знаю все новые блаженства.
   "Черкешенка понравилась Мулею Исмаилу, - говорил ей Осман Ферраджи. - Она
развлекает его и притягивает, как кошечка. Все  это  хорошо.  Это  дает  нам
время приготовить для него тигрицу".
   Анжелика пожимала плечами. Она  говорила  "нет",  но  каждый  раз  все  с
большим трудом выдерживала борьбу с коварными соблазнами. Здесь  против  нее
было все: миндальные печенья, засахаренные фрукты, заботы о телесной красоте
и  волнующие  исповедальные  нашептывания  придворных  прелестниц,   ревниво
хвастающих милостями  повелителя.  В  гареме  все  чувства  были  напряжены,
искусно возбуждены и раздразнены, вращаясь  вокруг  невидимой  и  всемогущей
персоны. Мулей Исмаил был вездесущ. Это становилось  наваждением.  По  ночам
Анжелика просыпалась  и  вскакивала,  страшась  увидеть  возникшую  из  тьмы
царственную тень.
   Теперь она уже была довольна, когда ей удавалось увидеть  его  во  плоти.
Призрак вновь обретал форму и плотность, становился мужчиной  со  всеми  его
слабостями, а не  сказочным  видением,  почти  что  религиозным  мифом.  Она
примеривалась к нему, как к другим, и кто знает...  "Поживем  -  увидим",  -
думала она.
   - Когда ты допустишь наших священников? - разрывая птицу зубами,  спросил
Колен Патюрель. Он ломился к цели с упорством зубра.
   - Они могут прибыть когда им  угодно,  и  мы  выпустим  их  в  целости  и
сохранности. Дай им знать, что я к ним хорошо отнесусь.
   Нормандец тотчас предложил написать два письма. Одно - поручение  монарха
к  алькаиду  Али,  сыну  Абдуллы,  осадившему   занятую   испанцами   Сеуту,
предписывающее тому начать переговоры об этом деле. Другое - к святым  отцам
из Братства Пресвятой  Троицы,  которые  получат  его  через  посредничество
французских торговцев в Кадиксе.
   Тотчас принесли письменные принадлежности. Колен Патюрель подозвал своего
писца, рыжего подростка, что недавно кричал ему: "Убивай, но не умирай!" Все
звали его Жан-Жан-парижанин. Он был судейским  клерком,  одним  из  немногих
пленных - уроженцев французской столицы. Корабль, на котором он  сопровождал
своего патрона в Англию по делам, попал в бурю, сбился с курса, раз двадцать
едва не налетал на британские  береговые  утесы  и,  наконец,  очутившись  в
Гасконском заливе, был взят на абордаж берберийскими пиратами.
   Колен Патюрель продиктовал ему письмо к преподобным отцам, моля снарядить
миссию для выкупа пленных из Мекнеса. Он советовал  им  прихватить  с  собой
богатые дары,  чтобы  понравиться  султану.  Особенно  настенные  часы,  да,
большие настенные часы с золотым маятником, в виде солнца  с  лучами.  Глаза
султана разгорелись. Он вдруг заспешил с отправкой гонцов.
   Пиччинино, "банкир" пленников, выделил из общей казны четыре  дуката  для
написавшего письмо к алькаиду  Али.  Это  последнее  было  посыпано  песком,
запечатано, опущено в футляр, который гонец должен был приладить под  мышкой
на голое тело. Однако Мулея Исмаила заставляла хмуриться какая-то  тревожная
мысль.
   - Ты сказал, что твоих попов зовут Отцами Святой Троицы?
   - Да, государь. Эти преданные служители церкви скитаются по  христианским
странам,  собирая  пожертвования  набожных  людей,  чтобы   потом   выкупать
несостоятельных пленников.
   Но сомнения султана были совсем иного рода.
   - Троица! Не является ли это основой вашего вероучения? Разделять Бога на
три существа! Это кощунство. Есть лишь один Бог,  и  он  един.  Я  не  желаю
видеть в своей стране неверных, исповедующих столь оскорбительные постулаты.
   - Ну хорошо, направим  мое  письмо  отцам  Братства  Святых  Даров,  -  с
простоватым видом предложил нормандец и приказал изменить адрес.
