, - сказала она, - у нас здесь столько  друзей,  они
нуждаются в вас, в ваших знаниях,  вашей  доброжелательности.  Если  я  буду
скучать по Франции, я приеду в  Квебек,  и  м-зель  д'Уредан  прочитает  мне
последние версальские сплетни. Мы должны съездить в Нью-Йорк, да еще  Уттаке
ждет меня, он хочет показать мне долину Пяти Озер. Как  я  могла  забыть  об
этом?
   - Мы обязательно побываем там.
   - И еще я бы хотела, чтобы у нас был ребенок.
   - Он у нас будет!
   Понимая, что сказанное ею решило их судьбу за океаном,  Анжелика  закрыла
глаза и утонула в его объятиях. Европа снова  уплывала  вдаль,  как  большой
тяжелый плот, и исчезала в пелене тумана.
   С чувством одержанной победы она подумала: "Теперь он не поедет в Прагу".
И мало-помалу она начинала понимать значение того, что произошло.
   Человек, которого она сжимала в своих объятиях, заявил, что решать должна
она, потому что в его жизни только она имела значение.
   Неожиданно она весело рассмеялась, и собственный смех очень удивил ее.
   - Наверное, я сошла с ума! Что со мной, почему этот смех?
   - Это счастливый смех, - ответил он.
   Он наклонился и смотрел на нее с огромной нежностью.
   - ...Я так люблю,  когда  вы  смеетесь...  Раньше  это  случалось  крайне
редко... Когда мы приехали сюда, я стал чаще видеть улыбку на вашем  лице...
Но такой смех я слышу впервые... Вы смеетесь, потому что  любите  и  любимы.
Ваш смех означает, что вы получили наконец доказательства любви, которых  вы
так долго ждали.
   - Да, это правда. Мне придется сдерживаться, чтобы не хохотать до упаду.
   - Так смеются женщины, когда они парят в небесах.
   - О, вы большой знаток женщин.
   - Потому что я обладаю одной, в которой собраны они все.
   - Жоффрей, мы сошли с ума. Своим смехом мы накличем на себя гнев небес!
   - Гнев Олимпа, хотите вы сказать; мы как  те  влюбленные,  что  поглощены
друг другом, которые во взаимном обожании забывают, что обязаны этим  богам,
и их неосторожность служит причиной обрушившихся на них молний.
   - Жоффрей, мне страшно. Я пьяна от счастья, но это не может заслонить  от
меня последствия нашего поступка. Легко сказать: мы не вернемся во  Францию,
страну нашего детства и юности,  мы  не  выстроим  заново  наши  разрушенные
поместья, мы будем счастливы своим особенным счастьем. Но нас  ждет  король.
Он осыпал нас почестями. Сможем ли мы после всего случившегося уклониться от
встречи? Он ни на минуту не сомневается, что мы явимся по его зову, хотя  бы
чтобы отблагодарить его и выразить нашу признательность. Он ждет,  что  граф
де Пейрак вступит во владение своей собственностью. Как  он  перенесет  наше
нерасположение к нему? С самого утра я бьюсь над этим вопросом.  Мы  нанесем
ему оскорбление не столько тем, что лично не предстанем перед  ним,  а  тем,
что пренебрежительно отнесемся к его доброте и милости.  Удастся  ли  нам  в
Америке избежать проявлений его обиды?
   На этот раз Жоффрей серьезно воспринял ее слова. Он усадил ее в кресло, а
сам стал шагать по комнате взад-вперед, обдумывая то, что она сказала.
   - Действительно, - согласился он. - Никто  не  отказывается  от  прощения
короля, не пренебрегает его благородством. Я тоже  об  этом  думал.  Как  не
ответить на его приглашение и при этом не оскорбить его  чувств  отказом  от
всех привилегий. Его гнев неизбежен... Если только... - Он подошел  к  окну,
поискал кого-то глазами. Потом вернулся.
   - Я думал об этом, и у меня есть план,  который  позволит  нам  сохранить
нашу свободу и успокоит честолюбие государя. Решение всех  проблем  в  руках
одного человека.
   Вернувшись к окну, он удовлетворенно воскликнул:
   - Вот он!

