я после всего снова  встать  на  ноги?  Мое  сердце  истерзано
противоречиями.
   - Вы из тех женщин, которым нужна  борьба,  чтобы  чувствовать,  что  они
живут, и чтобы - да, это тоже! - оставаться красивыми и молодыми. Вы  просто
не могли бы провести век в заботах повседневности, предаваясь рукоделию  или
даже легкомысленным интрижкам. Все это не утолило бы вашей  духовной  жажды,
не правда ли?
   - Не знаю. Иногда мне кажется,  что  я  создана  дли  простого  сельского
счастья: любимый мужчина, за столом дети, я пеку для них пироги. Все женщины
хранят в глубине души такую картину, даже самые падшие и самые  светские.  И
так же, как всем женщинам, мне знакомы соблазны богатства,  я  тоже  жаждала
этих радостей, роскоши, поклонения мужчин... Но очень скоро  я  поняла,  что
это не может сделать  меня  счастливой.  Нет,  это  не  по  мне.  Зато  роль
главнокомандующего меня безмерно вдохновляла. Вы скажете, женщина создана не
для того, чтобы проливать кровь это не в ее натуре? А я люблю  войну!  Я  бы
солгала, если бы отрицала это. Меня  пьянят  приключения,  битвы,  победа...
Какое наслаждение - собрать разрозненные силы, подчинить их своему  замыслу,
вести к цели... Даже страх, ужас, поиски спасения там, где, кажется, уже нет
места надежде, - все это мое. Я  страдала  в  последние  два  года,  но  мне
никогда не было скучно!
   - Правду говорят, что для человека, особенно  для  женщины,  это  главное
условие счастья.
   -  Вас  не  шокируют  мои  признания?  И  вы   можете   объяснить   такие
противоречия?
   - Человеческое  существо  способно  на  очень  многое.  В  этом  источник
превратностей бытия, хитросплетений добра и зла...
   И помолчав, слегка изменившимся голосом произнес:
   - "Всему свое время, и время всякой вещи под небом.  Время  рождаться,  и
время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное. Время  убивать,
и время врачевать; время разрушать, и время строить; время плакать, и  время
смеяться; время сетовать, и время плясать; время разбрасывать камни, и время
собирать камни; время обнимать, и время уклоняться от объятий; время искать,
и время терять; время сберегать, и время бросать; время раздирать,  и  время
сшивать;  время  молчать,  и  время  говорить;   время   любить,   и   время
ненавидеть..."
   - Кто это сказал?
   - Один из великих библейских мудрецов. Екклезиаст.
   - Это значит, что в моем бунте.., были не только мерзость и грех?
   - Конечно, нет.
   Лицо Анжелики просияло:
   - Ваша снисходительность врачует мою душу больше, чем ваша суровость.  Вы
были так жестоки ко мне вначале!..
   - Я хотел напугать вас, чтобы  вытащить  из  трясины.  И,  кажется,  могу
поздравить себя с тем, что мне это удалось...
   Он глубоко задумался, потирая  подбородок,  как  если  бы  решил  трудную
задачу.
   - Вам следует покинуть эту землю, - наконец проговорил он.
   - Вы хотите сказать, что я должна умереть? - закричала она в ужасе.
   - Нет, сто раз нет, дорогой друг! Вы же - сама жизнь! Я говорю о  другом.
О том, чтобы покинуть этот край, землю вашего детства, эту  страну,  где  за
вашу голову назначена награда. Оставить этот  измученный  мир,  где  молодое
христианское учение еще не разрешило главного спора между Богом  и  Сатаной.
Вы слишком близки к природе, ваши прямота и уравновешенность  не  мирятся  с
противоестественными  крайностями  этого  мистического  противоборства.  Мне
кажется, вы немного похожи на первую женщину, которую создал Бог  и  которая
прельстилась райскими плодами... Вам нечего делать здесь.
   - Куда же мне идти?
   - Не знаю. Надо бы создать другой мир, более свободный, более терпимый...
Он обернулся к окну.
   - Смотрите,  снег  растаял.  Как  светит  солнце!  Пришла  весна.  Вы  ее
заметили?
   Небо ослепительно синело в изгибе романской арки. На  ее  краю  ворковали
две горлицы.
   - Я узнал, что солдаты ушли. Край спокоен,  хотя  распри  не  вполне  еще
улеглись. Вы беспрепятственно сможете добраться  до  Майеза,  сначала  через
болота, потом до побережья. Наверное, вы собираетесь встретиться  со  своими
соратниками?
