не она знала,  что
после стольких испытаний достигла своей  цели:  она  вновь  обрела  его,  он
держит ее в своих объятиях, она владеет его сердцем.
   Их любовь открывалась для новой жизни.



    Анн и Серж ГОЛОН
    ДОРОГА НАДЕЖДЫ


    ONLINE БИБЛИОТЕКА  http://www.bestlibrary.ru


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

САЛЕМСКОЕ ЧУДО

Глава 1

   Анжелика с состраданием взглянула на подростка,  которого  охранник,  чью
голову покрывало некое подобие  стального  бритвенного  таза,  -  английская
каска, - ввел  в  зал  Совета,  бесцеремонно  подталкивая  в  спину  тыльной
стороной алебарды.
   Ей было  понятно  волнение  молодого  фермера  из  приграничных  районов,
оторванного от труда землепашца и пастуха овечьих стад  и  выставленного  на
обозрение перед этим ареопагом, состоящим  из  важных  судей,  облаченных  в
черное с белыми брыжами  схоластов,  рассевшихся  за  массивным  столом  под
лепным потолком зала, еще более мрачного, чем  их  монашеское  одеяние.  Ему
предстояло поведать им историю о чудовищных злодеяниях, совершенных  там,  в
стороне поросших зеленью гор, в результате которых  он  лишился  всех  своих
близких.
   Взгляд его удивленно мигающих глаз, поначалу не различавших ничего, кроме
этих обращенных  к  нему  бледных  и  суровых  лиц,  не  мог  оторваться  от
единственного доброжелательного женского лица.
   А так как он заметил к тому же, что эта  величественная,  очень  красивая
дама скрывала под складками просторной  шелковой  накидки  признаки  скорого
материнства, у него перехватило дыхание и сжалось горло: он вспомнил о своей
бедной матери, вынашивавшей и  рожавшей  почти  каждый  год.  Вместе  с  тем
открывшаяся его взору картина и это воспоминание придали ему смелости, чтобы
приступить к рассказу и отвечать на вопросы, которые  задавались  как  будто
нараспев, подчеркнуто торжественным тоном, словно для того, чтобы еще больше
потрясти его. Он готов был ответить на любой вопрос.
   - Имя?
   - Ричард Харпер.
   - Откуда родом?
   - Из Эденс Фяллза, на реке Аннонносук.
   Он перехватил тяжелые взгляды, которыми обменялись эти салемские господа.
И вот на него уже смотрят пронзительно-испытующе, изучают с головы  до  пят,
от взъерошенных на макушке волос цвета спелой ржи, выдубленной кожи лица  до
обутых в чужие ботинки, израненных о колючий кустарник и острые камни ног.
   И  вновь  он  подавил  рыдания.  Взгляд  бледно-голубых   глаз   молодого
англичанина с надеждой устремился к глазам  этой  женщины,  единственной  из
присутствовавших напоминавшей ему мать, и сразу же волнение оставило его.
   Казалось, светлый луч, исходивший из глаз этой женщины, упал на него, и в
этом взгляде ему почудилась улыбка. Он приготовился давать показания.
   Это продолжалось  все  утро.  Накануне  Анжелика  и  Жоффрей  де  Пейрак,
возвращаясь из двухмесячного  морского  путешествия  вдоль  побережья  Новой
Англии, приведшего их к Нью-Йорку, остановились в маленьком салемском порту.
   Они прибыли туда с дружественным и деловым визитом. Однако эта  крошечная
столица английской колонии Массачусетса встретила их волнениями. На пирсе их
поджидала группа угрюмых нотаблей и пасторов.
   Они сообщили вновь прибывшим о том, что канадские французы и союзнические
индейские племена возобновили нападения на северные поселения Новой Англии.
   И вот должностные лица этих штатов просят гостей, приезд которых для  них
знак Божьего благоволения, принять участие в  работе  чрезвычайного  Совета,
собирающегося для обсуждения сложившейся ситуации.
   На  правах  их  французских  соседей  и  владельцев  Мэнских   поселений,
входивших в юрисдикцию Массачусетса, они обращаются к  графу  де  Пейраку  с
просьбой напомнить квебекским властям о данных  ими  обещаниях,  а  также  к
Анжелике, которой согласно  распространявшимся  о  ней  легендам  дано  было
умиротворять даже самых свирепых вождей индейских племен.