   Но и тогда, когда гонец в конце концов отбыл в облаке рыжей  пыли,  Мулей
Исмаил продолжал обвинительную речь:
   - Вот вы, христиане, говорите, что есть Отец, Сын и Святой  дух.  Вы  тем
самым  наносите  оскорбление  Господу.  Я  верю,  что  Иисус  был   Глаголом
Господним. Верю, что он был  величайшим  из  пророков,  поскольку  в  Коране
сказано, что всякий  человек,  рожденный  из  материнского  чрева,  получает
пощечину Сатаны, - кроме Иисуса и Матери Его. Но я не думаю, что Иисус - Бог
как таковой, ибо если бы я верил в это... Если бы я верил,  то  приказал  бы
сжечь всех евреев в моем королевстве, - прорычал он, ткнув кулаком в сторону
Самуила Байдорана.
   Еврей-министр сгорбился. Сердце Мулея Исмаила, что темный лес,  полнилось
бурными религиозными обидами, которые иногда захватывали все  его  существо,
рождая буйную, до потери дыхания, ярость. Большинство его деяний проистекало
из представлений о Боге оскорбленном, осмеянном, униженном неверными, и ему,
Предводителю правоверных, предстояло заставить весь  мир  уважать  истинного
Бога.
   Султан глубоко вздохнул.
   - Я давно хотел поговорить с тобой. Колен Патюрель, о  Священном  Законе.
Как человек здравомыслящий может притерпеться и жить во зле, обрекающем  его
на проклятие?
   - Я не  очень  большой  теолог,  -  ответил  Колен  Патюрель,  обгладывая
голубиное крылышко, - но что называешь ты, государь, добром и  что  -  злом?
Для нас преступление - убить себе подобного.
   - Безумцы! Безумцы все, кто смешивает  мелочи  земной  жизни  с  великими
истинами. Зло... Единственное непростительное зло - это отречься  от  своего
спасения, не признать божественной Истины! И  вот  это-то  преступление  вы,
христиане, совершаете ежедневно. Вы и еще евреи, коим  первым  была  открыта
Истина. Евреи и христиане осквернили наши святые книги: Книгу Моисея, псалмы
Давида, Евангелия... они вписали в них то, чего там не было. Как  ты  можешь
жить в заблуждении? Жить во грехе? Отвечай, поганый пес!
   - Я не могу тебе ответить. Я только бедный нормандский моряк. Но я  пошлю
к тебе Рене де Мерикура, мальтийского рыцаря, очень сведущего в божественной
науке.
   - А где он, твой рыцарь? Приведи его!
   - Его нет в Мекнесе. Он с раннего утра отправился с другими на  запад  за
корзинами каменной крошки для строительного раствора.
   Эти слова внезапно оторвали Мулея Исмаила от метафизических изысканий. Он
вдруг заметил, что рабы уже три часа как отдыхают.
   - Почему здесь эти собаки пожирают остатки с моего стола? - завопил он. -
Я вызвал их сюда смотреть на казнь, а не хихикать над оскорблением,  которое
ты мне нанес. Вон с глаз моих, мерзкая свинья! Я  прощаю  тебя  сегодня!  Но
завтра... берегись! завтра!..
   И он велел дать по сотне палочных ударов всем пленным французам,  которые
в тот день ушли с работ, чтобы смотреть, как будет умирать Колен Патюрель.

Глава 15

   Сады Мекнеса были прекрасны. Анжелика часто гуляла по ним, то  смешиваясь
с другими женщинами, то одна в двухколесном экипаже, влекомом двумя  мулами.
Портьеры коляски скрывали ее от посторонних  взглядов,  но  сама  она  могла
любоваться цветами и деревьями, сверкавшими  под  раскаленным  солнцем.  Она
ожидала таких прогулок и побаивалась их: вдруг Осман Ферраджи подстроит так,
что за поворотом аллеи  появится  султан?  А  это  было  возможно:  подражая
Людовику XIV, Мулей Исмаил любил прогуливаться в своих садах. Кроме того, он
хотел лично наблюдать за ходом работ. Именно в эти минуты к нему можно  было
обратиться, ожидая милостивого ответа. Особенно  если  он  держал  на  руках
одного  из  своих  малолетних  сыновей  или  кошку  и  размеренным  шагом  в
сопровождении доверенных людей из свиты  прохаживался  по  тенистым  аллеям.
Каждый  знал,  что  сейчас  всего  безопаснее  подступить  к  властителю   с
деликатной просьбой. Султан не вскипал,  как  обычно,  опасаясь  потревожить
роскошно  одетую  маленькую  темнокожую  куколку,  прижатую  к  груди,   или
раскормленного кота, которого он ласково поглаживал. К детям и  животным  он
относился  с  нежностью,  поражавшей  всех  приближенных  так  же,   как   и
свирепость, с какой он пытал и калечил себе подобных.  Сады  и  дворцы  были
полны редкими животными.  Кошки  всех  пород,  обихоженные  огромным  штатом
прислуги, встречались повсюду: во дворах, на деревьях,  на  лужайках,  среди
цветов - везде мелькали пушистые спины и хвосты. Сине-зеленые кошачьи  глаза
со зрачками цвета жидкого золота внимательно следили за гуляющими по аллеям.