   - Вы считаете, что я должна уехать? - прошептала она.
   - Да. Пора.
   Она  представила  себе  враждебный  мир,  поджидавший  ее   за   воротами
аббатства, через который ей предстоит пройти,  одинокой  и  преследуемой,  с
незаконным ребенком на руках.
   Она опустилась перед ним на колени:
   - Не прогоняйте меня! Здесь так хорошо! Это Божий приют.
   - Весь мир - Божий приют для тех, кто верит в Его милость.
   Она закрыла глаза, и с ее длинных  ресниц  закапали  слезы,  оставляя  на
щеках блестящие дорожки. Он видел вокруг нее темный ореол несчастья.  Многие
опасности ждали ее, но уже брезжил свет веры в грядущее торжество. Он должен
толкнуть ее в вихрь жизни!
   Он  протянул  руку,  и  она  почувствовала   на   своей   голове   нежное
прикосновение его почти бесплотной ладони:
   - Смелее, дитя мое! Благослови вас Бог.
   На следующий день за ней пришел брат-привратник. По ее просьбе он оседлал
для нее мула, которого потом она обещала  отправить  обратно  через  монахов
Майеза. Привратник навьючил на мула две корзины с едой и одеялами.  Анжелика
одела дочь, стараясь по возможности сделать ее неузнаваемой.  Она  не  могла
изменить цвет глаз, но ей по крайней мере удалось спрятать  волосы  девочки.
Она представляла, какое описание дано тем, кто ее искал: женщина с  зелеными
глазами и с рыжим ребенком на руках. Но как знать, возможно, у  них  есть  и
более подробное описание Онорины?
   На какое-то мгновение, уже положив руку на холку мула, она  заколебалась.
Не позволят ли ей в последний раз увидеться с отцом-настоятелем? А со  своим
братом?
   Привратник покачал головой. Началась святая неделя. Монастырь погружен  в
полное уединение.
   И действительно, над аббатством сегодня царила особенно глубокая  тишина.
В эти предпасхальные дни мужчины, посвятившие себя служению Господу, сошлись
для скорбных молений. Женщина должна была удалиться.
   Вот и еще одна привязанность  вырвана  из  сердца,  опять  оно  стонет  и
обливается кровью от новой раны. Но сами эти страдания и то, что  она  могла
их ощущать, не было ли это признаком выздоровления?
   Она села в седло по-дамски, боком, прижала к себе Онорину  и  выехала  за
ограду обители на лесную тропинку. За спиной гулко захлопнулись монастырские
ворота.
   Сколько дверей уже закрылось за нею, в который раз задвигались засовы, не
давая преследуемой дичи обрести приют! Каждый раз возможность избежать своей
судьбы уменьшалась, и вскоре перед ней  останется  только  один  путь  -  ее
собственный. Каков он? Она еще не знала. Она могла лишь предчувствовать его,
но уже начала понимать, что катастрофы и непредвиденные  препятствия,  мешая
ей следовать своим прихотям, направляют к этой единственной цели.
   Еще раз, уже в последний, она ехала через лес. При свете дня она не смела
появиться на  большой  дороге.  Пробираясь  сквозь  заросли  и  болота,  она
беспрепятственно достигла  Майезского  аббатства.  Когда  она  добралась  до
Кот-о-Лу, жарко светило солнце. Лучи отвесно падали на  долину,  и  Анжелика
остановилась, охваченная головокружительным ощущением чуда.
   Всего две недели назад на этом самом месте она тонула в снегу, и ее тело,
пронизанное смертоносной стужей, испытывало  всю  жестокость  суровой  зимы.
Сегодня долина ласкала взор мягкой, бархатной зеленью. Ручей, через  который
ей пришлось переправиться, тогда спал подо льдом, теперь  же  он  прыгал  по
камням  с  грацией  юной  козочки,  и  фиалки  цвели  на  его  берегах   под
хранительной сенью деревьев. Кукушка  куковала,  обещая  долголетие,  тепло,
птенцов и предрекая весну.
   Взгляд Анжелики тоже расцветал, согретый этими чудесами. Природа и  жизнь
вершили в ней свою таинственную работу. После бесконечной морозной  зимы  ее
потрясала та могучая, вольная сила, что трепетала в зелени листвы и  роскоши
цветов. После страшного преступления, после ужаса, для которого нет слов  на
человеческом языке, ей был дарован этот цветок  милости,  круглый  и  белый,
осиянный нездешним светом, который она прижимала к груди, - Онорина.
