ий город был потрясен важным известием.
   В сопровождении своей матери, братьев, слуг, больших и маленьких  друзей,
а также таких личностей, как Пиксаретт и г-н де Бардань, не  говоря  уже  об
индейцах и их собаках, барышня Онорина де Пейрак отправилась  к  урсулинкам,
чтобы учиться читать.
   Одна ее рука была в руке матери, другой она  держала  лук  и  стрелы.  Ее
закутали в шерстяные одежды и меха, так что видны были  только  ее  раскосые
глаза и красный носик, и в сопровождении столь богатого эскорта она покинула
свой дом, прошла  по  городу  мимо  кузницы,  таверны  "Восходящее  солнце",
пересекла Соборную площадь и ручеек, всхлипывающий под коркой льда. Со  всех
сторон бежали дети, идущие в школу, одетые в теплые пальто и шапки, так  как
мороз был очень сильный.
   Онорина де Пейрак идет к урсулинкам. Не хватало только звона колоколов.
   Толпа подошла к монастырю, где уже ждали дамы из секты.
   Онорина отпустила руку Анжелики и с гордым и непреклонным видом, ни  разу
не оглянувшись, переступила  порог  монастыря  и  вошла  внутрь.  Приветливо
встреченная, она тут же растворилась  среди  черных  мантий,  тяжелых  юбок,
белых у послушниц и черных у наставниц; глубины монастыря поглотили  ее  под
звуки самшитовых четок.
   С тяжелыми мыслями и разбитым сердцем, как  будто  ей  предстояла  долгая
разлука с  дочерью,  Анжелика  все  утро  провела  в  верхних  комнатах.  Из
слухового окна она  наблюдала  за  монастырским  двором,  где  на  переменах
резвились дети. Она различила силуэт своей  дочери:  та  стояла  в  углу,  а
вокруг нее на некотором расстоянии собрались несколько девочек. Может  быть,
они мучили ее? Или отталкивали?  За  новостями  отправили  Сюзанну.  Немного
погодя Анжелика увидела, как она вошла в сад монастыря вместе с наставницей,
провела переговоры и удалилась. Все идет хорошо, заявила она по возвращении.
Онорина бесспорно царила в своем новом мире. Девочки были с ней очень  милы,
им хотелось  получить  разрешение  выстрелить  из  лука.  Онорина  раздавала
разрешения, но очень расчетливо.
   Преодолев первые муки, Анжелика утешилась тем, что Онорина находится  под
покровительством божьим, в то время как она сама заинтригована и взволнована
различными событиями.
   Она упрекала себя  за  то,  что  не  могла  объяснить  де  Ломени,  каким
опасностям подвергает свою жизнь Она должна была рассказать ему о  покушении
со стороны Мартена д'Аржантейля, жертвой которого она чуть  было  не  стала.
Если бы он знал об этом, он бы не оставил ее, он приехал бы в Квебек,  чтобы
следить за ней, хотя бы издали, охраняя ее безопасность. Правда, у  нее  был
еще Пиксаретт, затянутый в красный сюртук английского офицера или же в шкуру
черного медведя, в зависимости от  настроения.  Он  всегда  был  поблизости:
иногда шел рядом и разговаривал с ней, иногда невидимой  тенью  появлялся  у
нее за спиной так неожиданно, что она вздрагивала.
   Самоустранение Ломени-Шамбора, его нежелание встречаться с ней задели  ее
самолюбие. Сознавая, что "так будет  лучше",  в  мечтах  она  вместе  с  ним
познавала восторг любви. В его неожиданной капитуляции было свое очарование.
Этот целомудренный и нежный мужчина не вынес  груза  навалившегося  на  него
счастья.
   Спустя несколько дней после прогулки к водопадам Анжелику навестил  Гарро
д'Антремон. Она решила и довольно глупо, что  он  будет  говорить  с  ней  о
Мартене д'Аржантейле. Но ничего подобного, чутье ее  подвело.  Его  все  еще
интересовало досье де Варанжа. Он решил  держать  ее  в  курсе  событий.  Он
рассказал, что напал  на  след  солдата,  который  участвовал  в  магических
заклинаниях над распятием. То,  что  в  деле  был  замешан  солдат,  его  не
удивляло. Вояки бродяжничали повсюду, отличались хвастовством  и  хитростью.
Они забавлялись тем, что обманывали крестьян, у которых  останавливались  на
постой. Не гнушались они и преступлениями. По мнению лейтенанта полиции,  от
этого контингента можно было всего ожидать.

