я забавляет, вы понимаете?
   - Признаюсь, что нет.
   - Эка важность! Скоро все поймете.

Глава 4

   Эту ночь Анжелика спала на одной  из  галер  Меццо-Морте,  причаленной  в
порту. Вечером  к  ней  пришла  Фатима,  и  пленница,  подарив  ей  один  из
браслетов, упросила старуху побыть  с  нею  до  утра.  Ей  не  давало  покоя
присутствие на борту юнцов в желтых тюрбанах,  ее  страшила  их  ревность  и
ненависть. Старуха расположилась  на  циновке,  загородив  собой  дверь.  От
усталости Анжелика спала как убитая. Наутро старухе пришлось сойти на берег.
Она вернулась лишь к вечеру, очень возбужденная. Город ликовал. В то утро на
рейде  появились  корабли,  которых  никто  не  ждал.  Они  давно  считались
пропавшими без вести. Два десятка судов с круглым днищем - это было все, что
осталось от огромной флотилии, в позапрошлом году отправившейся  из  Алжира.
Они стремились к самому большому из морей, куда можно добраться, пройдя  под
огнем  испанцев  между  Сеутой  и  Гибралтаром.  Огромный   океан   поглотил
берберийцев, и вот теперь отпустил их. Они возвращались с  глазами,  полными
видений странных, туманных земель и ледяных гор. Они  описывали  неподвижный
заледенелый мир, где над головой вращались три солнца, испускавшие голубое и
розовое сияние, а ночь все же не имела конца. Множество кораблей  погибло  в
дьявольских бурях, когда все джинны-повелители ветров  собирались  вместе  и
щелкали корабли, как орехи. Выбравшиеся привезли, однако, восемьсот рабов  -
всю исландскую колонию, основанную королем Дании.
   Массы алжирцев стеклись поглазеть на людей  Севера,  белых  как  снег,  с
волосами лунного цвета. Обнаженные женщины, сгрудившиеся на пристани,  с  их
невообразимыми волосами, развевающимися  на  фоне  голубого  моря,  казались
сиренами в изгнании. Но старая Фатима качала головой:
   - Они курносые, - говорила она, - без бровей и  ресниц,  и  глаза  у  них
гноятся, где им выдержать африканское солнце.
   Опытная старуха уверяла, что эти бедняжки, которых тяготы пути превратили
в живые скелеты, как только спадет прилив любопытства, будут стоить не более
трех пиастров каждая. Ведь трудно  представить  себе,  чтобы  кто-нибудь  из
добрых и хоть чуточку суеверных мусульман согласился возлечь на ложе рядом с
такой мороженой и отупевшей глистой. Людям ислама потребны женщины в теле, с
горячей кровью, волчьим темпераментом, ненасытные в любви и работе, - такие,
какой в прежние времена была сама Фатима. Аллах свидетель:  муж  должен  был
хорошенько потрудиться, чтобы оставить ее довольной. Уж она отбивала у  него
охоту искать других наложниц! Знает она их, этих мужланов-мусульман. Они без
ума от белокурых и белокожих, но не  белесых,  избави  Аллах!  Вот  Анжелика
вполне соответствует их вкусам. Оттого ей  и  потребовался  особый  уход,  и
недаром из-за нее  чуть  не  разгорелась  война  между  турецким  Диваном  и
алжирской "Таиффой". Но прибытие отважных мореплавателей  отвлекло  всеобщее
внимание. Старая Фатима не могла понять,  для  кого  из  сильных  мира  сего
приберегает такую красавицу Меццо-Морте.
   - Меня не продадут, я же должна платить выкуп, - встревожилась Анжелика.
   -  Одно  другому  не  помешает,   -   глубокомысленно   обронила   старая
вероотступница.
   На следующий день  Алжир  готовился  к  большому  празднеству.  Могла  ли
"почетная пленница" присутствовать на нем? Анжелика сгорала  от  нетерпения,
поскольку больше не виделась с Меццо-Морте, а ей хотелось бы узнать что-либо
путное о своей будущей судьбе. Корабль-дворец стал  для  нее  более  крепкой
тюрьмой, чем сухопутные темницы.  Адмирал  Алжира  хвастал,  что  это  судно
особой  постройки:  по  плотности  вооружения  и   мощности   артиллерии   -
венецианский галиот, восемь пар весел  -  от  античной  галеры,  да  еще  от
алжирской шебеки -  широкие  обводы  корпуса,  неглубоко  сидящего  в  воде,
несмотря на две тяжелые мачты.