   - Если вы имеете в виду Пиксарета, вождя патсуикетов, так знайте, что вот
уже более года мне ничего о нем не известно, - возразила она.
   - А не участвовали ли какие-нибудь французы  в  нападении  на  английские
поселения? - поинтересовался Жоффрей. - И не возглавлял ли его иезуит?
   Для ответа на эти  вопросы  следовало  познакомиться  со  свидетельствами
потерпевших.
   В начале заседания, проходившего в  Консул-хаус  Салема,  были  выслушаны
показания тех, кого израненными и чуть живыми  подобрали  и  доставили  сюда
фермеры окрестных долин.
   Первым из опрошенных оказался растерянный, заикающийся  фермер,  все  еще
пребывающий под впечатлением выпавших на его долю несчастий. Он не видел  ни
французов, ни иезуита, ни туземцев, так как в тот день  был  в  отъезде.  На
месте деревни и своего дома он нашел обгоревшие руины  и  пепел,  пронзенные
стрелами и скальпированные трупы стариков  родителей;  жену,  детей  и  слуг
наверняка взяли в плен и увели в горы - отдаленные и труднодоступные  районы
реки Святого Лаврентия, где  крещенные  французами  индейцы,  присоединив  к
мерзостям языческого идолопоклонства распятие и четки, превратят пленников в
рабов, и уже больше никто никогда их не увидит.
   Слезы  струились  по  обветренному  лицу   землепашца,   что,   казалось,
раздражало салемских пуритан, воспринимавших их как свидетельство  малодушия
перед лицом испытаний, ниспосланных Божественным Провидением. Ведь  все  эти
люди были выходцами из Верхнего  Коннектикута,  наследниками  массачусетских
диссидентов, которые время от времени восставали против  незыблемых  законов
колонии и отправлялись учреждать свою церковь в плодородных  поймах  большой
реки на западе. Однако, как только  индейцы  из  Наррагансета  или  Вобенаки
накатывались с  севера,  угрожая  им,  эти  одержимые  свободой,  находившие
требования регентов чересчур строгими, обращались за помощью к Массачусетсу,
так что обитателям Бостона и Салема приходилось  организовывать  карательные
экспедиции вроде той, которая готовилась в 1637 году против племени пекотов,
истреблявших поселенцев Коннектикута, а еще прежде - против наррагансетов.
   И вот Ричард Харпер безостановочно сыплет  словами,  устремив  взгляд  на
Анжелику, одно присутствие которой, казалось, придавало  ему  силы  выстоять
наперекор всему.
   Он довел до конца рассказ, обретший классическую завершенность  благодаря
многократным повторам о пробуждении  семьи  ранним  утром,  тихим,  как  все
предыдущие,  о  вражеском   отряде,   появившемся   словно   из-под   земли,
разграбившем  одинокую  лачугу,  завладевшем  нехитрым   скарбом:   оружием,
хозяйственным  инвентарем,  съестными  припасами,  угнавшем  с  собою   всех
встретившихся на его пути домочадцев в ночных рубашках, босиком.
   - Отряд состоял из четырех индейцев и двух французов, - заявил он.
   Пленники, в числе которых были его отец, мать, шестеро братьев и  сестер,
служанка и  он  сам,  в  течение  долгих  часов  шли  за  ними  следом,  как
обреченные. Младшие братья Бенджамин и Бенони, грудные  близнецы,  кормились
"из рожка", то есть были искусственниками, поскольку у  их  матери  не  было
молока.
   На первом привале на лесной поляне индейцы отсекли близнецам головы,  "из
жалости", как заявили они, "из милосердия", потому что не  могли  обеспечить
их молоком на протяжении этого долгого и трудного пути через леса и  горы  в
Канаду. "Из милосердия", - тщился объяснить на плохом английской языке  один
из французских джентльменов потерявшей рассудок и голосившей от горя матери,
чтобы успокоить ее. Но она ничего не хотела слушать и вопила по-прежнему.  В
конце концов  один  из  абенаков  раскроил  ей  череп  своим  томагавком  из
опасения, что ее крики привлекут английских фермеров со  Спрингвея,  которые
должны были в скором времени обнаружить следы нападения.
   Потом они вновь пустились в  путь,  увлекая  за  собой  остальных  детей,
потрясенногоотца иподвергшуюсянадругательству девушку.