Кошки, присутствуя повсюду, словно воинство ангелов-хранителей, наделяли все
вокруг таинственной одушевленностью.
   Кошек здесь не дрессировали для охраны рабов или сокровищ, как принято на
Востоке. Их холили ради них самих, что делало их ласковыми  и  добродушными.
Звери были счастливы под властью Мулея Исмаила. Лошади, которых он обожал не
менее кошек, размещались в роскошных  конюшнях  с  мраморными  сводами,  где
между рядами стойл били фонтаны и чистая питьевая  вода  текла  по  желобам,
выложенным голубой и зеленой мозаикой. На берегу одного из прудов  беззлобно
переругивались розовые фламинго, пеликаны, ибисы.
   Местами зелень была так густа, ряды оливковых деревьев и  эвкалиптов  так
удачно расположены, что  иллюзорная  перспектива  большого  леса  заставляла
забыть о скрывающихся за ними зубчатых тюремных стенах.
   Обычно  прогуливающихся   женщин   сопровождали   евнухи,   поскольку   в
многочисленных аллеях можно было столкнуться с  рабом-строителем.  Только  в
маленькие внутренние дворики с фонтанами и олеандрами вход был безопасен.
   В то утро Анжелике захотелось навестить карликового слона. Она  надеялась
застать там Савари - главного лекаря при этом драгоценном  создании.  К  ней
присоединились маленькая черкешенка и две другие наложницы: веселая  статная
эфиопка Муире и уроженка Ирана  с  очень  светлым,  цвета  лимонного  дерева
лицом.
   Они направились к зверинцу  под  надзором  трех  евнухов.  Один  из  них,
Рамидан, начальник стражи при  султанше,  нес  на  руках  маленького  принца
Зидана. Прослышав про слона, тот с криками и топаньем потребовал, чтобы  его
взяли с собой.
   Предположения  Анжелики  оправдались:  около  слона  топтался  Савари   с
огромной свинцовой клистирной трубкой и вместе  с  двумя  рабами-помощниками
готовился сделать своему пациенту промывание.
   Слон съел слишком много плодов гуайявы. Малыш тотчас пожелал дать их  ему
еще. Старый лекарь не пытался помешать его капризу: несколько лишних  плодов
не слишком усилили бы недомогание животного, и потому не стоило навлекать на
себя гнев царственного наследника.
   Анжелика воспользовалась  случаем  и  тайком  сунула  Савари  два  мягких
хлебца, припрятанных под покрывалом. Толстяк Рафаи видел это, но  ничего  не
сказал. Он  получил  четкое  предписание  не  надоедать  Анжелике  мелочными
придирками. Француженка прошептала:
   - Вы уже составили какой-нибудь план бегства?
   Старый аптекарь тревожно стрельнул глазами по сторонам и  ответил  сквозь
зубы:
   - Мой зять, еврей Самуил Кайан,  очаровательный  молодой  человек,  готов
одолжить мне значительную сумму, чтобы оплатить метадоров, которые  послужат
нам проводниками. Колен Патюрель знает таких, которым удавались побеги.
   - Они надежны?
   - Он ручается за них.
   - А почему он сам не бежал?
   - Он всегда в цепях... Его освободить не легче, чем вас. Он говорит,  что
никогда женщины не пытались бежать, а если пытались - о том никто не  знает.
По-моему, стоит дождаться приезда монахов  и  обратиться  через  них  к  Его
величеству французскому королю.
   Анжелика, мгновенно вспылив, собралась заспорить, но ворчание Рафаи  дало
ей понять, что пора прекращать  эти  подозрительные  переговоры,  в  которых
страж не понимал ни слова. Евнухи поторопились вывести женщин  из  зверинца.
Принц-Конфетка заартачился, не позволяя Рамидану взять его на руки. Его гнев
утих, лишь когда за поворотом аллеи им встретился старый, почти  лысый  раб,
фламандец Жан-Батист Колоэнс, сгребавший палую листву. Мальчик закричал, что
хочет отрубить ему голову, потому что тот лыс  и  ни  на  что  не  пригоден.
Евнухи подчинились этой свирепой  причуде,  посоветовав  рабу  падать  сразу
после первого удара. Сиятельный младенец поднял свою сабельку и изо всех сил
рубанул. Старик рухнул наземь и притворился мертвым.  Клинок  сильно  рассек
ему предплечье. При виде крови милый  карапуз  тотчас  успокоился  и  весело
продолжал прогулку.
