тоящей  операции.
Первым делом надо открыть входную дверь. Безусловно, она не сможет втащить
лося через платформу. Был только один выход - принести добычу через дверь.
     Она без промедления принялась действовать. К счастью ее усилия, когда
она очищала от снега вход, принесли свои плоды.  Петли  и  замок  работали
отлично, потому что она их смазала жиром. Несколько  ударов  ледорубом,  и
дверь открыта. У порога она увидела сани, на которых индейцы привезли отца
д'Оржеваля.
     С факелом в руке, держа мешок с тканью и  веревками,  таща  за  собой
сани, она отправилась в путь. Она бежала, освещая  себе  дорогу  и  громко
крича. Она не надела  снегоходы,  да  в  этом  и  не  было  необходимости:
поверхность равнины была покрыта крепким слоем наста.
     Самка лося по-прежнему была на месте. Около нее топтался детеныш,  не
решаясь оставить мать. Анжелика положила факел и, хорошенько прицелившись,
выстрелила. "Двое, - подумала она, увидев, как он  упал  возле  матери.  -
Теперь мы продержимся до весны".
     И тут она услышала легкий шум, похожий на шепот, за своей спиной,  и,
обернувшись, заметила волков, выбегающих из леса.
     От выстрела они приостановились, но затем возобновили свой  бег.  Это
было похоже на волну серой пены, которая катилась  к  ней,  и  она  видела
желтые огоньки в их глазах. Но их появление не испугало Анжелику.
     - Слишком поздно, дорогие друзья мои, - сказала она им. - Мясо -  это
моя добыча.
     Она снова взяла факел. Потом перезарядила мушкет и положила его рядом
с собой.
     Продолжая следить за зверями, она принялась толкать,  тянуть,  пихать
на сани грузное тело лося; это было довольно трудно, потому что холод  уже
приморозил животное к земле. При помощи топора и ножа ей удалось  отделить
свою добычу, потом она перевязала конечности лося,  укрепила  сверху  тело
детеныша и установила на санях факел. С мушкетом наперевес,  она  потянула
сани, и ей удалось сдвинуть их с места. Она почти  бежала,  чувствуя,  что
волки устремились вслед за ней. Волки не подходили слишком  близко,  боясь
факела.  Но  этот  верный  друг  чуть  было  не  подвел  Анжелику.  Что-то
разладилось, и факел стал постепенно  наклоняться  к  земле:  ей  пришлось
остановиться и вернуться назад, чтобы подхватить его и не дать погаснуть.
     Причиной его падения послужило то, что тело детеныша  соскользнуло  с
саней, и Анжелика заметила его в десяти шагах от себя.
     Она чуть было не  опоздала.  С  факелом  в  руке  она  устремилась  к
теленку, чтобы подобрать его и снова взвалить на сани,  но  споткнулась  и
упала. Когда она поднялась, волки были совсем рядом, с другой  стороны  от
животного, готовые в любую минуту вцепиться в его тело.
     Она взмахнула факелом и крикнула: "Назад! Назад!"
     Но  они  не  думали  отступать.  Лапы  их  были  напряжены,  загривки
вздыблены, они переступали лапами на одном месте. И когда она наклонилась,
чтобы взять детеныша за ногу и тащить к саням, она увидела почти а  уровне
своего лица глаза волков, которых так любила Онорина.  Они  показались  ей
менее блестящими, похожими даже не на собачьи, а на  человеческие,  в  них
стояла мольба и грусть. Она увидела, как они истощены  и  как  их  мало  -
около десяти. И все они, как и она были охвачены той же болезнью, грозящей
смертью, что и она - голодом.
     В них не было злости и суровости. Это она была более сурова, не желая
ничего оставить им.
     "Я оставлю им детеныша, - подумала она. - Я  должна  это  сделать.  Я
должна".
     Она стала отступать отползая на  коленях,  медленно,  с  факелом  над
головой, стараясь сохранить между собой и волками безопасное расстояние.
     - Я оставлю вам детеныша, - выкрикнула она.
     И на этот раз они даже  отпрыгнули  назад  при  звуках  человеческого
голоса, который раздавался на удивление чисто, звонко  и  величественно  в
ледяном воздухе. "Я оставляю вам детеныша... потому что  вы  голодны...  и
потому что вы - мои братья... братья".
     "Голод, голод, голод!.. Братья, братья, братья!.." -  повторяло  эхо.
Она подобралась к саням и осталась на коленях, что было  гораздо  опаснее,
чем стоять на ногах.