***

   Стояли трескучие морозы, и в домах сильно топили. Обычно  в  такое  время
Ноэль Тардье де ла Водьер был озабочен  мыслями  о  предотвращении  пожаров.
"Достаточно малейшей искры, и мы погибли все!"... Он без устали пересчитывал
ведра, заставлял заточить топоры, проверял наличие лестниц на крышах. Каждый
день маленькие  савояры  проверяли  дымоходы,  а  люди  жаловались,  что  их
выгоняют на мороз, ведь во время чистки дымоходов приходилось гасить печи  и
ждать на улице,  где  зуб  на  зуб  не  попадает.  Жители  роптали.  "Так  и
окочуриться недолго!"
   Маленькие савояры знали свое дело. Они были  не  дебильными,  как  сказал
Гарро, но весьма туповатыми. Да и что можно было ожидать от этих малышей? Их
продавали, эксплуатировали, увезли на край света. У них отобрали  все,  даже
их сурков. Их заставляли теперь чистить флюгера и даже кресты  на  верхушках
церквей, куда они с удовольствием и легко забирались.
   Наступил Великий Пост,  которому  предшествовали  три  карнавальных  дня.
Латинское слово " carnelevare", означавшее  "лишать  мяса",  давно  потеряло
свой первоначальный смысл. Наоборот, эти три дня  отличались  "кощунственным
беспорядком" в еде,  как  говорил  епископ;  все  набивали  животы  мясом  и
колбасами перед сорокадневным воздержанием.
   В среду весь Квебек  возвращался  из  церкви  с  черным  пятном  на  лбу,
напоминанием о священном афоризме "...из праха во прах". Во  время  Великого
Поста есть полагалось лишь раз в день, желательно в  полдень...  Молочные  и
мясные блюда были исключены, что же  оставалось?  Хлеб,  рыба,  овощи  и,  к
счастью, напитки, употребление которых заметно возрастало.
   Три дня спустя Великий Пост был омрачен первым крупным  спором,  имевшем,
однако, большое значение для Квебека. Спор разразился на приеме у г-на Обура
де Лонгшон, первого консула.
   Г-жа Обур де Лонгшон была  женщиной  невзрачной  и  не  любила  принимать
гостей.  В  противоположность  ей  г-н  Обур,  член  товарищества   "Святого
Причастия", всегда  пользовался  возможностью  в  период  Великого  покаяния
собрать у себя изысканное общество интеллектуалов и побеседовать о теологии,
морали, назначении  человека.  Естественно,  приглашали  и  дам.  Прошли  те
времена,  когда  грубое  мужское  общество  изгоняло   женщину   из   своего
фривольного  круга,  считая  ее  глупой  служанкой,  необходимой  лишь   для
продолжения рода.
   За последние два столетия нравы изменились. Во всем мире, а  особенно  во
Франции, мужчины оценили общество женщин не только за  красоту  тела,  но  и
ума. Эпоха  Ренессанса  и  ее  утонченные  короли  воздали  должное  женщине
образованной и незаурядно мыслящей. Именно эта  тема  и  послужила  причиной
спора. Кто-то  высказал  мнение,  что  подобные  преобразования  в  Северных
областях были возможны лишь благодаря усилиям провансальской культуры вообще
и  школ  любви  в  Лангедоке  в  частности.  Тут  же  все  общество   решило
высказаться. Разнообразие мнений  и  широкая  эрудиция  присутствующих  ярко
демонстрировали уверенность каждого  в  том,  что  он  говорил.  Высказанное
мнение подвергалось жесточайшему обстрелу историческими,  политическими  или
теологическими фактами. Вскоре разговор  коснулся  времен  Шарлеманя,  затем
римской эпохи, когда римляне облюбовали себе земли южной  Галии,  где  долго
царила "prima lingua oceitana".
   Разделение Аквитании и  Лангедока  ничего  не  изменило,  нравы  и  язык,
слишком долго находившиеся под влиянием латыни, остались прежними. В десятом
веке арабы привнесли  в  культуру  юго-западного  Прованса  свои  утонченные
развлечения, науки, поэзию. На  этой  почве  и  родилась  богатая  культура,
нашедшая свое воплощение в школах любви  трубадуров,  великих  мыслителей  и
поэтов. В те времена конфликты разрешались с необычной учтивостью.
   - На свой лад,  -  г-н  Обур  решил  прервать  майора  Сабанака,  слишком
увлеченного живописным рассказом об истории своей  провинции.  -  Но  вы  не
станете утверждать, что в этих школах, где,  кажется,  учили  грамматическим
правилам, мистика...
