было видно выражения  лиц
спутников юной роженицы, лишь яркие  белки  глаз,  окружавшие  зрачки  цвета
темного ириса, блестели в  темноте,  переводя  взор  то  на  одного,  то  на
другого, справа налево, что производило жутковатое впечатление.
   Стоящий на полу тусклый светильник время  от  времени  высвечивал  чье-то
лицо.
   Так, возле стены стоял мужчина лет тридцати, одетый в  длинную  рубаху  и
штаны из белого полотна, которые носят рабы на  Антильских  островах,  когда
работают на плантациях сахарного тростника Он почтительно склонился,  держал
в руках перед собой свою соломенную  шляпу,  как  обычно  стоят  рабы  перед
хозяином. Кто-то с уверенностью заявил, что отцом ребенка был не он.
   Отец новорожденного сидел в глубине, неподвижно, прислонившись к стене  и
обхватив руками колени. Его обезьяноподобное лицо вызывало оживленный  шепот
среди посетителей. Бывалый путешественник по  Африке  принялся  рассказывать
истории о лесных людях, которые на самом  деле  являлись  огромными  черными
обезьянами. Эти злобные обезьяны обитали на деревьях среди  ветвей,  и  мало
кому удавалось согнать их оттуда, а еще труднее захватить  в  плен.  Он  сам
видел их, но лишь издалека. Высокая женщина из Судана и ее десятилетний  сын
также не внушали доверия, ни по другим причинам. Стоя у изголовья  роженицы,
она всем своим видом выражала презрение к лежащей на  полу  женщине,  словно
хотела сказать, что если она и оказывала помощь своей товарке по рабству, то
вовсе не значит, что она ей ровня. Ее род неизмеримо выше этих  диких  банту
из джунглей.
   Юная  роженица  была  единственной,  кто  был  всем  доволен.   В   своем
беспомощном положении она сумела сохранить присущее ей изящество. Взгляд  ее
был устремлен на малыша, лежащего у нее на руках,  и  она  старалась,  чтобы
каждый  посетитель  мог  как  следует  рассмотреть  его  и   выразить   свое
восхищение, ибо сегодня ее сын был героем дня.
   - Разве нельзя прикрыть чем-нибудь ребенка? - спрашивали кумушки.
   Им отвечали, что если мать находит нужным держать его голеньким,  значит,
у нее есть на то свои соображения. Не следует лезть со своим уставом в чужой
монастырь, тем более что она несомненно  хочет,  чтобы  все  желающие  могли
удостоверить пол ребенка.
   К тому же, хотя на улице стоял туман, погода  была  влажная  и  теплая...
Малыш не рисковал простудиться.
   Когда Анжелика с Онориной и несколько сопровождающих  подошли  к  бараку,
вокруг стоял оживленный гомон. В ту же минуту  неизвестно  откуда  появились
Жоффрей де Пейрак и Колен Патюрель. Они тоже пришли выразить  свое  почтение
новому гражданину Голдсборо  За  ними  следовал  Сирики  в  новой  малиновой
ливрее, держа в руках маленький сундучок н  беспокойно  вращая  глазами.  Он
ужасно волновался, ибо наконец  под  предлогом  вручения  подарка  от  имени
семейства Маниголь мог приблизиться к даме своей мечты, прекрасной Акаши.
   Новые посетители были высокого роста, и им пришлось пригнуться, чтобы  не
задеть потолок.
   Еще утром граф де Пейрак приказал принести различной еды, фруктов, молока
и штуку индийской ткани, в которую молодая женщина сейчас была закутана.
   Сейчас он принес еще  тканей,  тонких,  в  яркий  цветочек,  и  шерстяных
тканей, столь же ярких и нарядных.
   Госпожа Маниголь прислала с Сирики  несколько  безделушек.  Она  находила
смешным  самой  идти  неизвестно   куда   по   случаю   рождения   какого-то
негритянского младенца, ведь ее муж  раньше  ведал  всей  торговлей  "черным
деревом" в Ла-Рошели. Но раз все считали необходимым сделать подарок,  то  и
она решила не остаться в стороне. Сережки в виде колец, бусы  из  корналина,
булавки  и  пряжки,  украшенные  поддельными   алмазами,   словом,   дешевые
украшения, предназначавшиеся для торговли с африканскими  царьками,  которые
госпожа Маниголь, сама не зная зачем, захватила с собой, обрадовали  молодую
негритянку гораздо больше, чем маленький изумруд из Каракаса, преподнесенный
Коленом Патюрелем. Губернатор посоветовал ей повесить  этот  камень  на  шею
ребенка, дабы отводить дурной глаз.