     Она хотела видеть их глаза, потому что пока она смотрела в них, волки
не сдвигались с места.  Когда  она  выпрямилась,  то  увидела,  что  звери
набросились на добычу.
     Тем временем Анжелика впряглась в кожаные лямки с удвоенной энергией.
Теперь ей надо было бежать по склону вниз,  и  сани  передвигались  легко.
Вдруг, уже почти у цели, упал  факел,  который  был  плохо  прикреплен,  и
погас. Она решила не останавливаться. Она летела.
     В темноте  вырисовывался  силуэт  форта.  Но  теперь  возникли  новые
трудности. Вблизи от жилища были рытвины, она споткнулась  и  упала.  Сани
перекосились, ноша стала падать. Она  кое-как  постаралась  закрепить  ее,
ледяными пальцами перевязывая узлы.
     Наконец она добралась до порога. Ее интересовало, не побежали  ли  за
ней волки, и когда она обернулась, то увидела  за  спиной  одного,  самого
большого, самого худого и  слабого.  Он  смотрел  ей  в  глаза,  пока  она
старалась отворить дверь и впихнуть туда огромную тушу лося.
     Она пыталась открыть дверь, не имея времени взять в руки мушкет,  она
дергала эту дверь, а она не поддавалась, а волк смотрел на нее.
     Фантасмагория! Еще долгое время воспоминание  о  волке  с  удлиненной
мордой и грустными человеческими глазами, полными интереса к ее действиям,
будет согревать ее. Она вспомнит, что бормотала заледеневшими  губами:  "Я
умоляю тебя! Я умоляю тебя!.."
     Она расскажет детям, что  эхо  затерянных  краев  Вапассу  пело:  "Мы
братья... братья... братья!.." Она со смехом  будет  вспоминать,  как  она
втаскивала неправдоподобно огромное тело лося в форт, словно как в книге о
Гаргантюа. Они будут хохотать, хлопать в  ладоши,  издавать  пронзительные
крики триумфа.
     - Дети мои, лось здесь, - сказала она.  -  Он  в  зале  форта.  Двери
закрыты. Ни волки, никто другой не могут нас устрашить. Теперь у нас  есть
мясо. Мяса хватит да весны!
     - Я отдала его волкам, -  объяснила  она  смущенно,  -  я  отдала  им
детеныша!..
     Больной посмотрел на нее насмешливо, как ей показалось, словно считал
ее волнение ребячеством.
     - Утром  пойдите  взгляните,  не  оставили  ли  они  копыта.  Из  них
получится прекрасный суп,  очень  питательный...  Теперь  нужно  разделать
тушу... Не надо ждать, -  сказал  он  нетерпеливо,  словно  предчувствовал
бунт. - Нужно вырезать  внутренности,  отрезать  язык,  желчный  пузырь  и
мочевой пузырь. У вас есть большой кожаный передник?
     В течение оставшихся часов этой долгой ночи он  продолжал  руководить
ее действиями. Она разожгла большой огонь в большом зале,  расставила  всю
имеющуюся посуду - котлы, тарелки, блюда.  Она  спросила:  "А  что  дальше
делать?"
     Он сказал:
     - Возьмите пилу, топор, нож. Разделывайте.
     Больше всего ее удивило, что это оказалась не самка, а самец.
     - Как могло оказаться, что это не самка?
     - Потому что это самец, - отвечал он с прежней насмешливой гримасой.
     Он был безжалостным по отношению к ней, несмотря на ее нечеловеческую
усталость.
     - За ним бегал детеныш.
     - Это был не маленький  лосенок,  а  молодой,  просто  он  похудел  и
выглядел много меньше, чем взрослый.
     Он давал ей четкие указания, как надо вытащить сердце.
     - Сердца нет, его разорвало пулей.
     - Вы целились в сердце?
     - Да.
     - И попали с первого выстрела?
     - Да.
     - С какого расстояния?
     - С расстояния выстрела.
     Все та же гримаса иронии.
     Она не знала, когда начался день. Она поняла, что  уже  утро,  только
тогда, когда перед ней возник Шарль-Анри и предложил помочь,  в  то  время
как близнецы, одетые в чистое платье,  уже  вовсю  возились  среди  кусков
мяса, проявляли пристальный интерес к ушам и глазам,  прикрытым  мохнатыми
ресницами. Они не были так же сентиментальны, как Онорина, которая сказала
бы: "Бедный лось!"
