.
Вспомните, во имя бога распяли Иисуса Христа.
   - Я сойду с ума от  вашего  вздора!  -  крикнула  Анжелика  пронзительным
голосом, который, показалось ей,  шел  откуда-то  со  стороны.  -  Но  я  не
успокоюсь, пока сама не покараю одного из ваших "служителей божьих", и он не
погибнет в таких же страшных муках!
   Она прислонилась к стене, закрыла лицо руками, и тело  ее  затряслось  от
рыданий.
   - Вы его увидите... скажите ему, что я его люблю, люблю... Скажите ему...
О, скажите, что я была с ним счастлива. И еще... спросите, как  мне  назвать
ребенка, который должен родиться.
   - Хорошо, сестра моя.
   Он попытался взять ее руку, но она выдернула ее и пошла вперед.
   Священник понял, что идти за нею бессмысленно. Согнувшись,  словно  бремя
человеческого горя совсем придавило его, он  зашагал  по  улочкам,  где  еще
витала тень господина Венсана.

***

   Анжелика торопливо шла по направлению к Тамплю. Ей казалось,  что  у  нее
шумит в ушах, потому что  ей  все  время  слышалось,  будто  вокруг  кричат:
"Пейрак! Пейрак!"
   В конце концов она остановилась. Нет, это не мерещится ей.
   ...А сатане одному сполна За красоту награда дана...
   Взобравшись на каменную тумбу, которые служат всадникам для  того,  чтобы
удобнее было вскочить в седло,  худой  мальчишка  хриплым  голосом  горланил
последние куплеты какой-то песенки, пачку  оттисков  которой  он  зажал  под
мышкой.
   Анжелика вернулась и попросила дать ей  песенку.  Напечатанная  на  листе
грубой бумаги, она еще пахла типографской краской.  На  улице  было  слишком
темно, чтобы читать, и Анжелика, сложив листок, снова пустилась в  путь.  По
мере того как она приближалась к Тамплю, мысли ее возвращались к  Флоримону.
Он стал теперь таким непоседой, что она боялась оставлять  его  одного.  Его
приходилось привязывать к кроватке, и это очень не нравилось  малышу.  Когда
матери не было дома, он не переставая плакал, и,  вернувшись,  она  находила
его всхлипывающим, дрожащим. Она не осмеливалась просить присмотреть за  ним
госпожу Скаррон, так как  после  осуждения  Жоффрея  та  избегала  встреч  с
Анжеликой, а завидев ее, чуть ли не крестилась.
   Еще на лестнице Анжелика услышала плач  Флоримона  и  торопливо  взбежала
наверх.
   - Я пришла, сокровище мое, мой маленький принц. Ах, почему ты  еще  такой
маленький?
   Она живо подбросила дров в очаг и поставила разогреть кастрюльку с  кашей
для Флоримона. Малыш орал во все горло, протягивая к  ней  ручонки.  Наконец
она вытащила мальчика из его тюрьмы, и он, как по волшебству, замолк и  даже
соизволил очень мило улыбнуться.
   - Ты маленький бандит, - сказала Анжелика, вытирая  его  мокрое  от  слез
личико.
   Сердце ее вдруг оттаяло. Подняв Флоримона, она любовалась  им  при  свете
пламени, красные отблески которого отражались в черных глазах мальчика.
   - Мой маленький принц! Прелестный мой ангелочек! Хоть ты у меня  остался!
До чего же ты прекрасен!
   Флоримон, казалось, понимал ее слова.  Он  выпятил  грудь  и  улыбался  с
какой-то простодушной гордостью и даже самоуверенностью. Всем своим видом он
словно заявлял, что  он,  несомненно,  и  есть  центр  мироздания.  Анжелика
приласкала его, поиграла с ним. Он щебетал, как птенчик. Недаром вдова Кордо
не раз твердила,  что  он  говорит  гораздо  лучше,  чем  полагается  в  его
возрасте. Правда, говорил он еще не очень складно, но его вполне можно  было
понять.  После  того  как  мать  выкупала  его  и  уложила  в  кроватку,  он
потребовал, чтобы она спела колыбельную "Зеленая мельница".
