над нижними. Кирпичные  трубы
высились посередине острых гребней крыш. Дома, большие и прочные, напоминали
замки елизаветинских времен. Построенные большой частью из обтесанной сосны,
они золотились в свете занимающегося утра.
   Некоторые риги, сложенные из бревен, были крыты соломой, но  вся  деревня
дышала зажиточностью и гармонией.
   За небольшими ромбовидными стеклами в свинцовых  оконных  переплетах  без
ставень зажигались свечи. Во всем был  виден  спокойный  комфорт,  созданный
старательным трудом, вниманием ко всем сторонам бытия, стремлением не терять
ни минуты драгоценного времени. Но разве жизнь в поселке,  выросшем  в  этих
отдаленных долинах, не была соткана  из,  казалось  бы,  незначительных,  но
столь необходимых деталей! Поэтому цветущие  сады  и  огороды  возникали  не
столько для отдохновения глаз и  душ,  сколько  для  того,  чтобы  давать  в
изобилии овощи, целебные ароматические растения и пряности.
   Пораженная и восхищенная, Анжелика размышляла о натуре этих англичан, уже
вставших с молитвой на устах, привыкших рассчитывать только на самих себя  и
столь не похожих на тех, с которыми она встречалась прежде.
   Вытолкнутые  в  Америку  своим  ожесточенным  и  неутолимым   стремлением
молиться по-своему и найти для этого клочок земли, они  уносили  с  собой  и
подобного себе Бога, который запрещал зрелища, музыку, игру в карты и  яркое
платье - все, что не было Трудом и истинной Верой.
   Именно в ценностях хорошо исполненного и плодоносного труда  черпали  они
вдохновение и вкус  к  жизни.  Стремление  к  совершенству  заменяло  у  них
наслаждения и чувственные радости.
   Но сомнение и беспокойство не переставали тлеть в их  душах,  как  свеча,
зажженная в доме покойника.  Этому  способствовали  и  новая  страна,  и  ее
климат. Выросшие на пустынных берегах среди заунывных звуков моря  и  ветра,
шелеста языческих лесов, эти пуритане были уязвимы к патетическим и  грозным
проповедям своих пасторов.
   Не признавая святых и ангелов, они оставили в своем вероучении место лишь
для демонов и видели их повсюду.
   Они знали всю их иерархию  -  от  маленьких  гномов  с  острыми  ногтями,
которые продырявливают мешки с зерном, до зловещих князей  тьмы,  наделенных
каббалистическими именами.
   И однако, красота страны, куда привел их  Всевышний,  говорила  в  пользу
ангелов.
   Раздираемые,  таким  образом,  между  мягкостью  и  насилием,  цветами  и
терниями, честолюбием и самоотречением, они имели право жить, лишь постоянно
помышляя о смерти.
   Но они еще недостаточно были проникнуты этим духом,  полагал  преподобный
Пэтридж, что ярко дало о себе знать в его воскресной проповеди.
   Анжелика, склонившись у окна, с удивлением видела, что  наступающий  день
не вызвал в деревне никакого  оживления.  Никто  не  выходил  из  домов,  за
исключением нескольких женщин, неторопливо отправившихся на реку за водой.
   Ведь это  было  воскресенье.  Воскресенье!  И  для  католиков  тоже,  так
напомнил ей плаксивый голос Адемара, окликнувшего ее с улицы.
   - Сегодня день святого Антуапа из Падуи, мадам!
   - Пусть он поможет вам снова обрести самообладание и храбрость, - сказала
Анжелика, так как французский святой  имел  репутацию  помощника  в  поисках
утраченных предметов.
   Но солдат не принял шутки.
   - Это большой праздник в Канаде, мадам, и вместо того, чтобы  участвовать
в красивой  процессии  где-нибудь  в  хорошем  и  благочестивом  французском
городе, я нахожусь здесь, между полчищ  дьяволов,  среди  еретиков,  которые
распяли нашего Господа. Я буду  наказан,  наверняка!  Что-то  произойдет,  я
чувствую...
   - Замолчите! - бросила ему Анжелика. - И уберите ваши  четки.  Вид  этого
предмета смущает протестантов.
   Но Адемар продолжал конвульсивно сжимать их и взывать, бормоча, к  Святой
Деве и всем святым. За ним по-прежнему повсюду безмолвно следовали маленькие
пуритане в башмаках, особенно ярко начищенных в этот день, в  надвинутых  на
глаза круглых шляпах или черных колпаках.