     - Может быть вы предоставите  мне  немного  времени,  чтобы  я  могла
заняться детьми и приготовить им бульон? - крикнула она своему мучителю.
     Он  проверил,  положила  ли  она  основные  куски  мяса   на   холод,
предварительно завернув их в кожу, и наконец согласился на то,  чтобы  она
прервала работу.
     Но теперь он принялся диктовать ей рецепт  бульона,  это  был  рецепт
"тети Ненибуш", и она начала смотреть на него как на ненормального.
     Или это она  сходила  с  ума  от  того,  что  вдыхала  пары  крови  и
внутренностей. Она была утомлена и очень возбуждена.
     Она дала детям питье, и ее счастье было так велико, что она забыла об
уставших мускулах и часах волнения. Она тоже попила, и тут ей  показалось,
что она сейчас упадет в обморок от блаженства. Она и для него  приготовила
кружку божественного теплого мясного отвара и  принесла  ему.  Поддерживая
его голову, она дала ему выпить  бульон.  Он  молчал.  Она  подумала,  что
разделав лося, разобравшись с детьми, она должна сделать ему компресс.
     - Мальчик позаботился обо мне. Я могу подождать. Отдохните, мадам.
     - В самом деле? Вы разрешаете мне отдохнуть?.. Я такого и не  ожидала
от вас при вашей доброте, - ответила она иронично.
     Она пошла к очагу, почти одурманенная теплым питьем, и она была  рада
своему состоянию, потому что это сама жизнь возобновлялась в ней. Это  был
знак того, что смерть на заполучила их. О! Спасибо  вам,  иезуит!  Дорогой
посланец ночи и ирокезов. Теперь жизнь  входила  в  нормальное  русло.  Ее
движения приобрели уверенность. Это были жесты человека, которому есть чем
согреться и чем насытиться.
     Она посмотрела в сторону кровати. У него  были  очень  яркие  голубые
глаза. Это были два чистых огня, которые еще  недавно  были  скрыты  серой
пеленой. Голос его, прежде далекий, слабый и неуверенный, окреп.
     - Я думаю, что должен перед вами извиниться, мадам,  за  то,  что  не
достаточно галантно вел себя. Но дичь была у дверей. Каждая  секунда  была
бесценной.
     - Но это еще не было поводом для того, чтобы оскорблять меня, как  вы
это сделали. Вы и стали причиной нашего несчастного состояния, вы, который
даже после смерти преследовали нас и разрушали то, что мы  построили,  вы,
кому мы обязаны потерей ВСЕГО, о чем мы мечтали и чему мы принесли столько
жертв.
     Она перевела дух, и поскольку он молчал, она вновь дала  волю  своему
гневу:
     - Вы что же думаете, мне было легко втащить в дом эту громадину? Да я
не смогла бы ее дотащить до жилья...  А  как  ее  впихнуть  внутрь?  Через
крышу? Я могла бы упасть с нее... И дверь была закрыта...  А  кто  бы  мне
помог? Может быть вы? Или эти слабые дети?.. Вы же ничего не знаете!..  Вы
отталкиваете меня. Вы  -  это  гордость,  эгоизм,  презрение.  Вы  что  же
думаете, мне очень приятно перевязывать одну за другой ваши раны  и  всеми
возможными способами возвращать вас к жизни, вас, кто причинил мне столько
бед, столько неудач,  столько  катастроф?!  И  вы  еще  обвиняете  меня  в
пресыщенности?! Ах! До чего же вы не любите женщин!
     Она увидела, как он побледнел, и взгляд его потух, но  она  не  могла
остановиться. Пришло время ему услышать правду из ее  собственных  уст.  И
тем хуже, если он снова станет похожим на труп, он таков и есть.
     Когда она замолчала, заговорил он.
     - Вы правы, мадам. Я должен перед вами извиниться тысячу раз. Жизнь у
дикарей делает человека жестоким и грубым, и вся грязь и мерзость, которые
прячутся в  глубине  человеческих  сердец,  проявляются  у  того,  у  кого
недостаточно сильная душа, чтобы  противостоять  падению.  Простите  меня,
мадам.
     Он несколько раз повторил эти слова тоном настойчивой мольбы и  затем
замолчал.
     Это  внезапное  самоуничижение  внезапно  притушило  ее  гнев  и  она
почувствовала в себе пустоту и  полное  отсутствие  сил.  Она  оперлась  о
стену, ощущая слабость.