   - Там обучали галантному обхождению с дамами, умению "ухаживать"...  Даже
низшие классы были не так грубы. Простой труженик - крестьянин из  Аквитании
был более искушен в литературе и в языке, чем  нормандский  или  бургундский
барон, - ответил г-н де Дорилак.
   Нахмурившись,  присутствующие  попытались  восстановить   справедливость.
Беседа протекала в рамках приличия. Предпочтение отдавалось южанам, так  как
многие из "выходцев с Севера" вовремя вспомнили, что их губернатор тоже  был
гасконцем. Лучше уж  закусить  удила,  чем  вызвать  раздражение  обидчивого
правителя.
   - Элегическая земля, -  сказал  Карлон,  -  но  ее  чрезмерная  учтивость
повлекла за собой злоупотребления... Что  это,  равнодушие  или  уважение  к
другому? Были разрешены еретические секты, они все увеличивались,  издеваясь
над учением Церкви. Все это продолжалось до эпохи катаров, которые возомнили
себя выходцами из другой цивилизации. Они утверждали, что  материальный  мир
есть порождение зла, а сама жизнь и продолжение рода являются тяжким грехом.
Церковь считала своим долгом уничтожить эту отвратительную ересь.
   Гасконцы возразили, что катары были чисты в  своих  помыслах  и  делах  и
никому не причинили зла, для ненасытных северян это был лишь повод.
   В качестве аргументов был приведен ряд фактов. Ужасные рассказы о  войне,
развернутой против альбигойцев Симоном де Монфортом и преподобным Домиником,
белобородым монахом, основателем инквизиции, наводили страх; и  даже  спустя
четыре  столетия  в  деревнях  Лангедока  расшалившихся  детей  пугали,   по
старинке: "Вот придет Симон де Монфорт и заберет тебя!"  По  правде  говоря,
это была не война, а резня, вплоть до полного истребления; никому не удалось
избежать костра или меча, уничтожали всех - мужчин, женщин, детей,  стариков
и  даже  новорожденных.  Кровавый  крестовый  поход   разрушил   не   только
еретические секты, он разрушил всю южную культуру.
   Эти будоражащие воспоминания о запахе крови и пылающих кострах  послужили
преградой для возможного примирения между  присутствующими,  хотя  они  были
одинаково причесаны и одеты, одинаково любезны и все находились в ссылке,  в
плену у канадской зимы.
   - Однако невозможно было терпеть... - пробормотал г-н  Гарро  д'Антремон.
Ему ответил чистый женский голос:
   - Можно все стерпеть, кроме жестокости.
   Это была г-жа де ла Водьер: Беранжер-Эме решила выступить  в  защиту,  ее
реплика попала в цель и вызвала одобрительную улыбку графа де  Пейрака.  Она
покраснела от удовольствия.
   - Да признайтесь же, что вы странный народец, вы, южане, - вступил г-н де
Башуа. - Победитель оставил вам ваши формы правления, ваши обычаи, ваш язык,
а вы злоупотребляете всем этим, желая  сохранить  вашу  свободу  скандальных
нравов. И сегодня вы действуете, не думая о грехе, как будто его и нет.
   - Почему же... он существует... Но то, что вы, северяне,  заклеймили,  не
является грехом...
   - Святотатство! - проворчал г-н Мэгри де Сен-Шамон, -  сразу  видно,  что
ваша  культура  взяла  начало  в  испорченных  источниках:  языческий   Рим,
непристойный Ислам. Ваши корни питались из разных почв...
   -  Кто  вам  позволил!..  -   закричали   гасконцы.   Борьба   аргументов
продолжалась.
   - А ваши войны?.. Ваши предки?
   - Мои предки принадлежали к роду Александра IV, - сказал граф де Пейрак.
   - Мои тоже, - закричал Кастель-Моржа. Воспользовавшись тем, что соперники
переводили дыхание, г-н Обур решил положить конец спору.
   - Наши мнения ни к чему не приведут, это  безвыходная  ситуация,  которая
продлится еще несколько столетий. Тема эта неисчерпаемая, ведь предмет спора
- различная концепция греха.
   - Действительно, - одобрил г-н  д'Авренсон,  -  наша  культура  призывала
прийти к богу через плотскую любовь в самых  совершенных  ее  формах,  а  не
через отречение от нее.