   Таким образом, плавучий дворец был  одновременно  и  превосходным  боевым
судном, ходившим в паре с небольшой учебной  фелукой.  Оба  корабля  днем  и
ночью несли на борту команду злобных юнцов-янычаров в желтых  тюрбанах.  Они
находились в состоянии постоянной боевой готовности  и  могли  за  несколько
минут достичь любого места в  городе  -  достоинство  немалое,  если  учесть
тридцать тысяч рабов-христиан, всегда готовых к бунту, или возможную вылазку
"Таиффы",  заговор  алжирских  раисов  (в  случае,  если  верховный  адмирал
почему-либо перестал бы им нравиться). Нельзя было сбрасывать  со  счетов  и
турок - янычаров оккупационного гарнизона, которые с удовольствием прирезали
бы дея, пашу или верховного адмирала раисов, чтобы добиться повышения  платы
или доли в разделе пленных.
   Меццо-Морте правил на вулкане и знал это. Впрочем, именно потому он еще и
сохранял власть, что умел  многое  предвидеть.  Защищающая  порт  внутренняя
гавань,  сооруженная  знаменитым  Барбароссой  в  XVI  веке,   адмиральскими
заботами была заминирована, и  в  случае  военной  тревоги  часовые  по  его
приказу должны были  взорвать  ее.  Тогда  Меццо-Морте  на  своих  кораблях,
груженных золотом, отправился бы на поиски иного пристанища. Даже выбравшись
с корабля на берег,  Анжелике  пришлось  бы  еще  преодолеть  полные  солдат
укрепления  полуострова,  где   располагался   Морской   квартал.   Гористый
полуостров сам по себе был почти что крепостью, а в то утро там  к  тому  же
кипела бурная жизнь.
   Цепочка рабов под присмотром надзирателей тащила балки,  мачты  и  доски,
устанавливая что-то вроде высокого помоста, видимо, для того, чтобы горожане
с укреплений могли следить за морскими состязаниями в бухте.
   На борту ее тюрьмы  готовились  к  празднеству.  Все  юнцы  облачились  в
парадные одежды: тюрбаны светло-желтого шелка  и  шаровары  того  же  цвета,
зеленые  накидки,  красные  бабуши;  нацепили  сабли  или   кинжалы   вместо
обыкновенных ножей. Те, кто постарше, вооружились  мушкетами  с  прикладами,
инкрустированными золотом и серебром.
   Несколько молодых янычаров обменивались шутливыми  репликами,  поглядывая
на два маленьких понтона, стоящие на якоре в середине бухты. К верхушкам  их
мачт была привязана длинная жердь, и все сооружение походило на  ворота  или
скелет плавучей триумфальной арки. Под ней могли проплыть в ряд  три  барки,
но не прошла бы ни одна фелука.  Анжелика  терялась  в  догадках:  кого  это
собирались принимать со столь скромными почестями.
   Взгляды,  которые  бросали  на  нее  юнцы  экипажа,  отнюдь  не   вселяли
уверенности. С облегчением заметила она свою старуху, живо карабкающуюся  по
трапу.  Глаза  мусульманки  весело   поблескивали   под   черной   накидкой.
Предположения Анжелики подтвердились: "почетную пленницу" тоже пригласили на
это зрелище, как, впрочем, и всех остальных невольников, даже тех,  кого  до
сего дня держали в страшных подземных тюрьмах и кто годами не видел дневного
света.
   Два раба несли вслед за старухой большой тюк. В нем  Анжелика  обнаружила
собственные платья, купленные на Мальте, и множество иных,  добытых  морским
разбоем.
   Чуть позже она уже сидела на хорошем месте на одном из сооруженных  утром
помостов, укрытом коврами, рядом с  гигантом-негром,  одетым  по-королевски,
истинным кудесником по  части  украшения  своей  персоны.  Длинная  тога  из
верблюжьей  шерсти,  затканная  и  вышитая  по  белому  фону  геометрическим
орнаментом глубоких тонов с  преобладанием  красного,  зеленого  и  черного,
античными складками ниспадала с его широких плеч.  Диковинное  это  одеяние,
чудо строгости и вкуса, приоткрывалось  спереди,  позволяя  увидеть  красный
кафтан, до горла  застегнутый  на  множество  мелких  пуговок  и  украшенный
золотым  шитьем.  Цвет  его  делал  еще  темнее  голубоватую  черноту  лица,
подчеркнутую  шелковым  белым  тюрбаном,  складки  которого  опускались   до
подбородка, а вверху в них была вплетена лента золотой  парчи,  охватывающая
лоб наподобие диадемы.  Перехватив  зачарованный  этим  великолепием  взгляд
Анжелики, чернокожий встал и отвесил глубокий поклон.  У  него  был  орлиный
семитский нос, легкая впалость щек оттеняла благородно очерченные скулы.