     - Я не знаю, что нашло на  меня,  -  призналась  она.  -  Я  сама  не
понимаю, почему я так кричала и потеряла  голову  после  того,  как  убила
лося... Я словно сошла с ума... Но я  не  знаю,  случилось  ли  это  из-за
радости, из-за признательности к вам, из-за опьянения победой...
     - Наши тела слабы и не  могут  противостоять  течениям,  которые  нас
несут, - сказал он.
     - Есть такие вещи, которые происходят внезапно и не могут быть  ничем
объяснены. Безумие обрушивается на нас,  когда  мы  побеждаем,  не  будучи
готовыми к победе. Я не  была  готова  пережить  столь  бурный  момент,  -
сказала она с бьющимся сердцем.
     - Человек всегда готов к тому, что  он  ждет,  но  внезапные  события
застают его врасплох.
     Он стал говорить тише.
     - Бог свидетель тому, что я не был готов к такой жизни как  моя.  Все
было внезапным.
     Похоже, такая долгая откровенная речь истощила  его  силы,  он  снова
замолчал.
     Она видела, как он побледнел, как сомкнулись  его  тонкие  веки,  как
заострился нос, и она поняла, что все усилия, которые он  приложил,  чтобы
помочь ей в истории с лосем, отняли его последнюю энергию. Он  отдал  все.
Он произнес последние слова: простите меня. И теперь он умирал.
     Это  было  для  него  ужасным  ударом.  Он  умер.  На  этот  раз   он
действительно умер.
     Она упала на колени  возле  кровати,  охваченная  отчаянием,  которое
свело на нет всю радость победы.
     "Мясо до весны".
     Снова она оставалась одна. Он умер. Она снова одна с детьми.
     Она приложила лоб к безвольной руке и горько разрыдалась.


     Бормотание детей вернуло ее  к  реальности.  Она  так  крепко  спала.
Сначала не могла понять, где она находится. На ее  плечах  лежала  меховая
накидка. Она заснула на коленях, уткнувшись лицом в руку мертвеца.
     - Кто накинул мех на меня? - спросила она Шарля-Анри,  который  стоял
рядом.
     - Он! - сказал мальчик, указывая на лежащего священника.
     Значит  он  не  умер.  Его  выздоровление  и  угасание  -  это   было
невыносимо.
     Наконец она спросила себя, не воскресал ли из  мертвых  этот  человек
для того, чтобы снова умереть и снова воскреснуть?
     Его восковая рука была похожа на руку мертвеца. Она  рассмотрела  ее.
Это была тонкая длинная рука, которая принадлежала  аристократу,  несмотря
на изуродованные пальцы. Рука была ледяной. Она даже не согрелась от тепла
ее лица.
     - Почему вы плакали? - раздался голос.
     - Когда?
     - Прежде чем заснуть.
     - Потому что я думала, что вы умерли.
     Она отвечала этому голосу, будто бы говорила с привидением.
     Но она почувствовала, как  задрожала  рука,  которую  она  держала  в
ладонях, и он воскликнул:
     - Так вы жалели о моей смерти? О моем конце? О смерти вашего врага?
     Она не двигалась, не отдавала себе отчета,  прижавшись  щекой  к  его
руке.
     "Какой он сильный!" - думала она, вспоминая миг, когда  он  произнес:
"Подойдите! Идите сюда! Ближе!" И как он сжал ее голову и прижал к  своему
плечу. Он передал ей последние силы и помог ей подняться, выйти на улицу и
убить лося.
     Она  долгое  время  оставалась  на  коленях,  словно  погрузившись  в
забытье,  затем,  подняв  голову,  она   улыбнулась.   У   нее   сложилось
впечатление, что его разбитые запекшиеся губы ей также  отвечают  улыбкой.
Теперь мир стал возможным.



                                    55

     Теперь она признала, что он  -  отец  д'Оржеваль,  которого  объявили
мучеником, погибшим у ирокезов два года назад. В это поверить  было  очень
трудно. Прошлое воздвигло преграды - ситуации и картины,  и  вот  все  это
рассыпалось в прах  перед  лицом  реальности,  потом  вновь  возникало.  У
больного поднялась высокая  температура.  Она  стала  осматривать  тело  и
обнаружила, что одна нога у него раздута, а кожа  покраснела.  Ужас  перед
страшной гангреной охватил ее. При этом было только два выхода: смерть или
ампутация.
     - Нет! Нет! Я не смогу!