   Что  касается   его   самого,   Ричарда,   старшего   из   братьев,   то,
воспользовавшись  смятением  и  суматохой,   произведенными   этим   тройным
убийством, он устремился в соседний лес.
   Проследив затем, как конвой, не заметив его отсутствия, пересек поляну  и
скрылся в зарослях, он, недолго думая, пустился во  всю  прыть  и  короткими
перебежками оторвался от  своих  врагов.  После  нескольких  дней  пути  ему
удалось добраться до жилых мест. Теперь он признает, что, охваченный ужасом,
думал лишь о том, чтобы убежать как можно дальше. Теперь он  осуждает  себя,
что не предал христианскому погребению, бросив  на  съедение  диким  зверям,
свою бедную мать, которая снится ему каждую  ночь  с  проломленным  черепом,
распростертой рядом со своими обезглавленными младенцами...
   Тут Анжелика  поняла,  что  не  сможет  вынести  продолжения  и  ей  пора
удалиться.
   Лица поплыли перед ней в контрасте белого и черного: белых воротничков  и
бород, черных одеяний и мебели в  сумраке,  с  трудом  рассеиваемом  дневным
светом, проникающим через тонированные стекла оконных импостов.
   Выделяющаяся на фоне светлосерой  фрески  остроконечная  борода  и  блеск
бриллианта в левой серьге сэра Томаса  Кранмера,  представителя  губернатора
Новой Англии, который с едкой и вместе доброжелательной улыбкой наблюдал  за
ее смятением, а также профиль пирата Карибского моря, идальго,  благородного
сеньора Аквитанского, попросту говоря,  ее  супруга  графа  де  Пейрака,  за
спиной  которого  высился  слуга-негр  Куасси-Ба,  заметный  лишь  благодаря
агатовым белкам глаз и  яркому  султану,  украшавшему  его  тюрбан,  вернули
Анжелике отчетливость восприятия. Придерживая полы своей просторной накидки,
она поднялась и  удалилась,  благословляя  в  душе  сдержанность  английских
нравов, позволявших покинуть любое общество без каких-либо  объяснений,  ибо
любопытство к причинам такого ухода грозило обернуться неловкостью  как  для
вопрошающего, так и для вопрошаемого.
   На улице она сняла шляпу и чепчик. Ее волосы прилипали к потным вискам.
   Быстрым  шагом  она  направилась  к  дому   миссис   Кранмер,   где   они
остановились.
   Дурнота прошла. Но стоило ей прилечь на постель в отведенной  им  большой
спальне, как она почувствовала боль в пояснице, и вновь подступило удушье.
   Она  встала  и  подошла  к  окну,  задумавшись  об   этой   своей   новой
беременности, которую так ждала.

Глава 2

   "Что заставляло меня стремиться к ней?" - задавалась вопросом Анжелика де
Пейрак,  очаровательная  французская  графиня  с  берегов  Америки,  стоя  у
распахнутого окна  на  втором  этаже  особняка  миссис  Анн-Мэри  Кранмер  в
трудолюбивом пуританском городе Салеме штата Массачусетс Новой Англии.
   Она не могла  назвать  свое  состояние  беспокойством,  скорее  -  легкой
депрессией.
   Ее взгляд, не останавливаясь, скользил  вдоль  линии  подернутого  дымкой
горизонта цвета жемчуга,  к  которому  уступами  устремлялись  бурые  скалы,
обнаженные мощным отливом,  и  блистала  тысячами  зеркал  вода  в  поросших
морскими водорослями маленьких лагунах, оставленных отступившим морем.
   Это был жаркий час, почти полдень на излете уходящего лета.  Из  порта  и
судовых верфей доносился приглушенный шум, но Анжелика, во  власти  внезапно
охватившей  ее  слабости,  неясно   воспринимала   окружающее   или   скорее
проникалась исходящей от  мира  тревогой,  пробужденной  видом  безграничных
пространств, - она, которая всегда с наслаждением погружалась  в  созерцание
океана.
   К тому  состоянию,  в  которое  вверг  ее  рассказ  об  этих  трагических
событиях,   примешивалась   глубоко   личная   обеспокоенность,   нарушавшая
безмятежное и  безоблачное  счастье,  к  которому  она  в  некотором  смысле
привыкла за этот год. Отдавая себе отчет  в  том,  что  известная  опасность
грозила вот-вот подточить хрупкое основание этого  счастья  и  что  решение,
принятое ею несколько месяцев назад, возлагало на нее ответственность за все
возможные вытекающие из него последствия, она поневоле задавалась  вопросом:
что именно заставило ее ввязаться  в  эту  авантюру,  которая,  в  сущности,
представляла собою - теперь она боялась взглянуть правде в  глаза  настоящее
безумие?