   - Вам нравится мой плащ, не так ли? - спросил он.
   Она вздрогнула, услышав его неуверенную французскую  речь,  но  приятный,
чуть высоковатый голос незнакомца успокоил молодую женщину.
   - Да, - сказала она. - Он походит на стяг эпохи Крестовых походов.
   Строгое лицо высокого  негра  сморщилось,  и  по  узким  губам  пробежала
улыбка. Он снова уселся на подушки, скрестив ноги  по-турецки,  и  продолжал
любезным тоном:
   - Надеюсь, благородная дама извинит меня: уже много лет мне не  случалось
говорить  по-французски.  После  безвременной   смерти   моего   наставника,
высокоученого и знаменитого иезуита, с коим Аллах  скрестил  мои  пути  ради
просвещения   моего   ума...   Мы    предпочитаем    французских    христиан
фанатикам-испанцам. Их ум ближе улыбчивой мудрости Аллаха... Вы упомянули  о
стяге крестоносцев, говоря о моей скромной джеллабе? Ее соткала  на  Верхнем
Ниле, в Судане, почтенная моя матушка. Первую нить на  основу  она  натянула
через восемь дней после моего рождения,  принявшись  за  плащ,  который  мне
надлежало  надеть  к  совершеннолетию.  А  эти  рисунки  известны  суданским
женщинам с отдаленных времен. Видно, ваши  крестоносцы  скопировали  их  для
своих знамен, восхитившись их совершенством.
   Анжелика склонила голову. Она не чувствовала себя в состоянии пускаться в
рассуждения  о  природе  западных  и  восточных  вышивок,   однако   персона
чернокожего эрудита вызвала ее интерес. Он не был ни красив, ни уродлив. Его
прямой и  мягкий  взгляд  был  исполнен  глубокой  мудрости  и  не  лишенной
лукавства доброжелательности. Желая снискать его расположение, она похвалила
его французскую речь.
   - Я не отказывал себе в удовольствии разговаривать с французами, -  изрек
он. - Это приятные и не кичливые люди, если не считать того недостатка,  что
они - христиане.
   Анжелика отвечала осторожно: христиане убеждены, что неверные - иудеи или
мусульмане - имеют тоже большой изъян: они не христиане. Но она - женщина, и
знание религиозных тонкостей не является сильной ее стороной.
   Кудесник одобрил  выказанную  ею  скромность.  Божественная  премудрость,
заметил он, и впрямь не та область, где хрупкий женский  ум  чувствует  себя
вполне твердо.
   - Помыслы мои были обращены к  священному  сану,  но  Аллах  распорядился
иначе. В мои руки вверено стадо, которое труднее пасти,  нежели  баранов,  с
какими я имел дело в детстве.
   - Так вы пастух?
   - Да, моя прекрасная Фирюза.
   Анжелика вздрогнула. Неужели этот чернокожий  обладает  даром  прозрения?
Как мог он знать, что один персидский принц уже  называл  ее  Фирюзой  из-за
бирюзового цвета ее глаз?  Это  воспоминание  возродило  в  памяти  Версаль,
ревность короля к персидскому шаху и напомнило ей о пропасти, отделяющей  ее
от столь еще близкого прошлого. А сколько рабов из тех, кто сейчас  толпился
на пристани, тоже могли сравнить свое былое и нынешнее  состояние?  Меж  тем
белая и рыжая толпа с крапинами  черных  голов  волновалась,  как  море  под
жарким небом, а впереди  бледной  линией  выстроились  пленники  в  цепях  и
лохмотьях. Народ был всюду: теснился за зубцами башен, на крышах домов.
   Вдруг наступила тишина. Толстый грушевидный  мавр  в  роскошном  одеянии,
кряхтя, выкарабкался из носилок и разместился на помосте.  Его  сопровождали
двое в некоем подобии красных саванов, перевязанных длинным черным шнуром.
   - Это его высочество алжирский дей,  -  шепнул,  дружески  склонившись  к
Анжелике,  чернокожий.  -  Он  родственник  константинопольского  султана  и
обладает привилегией иметь  в  своей  охране  двоих  "серальских  немых"  из
знаменитой когорты удушителей.
   - Что значит "удушителей"? Что они делают?
   - Они удушают, - слегка улыбнувшись, ответил негр, - и в этом - смысл  их
существования.