   Анжелике стоило большого труда добиться, чтобы не  дрожал  голос.  Песней
обычно выражают радость, когда же сердце переполнено горем, можно  с  трудом
говорить, но петь... Какие нечеловеческие усилия нужны для этого!
   - Еще! Еще! - требовал Флоримон.
   Потом он принялся  с  блаженным  видом  сосать  свой  большой  палец.  Он
невольно вел себя как маленький тиран, но Анжелика не сердилась на  него  за
это. Она с ужасом думала о той минуте, когда он  заснет,  и  ей  придется  в
одиночестве ждать утра. Наконец он уснул, и она долго  смотрела  на  спящего
сына, потом встала, чувствуя себя разбитой и истерзанной.  Может  быть,  это
отозвались в ее теле те чудовищные пытки, которым подвергли сегодня Жоффрея?
У нее не выходили из головы слова палача: "Сегодня все пошло в ход: и  вода,
и испанские сапоги, и дыба". Она не очень ясно представляла  себе  весь  тот
ужас, что кроется за этими словами, но понимала, что человека, которого  она
любит, заставили мучительно страдать. Ах, хоть бы скорее все кончилось!
   - Завтра, - сказала она громко, - завтра, любимый мой, вы обретете покой.
Наконец-то вы избавитесь от этих невежественных и диких людей!..
   Лежавший на столе листок с песенкой, который она купила по дороге  домой,
развернулся. Анжелика поднесла к нему свечу и прочла:
   В аду, где бездна черным-черна, В  зеркало  глядя,  сказал  сатана  "Люди
твердят, что я всех страшнее.
   Клянусь преисподней, молва неверна!"
   Далее  шел  рассказ,  местами  довольно  остроумный,  но  большей  частью
непристойный,  о  том,  как  сатана  озадачен,  почему  его  лицо  церковные
живописцы изображают таким страшным, и не может ли оно  с  честью  выдержать
сравнение с человеческим  лицом.  В  аду  ему  предложили  устроить  конкурс
красоты с участием новичков, которые скоро прибудут с земли.
   Как раз в это время под вой и гром Трех колдунов на площади жгли.
   И все трое подряд Прибыли в ад.
   Один был весь посинелый  лицом,  Другой  был  с  лицом  чернее  земли,  А
третьего звали Пейрак.
   И пусть мне поверит честной народ, Что каждый был уродом урод.
   И были три этих гнусных персоны, Хоть и мужчины, а с виду  горгоны,  Весь
ад напугали, и черная стая, Крылья раскрыв, улетела, стеная.
   А сатане одному сполна За красоту награда дана.
   Анжелика взглянула на подпись: "Клод Ле Пти, Отверженный поэт".
   Горько усмехнувшись, Анжелика скомкала листок. "Этого  я  тоже  убью",  -
подумала она.

Глава 51

   "Жена должна следовать за своим мужем", - сказала  себе  Анжелика,  когда
взошла заря и над колокольнями Парижа распахнулось чистое, радужное небо.
   Да, она пойдет туда. Она будет следовать за ним  до  конца.  Только  надо
быть осторожной, не выдать себя, иначе ее могут схватить. Но вдруг он ее все
же увидит, узнает...
   Со спящим Флоримоном на руках Анжелика спустилась вниз  и  постучалась  к
вдове Кордо, которая уже разжигала огонь в очаге.
   - Можно, я оставлю его вам на несколько часов, матушка Кордо?
   Старуха повернула к ней свое печальное лицо колдуньи.
   - Положите его  на  мою  кровать,  я  присмотрю  за  ним.  Так  будет  по
справедливости, бедный мой  ягненочек!  Палач  займется  отцом,  а  палачиха
позаботится о сыне. Идите, идите, доченька,  и  помолитесь  многострадальной
деве Марии, пусть она поддержит вас в вашем горе.
   С порога она крикнула Анжелике вдогонку:
   - А на рынок можете не ходить. Когда вернетесь, поедите у меня.