   Воскресенье, о котором группа французов не подумала, отправляясь в  путь,
спутало их планы.
   Все  остановилось.  И  речи  не  могло  быть  о   том,   чтобы   заняться
приготовлениями к отъезду. Это бы скандализировало жителей деревни.
   И старого Шеплея, который шел по улице со своей сумкой  и  мушкетоном  на
плече, направляясь вместе с индейцем к лесу,  провожали  сумрачные  взгляды,
враждебный шепот и даже угрожающие жесты. Но он,  все  так  же  сардонически
улыбаясь,  не  обращал  на   это   внимания.   Анжелика   позавидовала   его
независимости.
   Старик внушал ей такое же доверие, как некогда Савари.
   Занятый наукой, он давно уже отбросил предрассудки  своих  единоверцев  -
предрассудки, которые могли бы помешать удовлетворению его страсти. И, когда
он вертелся в лесу, приплясывая и шевеля худыми растопыренными пальцами, это
означало, что он заметил какой-то цветок или почки в листве, и, произнося их
латинские названия, запоминает, где они растут.
   Разве Анжелика не вела себя  таким  же  образом,  когда  отправлялась  на
поиски лекарственных трав в лесах Вапассу?
   Старый Шеплей и она узнали друг в друге близкие души.
   Она с сожалением смотрела, как он уходил все дальше и  скрылся,  наконец,
вместе с индейцем в тенистом овраге, ведущем к реке Андроскоггин.
   С холма донесся звук колокола. Верующие потянулись в сторону укрепленного
"дома собраний", который стоял в верхней части деревни,  окруженный  вязами.
Этот дом служил одновременно и церковью, и местом для гражданских церемоний.
   Построенный из досок,  он  отличался  от  других  зданий  лишь  небольшой
остроконечной башней, где висел колокол, и своей квадратной формой. Это было
также укрепление, где можно было укрыться в случае  вторжения  индейцев.  На
верхнем этаже стояли две кулеврины с черными жерлами, глядящими из бойниц по
сторонам башенки, символа мира и молитв.
   Здесь жители Брансуик-Фолса по примеру  своих  родоначальников  из  Новой
Англии собирались вместе, чтобы славить Господа, читать библию, решать  дела
колонии, выговаривать своим ближним и выслушивать их укоры,  осуждать  своих
соседей и подвергаться их осуждению. И Бог участвовал во всех этих делах.
   Анжелика сначала колебалась, примкнуть ли ей к этой  скромной  процессии.
Остатки старого католического воспитания вызывали в ней смущение при мысли о
том, что нужно будет войти в еретический храм. Смертельный грех, неизмеримая
опасность для души праведника. Это опасение уходило корнями в ее впечатления
детства.
   - Я надену мое красное платье? - спросила Роз-Анн.
   Поднимаясь к церкви вместе с  ребенком,  Анжелика  заметила,  что  жители
Брансуик-Фолса несколько ослабили в честь Господа свои строгости в одежде.
   Хотя здесь и не было таких красных платьев, как сшитое  ею  для  Роз-Анн,
девочки шли  в  розовых,  белых  и  голубых  одеждах.  Здесь  были  кружева,
сатиновые ленты,  шляпы  с  высокими  черными  тульями  и  широкими  полями,
украшенные серебряной пряжкой  или  пером,  которые  женщины  носили  поверх
головных уборов с небольшими вышитыми отворотами. -  Анжелика  переняла  эту
английскую красивую и  практичную  моду  еще  в  начале  своих  скитаний  по
американской земле.
   Это сдержанное  изящество  гармонировало  с  благонравным  видом  светлых
домов, окруженных сиренью, и нежным цветом неба, похожего на цветущий лен.
   Было прекрасное воскресенье в Невееванике - на весенней земле!
   При виде Анжелики жители слегка улыбались и кивали головой. А  когда  она
направилась по тропинке в церковь, то последовали за ней, счастливые, что  в
этот день она была их гостьей.
   Кантор присоединился к матери.
   - Я чувствую, что мы и заикнуться  не  можем  об  отъезде.  Это  было  бы
неуместно, - сказала ему Анжелика. - Но корабль твоего отца  ожидает  нас  в
устье Кеннебека сегодня вечером или в крайнем случае, завтра...