   "Что побудило меня стремиться к ней?"
   Уж не попала ли она очередной раз в ловушку, расставленную ей ее  женской
природой, всегда вгрызавшейся  в  жизнь,  как  в  спелую  мякоть  плода,  не
задумывавшейся о завтрашнем дне?
   "Безумная Анжелика!", - укоряла она себя.
   Не  очередная  ли  это  прихоть  с  ее  стороны?  Ведь  все  так   удачно
складывалось.
   В самом деле, все было так хорошо. Так славно и прочно в их жизни.
   Что заставляло ее искать подтверждения этому безоблачному  счастью,  этой
плывущей в руки удаче как раз тогда,  когда  она,  сильная,  не  отягощенная
заботой о близких, могла бы безоглядно наслаждаться всеми радостями бытия?
   Разве не получила она от судьбы, столь упорно  враждебной,  все  мыслимые
награды и воздаяния?
   Разве не взяла она от жизни всего, о чем только может мечтать женщина?
   Мужа, обожаемого и страстно любящего ее. Двух славных красавцев  сыновей,
которые  в  расцвете  сил  блистали  при  французском  дворе  остроумием   и
изяществом! Об этом свидетельствовало последнее послание Флоримона, старшего
сына, доставленное недавно кораблями из Европы. Здесь, в Америке, с ней была
ее девочка - малышка Онорина, всеми обожаемая, за расцветом  которой  она  с
умилением следила. Онорина помогала ей  переносить  испытания,  деля  с  ней
волнения и одиночество, и она упрекала себя за слишком частое возвращение  к
мыслям о них, несмотря на то, что все это отныне кануло для нее в прошлое.
   Разве не добилась она вместе с Жоффреем де Пейраком,  своим  мужем,  всех
возможных успехов и не стала свидетельницей на протяжении, по крайней  мере,
трех лет воплощения самых смелых проектов?
   В том числе процветания их  североамериканских  поселений:  Голдсборо  на
побережье Атлантики и Вапассу в сердце мэнских лесов,  основанных  в  крайне
неблагоприятных условиях, зато переживающих сегодня, благодаря союзу с Новой
Англией, период стремительного взлета. Мир воцарился  на  этом  своего  рода
внутреннем море, именуемом Французским заливом < Ныне носит  название  залив
Фанди. - Прим. авт.>. Где кишмя кишели представители разных наций, во  главе
которых встал граф де Пейрак, предводитель, едва ли не  безусловный  хозяин,
умиротворяющая деятельность которого простиралась до глубин материка, вплоть
до истоков Кеннебека, дальней оконечности его владений.
   И разве не явилось чем-то еще более чудесным и  всеопределяющим  то,  что
они получили наконец, она и  он,  прощение;  величайшим  монархом  Вселенной
Людовиком XIV,  королем  Франции  им  были  почти  полностью  возвращены  их
поместья, и это после того затяжного конфликта, в ходе которого все трое его
участников: Жоффрей, побежденный  вассал,  она,  строптивая  подданная,  он,
неумолимый государь, - наносили друг другу жесточайшие удары? Это  произошло
вопреки всем ожиданиям. Новость настигла их в Квебеке, когда они  гостили  у
г-на де Фронтенака, губернатора Новой Франции, вставшего  на  их  сторону  и
вместе с ними ожидавшего королевского вердикта. Он был безоговорочным.
   Король  Франции,   гроза   всех   континентов,   склонялся   перед   ними
отвергнутыми, изгнанными, - забыв обо всех оскорблениях, вернув им титулы  и
поместья,  вновь  открыв  перед  ними  двери  королевства;  его  великодушие
простиралось так далеко, что он соглашался ждать их возвращения, оставляя за
ними одними право определять его сроки и условия.
   Анжелика, облагодетельствованная, избалованная  женщина,  отныне  хозяйка
своей судьбы, забрасываемая отовсюду предложениями  о  протекции  и  защите,
вольная   выбирать   счастливую   и   беззаботную   жизнь   там,   где    ей
заблагорассудится, в окружении тех, кого она сама предпочтет.  Чего  ей  еще
недоставало,  какого  подарка  могла  она   требовать   от   Небес,   какого
благодеяния, какого чуда? Ребенка!