   Анжелика с трудом нашла силы поблагодарить старуху, сказав, что ей ничего
не нужно, что у нее нет аппетита. Та  покачала  своей  косматой  головой  и,
бормоча что-то себе под нос, ушла в дом.

***

   Словно сомнамбула, Анжелика вышла из ворот Тампля  и  побрела  в  сторону
Гревской площади.
   Туман  над  Сеной  еще  только  начинал  рассеиваться,  но  в  дымке  уже
вырисовывался красивый ансамбль ратуши, выходивший на большую площадь.  Было
очень холодно, но, судя по голубому небу, день обещал быть солнечным.
   На другом конце площади, на каменном цоколе, возвышался большой крест,  а
рядом - виселица, на которой покачивалось тело повешенного.
   Народ уже начал собираться, и все толпились вокруг виселицы.
   - Это мавр, - говорили в толпе.
   - Да нет же, это тот, второй. Его повесили еще на рассвете. Когда колдуна
привезут на тележке, он его сразу увидит.
   - Но у него же совсем черное лицо.
   - Это потому, что его повесили. Впрочем, оно и до этого  было  синим.  Ты
знаешь песенку?
   Кто-то начал напевать:
   Один был весь посинелый  лицом,  Другой  был  с  лицом  чернее  земли,  А
третьего звали Пейрак. . . . .
   А сатане одному сполна За красоту награда дана.
   Анжелика зажала ладонью рот, чтобы сдержать  готовый  вырваться  крик.  В
страшном раскачивающемся трупе с распухшим  лицом  и  высунутым  языком  она
узнала саксонца Фрица Хауэра.
   Какой-то мальчишка-оборванец взглянул на нее и, смеясь, сказал:
   - О, сестричка уже в обморок падает? Что же с  ней  будет,  когда  начнут
поджаривать колдуна?
   - Говорят, женщины к нему липли, словно мухи к меду.
   - Еще бы! Он же был богаче самого короля!
   - А все свое золото он добывал с помощью всякой чертовщины!
   Анжелику била дрожь, и она судорожно куталась в свою накидку.
   Толстый колбасник, стоявший на пороге лавки, добродушно сказал ей:
   - Вам бы уйти отсюда, доченька. Этот спектакль не  для  женщины,  которая
собирается рожать.
   Анжелика упрямо покачала головой.
   Взглянув на ее бледное лицо и огромные блуждающие глаза, колбасник  пожал
плечами. Он уже не раз видел, как несчастные женщины бродят вокруг виселиц и
плахи, и привык к этому.
   - А казнь будет здесь? - спросила Анжелика беззвучным голосом.
   - Смотря на какую казнь вы пришли. Я знаю, что сегодня утром перед  Шатле
должны повесить какого-то газетчика. Но если вас интересует колдун, так  это
здесь, на Гревской площади. Вон видите там костер?
   Костер был приготовлен еще дальше, почти  у  самой  Сены.  Огромная  куча
хвороста, из которой торчал столб. К столбу была приставлена лесенка.
   В нескольких метрах от  костра  находился  эшафот,  где  обычно  отрубали
головы. Сейчас на нем стояли скамьи, и первые зрители, купившие жетоны,  уже
начали рассаживаться.
   Ледяной ветер, налетавший время от  времени,  осыпал  разрумянившиеся  от
мороза лица снежной пылью.  Какая-то  старуха  пришла  погреться  под  навес
колбасника.
   - Зябко сегодня, - проговорила она. - Я  бы  с  удовольствием  никуда  не
пошла, а торговала бы себе на рынке  рыбой  и  грелась  у  жаровни,  да  вот
обещала сестре принести кость колдуна - от ревматизма.
   - Говорят, помогает.
   - Да. Цирюльник с Мыльной улицы обещал растолочь ее  с  масличным  маком,
говорит, лучше средства не сыскать.
   - Но раздобыть кость будет нелегко. Мэтр Обен  потребовал,  чтобы  охрану
удвоили.
