Анн и СЕРЖ ГОЛОН
   Анжелика 1-12


   АНЖЕЛИКА В КВЕБЕКЕ
   АНЖЕЛИКА В НОВОМ СВЕТЕ
   АНЖЕЛИКА И ЕЕ ЛЮБОВЬ
   АНЖЕЛИКА И ЗАГОВОР ТЕНЕЙ
   АНЖЕЛИКА И КОРОЛЬ
   БУНТУЮЩАЯ АНЖЕЛИКА
   ДОРОГА НАДЕЖДЫ
   ИСКУШЕНИЕ АНЖЕЛИКИ
   МАРКИЗА АНГЕЛОВ
   НЕУКРОТИМАЯ АНЖЕЛИКА
   ПУТЬ В ВЕРСАЛЬ
   ТРИУМФ АНЖЕЛИКИ
   АНЖЕЛИКА И ДЬЯВОЛИЦА



   Анн и СЕРЖ ГОЛОН
   АНЖЕЛИКА


   ONLINE БИБЛИОТЕКА  http://www.bestlibrary.ru


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

МАРКИЗА АНГЕЛОВ

Глава 1

   - Нянюшка, - спросила Анжелика, - для чего Жиль  де  Рец  убивал  столько
детей?
   - Все это козни дьявола, моя девочка. Жиль де  Рец,  людоед  из  Машкуля,
хотел стать самым могущественным сеньором среди всех. В его замке было полно
всяких колб, склянок и горшков с  красным  варевом,  а  над  ними  клубились
зловонные пары. Дьявол требовал себе в жертву сердца  маленьких  детей.  Вот
почему Жиль де Рец убивал. Потрясенные матери с ужасом  смотрели  на  черную
башню Машкуля, вокруг которой всегда  стаями  кружилось  воронье  -  столько
трупов невинных младенцев было в подземельях замка.
   - И он их всех съедал? -  спросила  дрожащим  голосом  Мадлон,  маленькая
сестренка Анжелики.
   - Нет, всех просто не смог бы,  -  ответила  кормилица.  Склонившись  над
котлом, она некоторое время  молча  помешивала  заправленный  салом  суп  из
капусты.
   Ортанс, Анжелика и Мадлон, дочери барона де Сансе  де  Монтелу,  сидя  за
столом, на котором уже стояли миски и  лежали  ложки,  с  замиранием  сердца
ждали продолжения.
   - Он поступал еще хуже, - снова  заговорила  кормилица,  и  в  голосе  ее
зазвучал гнев. - Сперва требовал, чтобы младенца - девочку  или  мальчика  -
привели  к  нему.  Испуганный  малыш  кричал,  звал  свою  мать,  а  сеньор,
развалившись на кровати, наслаждался его ужасом. Затем приказывал  подвесить
дитя у стены на специальном приспособлении вроде виселицы,  которое  сжимало
бедняжке грудь и шею, душило его, но не до  смерти.  Малютка  бился,  словно
придушенный цыпленок, потом начинал хрипеть, глаза несчастного  вылезали  из
орбит, он весь синел. И  в  огромном  зале  слышались  лишь  хохот  жестоких
мучителей да стоны их маленькой жертвы. Наконец Жиль де Рец давал знак снять
ребенка, сажал его к себе на колени, прижимал лобик бедненького ангелочка  к
своей груди и нежно успокаивал.
   "Ничего, ничего страшного, - говорил он. - Нам  просто  хотелось  немного
поразвлечься, но теперь уже все  кончено.  Теперь  у  тебя  будут  конфетки,
чудесная пуховая постелька, шелковый костюмчик, как  у  маленького  пажа..."
Малыш затихал. Его наполненные слезами глазки начинали светиться радостью. И
вот тут-то сеньор неожиданно всаживал ему в шейку свой кинжал... А когда  он
умыкал совсем юных девушек, то творил такие мерзости...
   - А что он с ними делал? - спросила Ортанс.
   Но тут вмешался старый Гийом, который сидел у очага и растирал  на  терке
свернутые трубочкой листья табака.
   - Да помолчите  же  вы,  сумасшедшая  старуха!  -  проворчал  он  в  свою
пожелтевшую бороду. - Я солдат, и то от ваших россказней у меня  все  внутри
переворачивается...
   Толстая Фантина Лозье с живостью обернулась к нему.
   - Россказни!.. Сразу видно, Гийом Люцен, что вы  чужак,  совсем  чужак  в
наших краях. А ведь стоит поехать в сторону Нанта, и сразу же наткнешься  на
проклятый замок Машкуль. Уже двести лет миновало с той поры,  как  творились
эти злодеяния, а люди, проходя мимо, все еще осеняют себя крестом. Но вы  не