   - Что бы произошло, если бы северная цивилизация потерпела  поражение?  -
спросила Беранжер де ла Водьер, повернувшись к графу де Пейраку с выражением
восторженной невинности.
   Эта перебранка взволновала Анжелику: она  заметила,  что  вокруг  Жоффрея
собрался кружок женщин, они следили за каждым его словом и бросали  на  него
такие влюбленные взгляды, на которые только она имела право. Среди этих  дам
она узнала г-жу де Сен-Дамьен, прекрасную Элеонору  с  острова  Орлеан  этой
зимой ее слишком часто видели в Квебеке
   "Да, все эти женщины без ума от него и непонятно почему. Хотя нет, мне-то
как раз понятно..." Ближе всех к нему стояла Сабина де Кастель-Моржа,  очень
прямая и величественная,  готовая  до  последнего  дыхания  защищать  своего
повелителя. Хотя место это принадлежало Анжелике, сейчас она лишилась его, и
никто,  казалось,  не   обратил   на   это   внимание.   Это   было   верхом
бесцеремонности.
   - Вы сможете дать нам ответ, дорогой  Сюзерен?  -  спросила  Элеонора  де
Сен-Дамьен,  женщина  с  пылающим  взором.  Со   всех   сторон   послышались
нетерпеливые голоса:
   - Да, ответьте,  если  бы  короли  Прованса  победили  королей  Севера  и
разрушили их культуру, что бы произошло?
   В течение вечера  Анжелика  заметила,  что,  хотя  реплики  Жоффрея  были
довольно опасны, но все же они  носили  несколько  легкомысленный  характер.
Теперь же он задумался и совершенно серьезно заявил:
   - Быть может, мы стали бы свидетелями примирения Любви и Церкви!
   - Приятно слышать! - сказал Виль д'Аврэй.
   - Вы богохульствуете! Наше королевство  погрязло  бы  в  ереси,  как  это
случилось с англичанами...
   Анжелика не могла  больше  слушать  разбушевавшихся  спорщиков  и  решила
удалиться в соседний будуар. Она почувствовала облегчение, оставшись одна. К
счастью, подумала она, ни г-на де Барданя, ни  герцога  Вивонна  здесь  нет.
Анжелика была слишком  взволнована  и  разгневана  не  только  неосторожными
высказываниями Жоффрея в защиту своей мятежной провинции, но и отношением  к
нему аквитанских дам.  Возможно,  этот  легкомысленный  гасконец  уже  давно
обманывал ее? При мысли об изящной Беранжер-Эме в объятиях своего  мужа  она
ощутила холодную дрожь в затылке. Как он  улыбался  ей!  Анжелика  не  могла
перенести того, что Жоффрей раздаривал свои улыбки другим женщинам.
   Между тем в гостиной  продолжалась  баталия.  С  дрожью  в  голосе,  Виль
д'Аврэй кричал:
   - Чего же они  добились,  эти  веселые  провансальцы  со  своим  девизом:
Delectus coitus?
   - Маркие ведите себя приличнее, ведь сейчас Великий Пост, - урезонил  его
хозяин дома.

***

   Разъезд по домам был бурным. Лишь небольшая полоска земли отделяла  порог
особняка первого консула от небольшой расщелины в горе, и частенько один или
два гостя, будучи навеселе,  попадали  в  нее.  Таким  образом,  перспектива
возвращаться  одному  после  бурно   проведенного   вечера   была   довольно
рискованной.
   Луна  освещала  беспорядочное  скопление   карет,   кучеров   и   лакеев,
раздавались возгласы, смех и ржание лошадей.  Весь  этот  гвалт,  не  совсем
уместный во  время  Великого  Поста,  послужил  поводом  г-ну  де  Берньеру,
живущему по соседству, написать на следующий день рапорт епископу.
   Подхваченная людским потоком, Анжелика внезапно оказалась перед графом де
Пейраком. Гнев ее еще не утих, и она довольно резко бросила ему:
   - Вы сумасшедший! Своими высказываниями вы добьетесь  того,  что  Церковь
отречется от вас! Разве вам не достаточно  того,  что  Король  не  на  вашей
стороне?
   Он удивленно поднял брови, казалось, что ее гнев забавляет  его,  но  его
колючая улыбка говорила о другом.
   - А вы стали  агентом  короля,  госпожа  Плесси-Бельер,  вы  тоже  против
мятежных южан?
   Она не смогла вымолвить ни слова.
