Отец д'Оржеваль уже был однажды в
плену у ирокезов, и его пытали. Если он опять попадется им  в  руки,  то  на
этот раз ему не будет пощады.
   "У нас будет новый Бребеф", - говорил месье де Лаваль, возможно, с легким
оттенком удовлетворения в голосе.
   Чтобы напомнить  верующим,  в  тени  каких  великих  мучеников  возникала
Канада, он прочел с кафедры свидетельство Кристофера Маньо, первого канадца,
которому показали тело  известного  иезуита,  свидетельство  ужасной  казни,
которая остается одной  из  самых  страшных  во  всех  анналах  христианской
мартирологии.
   "Прибыв в миссию Святого Игнатия,  откуда  ушли  ирокезы,  я  нашел  тела
мучеников.
   У отца Бребефа ноги, ляжка и  руки  были  все  ободраны  до  костей.  Ему
вырезали мускулы, чтобы их зажарить и съесть.
   Я видел и трогал на его теле большое  количество  пузырей  от  ожогов  от
кипящей воды, которой  эти  варвары  поливали  его  в  насмешку  над  святым
крещением.
   Я видел и трогал раны от горячей смолы по всему его телу.
   Я видел и трогал ожоги от раскаленных топоров на его плечах и животе.
   Я видел и трогал его губы, которые ему  обрезали,  потому  что  во  время
своих страданий он говорил о Боге.
   Я видел и трогал все части его тела, по  которым  было  нанесено  палками
более двухсот ударов.
   Я видел и трогал верх его головы,  с  которой  была  содрана  кожа  и  на
которую сыпали горячий песок, также в насмешку над святым крещением.
   Я видел и трогал раны его отрезанного носа и отрезанного языка.
   Я видел и трогал его рот, который ему разрезали до ушей, и видел  рану  в
его горле от раскаленного железа, которое ему вонзили.
   Я видел и трогал его  глазницы,  из  которых  вырвали  глаза  и  вставили
горящие угли.
   Я видел и  трогал  отверстие,  которое  вождь  варваров  проделал,  чтобы
вырвать и пожрать его сердце, в то время как остальные индейцы  пили  кровь,
текшую из этой раны.
   Итак, я видел и трогал все раны на его теле,  о  которых  нам  рассказали
индейцы".
   Затем епископ напомнил одиссею гуронов и нескольких  французов,  которые,
несмотря на тысячи опасностей,  перенесли  тело  мученика  в  миссию  Святой
Марии, а затем его голову в Квебек.
   "Я перенес его голову в Квебек, держа во время пути ее  обеими  руками  у
сердца, как дорогого малого ребенка.
   В настоящее время голова отца де Бребефа хранится у сестер в монастырской
больнице  в  серебряной  раке   с   его   изображением,   установленной   на
восьмиугольной подставке из эбена. Туда ежедневно приходят ему поклоняться".
   После этой впечатляющей проповеди Анжелика захотела поговорить  с  графом
де Ломени-Шамбером, другом отца  д'Оржеваля.  Она  знала,  что  он  живет  в
Верхнем городе. Она узнала, где его дом. Она не видела его  с  того  вечера,
когда поднялась буря и  произошла  ее  встреча  с  матерью  Магдалиной,  при
которой он присутствовал.
   Он жил около здания суда, занимая скромную комнату, которую предоставил в
его распоряжение его друг д'Арребуст, который уехал в Монреаль, и де  Ломени
мог пользоваться его гостиной и библиотекой.  Но  он  довольствовался  своей
маленькой, как монастырская келья, комнатой и принимал помощь  слуги  только
для ухода за этой комнатой и одеждой. Когда он не был приглашен  к  друзьям,
он обедал в маленьком кафе,  рядом  с  Плас  д'Арм,  которое  держал  старый
солдат, бывший когда-то пленником у турок. Это  было  единственное  место  в
городе, где бывшие  средиземноморцы  могли  иногда  выпить  турецкого  кофе,
напитка, который большинство людей не ценило и считало за лекарство.
   Он привел туда Анжелику. Пришлось спуститься на несколько ступенек.  Было
довольно темно, так как толстые и зеленоватые стекла пропускали мало  света.
Эта полутемнота и приятный запах кофе ободрили Анжелику.
   - Мы не встречались с  вами  после  дня  начала  бури.  Теперь  мадам  де
Кастель-Моржа пытается поднять общественное мнение против меня. Говорят, что
отцу д'Оржевалю грозит большая опасность, - и это из-за меня Мне хотелось бы
знать, де Ломени, считаете ли вы меня виновной? Если это так, я  буду  очень
огорчена. В чем я виновата?
   Шевалье положил свою руку на ее руку.  Он  ласково  посмотрел  и  покачал
головой.
   -  Вы  повинны  только  в  том,  что  вы  -  женщина   и   кажетесь   ему
привлекательной. Вы рассказали сами: он видел вас выходящей из воды. Он  вам
никогда этого не простит, - добавил он с запинкой, - потому что, возможно, в
это мгновение он понял, что у него есть слабость, из-за которой  он  рискует
стать беззащитным и даже потерять веру.
   - Поколебать веру иезуита? Мой дорогой друг, ваш пессимизм вводит  вас  в
заблуждение. Есть выбор, который изменить нельзя.
   - Увы, но не у него, - вздохнул де Ломени. - Я знаю его со школы. У  него
всегда был страх, даже, я бы сказал, ненависть. Страх, ненависть к  женщине.
Не знаю почему.  Но,  возможно,  что  ваша  встреча  открыла  ему  глаза  на
некоторые вещи. Например, что его влечение к духовному званию и то,  что  он
захотел стать иезуитом, было стремлением найти убежище от зла.  От  женщины,
воплощенного зла,  пришедшего,  чтобы  развратить  мужчину,  Лилит  каббалы,
женского демона - суккуба, более способного похитить душу человеческую,  чем
инкуб - демон мужской, ибо суккуб более хитер.
   Анжелика побледнела, слушая его. Она понимала, что Ломени-Шамбор не  знал
о существовании в  жизни  Себастьяна  д'Оржеваля  с  раннего  детства  этого
адского существа, Амбруазины. "Как демон, идущий следом", - подумала она. Но
он  был  близок  к  истине.  Он  изобразил  силуэт  ребенка-убийцы,  который
беспрестанно колебался на грани добра и зла  и  который  всю  жизнь  пытался
определить эту грань. Это соответствовало бредовым воплям женщины-демона.
   "О, мое прекрасное детство! Он, Себастьян, его голубые  глаза  и  руки  в
крови. Он и Залил, обагренные человеческой кровью... Мы были трое  проклятых
детей в руках Сатаны!..
   Никогда не было таких исполненных силы детей... там  в  Дофине.  Мы  были
вместилищем тысяч  пламенных  духов...  Почему  он  предал  нас?  Почему  он
присоединился к этой армии черных людей с крестом на сердце?"
   Анжелика схватила де Ломени-Шамбора за руку.
   - Но это же не я, Клод, это не я, Лилит.
   - Я это знаю.
   - Вы слышали, что тогда сказала мать Магдалина?
   - Мне не нужно было ее слушать, чтобы знать это.
   И он добавил с нежностью, стараясь успокоить ее:
   - Как только я увидел вас в Катарунке, я понял, что предубеждение  против
вас было нелепым. Помните, что между нами сразу установилась симпатия.
   - Это правда.
   Она хотела  сказать  ему:  "Вы  мне  всегда  нравились",  но,  найдя  это
выражение суховатым, сказала: "Вы мне  понравились  с  первого  взгляда,  де
Ломени-Шамбор".
   Что было не лучше.  Слова  выдавали  их  намерение  оставаться  в  рамках
простой дружбы, и они оба рассмеялись.
   Ей хотелось облегчить его горе. Она сказала, чтобы его ободрить:
   - Раз он так силен, он сможет справиться с Уттаке, вождем ирокезов.
   - Уттаке тоже очень силен, и он - ваш союзник.
   Она была в сомнении. Могла ли она  сказать  ему,  что  "черный  человек",
просматривавшийся  за  женщиной-демоном,  был  отец  д'Оржеваль,  что   мать
Магдалина это знала, что отец де Мобеж также это знал?
   Решение настоятеля иезуитов спасло город от большой беды.

***

   Человек уходит в ледяную пустыню, хотя начинаются недели  рождественского
поста.
   Приближается Рождество.
   Рождество! Рождество!
   И в то время, как звонят колокола, из всех труб  возносится,  как  ладан,
дым, всюду праздник, радость богослужения и зажженных  свечей,  напоминающих
Создателю, что здесь люди,  в  это  время,  в  этой  бесчеловечной  пустыне,
человек, связанный  обетом  послушания,  тяжелыми  шагами  уходит  от  своих
друзей, от любящих его, от святилища его дела, его работ.
   И в нем самом ледяная пустыня, а не огонь жизни. Все разрушено...
   Дыхание бури роздало кругом смерть. Он  идет,  зная  эти  места,  но  ему
тревожно, он насторожен, как если бы пришел на неизвестную ему землю. Потому
что его лишили всего. И это чувство так  давит  на  него,  что  он  вынужден
остановиться.
   Он отчаянно взывает к небу: "Отец мой! Почему ты оставил  меня?"  И  лес,
белая тюрьма, где виднеются скрюченные, измученные деревья, отзываются  эхом
в бесконечном пространстве.
   Над вершинами Аппалачей клубится, как пучки перьев, морозный  туман.  Его
дыхание замерзает. Он вновь кричит:
   "Если ты - истина, почему ты меня оставил?"
   Они привяжут его к пыточному столбу.
   Ему кажется, это раскаленный топор, красный  как  рубин,  приближается  к
нему, и виднеется лицо Уттаке, вождя могауков, который его ненавидит.
   О, милые индейцы абенаки, его  набожные  дети!  Пиксаретт  и  его  пылкое
стремление новообращенного истребить врага  Бога,  Уттаке,  предназначенного
быть великим вождем. Хатскон Онтси - вот имя, которое  они  ему  дали,  -  и
первый раз он воспринимает  это  имя  не  так,  как  раньше,  и  оно  звучит
обвинением. Хатскон Онтси: Черный Человек.
   Вокруг него все всегда было черным, и он едва  может  вспомнить,  что  он
долгие годы жил в свете духовного мира человека, преданного своему делу.  Он
вспоминает свое темное детство. Эти темные ночи в Дофине, освещенные  только
факелами  в  руках  всадников,  и  крики  убиваемых  гугенотов,   насилуемых
женщин... Удовлетворение от пролитой крови. Крови, которая искупает. Красные
отсветы пожаров, горящие деревни, огонь, подложенный под  соломенные  крыши,
огонь, который очищает.
   Наставления его отца, сильного и справедливого гиганта, когда они скакали
ночью, чтобы исполнить Божью справедливость над теми,  кто  присоединился  к
еретической доктрине Реформы.
   Черными были те ущелья, где он занимался темными играми, где речь  шла  о
колдовстве и демонах, с  Амбруазиной,  золотоглазой  девочкой  из  соседнего
замка. Говорили, что хозяйка замка прижила ее со своим  духовником.  В  этих
странных играх участвовал Залил, молочный брат Амбруазины.
   Амбруазина, ставшая мадам де Модрибур, приходила к  нему  исповедоваться.
Ему нравилось, что  благодаря  своему  высокому  посту  исповедника  он  мог
унизить ее, подчинить себе, хотя  она  и  пыталась  соблазнить  его,  как  в
прежние времена; она продолжала грешить с Залйлом, со всеми мужчинами и даже
женщинами.
   В детстве он был окружен красивыми и порочными женщинами.  Самой  худшей,
хуже  чем  дочь,  была  мать  Амбруазины,  великолепная  высокая   блестящая
колдунья, которая  пыталась  соблазнить  его,  совсем  юного.  Он  убежал  в
духовное    училище.    Даже    там,    в    этом     убежище,     появились
женщины-искусительницы. Красивые благотворительницы, соблазненные  прелестью
юности.
   Он победил в битве со своей  плотью.  Покаяние,  дисциплина,  умерщвление
плоти. Его тело стало послушным  инструментом,  нечувствительным  к  холоду,
жаре, усталости, вожделению. Господней силой он научился подчинять себе  все
свои страхи, свою плоть, человеческие  существа  и  даже  самую  неуловимую,
самую ловкую дочь колдуньи и проклятого священника. Ей не удавалось  поймать
его в свои сети. И все те же лица возвращаются и кружатся, как  в  застывшем
аду.
   Он знал Амбруазину, он укрощал ее, как дикого зверя.
   Странно, почему он никогда ее не боялся, хоть и знал глубину ее коварства
и  ее  порочность.  Он  всегда   чувствовал,   что   они   наделены   силами
противоположными, но равными. Белая магия и магия черная.
   Та, которая оказалась между ними, не принадлежала  ни  белой,  ни  черной
магии. Она появилась одинокая и лучезарная, - такой он видел  ее,  выходящей
из озера среди красноватых осенних листьев.
   Предчувствовал ли он, что эта магия носила другое имя и была сильнее, чем
их магии: Любовь. Разве в ней тоже - магическая сила? Он  решил  бороться  с
ней без  пощады,  ибо  это  преступно  -  разрушать  установленный  порядок,
зародить сомнение.
   Он противопоставил друг другу этих двух женщин. Только зло может обмануть
зло. "В их столкновении никто не может одержать победу, - думал  он.  -  Они
нанесут друг другу смертельные раны, ибо обе  нечисты.  Они  уничтожат  друг
друга. Их красота,  которая  скрывает  порочную  душу,  не  спасет  их.  Они
окажутся побежденными, проявят свою истинную сущность, мелкую, эгоистичную и
жестокую". Но какое-то предчувствие подсказало  ему,  что  он  опоздал,  что
Амбруазина была  побеждена.  Произошло  нечто,  разрушившее  его  планы.  Он
вернулся в Квебек и узнал, что  "они"  приближаются  -  мужчина  и  женщина,
вместе, как и ранее. И он вступил в борьбу - проповедями и заклинаниями.
   Войдя в белую келью отца  де  Мобежа,  он  понял,  что  его  жизнь  опять
перевернется и что он напрасно боролся с властью Ночи. И  больше  всего  его
мучило, что проницательный де Мобеж разгадал его скрытую слабость.
   "Вы согрешили против Господнего творения. Вы согрешили против Женщины. Из
духа гордости и  стремления  подчинить  себе.  Из-за  Мстительности.  Против
Женщины..."
   Женщина - неискоренимое бедствие, о котором  говорил  его  отец.  Всегда!
Всегда! Между ним и жизнью, между ним и покоем! Между ним и Богом!
   Он начинает размышлять и успокаивается. Есть  еще  возможность  прояснить
умы - это если Жоссеран, его посланец,  который  приехал  на  юг,  в  гавань
Пенобекот  дожидаться   корабля,   вернется   с   распоряжением   отвергнуть
территориальные претензии Жоффрея де Пейрака. Но не будет ли слишком поздно?
И эти ослепленные люди не испугаются?
   Во всякой случае, слишком поздно для него, Себастьяна д'Оржеваля, идущего
в страну ирокезов.
   Одиночество,  окружающее  его,   предвосхищает   одиночество   смерти   и
мученичества.
   А там, в Квебеке, женщина, которую он видел выходящей из воды, и рядом  с
ней победитель, который ее  любит,  говорит  это,  держит  ее  в  алькове  в
объятиях, оба презирают его и насмехаются над ним!
   Ненависть овладевает путешественником, он скрежещет зубами  и  вспоминает
то нечистое наслаждение, которое  он  некогда  испытывал,  поражая  еретиков
своим карающим мечом!
   "Пусть она умрет! Пусть она тоже умрет!"
   Его борода покрылась инеем. Холод пронизывает  его,  как  ледяное  лезвие
клинка. Он отдал бы все золото  мира,  чтобы  почувствовать  запах  горящего
дерева, дыма, выдающего присутствие человека. Но страх перед  ирокезами  уже
овладел им. В своих  толстых  перчатках  он  чувствует  свои  изуродованные,
бесформенные пальцы.
   Он думает: "Только не второй раз! Только не второй  раз!"  Его  наполняет
страх перед ирокезами, перед мученичеством. Он  думает  с  ужасом,  что  это
из-за нее, женщины, которую он увидел в тот осенний день, его сила  оставила
его.
   "Пусть умрет, пусть умрет", - повторял он.
   Пылающая ненависть клокочет в нем. Ведь через эту открытую  брешь  уходят
его силы, его могущество.
   Его  наполняет  ужас  перед  предстоящим  мученичеством.  Воспоминания  о
пережитых муках преследуют его.
   В ужасе он умоляет: "Только не второй раз, только не второй раз".

***

   В Квебеке без  перерыва  продолжались  религиозные  торжества.  В  первый
вторник декабря ежегодная месса иезуитов.
   3 декабря - месса в честь святого Франциска, второго покровителя страны.
   6 декабря - праздник святого Николая.
   Во вторую субботу -  торжественная  служба.  В  этот  день  производилось
посвящение в сан священников.
   В эти дни на улицах не было видно играющих юных канадцев. Они участвовали
в богослужениях, репетировали рождественские песнопения.
   Горожане, хотя и часто посещали церковь, находили время готовить  припасы
для рождественского ужина; этот  семейный  праздник  справлялся  в  полночь,
после богослужения.
   Незадолго до рождества  священник  пришел  за  маленьким  шведом  Нильсом
Аббалем. Иезуиты, которые знали, что его усыновил  отец  Вернон,  умерший  в
Акадии, попросили его отправить в свой пансион.