   - А кто их жертвы?
   - Это никому не известно, поскольку они немы. У них вырван  язык.  Весьма
полезные служители. У моего господина есть подобные.
   Анжелика  подумала,  что  перед  ней,  вероятно,   крупный   берберийский
дипломат, может - посланник Судана. Дей  почтительно  приветствовал  его,  и
Меццо-Морте поступил так же. Он  приложил  руку  к  тюрбану,  появившись  на
подмостках впереди Сали Хасан-паши, коего такая наглость явственно привела в
бешенство.
   Три  повелителя  Алжира  устроились  посреди  скопления   турок-янычаров,
надсмотрщиков и своих подчиненных.
   Внезапно по толпе пронесся как вихрь, единый крик. Взгляды  обратились  к
краю бухты, куда высадился эскорт  турецких  всадников.  Впереди  шла  кучка
турок, более всего похожих на носильщиков - с  обнаженным  торсом  и  голыми
ногами,   в   красных   беретах   на   бритых    головах.    Они    окружали
христианина-пленника. Тот был наг и в цепях.
   Страшная  догадка   потрясла   все   существо   Анжелики.   Несмотря   на
отдаленность, она была уверена, что узнала в жалком  страдальце  барона  фон
Нессельхуда, адмирала Мальтийского ордена.
   У причала большой каик взял на борт заключенного, четырех его тюремщиков,
турок эскорта и еще двух галерников со связками веревок. Каик  направился  к
двум понтонам, стоявшим в центре бухты, и всех высадили на них.
   Одновременно с этим  четыре  галеры  отделились  от  стоявшей  на  якорях
флотилии и, медленно скользя, подошли к понтонам, как акулы,  подстерегающие
добычу. И тут Анжелика вспомнила слова, однажды брошенные немецким  рыцарем:
"Меццо-Морте поклялся разорвать меня на части  четырьмя  галерами".  И  еще:
"Вспомните,  брат  мой,  что  воистину  достойна  рыцаря  лишь  мученическая
смерть!"
   Эти слова показались вдруг ослепительно ясными.  Так  же,  как  и  тирада
Меццо-Морте: "Я скоро покажу вам, как обхожусь со своими врагами".
   Она обратила взгляд на вероотступника.  Тот  не  сводил  с  нее  глаз,  в
которых светилось дьявольское удовлетворение. Это  для  нее  были  уготованы
пытка и смерть человека, уважаемого не только ею,  но  и  всем  христианским
миром. Она застыла, убеждая себя, что не даст неверным  повода  позабавиться
еще одним приятным зрелищем. Хотелось завопить от ужаса и броситься  бежать,
но Анжелика знала: ей не дадут сделать и шагу, а место, где она сидит,  было
выбрано так, чтобы ни одна подробность казни не могла ускользнуть от нее.
   Путем сложного, но  безукоризненно  выполненного  маневра  четыре  галеры
расположились по кругу кормами к понтонам и застыли в трех  десятках  локтей
от них. Барона фон Нессельхуда  подвесили,  словно  марионетку,  в  середине
перекладины. Веревка от  нее  была  продернута  через  кожаный  пояс,  а  от
запястий и лодыжек, как тяжи паутины, протянулись канаты к каждой из четырех
галер.
   У зрителей в  едином  истерическом  порыве  перехватило  дыхание,  и  все
застыли под круглыми глазницами торчащих из крепости пушек.
   - Ла Илла иль Алла!
   Пронзительный визг вознесся к огнедышащему небу.  Анжелика  закрыла  лицо
руками. Женщины и дети вопили, в такт похлопывая руками себя по  рту,  и  их
голоса, казалось, дырявили воздух, ввинчивались в уши.
   - Как хор цикад в аду, - произнес голос негра - волхва  и  кудесника.  Он
улыбался.
   Безумие охватило присутствующих. Все повскакали с мест. Ведь  пытка  была
еще и  соревнованием:  награда  ждала  ту  галеру,  которой  первой  удастся
оторвать руку или ногу несчастного.
   Галерные надсмотрщики, как шмели, летали по палубе. Удары кнута  сыпались
на  окровавленные  плечи.  Этой  ночью  насчитают  немало  мертвецов   среди
галерников. Рокот толпы не умолкал, заглушая крики казнимого:
   - Боже! Боже! Смилуйся надо мной!
   - Ла Илла иль Алла!..
   - Господи, - взмолилась Анжелика, - Ты, создатель всего сущего!..
   Издалека до нее донесся голос:
   - Разве по убеждениям христиан не попадают в рай души мучеников за веру?