***

   Немного погодя в вестибюле послышались шаги. Кто-то  быстро  перепрыгивал
через ступеньки, дверь распахнулась, и на пороге появился Флоримон.
   - Вы звали меня, отец?
   Жоффрей де Пейрак улыбнулся ему.  Он  встал  рядом  с  сыном,  который  в
течение последних лет стал его помощником в делах и военных экспедициях.
   - Сын мой, король Франции вернул нам наши титулы, земли и  состояние.  Не
стану говорить: славу,  потому  что  ее  мы  завоевали  сами.  Что  касается
почестей... Признаюсь, что почести, которые ждут меня в  Версале,  не  нужны
человеку, любящему приключения, не имеющему над собой хозяина  и  привыкшему
добывать свое состояние собственными руками. А я именно такой человек. Вы  -
мой наследник. Вы много раз  доказали  мне  свое  мужество.  Жизненный  опыт
научил вас всему: вы обладаете гибким умом, умеете говорить  по  существу  и
молчать там, где это необходимо.
   Вам совсем не обязательно дожидаться моей смерти, чтобы вступить в  права
наследника, получить титул и поместье. Все это  я  указал  в  этих  бумагах,
отказавшись от своих прав в вашу пользу. Тем самым вы уполномочены выполнять
те обязанности, которые налагает на вас  король.  Вы  отплывете  во  Францию
одним из первых кораблей. В качестве наставника вас будет  сопровождать  г-н
де  Сен-Кастин,  который  держит  путь  в  эту  страну  тоже  для  получения
наследства. Попросите  вашего  брата  Кантора,  чтобы  он  отбыл  с  вами  и
находился около вас по меньшей мере год.  Вы  будете  помогать  друг  другу.
Выберите также несколько человек из вашего  окружения.  Во  Франции  у  меня
много друзей среди торговцев, финансистов;  по  вашем  прибытии  они  тотчас
предоставят в ваше распоряжение кареты, лошадей, слуг и богатую казну.
   Вас ждет веселая жизнь. Но прежде всего  вы  должны  явиться  в  Версаль,
предстать  перед  Его  Величеством,  чтобы  засвидетельствовать   ему   свое
почтение.
   Ошеломленный вид Флоримона рассмешил его.
   - Пора вам жить так, как предназначено вам судьбой.  И  я  счастлив,  что
могу обеспечить вашу молодость всеми средствами,  позволяющими  вашим  силам
раскрыться в полную мощь, найти применение вашим знаниям. К вашей прекрасной
внешности добавятся такие достоинства, как богатство  и  высокое  положение.
Вокруг такого яркого пламени соберется много бабочек. Вы научитесь  выбирать
среди них друзей и возлюбленных. Меня также радует то, что  вашей  молодости
дарована свобода,  свобода  наслаждаться  жизнью,  ее  прелестями.  Вы  сами
выберете те, что вам больше подходят. Но не обольщайтесь,  молодой  человек,
ваши обязанности будут тяжелыми. Самая  деликатная  и  трудная  ваша  задача
состоит в том, чтобы вернуть живость и веселье  королевскому  двору;  король
еще молод, но он  подавлен  правилами  этикета  и  упреками  иезуитов.  Меня
информировали об этом. Время господина де Сент-Эмана прошло. Раньше  он  был
повелителем королевских удовольствий. Сделайте  все,  чтобы  заполучить  эту
обязанность. Не бойтесь интриг, не жалейте золота, чтобы добиться  этого.  У
вас есть  все  качества,  чтобы  блеснуть.  Вы  засияете  так,  что  король,
озабоченный своими развлечениями, не сможет без вас обойтись. Вы будете жить
при дворе, на этом поле боя вы познаете свои первые сражения...
   Мы еще поговорим подробнее обо всех деталях и ваших планах.  Вот  бумаги,
удостоверяющие ваши титулы. Завтра они будут юридически оформлены господином
де Фронтенаком.
   Пока граф де Пейрак говорил, молодой человек постепенно понимал, что  ему
сообщил отец и какие изменения ждут его впереди.  Он  дрожал,  как  корабль,
готовый выйти в море и паруса которого надувает ветер. Он понимал,  что  ему
предстоит возвращение во Францию, жизнь при дворе, и  радость  осветила  его
лицо.
   Он встал на колено, чтобы принять бумаги, и сказал:
   - Благодарю, отец! Вы  второй  раз  даете  мне  жизнь.  Я  оправдаю  ваши
надежды.
   Положив документы на стол, он снова подошел к графу.
   - Будем откровенны! Вы  дали  мне  жизнь,  отец.  Но  может  статься,  вы
отправляете меня на смерть. Король, которому мы служим, несговорчив. Он ждет
не меня. Увидев перед собой не графа и графиню де  Пейрак,  он  сочтет  себя
обманутым и возьмет назад свои обещания.
   - Он не сделает этого, - возразил граф де Пейрак. - Он не сделает  этого,
особенно по отношению к вам, новому дворянину Он простит вам то, что никогда
не  простил  бы  мне.  Встречи  со  мной  никогда   не   доставляли   королю
удовольствия. Я напоминал ему о тех  самочинных  поступках,  от  которых  он
воздержится сегодня. А новый граф де Пейрак не усомнится в его благородстве.
   - А если он меня арестует?
   Флоримон уже видел себя в Бастилии.
   - Нет, - успокоил его Пейрак, - король  не  может  позволить  себе  таких
необдуманных поступков. На него смотрит целый мир...  Чего  ты  боишься?  Ты
предстанешь при дворе, великолепный  молодой  человек,  в  окружении  твоего
брата и твоих друзей, все они прекрасно одеты,  вооружены  шпагами,  преданы
тебе. Ты склонишься перед королем и передашь ему мое послание
   Пейрак понизил голос, теперь его слышал только сын.
   - Короли - те же люди, Флоримон, и также требуют  сочувствия.  Постарайся
подойти к нему поближе, чтобы никто не услышал то, что ты ему скажешь. Шепни
ему: "Сир, могу ли я поговорить  с  Вашим  Величеством  наедине?  Мне  нужно
передать известие от моей матери, графини де Пейрак".
   - Хорошо, - сказал Флоримон.
   - После твоих слов король будет взволнован, в смятении, и постарается, не
привлекая внимания, в своем рабочем кабинете уединиться с тобой.
   - И что я скажу ему? Какую тайну открою?
   Граф положил свою руку на плечо сына и подвел его к окну.
   - Что я скажу королю? Что я скажу ему, отец?
   Рука Жоффрея де Пейрака сдавила его плечо и  притянула  его  поближе.  Он
нежно поцеловал в висок сына, которому предстояло быть посланником, хранящим
ростки будущей жизни.
   - Ты скажешь ему, - прошептал он, - ты скажешь, что однажды она вернется!