здешний, откуда вам знать о наших предках.
   - Хороши же ваши предки, если все они такие, как Жиль де Рец!
   - Жиль де Рец был величайшим злодеем,  и  кто  еще,  кроме  нас,  жителей
Пуату, может похвастаться, что и. у них был такой вот  страшный  душегуб.  А
когда его в Нанте  судили  и  приговорили,  он  перед  смертью  раскаялся  и
попросил прощения у бога, и все матери, чьих детей он мучил и съел, все  они
надели по нему траур.
   - Ну и ну! - воскликнул старый Гийом.
   - Вот какие мы здесь, в Пуату, люди! Великие во зле и великие в прощении!
   Кормилица с суровым видом поставила миски на  стол  и  горячо  поцеловала
маленького Дени.
   - Я, конечно, в школу ходила недолго, - продолжала она, - но все же  могу
отличить сказки, которыми развлекаются на посиделках, от того, что и  впрямь
происходило в старину. Жиль де Рец жил на  самом  деле.  И  пусть  тело  его
сгнило в нашей земле, но, кто знает, может, душа его  и  сейчас  еще  бродит
где-нибудь неподалеку от Машкуля.
   И лучше ее не трогать, это не домовые и не  феи,  что  разгуливают  среди
больших камней в полях. Да и над домовыми тоже лучше не насмехаться...
   - А над привидениями можно смеяться, няня? - спросила Анжелика.
   - Тоже не надо, детка. Привидения не злые, но они почти все несчастные  и
обидчивые, зачем же насмешками заставлять их страдать еще больше?
   - А почему старая дама, которая появляется в нашем замке, плачет?
   - Разве узнаешь? В последний раз я повстречала ее шесть  лет  назад,  как
раз между бывшим караульным помещением и большой галереей, и мне показалось,
тогда она не плакала. Может, потому, что мессир барон,  ваш  дедушка,  велел
отслужить в часовне молебен за упокой ее души.
   - А я слышала, как она шла по лестнице башни, - сказала служанка Бабетта.
   - Это, верно, была крыса. Старая дама  из  Монтелу  очень  скромная,  она
старается никого не беспокоить. А еще думают, что она была слепая. Ведь  она
ходит, вытянув вперед руку. Или она  что-то  ищет.  Иногда  она  подходит  к
спящим детям и проводит рукой по их личикам.
   Фантина говорит все тише и наконец заключает зловещим шепотом:
   - А может, она ищет своего мертвого ребеночка...
   - Вас послушать, тетушка, хуже, чем на бойне  побывать,  -  запротестовал
старый Гийом. - Пусть ваш сеньор де Рец и в самом деле был великим человеком
и вы, его земляки, гордитесь им, хотя вас и разделяют двести лет, пусть дама
из Монтелу - очень достойная дама, но  я  лично  нахожу,  что  нехорошо  так
пугать наших крошек,  ведь  они  от  страха  даже  перестали  набивать  свои
животики.
   - А-а, полно  вам  прикидываться  ягненком,  солдафон  вы  эдакий,  вояка
чертов! Сколько животиков у таких же крошек  проткнули  вы  своей  пикой  на
полях Эльзаса и Пикардии, когда  служили  австрийскому  императору?  Сколько
хижин подожгли, заперев двери и живьем изжарив  там  целые  семьи?  А  разве
вилланов вы никогда  не  вешали?  Столько  вешали,  что  ветки  на  деревьях
обламывались! А сколько изнасиловали женщин  и  девушек,  и  они,  не  снеся
позора, наложили на себя руки?..
   - Как и все, как все другие, тетушка. Такова  солдатская  судьба.  Такова
война. Но в жизни этих девочек не должно быть ничего, кроме игр  да  веселых
историй.
   - До той  поры,  пока  на  страну  не  налетят  как  саранча  солдатня  и
разбойники. А  тогда  жизнь  маленьких  девочек  станет  ох  как  похожа  на
солдатскую: те же война, несчастье, страх...