   - Может быть, мы сумеем распрощаться после  проповеди?  Сегодня  животные
остаются на лугу с одним только пастухом. Телята будут  сосать  молоко,  что
позволит обойтись без дойки коров. Все в деревне смогут отдохнуть. Я  только
что видел Мопертюи. Он отведет наших лошадей к реке. Он сказал,  что  вместе
со своим сыном присмотрит за ними, пока  они  будут  пастись,  а  к  полудню
приведет назад. И мы тронемся в путь, даже  если  придется  остановиться  на
ночь в лесу.
   На площадке перед "домом собраний", куда они пришли, высился помост, а на
нем стояло что-то вроде пюпитра с тремя  отверстиями,  причем  среднее  было
больше остальных. "Это дыра для головы, - объяснил Кантор, - а две другие  -
для кистей". Здесь, у позорного столба, выставляли  провинившихся.  Рядом  с
этим варварским аппаратом была установлена доска, где писали имя человека  и
называли его проступки.
   Столб, у которого виновных подвергали ударам  хлыста,  дополнял  судебные
принадлежности небольшой пуританской колонии.
   К счастью, в это утро место позора было пусто.
   Однако преподобный Пэтридж дал понять в своей  проповеди,  что  в  скором
времени оно, возможно, примет свою жертву.
   Сидя среди неподвижных, как восковые фигуры, прихожан, Анжелика услышала,
что изящество одежды, которое она заметила сегодня, было вызвано не законным
желанием отметить день Господа, а ветром  безумства,  который,  оказывается,
вдруг подул на недисциплинированную паству священника. Это  было  чужеземное
веяние... И не нужно было далеко искать источник подобного  беспорядка.  Ибо
он прямо таился в полувосточной религии, отклонение которой в течение  веков
от правильного пути под  руководительством  ее  глав,  предавшихся  дьяволу,
привело к гибели все человечество. Затем последовал исторический  экскурс  с
перечнем имен,  где  папы  Клемент  и  Александр  упоминались  вперемежку  с
Астартой, Асмодеем и Ваалом. Анжелика достаточно хорошо разбирала английские
слова, дабы понять, что неистовый пастор называл нынешнего  папу  поочередно
то Антихристом, то Вельзевулом, и она сочла, что тот несколько увлекается  в
своем пылком красноречии.
   Это вызвало в ее памяти образы  детства,  когда  они  ссорились  с  юными
крестьянами-гугенотами. На их еретические фермы в Пуату, стоящие  в  стороне
от католических поселений со  своими  одинокими  могилами  подле  кипарисов,
смотрели с осуждением. Но этих добрых людей, не знавших подчас  тонкостей  в
обращении, не понимавших шуток, отличала наивная и грубоватая прямота...
   Томас Пэтридж напомнил, что соблазны красоты относятся к самым мимолетным
и исчезают быстрее всего.
   Он возмутился чересчур длинной шевелюрой не  только  у  мужчин,  но  и  у
женщин. Слишком много нескромных причесок и пряжек, этих достойных порицания
проявлений идолопоклонства.
   - Бертос! Бертос! - воскликнул он.
   Все задавались  вопросом,  какого  такого  демона  он  еще  упомянул,  но
выяснилось, что это был лишь служащий ризницы, которого  он  призывал,  дабы
навести порядок: пойти разбудить наглеца, осмелившегося заснуть посреди этих
увещеваний.
   Бертос, маленький, круглостриженный человечек, вооруженный длинной палкой
с набалдашником и пером, направился к соне, чтобы хорошенько ударить его  по
голове. Перо предназначалось для дам, чтобы достичь той же  цели,  но  более
деликатным способом: оно помещалось под нос, если слишком  долгая  проповедь
клонила их в дремоту.
   - Несчастные! Несчастные! - продолжал проповедник мрачным голосом.  -  Вы
напоминаете мне тех  беспечных  жителей  города  Лаиса,  о  котором  говорит
Библия. Они не думали о своем  спасении  и  защите,  когда  их  враги,  сыны
Дановы, точили свои мечи, чтобы их погубить. Они смеялись, танцевали, думая,
что у них нет в мире врагов. Они не хотели видеть то, что приближалось, и не
хотели принимать никаких мер предосторожности.
   -  Извините,  я  протестую,  -  воскликнул   старый   Бенджамен   Уильям,
выпрямившись во весь рост. -  Вы  не  хотите  сказать,  надеюсь,  что  я  не
забочусь о спасении моих близких? Я написал письмо губернатору  Массачусетса
с просьбой прислать нам восемь или десять крепких  и  умелых  парней,  чтобы
охранять нас во время жатвы...
   - Слишком поздно! - прорычал проповедник, взбешенный этим вмешательством.