   Сирики прошмыгнул к Анжелике и стал с ней советоваться. Как она  считает,
пристойно ли с его стороны воспользоваться случаем и  преподнести  еще  один
подарок лично от себя? И он показал зажатую  в  руке  маленькую  треугольную
маску из слоновой кости, талисман, который он с самого детства носил на  шее
и никогда с ним не расставался.
   Колен знаками показал ему, что еще не успел начать переговоры.
   Осмотревшись, они  вдруг  обнаружили,  что  высокая  негритянка  с  сыном
внезапно исчезли, словно сквозь землю провалились.
   - А теперь, быть может, вы соизволите мне объяснить, зачем вы купили этих
рабов? - спросила Анжелика, возвращаясь в форт вместе с мужем.
   Туман был так густ, что, как говорили в народе, было  "не  видно  кончика
собственного носа".
   Отойдя от хижины на несколько шагов, они  перестали  различать  гомонящие
вокруг нее голоса. Словно они оказались в пустыне на границе  между  сном  и
явью.
   С моря доносились глухие протяжные  звуки:  возвращавшиеся  домой  рыбаки
трубили в раковины, чтобы не  столкнуться  с  лодкой  соседа.  Где-то  вдали
раздалось прерывистое  пение  охотничьей  трубы.  Метрдотель  Тиссо  извещал
господина графа, что кушать подано. Несмотря на туман, хлопьями  висевший  в
воздухе, звуки эти доносились до ушей тех, кому они предназначались.
   - Почему "наконец"? - удивленно спросил Жоффрей, продолжая беседу.
   - Потому что вы до сих пор не ответили,  зачем  вы  их  купили,  проездом
через Род-Айленд, перед отъездом в Нью-Йорк. А с того времени прошло уже три
месяца, если не больше...
   Напрасно он считал себя внимательным супругом, кое-что все-таки  от  него
ускользало!  Разве  плохо,  что  она  хочет  все  знать  о  его  делах,  его
намерениях?.. Разве она настолько глупа, что не сможет понять его  замыслов,
его планов на будущее, ближайшее и совсем далекое? Разве он может  упрекнуть
ее, что она когда-либо была к ним равнодушна?
   Внезапно Анжелика встрепенулась  и,  повинуясь  охватившему  ее  чувству,
прижалась щекой к плечу Жоффрея.
   - О! мой дорогой сеньор, какая я глупая! Стоит  мне  подумать  о  тысячах
забот, которые вы возложили на свои плечи,  о  сотнях  планов,  которые  вам
предстоит осуществить, о тех мельчайших  звеньях  единой  цепи,  которую  вы
куете, дабы упрочить наше могущество и наш успех,  у  меня  голова  начинает
кружиться. Нет, нет, я не хочу, не могу знать все, что знаете вы,  я  просто
упаду от этого непосильного груза. Разве можно сравнить мою скромную выдумку
с шоколадом в Париже, с теми делами,  которые  приходится  вершить  вам!  Вы
находите время баловать меня и осыпать подарками, я же упрекаю  вас  в  том,
что вы мне не доверяете?  Вы  приносите  мне  все  блага  жизни  на  золотом
подносе, а я придираюсь к пустякам!
   Жоффрей улыбнулся. Он смеялся над ней, но она понимала, что заслужила его
насмешку.
   - Человек не может сразу поверить в реальность счастья,  -  произнес  он,
тем более женщина. Мы бьемся за свою мечту, порой даже  совершаем  геройские
поступки, но когда все уже  сделано,  мы,  вместо  того,  чтобы  радоваться,
продолжаем оставаться начеку. Вспомните, когда  мы  прибыли  сюда,  за  нами
простирались одни руины, внутри нас все выгорело, у нас не было ничего.
   Предстояло все построить заново,  а  здешние  условия  были  таковы,  что
каждый раз надо было хорошенько подумать, прежде чем втыкать лопату в землю.