   Черные вороны больше не кружились над Поляной фей. Можно  было  подумать,
что смерть никогда не посещала эти места.
   Аббат де Ледигьер! Брат Жан! Понадобилось два архангела,  чтобы  вытащить
ее из адской пропасти ожесточения. Эти две чистые души заслонили в ее памяти
зловещую фигуру другого священнослужителя - монаха Бешера.
   Она задумалась о благости и мудрости Провидения,  давшего  ей  дожить  до
этого часа.

Глава 11

   На  следующий  день  она  прибыла  в   Майез,   великолепное   аббатство,
построенное на острове, окруженном спокойными водами и  ивами.  Монахи  вели
дремотную, буколическую жизнь, ловили лягушек,  удили  угрей  и  были  более
привержены к праздности, нежели к трудам и молитвам.  Здесь  чтили  традиции
Рабле, который именно в этих  стенах  написал  своего  Гаргантюа.  Ничто  не
напоминало того пламенного благочестия,  что  царило  в  Ниельской  обители.
Монахи побаивались протестантов, преобладавших здесь на побережье.
   Королевские  войска  понемножку   наводили   порядок.   По   рекомендации
Ниельского аббата - "слишком  святого  человека",  как  со  вздохом  говорил
настоятель Майеза, - Анжелику приняли и  дали  провожатого  до  окрестностей
Сабль-д-Олонн.
   С Онориной на спине она теперь  пробиралась  по  узкой  песчаной  дорожке
среди зарослей карликовых дубов  в  орешника.  Шел  дождь,  и  в  освеженном
воздухе  витал  какой-то  особенный  аромат.  Анжелика  остановилась,  чтобы
сорвать несколько орешков для Онорины, и расколола их зубами. Омытый  дождем
бутон шиповника раскрылся у нее на ладони.
   За густой стеной кустарника послышался мерный, глухой шум.
   Цель близка!
   Шум усиливался. Анжелика пробиралась вперед, торопливо раздвигая заросли,
и наконец перед ней открылось море.
   Не золотисто-голубое Средиземное море - перед ней  лежал  Океан,  грозные
пучины Атлантики.
   Серый, синий, зеленый,  он  уходил  к  горизонту,  полускрытому  туманом.
Анжелика увидела лиловатый песчаный берег, на котором серебром  поблескивала
сеть лужиц. Дальше шли  квадратики  солончаков,  белые  пятна  соли,  сейчас
окрашенные в нежно-розовый цвет заката.
   Слева стояла жалкая лачуга. В ней  Анжелика  должна  была  встретиться  с
Понсом-ле-Палю,  одним  из  протестантских   лже-солеваров,   своим   давним
сторонником. Но Понс-ле-Палю был накануне  захвачен  в  плен  и  казнен  как
бунтовщик. Последние уцелевшие соучастники  прятались  в  жидких  прибрежных
лесах, живя грабежом. Анжелика обсудила с ними возможность  переправиться  в
Бретань. Вероятно, там она могла бы скрываться  довольно  долго.  Только  бы
избежать патрулей!
   Прибрежное население оставалось верным королю,  и  даже  те,  кто  прежде
симпатизировал  мятежникам,  теперь  не  упускали   случая   доказать   свою
преданность властям, выдавая то одного, то другого. У побежденных не  бывает
союзников. Анжелике стало не по себе  среди  этих  несчастных  протестантов,
видевших всю глубину ее поражения и нищеты. Ею  владело  одно  стремление  -
уплыть. Она верила только морю, оно казалось ей надежным союзником.
   На третий день прибежали истощенные люди в лохмотьях,  крича,  что  через
лес идет обоз купцов из Марана, везущих зерно и вина.  Здесь  уже  несколько
месяцев никто не  видал  этакой  благодати.  Обитатели  лачуг  бросились  за
оружием - рапирами, шпагами, палками. У  них  уже  не  осталось  пороху  для
мушкетов.
   - Не делайте этого, прошу вас! -  умоляла  Анжелика.  -  Нагрянет  конная
стража, они прочешут лес...
   - Но ведь как-то надо жить, - проворчал главарь.
   Сквозь негустой лес уже доносилось позванивание колокольчиков  на  мулах,
скрип повозок. Потом раздались крики и звон оружия.
   Анжелика не знала, к какому святому взывать о помощи. Надо было во что бы
то ни стало  помешать  этим  несчастным  заняться  грабежом,  что  неизбежно
приведет к их убежищу солдат и таможенную охрану. Увы! Они знали ее  слишком
мало, и она совершенно не пользовалась у них влиянием Она даже  не  говорила
на привычном для них местном наречье. Анжелика привязала Онорину к дереву  и
помчалась к месту битвы. Только бы  удалось  не  допустить  кровопролития  и
как-нибудь договориться с купцами!
   Но купцы не растерялись. Они явно решили защищаться до последнего. У  них
были пистолеты, и они отстреливались, укрывшись за повозками.
   Прячась за кустами, Анжелике удалось добраться до лже-солеваров:
   - Отступите! - молила она. - Оставьте это!
   - Теперь слишком поздно! - отрезал главарь. - Нам нужны их товары, а  еще
больше - их шкуры. Мы их заставим помалкивать...
   Он  прыгнул  к  одной  из  повозок  -  и  рухнул,  сраженный  пистолетным
выстрелом. Нападающих тотчас охватила паника. Сотня грабителей обратилась  в
беспорядочное бегство, а четыре купца, выскочив из своих укрытий,  бросились
преследовать убегавших. Действуя палками с силой, какой трудно было  ожидать
от мирных торговцев, они ломали грабителям руки и  ноги,  били  по  головам.
Анжелика получила сильный удар по затылку. У нее потемнело в глазах, но  она
еще успела увидеть того, кто оглушил ее.  То  был,  несомненно,  протестант,
весь в черном, довольно крепкий, с ясными глазами, право же, не злобными, но
решительными. Он был похож на купца Сан-Оноре...  В  это  мгновение  на  нее
обрушился второй удар и она потеряла сознание.
   Когда она  приходила  в  себя,  ее  настиг  давний  незабываемый  кошмар:
Флоримон в руках негодяев, Кантор похищен цыганами. Она мчится  за  ними  по
грязным дорогам Шарантона, чудом ускользнув из страшной тюрьмы Шатле...
   Пробуждение было чудовищным. Она находилась в тюрьме. Одна, распростертая
на рваной циновке. Но шок  оказался  настолько  сильным,  что  поначалу  она
ничего  не  почувствовала.  Она  не  могла  даже   проклинать   безрассудных
лже-солеваров и свою злосчастную судьбу. А ведь всего через несколько  часов
она бы уже плыла к спасительным берегам Бретани! Мысли текли вяло,  не  было
сил даже спросить себя, в  каком  городе  она  находится  -  Сабль  это  или
Талмонт? Узнали  ли  ее,  что  ее  ожидает?  Тупо  ныл  затылок,  безмерная,
болезненная усталость сковала все члены, туман забытья окутывал мозг. Вдруг,
подобно молнии, ее пронзила страшная мысль: Онорина!
   Что случилось с ребенком после той кровавой схватки? Анжелика оставила ее
привязанной к дереву. Заметили ли ее уцелевшие лже-солевары? Позаботился  ли
кто-нибудь о ней? А вдруг никто не помог ребенку? Вдруг крошка  до  сих  пор
одна в лесу? Поляна была довольно далеко от дороги. Можно ли надеяться,  что
кто-нибудь услышит плач?
   Анжелика покрылась холодным потом.  Спускался  вечер,  красноватый  свет,
просачиваясь сквозь зарешеченное оконце, возвещал наступление сумерек.
   Анжелика стала кричать, колотить в дверь подвала. Никто не шел, ее  вопли
оставались безответными. Она кинулась к окну, стала трясти  прутья  решетки.
Отверстие было на уровне земли. Отдаленный шум выдавал  близость  моря.  Она
позвала еще раз. Тщетно! Надвигалась ночь, равнодушная к заживо замурованным
узникам, которые до утра не могли ничего ожидать от себе подобных.
   Ее охватило безумие, она металась по камере,  крича,  словно  помешанная.
Снаружи послышались шаги. Анжелика замерла. Шаги приближались. По ту сторону
окна появилась пара ног.
   - Ради всего святого, постойте! Выслушайте меня! -  кричала  Анжелика.  -
Сжальтесь! Я умоляю вас!
   Никто не ответил ей, но прохожий остановился.
   - ..Моя крошка в лесу, - продолжала Анжелика, - она погибнет от холода  и
голода! Ее растерзают лисы... Сжальтесь над ней...
   Надо было объяснить, где находится  ребенок,  но  она  не  знала  местных
названий.
   - Недалеко от дороги... - лепетала она, задыхаясь. - Там, где  разбойники
напали на купцов... - (Господи, она даже не знает, когда это  было  -  вчера
или сегодня!) - Надо свернуть на тропинку... Там еще межевой знак. -  (Какое
счастье, что она вспомнила эту подробность!). - Да,  и  поляна...  Там  она,
привязанная к дереву... Мой птенчик, ей еще нет и двух лет...
   В ответ - ни слова. Ноги за окном, потоптавшись,  продолжили  свой  путь.
Прислушался ли незнакомец к этим бредням, что доносились из подземелья?  Или
просто пожал плечами: "Спятила! Кто только не попадает в эту тюрьму..."
   Она забылась тяжелым сном, но и  во  сне  ее  преследовал  плач  ребенка.
Очнувшись, она увидела перед собой  тюремщика  и  двух  вооруженных  мужчин,
которые грубо приказали ей встать и следовать за ними.
   По каменной винтовой лестнице они поднялись в сводчатое помещение,  стены
которого были изъедены  солью.  От  пламени  жаровни,  стоявшей  здесь,  шло
скудное  тепло.  Но  жаровню  топили  не  для  того,  чтобы  согревать  этот
средневековый склеп. Анжелика поняла  это,  заметив  крепкого  мужчину,  чьи
мощные обнаженные руки выпирали из рваных рукавов. Склоняясь  над  жаровней,
он с большим тщанием поворачивал в раскаленных углях длинный железный прут.
   В глубине помещения под синим балдахином, украшенным выцветшими  лилиями,
судья в длинной черной мантии и парике с буклями  разговаривал  с  одним  из
купцов, тем самым, который настиг Анжелику.
   Они мирно беседовали и не потрудились прервать разговора, когда  солдаты,
введя пленницу, поставили ее на колени перед палачом и начали сдирать с  нее
верхнее платье и корсаж.
   Анжелика в ужасе отбивалась, крича и извиваясь всем телом. Но ее  держали
сильные руки. Она услышала, как  рвется  на  спине  платье.  Что-то  красное
дрожало перед ее глазами и приближалось, приближалось.
   Она завыла, как одержимая.
   Ее ноздри уловили запах горелого мяса.
   Она так стремилась освободиться от грубых солдатских рук, что  ничего  не
почувствовала. Только после того, как ее отпустили,  она  заметила  зловещее
багровое пятно на плече.
   - Ну, приятель! - проворчал один из солдат, обращаясь к другому,  -  надо
бы целый взвод, чтобы удерживать эту чертовку. Сущая фурия!
   Боль от ожога отдавалась  в  голове,  пронизывала  левую  руку  до  самых
ногтей. Она все еще стояла на коленях и тихо стонала.  Палач  убирал  орудие
пытки - длинный прут, на конце которого была печать  с  изображением  лилии,
почерневшая от долгого употребления.
   Судья и купец продолжали беседу. Их голоса гулко отдавались под сводами.
   - Не разделяю вашего уныния,  -  говорил  судья,  -  наше  положение  еще
достаточно прочно,  и  я  не  верю,  что  Людовик  хочет  полностью  извести
протестантов во всем королевстве. Полагаю,  что  он  оценил  здравомыслие  и
миролюбие тех, кто придерживается нашей веры. Ведь мы не слабы:  посмотрите,
даже здесь, в Сабле, так мало католиков, что из четырех судей трое гугенотов
и всего один папист. Да и тот вечно занят охотой на уток, так что нам  то  и
дело приходится судить католиков.
   - Однако же вспомните Пуату! Уверяю вас, я видел там такие вещи, каких не
забудешь до самой смерти.
   - Бунт в Пуату? По-моему, это просто  провокация,  разумеется,  достойная
сожаления. Снова наши братья позволили себя вовлечь в  склоки  сильных  мира
сего, пошли на поводу у безумных честолюбцев вроде этого де Ламориньера...
   Судья спустился со своего возвышения и подошел  к  Анжелике,  по-прежнему
стоявшей на коленях.
   - Ну как, милочка, вы извлекли  урок  из  того,  что  с  вами  произошло?
Прятаться в лесу с разбойниками и контрабандистами не  дело  для  порядочной
женщины. Теперь вы  заклеймены  цветком  лилии.  Все  будут  знать,  что  вы
побывали в руках палача, что вы не из  числа  честных  людей.  Надеюсь,  это
заставит  вас  впредь  быть   более   осмотрительной   и   разборчивой   при
использовании своих прелестей.
   Анжелика упрямо не поднимала глаз. Они ее не узнали, и она не хотела дать
им возможность рассмотреть ее внимательнее. До ее сознания не дошло  ниче