   Они проходили по отдаленному саду, заросшему  клевером,  шедшим  на  корм
султанским скакунам. Лужайка располагалась на невысоком  уступе,  обнесенном
балюстрадой. За ним был разбит маленький парк  из  апельсиновых  деревьев  и
розовых кустов. Это было самое красивое местечко в саду, созданное  талантом
садовника-испанца, которому удалось добиться бесподобных сочетаний не только
цветовых оттенков голубовато-зеленой листвы деревьев с блестящими плодами  в
кронах и матовой зеленью кустов, но и запаха спелых  апельсинов  с  ароматом
роз. Здесь трудились два раба. Проходя  мимо,  Анжелика  услышала,  что  они
переговариваются  по-французски.  Проходя,  она  оглянулась.  Один  из  них,
которому вполне подошли бы парик и  кружевное  жабо,  весело  подмигнул  ей.
Французу надобно уж слишком недомогать от  рабского  ярма,  чтобы  даже  под
угрозой смерти перестать  улыбаться,  глядя  вслед  таинственной  даме,  чью
красоту он угадывает под покрывалом. И тут маленькая черкешенка воскликнула:
   - Я хочу тот хорошенький апельсин!  Вон  он,  наверху.  Велите  рабу  его
сорвать.
   На  самом  же  деле  она  заметила  красивого  юношу,  и  ей   захотелось
остановиться,  чтобы  разглядеть  его.  Страстные  объятия   Мулея   Исмаила
растревожили душу наивной девочки, пробудив чисто  женское  любопытство.  Ей
вздумалось испытать силу своих  чар.  Ведь  эти  двое,  сколь  ни  были  они
измождены и обтрепаны, оказались первыми мужчинами, которых она  повстречала
в султанских садах с тех пор, как ей приоткрыли начатки тонкой  и  страстной
игры, ведущей свою родословную еще от Адама и Евы.
   Ее прекрасные глаза из-под вуали впились в белокожих рабов.  До  чего  же
они  мускулисты  и  волосаты!..  Но  у  высокого   юноши   волосы   светлые,
шелковистые. Странно было бы оказаться в его объятиях... Как христиане ведут
себя в любви?.. Говорят, они необрезанные...
   - Я хочу,  чтобы  мне  сорвали  апельсин,  вон  тот,  наверху,  -  упрямо
повторила она.
   Толстый Рафаи сурово оборвал ее: все плоды сада принадлежат монарху,  ему
одному.  Малышка  взъярилась:  разве  то,  что   принадлежит   султану,   не
принадлежит ей? Ведь она имеет над ним полную власть, так он уверял ее.  Она
пожалуется ему на евнухов, их накажут!
   Рабы прислушивались к ее  словам.  Молодой  бородач,  маркиз  де  Воклюз,
плененный лишь несколько  месяцев  назад,  беспечно  усмехнулся  при  звуках
капризного женского  голоса.  Его  напарник-бретонец  Ван  Ле  Гаэн,  старая
каторжная кляча, тянувший в Марокко лямку двадцать лет, вполголоса упрашивал
его отвести глаза и ревностно взяться за  назначенное  им  дело:  рабам  под
страхом смерти было запрещено глазеть на  султанских  жен.  Но  маркиз  лишь
пожимал плечами. Она очень мила, эта крошка, по крайней  мере,  хочется  так
думать. А чего она, собственно, требует?
   - Хочет, чтобы ей сорвали апельсин.
   - Разве можно отказать в этом такой красивой девушке? - засмеялся  маркиз
де Воклюз. Бросив садовый нож, он выпрямился и элегантным жестом потянулся к
дереву. Сорвав апельсин, он поклонился черкешенке, как  если  бы  перед  ним
была мадам де Монтеспан, и вручил ей плод.
   Что-то просвистело в воздухе, короткое копье пронзило грудь маркиза, и он
рухнул бездыханный. По поросшей высокой травой тропке верхом на своем  белом
коне к ним приблизился Мулей Исмаил. Лицо  его  было  искажено  яростью.  Он
вырвал копье из мертвого тела и обернулся ко второму  рабу,  чтобы,  в  свою
очередь, поразить его.  Но  бретонец  нырнул  под  брюхо  султанского  коня,
жалобно крича по-арабски:
   - Пощади, государь! Пощади! Ради благополучия твоего священного  скакуна,
совершившего паломничество в Мекку!