Чтобы победить, недостаточно было золота  и  оружия.  Требовалось  мужество,
чтобы выдержать главное испытание  -  выжить.  Тогда  я  сказал  вам:  "Надо
продержаться год..." Я видел, как вы на своих хрупких плечах носили огромные
вязанки хвороста, мучились  от  голода,  не  дрогнув,  вступали  в  яростные
схватки с  ирокезами,  ухаживали  за  больными.  Вы  встречали  опасность  с
открытым забралом, страдали  и  терпели,  не  роптали,  всегда  подбадривали
других и верили в наш успех... мы пережили год и победили.  Сегодня  я  могу
осуществить свою мечту; осыпать вас драгоценностями,  устроить  вам  наконец
свободную и приятную жизнь, которой, я уверен, вы  прекрасно  распорядитесь,
ибо у вас есть талант быть счастливой. Я ничего от вас не скрываю. Мы  можем
спокойно наслаждаться нашим счастьем.  Что  же  касается  покупки  негров  в
Ньюпорте, то если мой поступок вас так заинтриговал, то почему вы  сразу  же
не спросили меня об этом?
   - Честно говоря, я очень  волновалась.  Я  почти  разочаровалась  в  вас,
наблюдая, как вы ходите по базару среди этих  жалких  торговцев  и  уверенно
выбираете товар, что свидетельствует о привычке к подобного рода покупкам.
   И я испугалась...
   - Испугались чего, мой ангел?
   - Узнать...
   - Узнать что, сердце мое?
   - Разве я знаю? Еще одну, доселе неизвестную мне сторону вашей натуры. На
какое-то время мне даже показалось, что вы такой же, как все. Пропасть между
нами...   Зачем   вам   нужны   эти    рабы,    например,    эта    красивая
женщина-сомалийка... может быть... для вас?
   Жоффрей де Пейрак запрокинул голову и громко расхохотался. Крик невидимой
чайки вторил ему в тумане.
   Он смеялся долго, пока не стал задыхаться.
   -  Чего  такого  смешного  я  сказала?  -  обиженно  спросила   Анжелика,
притворившись уязвленной.  -  Это  же  не  новость...  Когда  вы  плавали  в
Средиземном море, у вас были рабы. А разве Рескатор  не  ходил  на  торги  в
Кандии покупать себе одалисок?
   - И разорился, купив  зеленоглазую,  самую  прекрасную  женщину  в  мире,
которая тут же ускользнула у него из рук?
   И он снова принялся хохотать. Его смех эхом возвращался к ним из тумана.
   Анжелика не раз видела, как,  приезжая  в  Новую  Англию,  Жоффрей  резко
менялся. Он говорил на безупречном английском языке и,  не  желая  причинять
беспокойства гостеприимным  хозяевам,  сам  строго  соблюдал  привычный  для
пуритан распорядок дня, где для всего было отведено свое определенное время:
для молитвы, для работы, для отдыха.
   Вернувшись в свои владения, он менялся и жил, сообразуясь единственно  со
своей фантазией, продолжал заниматься множеством вопросов сразу и совершенно
забывал о существовании какого-либо распорядка вообще.
   Вот и сейчас они шли вместе, и эта прогулка была для него самым  главным,
а ее мысли, столь неожиданные, самыми интересными на свете. И  он  любил  ее
именно такой, порывистой,  непосредственной:  она  казалась  ему  еще  более
женственной. Люди из окружения графа уже знали его привычки, когда он жил  в
Голдсборо. Если через полчаса после  сигнала  граф  не  появлялся,  господин
Тиссо спокойно  отсылал  поварят  на  кухню  подогревать  блюда  и  отпускал
отдыхать испанскую гвардию.
   - В Средиземном море? Не кажется ли вам, маленькая плутовка, что это было
очень давно? - произнес он, с любовью глядя на Анжелику. - Так давно, что  я
уже представить себе не могу,  что  когда-то  мог  обходиться  без  вас.  О!
сокровище мое, события и люди, окружавшие  нас,  -  это  уже  история  нашей
любви. Мы идем по дороге любви, идем с того самого дня,  когда,  увидев  вас
впервые, я влюбился с первого взгляда. Прежде  я  думал,  что,  как  древние
трубадуры Лангедока, познал искусство любви  в  совершенстве...  Так  мы  на
правильном пути?
   - Надеюсь, - живо откликнулась она.
   - Но я имею в виду тропинку, по которой мы сейчас идем.
   И они оба рассмеялись.
   - Мы идем по правильной дороге, но я не хочу, чтобы  она  слишком  быстро
привела нас в форт.
   Он спросил, не холодно ли ей, и, обняв  ее,  накинул  на  плечи  половину
своего широкого плаща.
   Однако она заметила, что он до сих пор не рассказал ей, зачем он все-таки
купил негров в Род-Айленде.