   Великий  маг  один  оставался  невозмутимым   среди   вихря   жестокости,
захватившего всех. Взглядом ценителя он наблюдал за яростным состязанием  на
воде, не оставляя скромным вниманием  пленницу-христианку,  сидевшую  рядом.
Она не дрожала и не теряла сознания, но ему была  видна  лишь  пышная  волна
волос, покрывающая ее плечи, и склоненный в молитвенном напряжении лоб - как
на картинах, что рисуют идолопоклонники. Он вспомнил об украшенном гравюрами
молитвеннике, который его учитель-иезуит оставил ему на память.
   Однако, когда шум достиг высшего накала,  он  увидел,  как  она  вскинула
голову и на виду у всех неверных осенила себя крестным знамением.  Два  юнца
из свиты Меццо-Морте заметили это.  С  пеной  у  рта  они  вскочили,  словно
готовые броситься волки. Но огромный негр, выпрямившись во весь рост,  вынул
кинжал и, блеснув глазами, безмолвно, но  властно  повелел  им  остаться  на
месте.
   Анжелика даже не заметила этого маленького происшествия. Толпа  замолкла,
и она поняла, что все кончено. Четыре галеры бежали в открытое море, влача в
окровавленной волне за кормой останки рыцаря-мученика. Они совершали  своего
рода триумфальное шествие в сторону восхода,  туда,  где  находилась  Мекка,
место паломничества правоверных. Им предстояло возвратиться лишь  к  вечеру,
когда голоса муэдзинов с минаретов заставят весь исламский мир пасть  ниц  в
молитве.
   Вероотступник Меццо-Морте вырос перед Анжеликой. Она не смотрела на него,
следя взглядом  за  удалявшимися  галерами.  Пленница  была  бледна,  но  он
взъярился, заметив, что она не сломлена горем и  страхом.  Свирепая  усмешка
скривила его губы.
   - Теперь ваш черед, - пробормотал он.

Глава 5

   Небольшой кортеж поднимался по дороге, ведущей  из  Морского  квартала  к
ближайшим городским воротам. С одной стороны дорогу окаймляли укрепления,  с
другой глинобитные стены жилищ,  прорезанные  темными,  как  горные  ущелья,
улочками, где уже копилась ночь. Анжелика шла, спотыкаясь об  острые  камни,
за  Меццо-Морте,  шагавшим  в   сопровождении   своего   обычного   эскорта.
Остановились они у ворот Баб-Азум. Офицеры стражи подошли к  ним:  верховный
адмирал частенько наведывался к ним с инспекцией. Но  сегодня  у  него  были
иные цели. Казалось, он кого-то поджидает. Чуть  позже  из  какой-то  улочки
появился всадник в сопровождении чернокожей стражи, вооруженной копьями.  По
расцветке плаща  Анжелика  признала  в  нем  соседа  по  утреннему  мрачному
представлению. Он спешился и приветствовал Меццо-Морте, который ответил  ему
учтивым поклоном.
   Неустрашимый  итальянец,  казалось,  относился  к  темнокожему  вельможе,
который был на три головы выше его, с чрезвычайным почтением. Они по-арабски
обменялись заверениями в дружбе. Затем  оба  разом  обернулись  к  пленнице.
Вытянув  руки  и  обратив  ладони  к  небу,  негр  приветствовал  ее.  Глаза
Меццо-Морте поблескивали от удовольствия.
   - Я позабыл, - воскликнул он, - совсем позабыл хорошие манеры  двора  Его
величества короля Франции! Я не представил вам, мадам, моего  друга,  Османа
Ферраджи. Верховного  евнуха  Его  величества  марокканского  султана  Мулея
Исмаила.
   Анжелика бросила  на  огромного  негра  взгляд,  в  котором  было  больше
удивления, чем испуга. Евнух? Если присмотреться,  можно  было  бы  об  этом
догадаться.  Она  отнесла  на  счет  его  семитского   происхождения   некую
женственность черт и слишком благозвучный голос. Голый подбородок ни  о  чем
не  свидетельствовал:  у  большинства  негров  борода  отрастает  только   к
старости. А высокий рост создавал обманчивое ощущение мощи и мужественности.
К тому же он совсем не был толст, как большинство евнухов,  которым  двойные
подбородки и брыластые щеки  придают  сходство  с  ворчливыми  сорокалетними
женщинами. Именно таковыми евнухами оказались шестеро чернокожих его  личной
страхи.
   Итак, перед ней тот самый Осман Ферраджи, Верховный  евнух  марокканского
султана