   Анжелика вздохнула и покачала головой.
   "Ты никогда не изменишься!"
   Она поднесла ладонь к глазам. Сверкание заполненных  водой  лагун,  своим
блеском напоминавших блеск  луидоров,  словно  пригоршнями  разбросанных  по
бухте, ослепляло ее.  Одуряющий  запах  огромной,  раскинувшейся  перед  ней
равнины,  поросшей  морскими  водорослями,  вызывал  в  ней  легкий  приступ
тошноты. Видно было, как вдали в  золотистой  дымке  покачивалось  несколько
белых парусов, как бы прилепившись к скалам.
   Перед фасадом дома по красноватой  и  запыленной  площадке  даже  в  этот
жаркий час сновали неутомимые обитатели Салема, облаченные преимущественно в
темное, в высоких черных  шляпах,  с  серебряными  или  стальными  кружевами
спереди по моде английских пуритан времен революции 1649 года, возглавленной
суровым Оливером Кромвелем.
   Женщины, почти все одетые в ярко-синее, с большими белыми воротниками,  в
чепчиках, чья униформа указывала на их статус "вольнонаемных", то есть  лиц,
не возместивших полностью стоимости проезда в Новый Свет тем, кто кредитовал
им дорогу. Что не мешало им разгуливать с непринужденным видом  уверенных  в
себе женщин, которые однажды приняли  решение  пересечь  океан,  добровольно
избрав рабство.
   Все эти люди проворно сновали взад-вперед, славные граждане Массачусетса,
устремленные к некой  цели,  сосредоточенные  на  выполнении  некой  задачи,
однако не настолько, чтобы не бросить мельком любопытный  взгляд  на  жилище
сэра Томаса Кранмера, где, как всем было  известно,  остановились  гости  из
Голдсборо, и не заприметить у окна  ту,  которую  повсюду  от  побережья  до
пограничных поселений называли не иначе как "Прекрасной француженкой".
   Ибо в Салеме зевак было не меньше, чем во  всех  портах  мира,  где  море
выбрасывает на берег, независимо от того, нравится вам это или нет, печетесь
вы о своей душе или  готовы  погубить  ее,  все  разновидности  человеческой
породы, то обнадеживающие, то вызывающие беспокойство, но к которым поневоле
приходится приноравливаться, раз уж вы рискнули заняться коммерцией.
   Знатную француженку достаточно хорошо знали  обитатели  Салема,  им  были
известны многие факты ее биографии и в частности  тот,  что  она  спасла  от
скальпирования  или  рабства  в  Канаде  группу  английских  землепашцев  из
Андроскоггина на севере Мэна.
   Знали также, что она - жена авантюриста-дворянина, который,  хотя  и  был
французом  и,  разумеется,  католиком,  поддерживал  дружеские  отношения  с
Массачусетсом, настолько дружеские, что строил  для  него  суда  на  здешних
верфях.
   Словом, приезд супругов означал очередной  подъем  деловой  активности  в
городе и позволял под  благовидным  предлогом  познакомиться  с  этой  парой
поближе.
   Приглашенная присутствовать в качестве почетной гостьи  на  муниципальном
совете Салема - честь, от которой ей легче было бы  отказаться,  -  она,  не
колеблясь, согласилась на неудобства, облачившись  в  просторную  накидку  с
тем, чтобы скрыть признаки скорого материнства (ведь  она  была  на  седьмом
месяце беременности) от суровых и высоконравственных кальвинистов,  которые,
поклоняясь Христу, настоятельно рекомендовали при этом своим адептам:
   "Плодитесь   и   размножайтесь!"    Впрочем,    строгим    представителям
пресвитерианской  веры  следовало  призывать  к  этому  со  всей   возможной
осторожностью, еще лучше, если бы этого можно было достичь с помощью Святого
Духа.  Памятуя  также  о  том,   что   Св.   Павел,   блюститель   парижской
нравственности, осудил женские волосы как орудие греховного искушения и  что
пуритане были солидарны с ним в этом вопросе, Анжелика покрывалась  косынкой
из тафты, поверх которой надевала широкополую шляпу, сжимавшую  ей  виски  и
вызывавшую нестерпимую головную боль.
   За все время путешествия она ни разу не почувствовала  усталости.  И  вот
теперь страдала от придавившей землю тяжелой  влажной  духоты