Анн и Серж ГОЛОН


                           АНЖЕЛИКА И ДЬЯВОЛИЦА

                              (Анжелика #12)


  ONLINE БИБЛИОТЕКА


  http://www.bestlibrary.ru



                               ЧАСТЬ ПЕРВАЯ


                        ГОЛДСБОРО ИЛИ ПЕРВЫЕ РОСТКИ


                                  Глава 1


  Маленький корабельный котенок, неизвестно как оказавшийся на берегу,
всеми позабытый, смотрел на Анжелику.
  Был он худ и грязен, но горящие золотым пламенем глаза его взывали о
помощи доверчиво и вместе с тем повелительно.
  Анжелика не видела его. Сидя у изголовья герцогини де Модрибур, в
верхних помещениях форта, она предавалась грустным размышлениям.
  Котенок пристально смотрел на нее. Как он мог дойти до такого
состояния? Больной, покрытый струпьями, еще недавно сосавший мать, он,
по-видимому, рукой нетерпеливого юнги был вышвырнут на берег и долго
бродил там - крохотный бесприютный зверек, выброшенный в мир, безразличный
к его жалкому существованию. Слишком слабый, чтобы найти себе пропитание
или же оспорить его у других кошек и собак Голдсборо, он ощущал, что
угроза исходит отовсюду: от моря, песка на берегу, людского жилья, шагов
человека. Ему удалось проскользнуть в форт, а затем - в эту тихую комнату,
где, может быть, он искал лишь полумрака и покоя, чтобы умереть.
  Теперь котенок смотрел на сидящую женщину и, казалось, спрашивал себя
- может ли он ожидать от нее избавления от смерти. Собрав последние силы,
он попытался мяукнуть, но раздался лишь сиплый, едва слышный звук. Однако
это жалобное мяуканье вывело Анжелику из задумчивости. Она подняла голову
и посмотрела на котенка. В нем оставалось так мало жизни, что она приняла
его за видение своего уставшего ума, подобное тем образам дьявольских
животных, что посещали ее в последние дни.
  Котенок попытался мяукнуть еще раз, и словно отчаяние мелькнуло в его
золотистом взоре. Она наклонилась к нему.
  - Да откуда же ты взялся, бедняжка? - воскликнула Анжелика, беря его
в ладони. Котенок, легкий как перышко, тут же вцепился в бархатное платье
своими слабыми коготками и замурлыкал с силой, неожиданной в столь хрупком
тельце.
  "А, ты меня увидела, - казалось, говорил он. - Умоляю, не выбрасывай
меня".
  "Наверное, его вышвырнули с какого-нибудь корабля, - подумала
Анжелика. - С корабля Ванерека или же с английского... Он умирает от
голода и слабости".
  Она подошла к столу. На дне чашки оставалось немного гоголя-моголя -
герцогине его давали для поддержания сил. Котенок стал лакать, но без
жадности - он совсем обессилел.
  - Он дрожит. Ему холодно.
  Анжелика вновь села у постели больной, взяв котенка на колени, чтобы
согреть его. Она думала о своей дочурке Онорине, которая так любила
животных - как увлеченно она ухаживала бы сейчас за котенком!
  От этих воспоминаний у нее на душе сделалось еще тяжелее. Ей
представился деревянный форт Вапассу, где она оставила Онорину на
попечении верных слуг; Анжелика с горечью подумала, что то был навеки
потерянный рай. Там со своим возлюбленным супругом Жоффреем де Пейраком
она познала высшее счастье.
  А сегодня все разбито вдребезги, кругом одни осколки, казалось ей.
  Ей чудилось, что вдребезги разбита и она сама, и никогда ей не
обрести прежней цельности.
  Что же стряслось за эти несколько последних ужасных недель, что
восстановило их друг против друга, какое страшное недоразумение разлучило
их? Мучительное сомнение пронзило ее: Жоффрей больше ее не любит.
  "Но ведь была же у нас та зима, - мысленно повторяла она в отчаянии.
- Та зима в Вапассу. И ее бесчисленные опасности, через которые надо было
пройти вместе, не дрогнув; и голод, и торжество весны. Не знаю, пережили
ли мы все это как супруги или же как любовники, связанные общей борьбой,
но все пережитое казалось таким прекрасным, пылким, я чувствовала, что он
так близок ко мне.., хотя всегда немного непредсказуем, немного опасен.
Что-то в нем всегда ускользает от меня..."
В волнении она поднялась. За некоторые вещи она ужасно сердилась на
мужа. Например, когда он бросился в погоню за Пон-Брианом, и несколько
дней она изнемогала в смертельной тревоге, или потом, на "Голдсборо",
когда он скрыл, что ее сыновья, их сыновья, живы, а совсем недавно - эта
незаслуженная слежка на острове Старого корабля! Так значит, он судит о
ней несправедливо, он сомневается в ее любви! Он принимает ее за женщину
бессердечную, ведомую лишь своими желаниями.
  "И, однако, он излучает такое обаяние, - сказала она сама себе, - что
я не могу жить и дышать, не ощущая тепла его любви. Жоффрей не похож ни на
кого другого, и может быть, именно своей непохожестью он привязал меня к
себе столь сильно. Ведь я тоже грешна перед ним, я тоже не правильно
судила о нем".
  Она ходила взад-вперед по комнате, машинально прижимая к себе
котенка, который свернулся на ее плече, закрыв глаза, в непринужденной
позе, исполненной неги. Чувствовалось, что от прикосновения рук Анжелики
жизнь возвращается к нему.
  - А, тебе хорошо, - сказала она ему вполголоса, - ты славная
беззащитная кошечка, и хочешь только одного - жить. Не бойся ничего, я
буду за тобой ухаживать и вылечу тебя.
  Котенок замурлыкал еще сильнее, и женщина погладила его мягкую,
нежную мордочку - маленькое существо, живое и ласковое, дарило ей утешение.
  Неужели они с Жоффреем стали настолько чужими друг другу?
  "Я тоже не доверяла ему. Мне надо было сразу же, как только я
вернулась, рассказать ему о Колене; чего я боялась? Было бы гораздо проще
объяснить все произошедшее, ведь Колен застиг меня во сне. Но совесть моя,
по-видимому, была не вполне чиста.., во мне по-прежнему живет страх
потерять его.., страх потерять его еще раз, неверие в чудо..."
Ей наконец удалось определить ту необъяснимую тревогу, что сжимала ей
сердце и гасила ее порывы, и понять, что истоки этой тревоги лежат
глубоко, и причина ее - не просто напряжение последних дней. То было нечто
давнее, страх, затаившийся на дне души, готовой восстать и закричать в
отчаянии: "Итак, все кончено! Все кончено! Любовь моя! Любовь моя! Никогда
больше я не увижу тебя! "Они" взяли его, "они" увели его... И никогда
больше я не увижу его".
  Внезапно нахлынувшие чувства заставляли ее отказываться от борьбы.
  "Да-да, дело именно в этом, - призналась она самой себе. - Именно
поэтому все не ладится. Я была совсем юной, когда все стряслось.
Избалованный ребенок, который получил от жизни все.., а потом вдруг -
ничего".
  Там, в Тулузе, в блеске ослепительных празднеств, над ней,
восемнадцатилетней, взошло огромное солнце любви, осветившее все ее
существо: Жоффрей открыл ей его, и они обладали им вместе. На заре ее
жизни каждый день, каждый час словно сулил ей что-то. "Его неровный шаг,
его голос, его взор, обращенный ко мне... Я уже начинала верить, что жизнь
- это волшебство. И вдруг - великая стужа, одиночество. В сущности, я так
и не смирилась с этим. Со мной остался мой страх.., и моя обида на него.
"Они" его заберут, "они" его победят, он отдалится от меня, и моя боль не
станет волновать его. Мы вновь обрели друга друга, но веру свою я
полностью не обрела - мою веру в него, в жизнь, в радость".

  ***

  Между ними оставались следы ран слишком глубоких; мрак неизвестности,
который окутывал их жизнь в разлуке, еще не развеялся полностью. В Вапассу
почти нечеловеческий труд - надо было выстоять вместе с чадами и
домочадцами - помог вновь связать воедино их жизни, придав им неведомую
ранее нераздельность. Однако новый взрыв пылких чувств заслонил от них те
черты их характеров, которые родились в долгой разлуке, и приглушил
неотступные вопросы о том неизвестном, что произошло с каждым из них за
эти пятнадцать лет, - что делало их уязвимыми перед внезапными
разоблачениями.
  Она думала о той дикой ярости, в какую впал Жоффрей, и - о его
сегодняшнем порыве. Да, он сделал ей этот великолепный подарок: испанские
пистолеты, покоящиеся ныне на столе в открытом футляре, а потом страстно
сжал ее в своих объятиях.
  Но тут как раз объявили о несчастье с герцогиней де Модрибур,
благодетельницей королевских невест "Королевские невесты - по инициативе
Кольбера, министра Людовика XIV, по всей Франция были набраны девушки из
бедных семей и отосланы за казенный счет во французские поселения Канады,
чтобы там они могли стать женами колонистов.".
  Пришлось отправиться на берег и там ухаживать за ней, ибо она
потеряла сознание. Весь день Анжелика пыталась привести герцогиню в
чувство. Теперь, казалось, той было лучше, и уже около часа она спокойно
почивала на широкой кровати. Анжелика удалила прислужниц, чье отчаяние
перед состоянием их хозяйки могло нарушить этот сон, ставший наконец
благотворным. Но теперь она сожалела, что не может отойти. Жоффрей не
пришел справиться о ней, не передал никакой записки, и ей так хотелось
отправиться на его поиски.
  Как жаль, что в первом порыве сочувствия она приказала перенести
благодетельницу в их покои в форте.
  "Мне следовало бы попросить госпожу Маниго приютить ее. Или же
госпожу Каррер? Кажется, над трактиром построили несколько комнат для
господ офицеров, которые бывают здесь проездом. Правда, там довольно
неудобно и шумно, а эта несчастная нуждалась в неусыпном попечении. У меня
было такое чувство, что она никогда не выйдет из своей странной
прострации".

  ***

  Анжелика вернулась к постели, но глаза ее - она сама не знала, почему
- старались не останавливаться на лице спящей женщины, покоящемся на
кружевной подушке.
  Это было лицо столь юное, а красота его - столь хрупкая, с печатью
страдания, что вызывало какое-то болезненное ощущение.
  "Почему-то я представляла себе герцогиню де Модрибур в облике старой
тучной женщины, вроде ее компаньонки Петронильи Дамур, - подумала
Анжелика. - Это похоже на дурную шутку".
  Она слышала, как госпожа Каррер, которая помогала ей раздевать
герцогиню де Модрибур, и, должно быть, разделяла ее замешательство - у
"благодетельницы" было тело богини - пробормотала что-то невнятное,
покачивая своим ларошельским чепцом.
  Но ни она, ни госпожа де Пейрак, как подлинные женщины Нового Света,
привыкшие сталкиваться с самыми неожиданными ситуациями, не проронили ни
слова. За эти несколько дней столько было