   Анжелика  попросила  Виль  д'Аврэя  проводить  ее  до  дома.  Она  решила
дождаться  Жоффрея  и  поговорить  с  ним,  объясниться.  На  этот  раз   не
понадобятся ни ее ласка, ни нежные слова. Как он посмеялся над ней! Но он не
пришел. Анжелика всю ночь не сомкнула глаз. Ей трудно было поверить, что  ее
муж говорил с ней в таком  тоне.  У  нее  до  сих  пор  стояло  в  ушах  его
язвительное: госпожа Плесси-Бельер.
   Теперь она уже не сомневалась в том,  что  он  знает  все  о  герцоге  де
Вивонне, о его присутствии в Квебеке. Она ничего  не  говорила  ему,  рискуя
своей жизнью, но он узнал сам, что она встретила здесь тех, кто был рядом  с
ней в той, другой жизни, когда она царила при дворе. Возможно, это пробудило
в нем горькое чувство ревности...
   Утром она все еще думала о примирении поспешила в особняк  Монтиньи.  Там
она узнала, что г-н де Пейрак  уехал  из  Квебека  инспектировать  форты  на
Красном Мысе.
   Ситуация показалась ей катастрофической, хотя для этого не было  никакого
повода. Она побежала в монастырь иезуитов.
   Г-жа де Пейрак часто приходила  на  исповедь  к  отцу  Мобежу,  и  всегда
церемония протекала  в  соответствии  с  установившимся  ритуалом,  который,
однако, нельзя было назвать традиционным.
   Анжелику провожали в библиотеку, она садилась в кресло с высокой спинкой,
а его святейшество устраивался рядом на скромном табурете.  Они  крестились,
отец произносил молитву на латинском языке, а  затем  начиналась  бессвязная
беседа. Они говорили о  способности  передавать  мысли  на  расстоянии  и  о
женьшене, чудодейственном корне, найденном в  Азии  и  обладавшем  целебными
свойствами.  Корень  этот  произрастал  и  в  Америке,  но  необходимо  было
тщательно изучить его  свойства,  возможно,  это  всего  лишь  разновидность
настоящего женьшеня. Затем отец Мобеж вставал, просил ее встать на колени  и
прочесть покаянную молитву и давал ей отпущение грехов.
   На этот раз она  не  знала,  с  чего  начать,  какие  доводы  привести  в
оправдание своих слез. Наконец она решилась... Она в опасности. Один человек
попытался убить ее, не имея на это никаких причин. В этом ей  виделась  рука
судьбы и происки ее старых врагов, которые не сложили оружия  и  по-прежнему
преследуют ее. Особенно она волнуется за своего мужа,  они  ведь  из  разных
провинций, и отсюда все  зло...  Когда  она  замолчала,  последовала  долгая
пауза, святой отец размышлял, прежде чем высказать свое суждение.
   - Женщины, которых постигла участь быть красивыми, представляют  для  нас
некоторую загадку. Их образ жизни отличен от нашего, хотя подчас это  трудно
объяснить, с одной стороны - он более труден, с другой -  более  легок.  Они
избежали  того,  что  мы  называем  повседневностью,  их  судьбы  во  многом
своеобразны.  Они   -   посланцы   волшебства,   очарования   и   поклонения
совершенству, а ведь именно эти чувства храним мы в тайниках нашей души;  но
и они испытывают подчас жестокое разочарование,  когда  их  чувства  забыты,
растоптаны, унижены. Очень часто мы видим подобных женщин рядом  с  принцами
или королями, они отдают этим людям, наделенным  безграничной  властью,  всю
нежность своего сердца и трогательный хрупкий  ум.  Опьяненные  почестями  и
лестью, которые лишь слабым отблеском коснулись их самих, эти женщины  тонут
в бескрайней глупости, их сердца черствеют.
   - Если ваши речи обращены ко мне, - сказала Анжелика, удивленная подобным
высказыванием, - и если вы и меня считаете одной  из  тех,  кого,  по  вашим
словам, постигла "участь быть красивой", то хочу возразить  вам,  отец  мой,
что я всегда боролась за право быть личностью, жить по велению своего сердца
и думать по велению своего разума. Но вы  должны  знать,  я  счастлива  быть
красивой, - добавила она, посмотрев на него с вызовом.
   - И правильно делаете, - заверил отец Мобеж, - но вы не  дослушали  меня,
мадам... Очень красивые женщины при любых обстоятельствах совершенно уверены
в своем обаянии, они считают, что нравятся всем, кому  они  представлены!  И
именно в этом их отличие. Согласитесь, гораздо  приятнее,  когда  при  вашем
появлении вы встречаете  ра