- Когда душа не наставлена на путь  истинный,  тщетны  все  ухищрения.  И  я
предсказываю: ко времени жатвы вас уже не будет! Уже завтра,  может  быть...
Что говорю я? Сколько из вас будут мертвыми  уже  сегодня  вечером?  Индейцы
бродят в лесу вокруг, готовые вас зарезать! Я вижу  их!  Я  слышу,  как  они
точат свои ножи для скальпов. Да, я вижу, я вижу, как блестит красная  кровь
на их руках, ваша кровь.., и ваша! - кричал он, тыкая пальцем то в одних, то
в других побледневших слушателей...
   Аудитория была на этот раз  объята  ужасом.  Рядом  с  Анжеликой  хрупкая
маленькая старушка по  имени  Элизабет  Пиджон,  учившая  маленьких  девочек
поселка, дрожала всем телом.
   - Ибо красный цвет - это не цвет радости, - продолжал декламировать Томас
Пэтридж мрачным голосом, глядя на  Анжелику,  -  а  цвет  катастрофы,  и  вы
допустили  его  к  себе,  безумцы!  И  скоро  вы  услышите  с  небес   голос
Всемогущего, который  скажет  вам:  "Ты  предпочел  удовольствия  мира  сего
радости созерцать мое лицо. Хорошо!  Тогда  иди  навсегда  от  меня!"  И  вы
навсегда погрузитесь во мрак Преисподней, в  темную  и  бездонную  бездну  -
навсегда, навсегда, НАВСЕГДА!
   Всех трясло. Люди выходили из дома, боязливо  оглядываясь  на  освещенную
солнцем площадку, провожаемые раскатами неумолимого и глухого голоса:
   - Навсегда!.. Навсегда!.. НАВСЕГДА!!!

Глава 6

   "Еще долго здесь только и будут говорить, что об этом красном платье",  -
проворчала про себя Анжелика.
   Мирная воскресная трапеза, сопровождаемая чтением отрывков из Библии,  не
смогла рассеять чувства тревоги, навеянного проповедью пастора. После  обеда
Анжелика  вышла  ненадолго  в  сад,  чтобы  посмотреть,  что  там  посажено,
растереть эти растения между пальцев и  постараться  узнать  их  по  запаху.
Летний воздух был наполнен жужжанием пчел. Ею овладело  неудержимое  желание
как можно скорее вновь увидеться с Жоффреем. Без него  мир  был  пустым.  Ей
казалось странным и  невыносимым  само  ее  присутствие  в  этой  английской
деревне. Как будто она До этого спала и, проснувшись, стала спрашивать себя,
как она здесь  оказалась.  Что-то  казалось  здесь  подозрительным,  но  что
именно, она не могла объяснить.
   - Ну, куда делся этот Мопертюи? - крикнула она Кантору. - Смотри,  солнце
уже заходит, а он все еще не вернулся из леса с лошадьми!
   - Пойду  посмотрю,  где  он  там,  -  ответил  Кантор,  и  быстрым  шагом
направился к окраине деревни.
   Она увидела, как он уходит и скрывается в густой зелени  леса.  Ей  вдруг
неизвестно почему захотелось его удержать и крикнуть: "Нет,  не  ходи  туда,
Кантор! Кантор, сынок, не иди в лес..."
   Но он уже исчез за поворотом дороги, которая вела к  овчарне,  последнему
перед лесом дому деревни.
   Она вернулась в дом Бенджамена, поднялась по лестнице, быстро взяла  свою
кожаную сумку и оружие, набросила  на  плечи  плащ,  надела  шляпу  и  снова
спустилась вниз. Служанки, сидя у окна, ничего не делали,  думали  о  чем-то
своем или молились про себя. Она не стала их тревожить, молча прошла мимо  и
вышла на покрытую  травой  улицу  селения.  Маленькая  Роз-Анн,  по-прежнему
одетая в свое красное платьице, побежала за ней.
   - Ох! Дорогая дама, не надо уходить, - пробормотала она на  своем  плохом
французском.
   - Милая моя девочка, мне уже пора, - сказала Анжелика, не замедляя шагов.
- Я и так у вас слишком задержалась. Мне уже сейчас  следовало  бы  быть  на
берегу, где меня ждет корабль... А теперь раньше, чем на рассвете, мы там не
окажемся...
   Проявив  трогательные  заботливость  и  внимание,  маленькая   англичанка
захотела взять у нее сумку и понести.