   Горько поджав губы, кормилица подняла крышку большого глиняного горшка  с
заячьим паштетом, намазала бутерброды и раздала их всем по кругу, не  обойдя
и старого Гийома.
   - Слушайте меня, детки, слушайте, что говорит вам Фантина Лозье...
   Пока шла перепалка между кормилицей и Гийомом, Ортанс, Анжелика и  Мадлон
опустошили свои миски и теперь снова навострили уши, а их десятилетний  брат
Гонтран вышел из темного угла, где он сидел, надувшись, и подошел  к  столу.
Настал час войн и грабежей, отчаянных рубак и разбойников, которые носятся в
зареве пожарищ под вопли женщин и стук мечей...
   - Гийом Люцен, вы ведь знаете моего сына? Он конюх нашего хозяина, барона
де Сансе де Монтелу.
   - Да, знаю, очень красивый парень.
   - Ну так вот, о его отце я могу вам сказать  только  одно:  он  служил  в
армии монсеньера кардинала Ришелье, когда  тот  пошел  на  Ла-Рошель,  чтобы
уничтожить протестантов.  Сама  я  не  была  гугеноткой  и  всегда  молилась
богородице, чтобы она помогла мне остаться девушкой до замужества. Но  после
того. как войска нашего христианнейшего короля Людовика  XIII  прошли  через
Пуату, я, как бы это сказать помягче, потеряла свою невинность. А в память о
тех дьяволах, чьи латы, утыканные гвоздями, разорвали единственную  рубашку,
что у меня была тогда, мой сын носит имя  Жан  Латник.  Ведь  один  из  этих
дьяволов - его отец. А о всяких разбойниках да грабителях, которых голод  то
и дело выгонял на большую дорогу, я бы столько могла порассказать - ночи  не
хватит. Что они вытворяли со мной на соломе в риге в то время, как их дружки
палили на очаге пятки моему мужу, допытываясь, куда он спрятал деньги!  А  я
чуяла запах, да думала, что они жарят поросенка.
   Толстая Фантина рассмеялась и налила себе сидру, чтобы  промочить  горло,
пересохшее от этой длинной тирады.
   Итак, детство Анжелики де  Сансе  де  Монтелу  протекало  в  рассказах  о
людоедах, привидениях и разбойниках.
   В жилах Фантины Лозье текла кровь, в которой  была  и  доля  мавританской
крови - примерно в XI веке мавры дошли чуть  ли  не  до  Пуату,  и  Анжелике
вместе с  молоком  кормилицы  передались  страстность  и  богатая  фантазия,
издавна свойственные людям этого края, края болот и лесов, открытого, словно
залив, теплым океанским ветрам.
   Она сжилась с этим миром, где волшебство  и  трагедия  переплетались.  Он
нравился ей, и она научилась не бояться его.  Она  с  жалостью  смотрела  на
перепуганную маленькую Мадлон и на  свою  чопорную  старшую  сестру  Ортанс,
которая явно сгорала  от  желания  спросить  кормилицу,  что  делали  с  ней
разбойники на соломе в риге.
   А восьмилетняя Анжелика сразу же  догадалась,  что  там  произошло.  Ведь
сколько раз она водила на случку  коров  и  коз!  А  ее  приятель,  пастушок
Никола, объяснил ей, что мужчины и женщины занимаются тем же,  чтобы  у  них
были дети. Вот так и у кормилицы появился ее Жан  Латник.  Анжелику  смущало
только одно: почему кормилица рассказывала  об  этом  то  голосом  томным  и
взволнованным, то с искренней ненавистью.
   Впрочем, зачем допытываться, отчего кормилица вдруг  задумчиво  умолкает,
отчего приходит в ярость. Надо просто радоваться тому, что она есть, что она
всегда в хлопотах, толстая, рослая,  с  сильными  руками,  что  можно  уютно
примоститься на ее широко расставленных под бумазейным платьем коленях и она
тебя приголубит, словно птенчика, споет колыбельную песенку или расскажет  о
Жиле де Реце.