   - Конечно, этот шакал, это  чертово  отродье  хочет  урвать  себе  лучшие
куски! Но палач он или не  палач,  а  надо  по  справедливости,  чтобы  всем
досталось, - злобно осклабилась старушка, отчего стали видны ее гнилые зубы.
   - Пожалуй, у Собора Парижской богоматери вам  скорее  удастся  заполучить
хотя бы клок от его рубахи.
   Анжелика почувствовала, как спина ее покрылась холодным потом. Она совсем
забыла о первом этапе этой чудовищной церемонии:  о  публичном  покаянии  на
площади Собора Парижской богоматери.
   Она бросилась  бежать  в  сторону  улицы  Ножовщиков,  но  густая  толпа,
бурлящим потоком стекавшаяся на  площадь,  не  давала  ей  пройти,  увлекала
назад, за собой. Нет, никогда, никогда не добраться  ей  до  площади  Собора
Парижской богоматери!
   Толстый колбасник покинул свой пост в дверях лавки и подошел к ней.
   - Вы хотите попасть к Собору Парижской богоматери? - сочувственно спросил
он тихим голосом.
   - Да, - пробормотала Анжелика. - Я совсем забыла... я...
   - Послушайте, вот что вам надо сделать. Перейдите площадь и спуститесь  к
винной пристани. Там попросите какого-нибудь  лодочника  переправить  вас  в
Сен-Ландри. Через пять минут вы будете  у  Собора  Парижской  богоматери,  с
задней стороны.
   Она  поблагодарила  его  и  снова  бросилась  бежать.  Колбасник  дал  ей
правильный совет. Какой-то лодочник за несколько мелких монет посадил  ее  в
свою посудину и, взмахнув три раза веслами, доставил на  фруктовую  пристань
Сен-Ландри. Анжелика кинула взгляд на деревянные дома на сваях, под  стенами
которых находилась свалка гниющих фруктов, и в памяти ее возникло то светлое
утро, когда Барба сказала ей: "Там, перед  ратушей,  Гревская  площадь...  Я
один раз видела, как там жгли на костре колдуна..."
   Анжелика бежала  по  улице,  тянувшейся  вдоль  апсиды  Собора  Парижской
богоматери. Здесь жили каноники и было совсем безлюдно. До нее доносился гул
толпы, в который врывался глухой, зловещий  звон  колоколов,  сопровождающий
казни. Анжелика продолжала бежать. Потом она и сама не могла понять,  откуда
у нее взялась нечеловеческая сила, чтобы пробиться сквозь толпу зевак, каким
чудом удалось ей достичь первых рядов зрителей на самой площади Собора.
   В эту минуту дружный вопль сотен людей возвестил о появлении осужденного.
Процессия с трудом продвигалась в густой толпе. Подручные  палача  расчищали
дорогу кнутами.
   Наконец показалась деревянная двухколесная тележка, одна  из  тех  грубых
колымаг, в которых вывозили  из  города  нечистоты.  На  ней  и  сейчас  еще
оставались налипшие грязь и солома.
   На этой позорной колеснице возвышалась  фигура  мэтра  Обена,  он  стоял,
подбоченившись, в красных штанах и рубахе, на которой красовался герб города
Парижа, и тяжелым взглядом смотрел на  бесновавшуюся  чернь.  Молодой  аббат
сидел на борту тележки. Жоффрея не было видно, и вокруг все кричали,  требуя
показать колдуна.
   - Наверно, он лежит на дне тележки, - сказала какая-то  женщина  рядом  с
Анжеликой. - Говорят, он уже полумертвый.
   - Надеюсь все-таки, что это не так! - с  жаром  воскликнула  ее  соседка,
красивая розовощекая девушка.
   Тележка остановилась у огромной статуи Постника.
   Стражники на конях с алебардами наперевес сдерживали  толпу.  На  площади
показалось  несколько  полицейских  сержантов  в  окружении  большой  группы
монахов различных религиозных общин.