   Они вместе поднялись на косогор и за  поворотом  увидели  последние  дома
поселка, самые маленькие и самые бедные, построенные из неотесанных бревен и
покрытые сеном или древесной корой.  Еще  дальше  показался  последний  дом:
большая овчарня.
   Перед этими домами был еще сарай, тот самый, где ночевали французы, и где
сейчас Адемар должен был отсыпаться после всех страхов, которые ему пришлось
пережить. Поодаль находился окруженный цветами  домик  школьной  учительницы
мисс Пиджон. Стоявшее несколько в стороне среди огороженных заборами выпасов
здание овчарни с его прочной торцовой стеной и флюгером  выглядело  довольно
внушительно. Дальше был овраг,  через  который  они  прошли  вчера  вечером.
Затем, на склоне холма, несколько возделанных участков, и наконец лес - море
деревьев, бурные ручьи и крутые горы.
   В саду мисс Пиджон виднелся внушительный бюст мистрис  Уильям  -  бабушки
Роз-Анн. Она стояла посреди шток-роз и проворными пальцами обрывала  увядшие
лепестки. Энергичным жестом руки она подозвала к себе Анжелику. Та поставила
сумку на землю и подошла попрощаться с ней.
   - Посмотрите на эти розы, - сказала  мистрис  Уильям.  -  Должны  ли  они
страдать, потому что сегодня день, который мы должны посвящать Господу?  Мне
уже пришлось выслушивать по этому поводу замечание от нашего пастора.  Но  я
ему ответила, как надо. Так что сегодня мы вроде как бы квиты...
   И указательным пальцем, на который  был  надет  кожаный  напальчник,  она
показала на стоявший позади домик.
   - Он там, причащает эту бедняжку Элизабет! И она вновь принялась за  свою
работу. Ее пронзительный  взгляд  из-под  тяжелых  лиловых  век  еще  гневно
сверкал, но уголки губ уже поднялись вверх, и на лице появилось нечто  вроде
полуулыбки.
   - Может быть, меня когда-нибудь и поставят к позорному столбу, -  сказала
она. - А рядом будет написано: "За то, что она слишком сильно любила розы!"
   Анжелика также улыбнулась, испытывая некоторое замешательство. Еще вчера,
когда  она   впервые   встретилась   с   этой   внешне   очень   суровой   и
высоконравственной старой дамой, ей показалось, что та  как  бы  забавляется
тем, что все время выставляет себя в неожиданном свете.  Анжелика  не  могла
понять, какая она на самом деле. И сейчас ей было неясно, то ли та  смеется,
шутит, провоцирует,  то  ли  Анжелика  не  все  правильно  улавливает  в  ее
английской речи. У нее даже мелькнула мысль, что почтенная  пуританка  имеет
определенное пристрастие к крепким напиткам, джину или рому, и это временами
приводит ее в шутливое настроение,  но  она  быстро  отогнала  от  себя  эту
неуместную и чудовищную мысль. Нет, все  дело  в  другом.  Может  быть,  это
своего рода опьянение, но бессознательное, проистекающее  из  очень  чистого
источника.
   И когда эта крупная женщина, которая была выше  нее  на  целую  голову  и
выглядела солидной, твердой, как скала, вдруг заговорила легко  и  свободно,
Анжелика снова стала испытывать ощущение чего-то  нереального,  сомневаться,
действительно ли она находится здесь, как будто все кругом  не  настоящее  и
земля уходит из-под ног. Кажется, что ты спишь и вот-вот должен  проснуться,
но пробуждение все не наступает.".
   Природа как бы застыла, наполненная благоуханием цветов и жужжанием пчел.
   Сара Уильям вышла из этого массива  роз,  погладив  ласкающим  жестом  их
ветви, имевшие зеленые, розовые и чисто белые тона.
   - Во г они по-настоящему счастливы, - пробормотала она.
   Она открыла калитку и подошла к Анжелике. Потом сняла с руки  перчатку  и
засунула ее в висевший на поясе мешок с садовыми инструментами. При этом она
не отрывала взгляда от лица иностранки,  которая  вчера  привела  к  ней  ее
внучку.
   - Вам приходилось встречать французского короля Людовика XIV? -  спросила
она. - Вы видели его близко?  Да,  это  чувствуется.  Отблеск  Короля-солнца
остается па вас. Ах! Эти  француженки,  сколько  в  них  грации!..  Давайте,
пройдитесь,  пройдитесь,  -  и  она  сделала  рукой  приглашающий  жест,   -
пройдитесь немн