   Мулей  Исмаил  пытался  достать  его  копьем,   но   раб,   рискуя   быть
раздавленным, крутился  под  конским  брюхом.  Некоторые  из  лошадей  Мулей
Исмаила слыли священными животными, особенно те, что  побывали  в  Мекке  во
время хаджа. Ван Ле Гаэн весьма кстати опознал одного из самых породистых  и
любимых скакунов султана. Тот, наконец, уступил из любви к своему Ланилору.
   - Хорошо, - сказал он рабу. - По крайней мере тебе известны  наши  святые
обычаи. Но удались с глаз моих, гнусный червь, и чтобы я никогда о  тебе  не
слышал!
   Бретонец выскочил из-под копыт, перемахнул через труп своего  товарища  и
со всех ног бросился в  цветущий  лесок.  Не  опуская  копья,  Мулей  Исмаил
обернулся к евнухам, выискивая  среди  них  того,  кого  следовало  поразить
прежде других, в наказание за попустительство, но тут пришел черед  Рамидана
отвращать гнев повелителя. Воздев  к  султану  сидевшего  у  него  на  руках
маленького Зидана, вопящего от восторга при виде отцовских  подвигов,  евнух
заверещал:
   - Именем сына твоего заклинаю, смилуйся, господин наш! Именем сына...
   Евнух  торопливо  и  многословно  объяснил,  что  главная   виновница   -
черкешенка, похвалявшаяся,  что  заставит  султана  наказать  их  всех,  их,
пользовавшихся  полным  доверием  владыки.  Все,  что  принадлежит  монарху,
утверждала она, принадлежит ей!
   Мулей Исмаил сделался мрачнее ночи. Его зубы обнажились  в  сардонической
усмешке.
   - Здесь все принадлежит  мне  одному.  Ты  это  уразумеешь  очень  скоро,
Мариам, - глухо проговорил он и, подняв  лошадь  на  дыбы,  галопом  умчался
прочь.
   Женщин увели в гарем.  Целый  день  тревожное  ожидание  царило  во  всех
закоулках  сераля,  где  евнухи   и   наложницы,   устало   потягивая   чай,
переговаривались только шепотом.
   Черкешенка была бледна. Ее  огромные  глаза  блуждали  по  лицам  женщин,
пытаясь прочесть в них тайну своего приговора. Мулей  Исмаил  подвергнет  ее
пытке - это ни у кого не вызывало сомнения.
   Негритянка Лейла Айша, узнав о случившемся у Рамидана,  сама  приготовила
на жаровне питье из одной ей известных трав и принесла черкешенке,  явившись
с двумя служанками. Пусть бедное дитя  выпьет  отвар:  это  позволит  уснуть
навеки без всяких  мучений.  Так  Мариам  может  избегнуть  пыток,  которыми
повелитель заплатит ей за дерзость.
   Когда Мариам, наконец, уразумела, что ей предложили, она испустила  вопль
ужаса и оттолкнула миску с  ядом.  Лейла  Айша  скорчила  гримасу  обиженной
обезьяны. Она поступает так по доброте душевной, - сказала она, -  а  теперь
будь что будет. Придется отдаться на волю провидения.
   Тем временем один из  котов,  лизнув  разлитую  жидкость,  тотчас  издох.
Обезумев от ужаса, женщины сразу же зарыли его:  не  хватало,  чтобы  монарх
обнаружил гибель любимого животного!
   Маленькая черкешенка нашла убежище в объятиях Анжелики. Она  не  плакала.
Она дрожала, как обложенный зверь. Но все было тихо. Запах цветов  плавал  в
вечернем воздухе под безоблачным нефритовым  небом.  Однако  дух  невидимого
изувера-охотника витал над безутешной жертвой и  разгонял  по  своим  покоям
испуганных, подавленных женщин.
   Анжелика гладила голубые, как ночь, волосы Мариам. Она отыскала в  памяти
несколько арабских слов, чтобы ее утешить:
   - Из-за одного апельсина!.. Невозможно и думать, что он тебя так  жестоко
накажет... Может, он велит тебя высечь. Но он бы уже сделал это... Ничего не
будет, успокойся!
   Но ей самой не удавалось  убедить  себя  в  этом.  Она  чувствовала,  как
прерывисто бьется сердце несчастной. Внезапно из груди  черкешенки  вырвался
вопль. В глубине галереи показались евнухи.  Во  главе  их  шествовал  Осман
Ферраджи. Они шли, скрестив руки; обряженные в подобия жилетов  из  красного
атласа с красными же набедренными повязками, перехваченными черной перевязью
с кривой саблей на боку... Они  были  без  тюрбанов,  и  на  бритых  головах
блестели маленькие косицы, заплетенные на темени.  Они  шли  молча,  глядели
мрачно, их жирные лица  ничег