***

   Старый Гийом Люцен был попроще. Говорил он медленно, с тяжелым  акцентом.
По слухам, он был не то швейцарец, не то немец.  Вот  уже  скоро  пятнадцать
лет, как он, хромая, босой пришел сюда по  старой  римской  дороге,  которая
ведет из Анже в Сен-Жан-д'Анжели. Вошел в замок Монтелу  и  попросил  кружку
молока. Да так и прижился в замке. Он был мастер на все руки - мог  починить
и смастерить что угодно, по поручению барона де Сансе он относил письма  его
друзьям, живущим по соседству, и  принимал  вместо  него  сборщика  налогов,
когда тот являлся в замок за деньгами.  Старый  Гийом  терпеливо  выслушивал
его, потом что-то отвечал ему на своем наречии - то  ли  тирольском,  то  ли
швейцарском, - и сборщик, обескураженный, уходил.
   Где он сражался, на севере или на востоке? И  как  могло  случиться,  что
этот чужестранный наемник пришел из Бретани, как  утверждали  люди,  которые
встретили его на дороге? О нем знали только то, что он  в  Люцене  служил  в
войсках кондотьера Валленштейна и что там ему  выпала  честь  вспороть  пузо
толстому славному королю Швеции  Густаву-Адольфу,  который  во  время  битвы
заблудился в тумане и наткнулся на австрийских копейщиков.
   Когда на чердак, где жил Гийом, сквозь паутину пробивались  лучи  солнца,
можно было видеть, как сверкают его старые доспехи и каска, из которой он до
сих пор пил глинтвейн, а иногда даже хлебал суп. Когда же в  лесу  поспевали
орехи, их сбивали его огромной - в три раза выше самого Гийома - пикой.
   Больше всего Анжелика завидовала его маленькой черепаховой с инкрустацией
табакерке с теркой, которую он, как и все немецкие  наемники,  служившие  во
французской армии, величал "кокоткой". Кстати, "кокотками" <Здесь игра  слов
Ie griveis - солдат-наемник, la grivoise - кокотка и  табакерка  с  теркой.>
называли в армии и самих наемников.
   Весь  вечер  двери  просторной  кухни  замка  беспрерывно  открывались  и
закрывались. Со двора из ночи входили, принося с собой крепкий запах навоза,
слуги и служанки, среди них был и конюх Жан Латник, такой же смуглый, как  и
его мать.
   Меж ног входящих проскальзывали в кухню  собаки:  две  борзые  -  Марс  и
Маржолен - и забрызганные по самые уши грязью таксы.
   Двери, ведущие во внутренние  покои,  пропускали  ловкую  Нанетту  -  она
поступила к де Сансе Горничной в надежде научиться хорошим манерам  и  потом
перейти от своих нищих хозяев к мессиру маркизу дю Плесси де Бельер.  Маркиз
жил в нескольких лье от Монтелу. Взад и вперед носились две девочки-служанки
со спадающими на глаза нечесаными волосами Они таскали дрова  в  гостиную  и
разносили воду по комнатам. Появлялась в кухне и сама госпожа  баронесса.  У
нее было доброе, обветренное от деревенского  воздуха  лицо,  преждевременно
увядшее от многочисленных родов. Она была одета в серое саржевое  платье,  а
голову ее прикрывал платок из черной шерсти, так как и в гостиной,  где  она
коротала время с бароном-дедушкой и старушками тетками, было более сыро, чем
в кухне.
   Она спросила, скоро ли будет готов  липовый  отвар  для  мессира  барона,
потом  справилась,  хорошо  ли  пососал  грудь  малыш,  не  капризничал  ли.
Мимоходом она погладила по щеке дремавшую Анжелику, длинные  волосы  которой
цвета потемневшего золота рассыпались по столу и блестели в отсветах пламени
очага.
   - Пора в постель, девочки. Пюльшери сейчас проводит вас.