     Да, она сумела  разделать  тушу  лося,  но  отпилить  ногу  у  живого
человека, нет! Этого она сделать не сможет!
     Она снова обрела внутреннюю силу.
     Он должен жить. Они тоже. Слишком много знаков было  подано  им.  Она
бросилась лечить его всеми средствами, какие у нее только были.
     Гангрена перестала прогрессировать. Но  температура  не  спадала.  Он
беспокойно ворочался, стонал и,  мотая  головой,  кричал:  "О!  Пусть  она
замолчит!.. Пусть она замолчит!.." и все время бормотал слова  на  наречии
ирокезов.
     Когда температура упала, он снова потерял признаки жизни, и  Анжелике
показалось, что он умер.
     Она не могла понять и мучилась от мысли, что если  это  действительно
отец д'Оржеваль, то как индейцы могли привезти его в таком состоянии  тела
и духа.
     Болезнь, которая терзала его, была еще страшнее, чем физическая боль.
Она хотела бы стереть следы его мучений,  сделать  его  тем,  кем  он  был
раньше, - великим, неустрашимым и непогрешимым отцом  д'Оржеваль,  который
вел в бой своих людей  под  расшитым  знаменем,  который  склонялся  перед
алтарем, молился, ненавидел женщину, потому что встречал лишь  недостойных
грешниц и считал их посланницами  зла.  Но  он  страдал  от  предательства
друзей, который знал все, вел тысячу интриг и  готовил  зеленые  ароматные
свечи с воском и ягодным отваром.
     Однажды утром, когда она причесывала детей и рассказывала им истории,
она почувствовала, что он смотрит на нее,  и,  повернувшись  к  нему,  она
встретилась с ним глазами. У него было странное выражение лица.
     Ей показалось, что он вновь смотрит на нее насмешливо, и она не могла
бы  объяснить,  что  означает  этот  взгляд,  но  он  снова  возродил   ее
подозрения.  Тот,  кто  лежал  в  кровати,   был   обманщиком,   наверное,
следопытом, изгнанником, пьяницей, который, чтобы спастись, украл распятие
погибшего отца д'Оржеваля. Он смотрел на нее с сардонической  усмешкой,  и
это было очень неприятно. Она не удержалась и бросила:
     - Кто вы такой?
     Услышав  внезапный  вопрос,  он  изменил  выражение  лица  и  выказал
беспокойство:
     - Я вам уже сказал. Я Оржеваль из Армии Господней.
     - Нет! Вы не отец д'Оржеваль. Он был человеком вне всякого упрека.  А
вы!.. Вы достойны презрения. Вы украли его распятие, вы присвоили его имя,
все... Вы - не он. Я это чувствую.
     Она подошла к кровати и долго всматривалась в это странное лицо.
     - Кто вы? Вы не священник, не святой мученик. Я разоблачу вас.
     Она села на кровать, не сводя с  него  глаз.  Она  решила  расставить
ловушки и загнать его туда.
     - Расскажите мне о вашей молочной сестре, - сказала она настойчиво.
     Он  показался  ей  обеспокоенным,  словно  ребенок,  который   боится
неправильно ответить.
     Она настаивала.
     - Кто ваша молочная  сестра...  Ее  имя  начинается  на  А,  как  имя
Дьяволицы... Разве вы могли бы забыть это адское создание? Амбруазину?
     Он побледнел. Его взгляд потух,  он  отвернулся.  Затем  он  ответил,
запинаясь:
     - Она... Она не моя молочная сестра... Она молочная сестра Залиля.
     Он снова улыбнулся с непонятной иронией и продолжал:
     - Однако, мать Залиля была и моей кормилицей до  него.  Старший  брат
Залиля, которого она кормила одновременно со мной, мой настоящий  молочный
брат, имел искривленные ступни... Я помню, что, лежа  рядом  со  мной,  он
захотел меня убить. Потом мне рассказали, что я сам убил  его,  задушил  в
нашей общей колыбели.
     Анжелика вздрогнула и вспомнила  о  словах  Амбруазины,  которые  она
любила повторять: "Мы - трое проклятых детей с гор Дофинэ".
     Возвратившись к реальности, она живо возразила:
     - Глупости! Вас убедили в этой байке,  чтобы  причинить  вам  зло.  С
самого детства вас окружали недостойные и жестокие  женщины.  С  одной  из
этих милочек я сама столкнулась, с Амбруазиной. Но я совершенно  не  верю,
что вы похожи на них.
     - Смотрите-ка, как пылко вы меня  защищает