   Толпа колыхнулась и оттеснила Анжелику. Она закричала  и,  словно  фурия,
пустив в ход ногти, вернулась на свое место.
   Внезапно все замолчали, и в тишине слышен был лишь перезвон колоколов.  У
лестницы,  ведущей  на  площадь,  появилось  какое-то  привидение  и   стало
подниматься по ступенькам. Сквозь пелену,  застилавшую  ей  глаза,  Анжелика
видела только эту ослепительно белую фигуру.  Потом  до  ее  сознания  вдруг
дошло, что руки приговоренного лежат на плечах палача и священника и что эти
двое просто тащат его, а сам он даже не  переставляет  ноги.  Его  голова  с
длинными черными кудрями свесилась на грудь.
   Впереди шествовал монах. Время от  времени  он  поворачивался  и  начинал
пятиться, потому что ветер пригибал пламя огромной свечи,  которую  он  нес.
Анжелика узнала в монахе Конана Беше, лицо его было  искажено  исступленным,
злобным торжеством. Висевшее на его шее тяжелое белое распятие доходило  ему
до колен и мешало идти. Он то и дело спотыкался. Со стороны казалось,  будто
он исполняет перед приговоренным причудливый танец смерти.
   Процессия  двигалась  медленно,  словно  в  кошмарном  сне.  Наконец  она
поднялась на площадь и подошла к порталу Страшного суда.
   На шее  у  смертника  болталась  веревка.  Из-под  длинной  белой  рубахи
виднелась босая нога, стоящая на холодной как лед каменной плите.
   "Это не Жоффрей", - подумала Анжелика.
   Да, это был не тот человек, которого  она  знала,  -  человек  утонченной
души, так умевший наслаждаться  всеми  радостями  жизни.  Это  был  мученик,
несчастный страдалец, как и все те, кого приводили сюда до него  "босыми,  в
рубахе смертников, с веревкой на шее"...
   И в этот момент Жоффрей де Пейрак  вскинул  голову.  На  его  измученном,
посеревшем, изуродованном лице мрачным огнем горели огромные темные глаза.
   Какая-то женщина пронзительно закричала:
   - Он смотрит на меня! Он меня околдует!
   Но граф де Пейрак не смотрел на толпу. Его взгляд был  устремлен  вперед,
на серый фасад Собора, украшенный скульптурами святых старцев.
   С какой молитвой обращался он к ним? Какие обещания  получал  от  них?  А
может быть, он даже их не видел?
   По левую сторону от смертника встал один из секретарей  суда  и  гнусавым
голосом принялся читать  приговор.  Колокола  умолкли,  но  разобрать  слова
приговора все равно было трудно.
   - За следующие преступления: похищение, безбожие, обольщение...  магия...
отдан в руки палача... отведен на  площадь  Собора  Парижской  богоматери...
принесет публичное покаяние с непокрытой головой,  босой...  держа  в  руках
горящую свечу...
   И только когда он стал свертывать свой свиток, все поняли, что он  кончил
читать.
   Затем Конан Беше объявил текст публичного покаяния.
   "Я признаюсь в преступлениях, в которых меня обвиняют.  Я  прошу  у  бога
прощения. Я принимаю наказание во искупление своих грехов".
   У приговоренного не было сил держать свечу, и ее взял священник.
   Все ждали,  когда  наконец  раздастся  голос  кающегося,  толпа  выражала
нетерпение.
   - Да говори же, приспешник дьявола!
   - Не хочешь ли ты гореть в аду вместе со своим хозяином?
   Анжелика вдруг  почувствовала,  что  ее  муж  собирается  с  силами.  Его
мертвенно-бледное лицо оживилось. По-прежнему опираясь  на  плечи  палача  и
аббата, он выпрямился, словно вдруг вырос,  и  теперь  оказался  выше  мэтра
Обена. Еще прежде, чем он раскрыл рот, любовь подсказала  Анжелике,  что  он
сейчас сделает.
   В морозном воздухе  внезапно  зазвучал  глубокий,  звонкий,  удивительный
голос.
   Золотой голос королевства пел в последний раз.