   Всегда покорная Пюльшери, одна из старых теток, каждый  вечер  укладывала
девочек спать. Она была бесприданницей и так и не сумела найти себе мужа или
хотя бы монастырь, куда бы ее согласились принять,  но,  вместо  того  чтобы
плакаться или дни напролет сидеть над вышиванием, она, желая быть  полезной,
охотно выполняла роль наставницы при своих племянницах, за что  в  замке  ее
немножко презирали и выказывали гораздо меньше внимания, чем другой тетушке,
толстой Жанне.
   Пюльшери  занималась  старшими  племянниками.  Младших  детей  укладывала
кормилица, а Гонтран, у которого не было наставника,  отправлялся  спать  на
свой соломенный тюфяк под крышу, когда ему заблагорассудится.
   Вслед за худощавой старой девой  Ортанс,  Анжелика  и  Мадлон  входили  в
гостиную, где пламя очага и три свечи не  могли  до  конца  рассеять  густую
темень, веками накапливавшуюся под высокими старинными сводами.  На  стенах,
спасая от сырости, висели гобелены, но такие уже старые,  источенные  молью,
что невозможно было разобрать, что за сцены  изображены  на  них,  и  только
молчаливой укоризной глядели оттуда чьи-то мертвенно-бледные лики.
   Девочки подходили к деду и делали реверанс. Старый барон сидел у  огня  в
своем широком черном плаще, отороченном вытертым мехом. Но  его  белоснежные
руки, лежавшие на набалдашнике  палки,  были  поистине  королевские.  Голову
барона покрывала широкополая черная фетровая шляпа, а его квадратная, как  у
короля Генриха IV, борода  покоилась  на  стоячем  гофрированном  воротнике,
который Ортанс втайне считала давно вышедшим из моды.
   Второй реверанс девочки делали тетушке Жанне - та  сидела  с  недовольным
видом и не удостаивала их даже улыбкой, затем  они  поднимались  по  длинной
каменной лестнице, где было сыро,  как  в  склепе.  В  спальнях  зимой  было
пронизывающе холодно, но зато прохладно летом. Впрочем,  там  только  спали.
Большая кровать - одна для всех трех девочек - словно саркофаг,  возвышалась
в углу пустой  комнаты;  остальная  обстановка  была  распродана  последними
поколениями баронов де Сансе. Каменные плиты пола, которые  зимой  застилали
соломой, во многих местах дали трещины. На  кровать  взбирались  при  помощи
скамеечки с тремя ступеньками. Облачившись в ночные кофты и надев на  головы
чепчики, сестры де Сансе де Монтелу становились на колени  и,  возблагодарив
господа бога за все его благодеяния,  вскарабкивались  на  мягкую  перину  и
ныряли под рваные одеяла.  Анжелика  тут  же  выискивала  дыру  в  простыне,
просовывала сквозь нее и дырку в одеяле свою  розовую  ножку  и  принималась
шевелить пальцами, смеша Мадлон.
   После рассказов кормилицы Мадлон дрожала от  страха  как  осиновый  лист.
Ортанс тоже было страшно, но, как старшая, она не  подавала  виду.  У  одной
лишь Анжелики все эти ужасы вызывали какое-то радостное  возбуждение.  Жизнь
для нее состояла из тайн и открытий. За деревянной обшивкой  стен  скреблись
мыши, под крышами обеих башен  замка  летали,  пронзительно  крича,  совы  и
летучие мыши. Слышно было, как во дворе  скулили  борзые,  а  мулы,  которые
паслись на лугу, приходили почесать спину о стены замка.
   Иногда в зимние снежные ночи слышалось  завывание  волков,  выходивших  к
жилью из дремучего леса Монтелу,  а  с  наступлением  весны  по  вечерам  из
деревни в замок доносилось пение крестьян, которые при свете луны  танцевали
ригодон.