   - А если, сокровище мое, я скажу, что... и сам не  знаю.  Философ  Декарт
хотел научить французов осознавать разумность своих  поступков.  Боюсь,  что
ему удалось добиться лишь того, что они стали совершенно невыносимы,  ибо  я
не уверен, что его метод рассуждений всегда применим к нашей  жизни,  полной
необъяснимых желаний, тайных страхов и непонятных явлений. Вечные "почему" и
"потому" мешают дать волю нашим инстинктам, в коих заключена наша  сила,  но
которые зачастую противоречат разуму. Почему я пошел на невольничий рынок  в
Ньюпорте? Почему мне стало невыносимо грустно видеть  эту  высокую  женщину,
похожую  на  султаншу  Лейлу,  униженной  и  втоптанной  в  грязь,   навечно
приговоренной к рабскому состоянию, обрекающему  ее  на  вечную  разлуку  со
своим королевством, со своим народом?
   - Вы ищете супругу для Куасси-Ба?
   - Такая мысль приходила мне в голову... В этом нет ничего невозможного.
   Куасси-Ба разделяет все тяготы моей жизни, все мои труды. Он превосходный
знаток горного дела, я могу  доверить  ему  вести  процесс  обогащения  руды
согласно моему собственному способу. Это  настоящий  ученый...  Да,  кстати,
прекрасная Акаши родилась в краю  золотодобытчиков,  на  берегах  реки,  все
излучины которой до сих пор еще не исследованы. Это африканская река Нигер.
   - А зачем им там золото?
   - Они делают из  него  украшения,  но  в  основном  посвящают  его  своим
богам...
   А раз уж вам так хочется услышать от меня "потому", скажу вам, что  купил
этих рабов, потому что голландский капитан сказал мне, что  высокая  женщина
из Судана не продается. Уже двое плантаторов, попытавшихся купить ее, один с
острова Св. Евстахия, другой из Санто-Доминго, умерли через несколько  часов
после покупки. Тут-то под руку подвернулся капитан, и ему  спешно  отдали  и
женщину, и ее чародея-сына.
   - Этого маленького мальчика?
   - Когда вы в следующий раз увидите их, присмотритесь к ним как следует...
   Во всяком случае, мне показалось, что вы обо всем осведомлены  и  в  этот
день не хотите меня ни о чем расспрашивать. Вы правы, у меня  была  причина,
побудившая меня отправиться на рынок: я  действительно  подыскивал  женщину,
но, разумеется, не такую, ибо речь шла о вас. Ну вот,  снова  ваши  огромные
глаза смотрят на меня с испугом. Что ж, попытаюсь дать вам такое объяснение,
которое понравилось бы  даже  господину  Декарту  у  меня  возникли  смутные
предчувствия, заставившие опасаться за благополучие нашего будущего ребенка.
Я хотел, чтобы в случае необходимости у вас под рукой была кормилица. А  так
как в Америке в  отличие  от  французской  провинции  таковую  найти  весьма
непросто, я решил попытаться сделать это заранее. Я приметил юную негритянку
, одну из "маронов" <В те времена французское слово "негр"
   (от  португальского  "негро"  -  человек  с  черной   кожей)   не   имело
уничижительного оттенка и употреблялось с тем же значением, с которым в наши
дни употребляется слово "чернокожий".  Слово  "негритянка"  только  начинало
входить в обиход, обычно говорили "чернокожая", "чернокожая женщина".  Слово
"марон", которым чаще всего называли беглых рабов, происходит от искаженного
испано-американского  "симарон"  -  вернувшийся  в   дикое   состояние>   из
Санто-Доминго, которая  по  всем  статьям  подходила  для  моих  целей.  Она
рассказала мне, что уже жила среди белых и выкормила дитя своей хозяйки.  Но
ее собственный ребенок был быстро продан. Она взбунтовалась и бежала в  горы
вместе с новым, только что купленным рабом-африканцем. Их поймали через  три
месяца и снова выставили на рынок, кажется, вместе с дядюшкой или братом той
молодой женщины, которая приютила их. Вот  каким  образом  они  оказались  в
Род-Айленде, а потом и в Голдсборо.
   "Пропащий товар", - как сказал мне голландский торговец,  не  зная,  куда
его  девать.  Я  хотел  заключить  с  ними  устное  соглашение,  которое  бы
удовлетворило обе стороны. Но как  мы  уже  могли  убедиться,  судьба  вновь
посмеялась над нами. Вы меня слушаете? -  спросил  он,  видя,  что  Анжелика
хранит молчание.
   - Всей душой.