   Анжелика помогала Иоланте сложить в маленький  сундучок  одежду  ребенка,
его костюм пажа. Но аббат отказался взять его вещи, которые не подходили для
семинарии. Детей там обували и одевали.
   Нильс Аббаль послушно покинул дом, несмотря на отчаянные крики Онорины  и
Керубина, которые не хотели его отпускать.
   Мадемуазель д'Уредан следила из окна за этой маленькой драмой.
   Анжелика поцеловала  ребенка,  шепнула  ему  на  ухо  по-английски  слова
одобрения. Он казался равнодушным.
   Он вернулся в тот же вечер, одетый в  свою  старую  рубашку  и  штаны,  с
флейтой под мышкой. Он вошел и занял свое место у очага  как  ни  в  чем  не
бывало.
   Немного погодя прибежал, задыхаясь, старший  семинарист.  Он  сделал  ему
выговор. Мальчик согласился с ним пойти.
   Он  вернулся  на  следующий  день  вечером,  но  на  этот  раз  вместе  с
Марселэном,  племянником  Ромэна  де  Лобиньера,  который   воспитывался   у
ирокезов.
   В этот раз была темная ночь, и шел густой снег.
   - Малыши, что я буду с вами делать? - спросила Анжелика,  глядя  на  них,
сидящих бок о бок у очага в компании с негритенком Тимоти, который, одетый в
свой красный кафтан, дополнял этот образ странствующего детства.
   Вечером, несмотря на то, что снег  продолжал  идти  и  улицы  были  почти
непроходимы, семинария послала молодого шестнадцатилетнего  парня  по  имени
Эммануил Лабор.
   Анжелика его видела, когда он  ежедневно  сопровождал  юных  семинаристов
через Соборную площадь  к  иезуитам.  Он  был  по  происхождению  нормандец,
блондин с располагающей физиономией, всегда улыбающийся. Он собирался  стать
священником и оплачивал свои уроки, занимаясь с детьми. В возрасте от восьми
до десяти лет он был пленником ирокезов. Поэтому он понимал бунт  Марселэна,
ребенка, который страдал от того, что его запирали.
   Его питомец сидел у очага с книгой на коленях и читал вслух "Мученичество
святых Туниса: святого Сатурнина, святой Перепетуи и святой Фелиции".
   Он не только говорил, не только читал, но он читал даже по-латыни.
   - Этот малыш всех обманул, - сказал Элуа Маколле. - Господа  в  семинарии
не могут справиться с частичкой ирокеза в этом блондинчике.
   Тут опять постучали в двери, и входящий снежный ком оказался  Ромэном  де
Лобиньером,  которого   духовные   отцы   заставили   проявить   родственные
обязанности и отправиться на поиски племянника.
   На следующее утро под эскортом трех энергичных людей, яростно  работавших
лопатами, Анжелика вместе с Ромэном  де  Лобиньером,  Марселэном  и  Нильсом
Аббалем отправились в монастырь иезуитов, куда их призвали.
   Она не была там  после  столкновения  по  поводу  медведя  Виллобая.  Она
возвращалась как друг. Ее предубеждение против отца де Мобежа рассеялось.
   При встрече присутствовал Ломени-Шамбор. Отец де Мобеж изложил суть дела.
По всей  вероятности,  отец  де  Вернон  окрестил  маленького  шведа,  когда
усыновил его, но, поскольку это не было твердо установлено, решили повторить
над ним этот обряд и дать ему христианское имя. Шевалье де Ломени  предложил
быть крестным отцом. Если мадам де Пейрак согласится стать крестной матерью,
она может принять участие в судьбе мальчика. Ребенок уже  относился  к  ней,
как к матери.  Если  он  не  будет  чувствовать  себя  брошенным,  он  легче
согласится остаться в семинарии и стать набожным Божьим слугой.
   Что касается молодого Марселэна, поскольку мадам де Пейрак  сказала,  что
она охотно возьмет его к себе, он может зимой приходить к ней ночевать,  как
другие дети, родители которых живут в городе; у него не будет тогда чувства,
что он безвыходно заперт в четырех  стенах.  В  конце  мая  все  семинаристы
переедут в  Бопре,  где  находится  летняя  резиденция  епископа,  названная
Большой Фермой. Вокруг нее расположены строения, где содержатся животные.
   До осени дети будут жить на свежем воздухе, совершая прогулки,  занимаясь
сельскохозяйственными работами, а также ремеслами - работами