***

   Одна из стен замка Монтелу выходила на болото. Здесь была  самая  древняя
часть крепостной стены, построенная еще в далеком XIV веке сеньором Ридуэ де
Сансе, соратником Бертрана дю Геклена. По концам ее находились  две  большие
башни, опоясанные наверху крытыми дранкой мостками для дозорных. Прихватив с
собой Гонтрана или Дени, Анжелика взбиралась туда, и они  развлекались  тем,
что плевали в машикули, через которые в старину солдаты  из  ведер  обливали
противника кипящим маслом. Стена возвышалась на самом  краю  небольшого,  но
высокого известкового  мыса,  за  ним  простирались  болота.  Давно,  еще  в
первобытные времена, на месте болот было море отступив, оно оставило  тесное
сплетение рек, ручейков, прудов, заросших  впоследствии  травой  и  ивами  и
превратившихся в царство лягушек и ужей, и крестьяне передвигались здесь  не
иначе как на лодках. Деревушки и отдельные хижины  стояли  на  возвышавшихся
над топями островках бывшего залива. Герцог де ла Тремуй, уверявший, что  он
любитель экзотики, и гостивший одно лето у маркиза дю Плесси,  много  плавал
по этому водному краю и прозвал его "зеленой Венецией".
   Этот огромный заливной луг, это пресноводное болото раскинулось от  Ниора
и Фонтене-ле-Конта до самого океана. Немного не дойдя до Марана, Шайе и даже
Люсона, оно сливалось с горькими болотами, то есть с солончаками. Дальше шел
берег, вдоль которого тянулись  белые  холмы  драгоценной  соли  -  предмета
жестокой борьбы между таможенниками и контрабандистами.
   И если кормилица почти никогда не рассказывала о них никаких историй -  а
их ходило множество в этих краях, - то лишь потому, что  ее  родная  деревня
стояла в стороне, на твердой земле, и Фантина Лозье глубоко презирала людей,
которые живут "ногами в воде", да еще вдобавок все гугеноты.
   Фасад  самого   замка   Монтелу,   построенного   позже,   всеми   своими
многочисленными окнами смотрел в противоположную от  болот  сторону.  Только
старый подъемный мост с ржавыми цепями, на  которых  любили  сидеть  куры  и
индюки, отделял главный вход в замок от луга, где паслись  мулы.  Справа  от
входа  находилась  принадлежавшая  барону  голубятня  с  крышей  из  круглой
черепицы и ферма. Остальные службы были расположены по другую  сторону  рва.
Вдали виднелась колокольня деревни Монтелу.
   За деревней густым кудрявым ковром, без единой лужайки, до самого  севера
края Гатин и Вандейского бокажа тянулись дубовые и каштановые рощи. Если  бы
такая прогулка показалась вам хоть немного привлекательной и вас не испугали
бы ни волки, ни бандиты, вы могли  бы  дойти  почти  до  самой  Луары  и  до
провинции Анжу.
   Ньельский лес, самый ближний к