   Я обожаю вас, говорили ее глаза, смотревшие на него, на  всей  земле  для
меня существуете лишь вы один. Я вас обожаю. У нее было единственное желание
прижаться губами к его губам. Они замедлили шаг.
   От тумана губы их стали солеными. Вокруг не было ни души. Тишина.
   Они целовались, целовались, и им казалось, что так будет до самого  конца
света.
   Они были вместе, вместе.
   Прерываясь, они смотрели друг на друга и вновь целовались.
   - Довольно! - наконец взмолился Жоффрей. - Вы сведете меня с ума! Почему,
ну почему поцелуй не может быть вечным?

Глава 27

   Небольшой корабль доставил почту из  Квебека.  Нужно  было  торопиться  с
ответом, используя последнюю возможность, ибо судно должно было вернуться  в
залив Святою Лаврентия до того, как река будет скована льдом.
   Для Анжелики было большой радостью получить известия от своих друзей,  но
слишком много усилий требовалось, чтобы ответить всем, а потому  Жоффрей  де
Пейрак, понимая это, присоединился к ней и сел рядом, чтобы помочь разобрать
письма официальных лиц. Послания губернатора Фронтенака и интенданта Карлона
были  заполнены  бесконечными  жалобами  на  дыры  в  бюджете  колонии,   на
пренебрежение со стороны короля и господина Кольбера, не  осознающих,  сколь
тяжелых трудов требует их цивилизаторская  миссия,  на  упрямство  епископа,
по-прежнему отлучающего от церкви "путешественников" за то, что они спаивают
дикарей, хотя ясно как божий  день,  что  подобная  практика  наносит  ущерб
меновой торговле пушниной, а следовательно, и  Новой  Франции,  наконец,  на
ставшее совершенно  невыносимым  вмешательство  иезуитов  в  государственные
дела.
   Было получено также послание от господина Кавлье де Ла Саля,  знаменитого
путешественника, исследовавшего  Китайское  море.  Жоффрею  уже  приходилось
снабжать его деньгами, чтобы он мог снарядить экспедицию к озеру Иллинойс.
   Однако экспедиция внезапно прервалась, и участвовавший в ней Флоримон  де
Пейрак, о котором все думали, что он на юге, вдруг оказался на севере.
   Чистое  безумие,  и  юный  сумасброд,  видимо,  просто  потерял   голову,
оказавшись предоставленным самому себе  на  лоне  девственной  природы.  Ом,
впрочем, доставил весьма ценные сведения о бухте  Джеймс  и  заливе  Гудзон,
которые французы и англичане никак не могли поделить между собой.
   Господин Кавлье уведомлял в своем письме,  что  отправляется  во  Францию
просить новых субсидий для исследования Иллинойса. Но перед  этим  он  желал
выразить свое почтение и сердечно поблагодарить  за  щедрость  господина  де
Пейрака, всем известного сеньора Вапассу, Голдсборо и прочих владений.
   Остальные письма были адресованы Анжелике и носили дружеский характер, ее
квебекские знакомые, сообщая  о  себе,  требовали  взамен  как  можно  более
подробных известий о здешних  новостях.  Этим  ответным  письмам  предстояло
стать главной темой обсуждения  в  обществе  Новой  Франции,  отрезанным  на
полгода, а то и больше, от остального мира льдами Святого Лаврентия.  Зимние
месяцы тянулись невыносимо долго в Квебеке, и  отсутствие  друзей  ощущалось
особенно остро.
   Короткое,   но   очаровательное   послание   пришло   от   господина   де
Ломени-Шамбора, того  самого  мальтийского  рыцаря,  который  был  одним  из
соратников господина де  Мезоннева  и  присутствовал  при  основании  города
святой Марии - Монреаля.
   Теперь он был членом Большого совета при губернаторе Фронтенаке. Монах  и
воин,  он  стал  солдатом  по  требованию  своего  ордена  и  проявил  столь
недюжинные таланты на этом поприще, что его часто призывали для командования
ополчением или военными экспедициями.
   - Он, кажется, слегка влюблен в вас? - спросил Жоффрей.
   - Я думаю, он любит нас обоих. С первой же встречи он проникся  симпатией
к нам, и  именно  ему  мы  обязаны,  что  сорвалось  задуманное  против  нас
предприятие. Ведь ему было приказано сжечь наш командный нункт в  Катарунке,
а нас самих уничтожить или, по крайней мере, взять в плен.
   Она свернула письмо мальтийского рыцаря, шепча: