ы хотелось встретиться с ним в мирной обстановке. Мы
все же надеемся, что однажды вы оба приедете к нам.
   Анжелика торжественно пообещала, а про себя  подумала,  что  вряд  ли  ей
когда-нибудь представится возможность отправиться на другую  сторону  залива
просто так, ради удовольствия.
   Но ей искренне хотелось вновь увидеть Пор-Рояль, этот милый поселок с его
деревянными домами под соломенными  крышами,  церкви,  колесную  мельницу  и
бескрайние луга с пасущимися на них стадами.
   Она никогда не ставила в упрек невинному акадийскому поселку,  утопавшему
в вишневых садах и зарослях гигантского люпина, ту смертную  тоску,  которая
охватывала ее там.

Глава 24

   Колен Патюрель прислал Анжелике записку, которую ей передал Марциал Берн.
   Молодой человек, когда был не в море, служил секретарем при губернаторе.
   Патюрель спрашивал совета относительно новоприбывших поселенцев.
   Бывший пират сидел  в  кресле  с  высокой  спинкой,  чем-то  напоминавшем
епископскую кафедру,  за  огромной  дубовой  конторкой,  заваленной  грудами
бумаг. На посетителей канцелярии,  для  которых  были  отведены  специальные
часы, он производил внушительное впечатление. Сейчас же он был поглощен тем,
что переписывал некий длинный список имен.
   Пригласив Анжелику садиться, он извинился за  беспокойство.  Принимая  во
внимание  отсутствие  графа  де  Пейрака,  инспектировавшего   строительство
судоверфей, он считает, что мнение графини де Пейрак также  может  оказаться
чрезвычайно полезным и поможет ему принять справедливое решение в  отношении
лиц, чей склад ума и настроения были ему не ясны. Он уже давно гадает,  чего
же они наконец хотят.
   Речь шла о валлонах и вальденсах, среди которых был Натаниэль Рамбур. Это
он,  встретив  в  Салеме  гугенотов  из  Ла-Рошели,  попросил  их  дать  его
единоверцамвозможностьпоселитьсясредисоотечественников.
   Однако, прибыв в Голдсборо, эти люди возмутились,  увидя  там  католиков,
церкви и  кресты;  оказывается,  здесь  служат  мессы,  повсюду  расхаживают
священники, монахи-францисканцы собирают пожертвования, можно было встретить
даже иезуитов. Габриель Берн,  принимавший  новых  поселенцев  в  отсутствие
Маниголя и Мерсело, забыл о  том,  что  сам  когда-то  был  одним  из  самых
яростных противников мирного сосуществования с папистами; теперь он столь же
яростно выступил на его защиту.
   -  В  Голдсборо  так  принято!  Мы,  гугеноты  из  Ла-Рошели,   соблюдаем
предписания нашей религии,  но  мы  никому  не  мешаем  молиться  по-своему.
Поступайте, как мы, или возвращайтесь туда, откуда приехали!
   Тогда эти люди пошли жаловаться губернатору. Неужели  их  поселят  здесь,
где  им   придется   слушать   ненавистные   колокола,   видеть   нечестивых
священников?
   Колен Патюрель в недоумении взирал на  них  своими  голубыми  глазами.  С
подобными людьми он сталкивался впервые. Ему доводилось встречать  различных
почитателей Христа, и со  всеми  он  находил  общий  язык:  с  этими  же  он
совершенно не мог разговаривать. Может  быть,  Анжелика  знает,  откуда  они
прибыли и чего хотят?
   Анжелика объяснила ему, что знает одного  Натаниэля,  друга  ее  старшего
сына, принадлежащего к официальным реформистам, то есть  к  тем,  о  которых
говорится в Нантском эдикте, а об остальных была осведомлена не более его.
   С населением Голдсборо прибывших сближали происхождение и язык.
   Когда-то лорд Кранмер рассказывал ей о валлонах.
   Это были потомки первых кальвинистов, выходцев с севера  Франции:  Лилля,
Рубе и Арраса, бежавшие от испанской  инквизиции,  которая  обосновалась  во
Фландрии после того, как эта провинция перешла  к  испанской  короне.  Бежав
сначала в Нидерланды, в валлонскую область, затем в Соединенные Провинции: в
Лейден, Делфт и  Амстердам,  где  они  смешались  с  английскими  dissenters
, такими же, как и
они, изгнанниками, и многие из них отправились в дальний путь на "Mayflower"
<   "Майский   цветок"   -   корабль,   на   котором    группа    английских
переселенцев-пуритан прибыла в 1620 г. в Северную Америку, - Прим. пер.>.  И
именно валлон Петер Минуит купил для Нидерландов местечко  Новый  Амстердам,
ставшее потом Нью-Йорком.
   Что  касается  вальденсов,  последователей  учения  "лионских  бедняков",
христианской секты, основанной в XII веке  Пьером  Вальдом,  взбунтовавшимся
против Церкви, которую он упрекал в роскоши  и  стяжательстве,  то  Анжелика
встретилась  с  ними  впервые.  Ей  казалось,  что  они  давным-давно   были
уничтожены, ибо вплоть до XVI века они всюду подвергались жестоким гонениям.
Когда  началась  Реформа,  они  смешались  с  гугенотами,  многие   покинули
альпийские убежища, где  оставшиеся  в  живых  скрывались  от  преследования
властей. С тех  пор  они  делят  участь  французских  кальвинистов,  периоды
затишья сменяются травлей и изгнанием.
   Вальденсы очень ревниво относились к французскому языку, гордились  своим
французским  происхождением  и,   постоянно   находясь   среди   враждебного
окружения, вели замкнутый образ жизни.
   Подумав, Анжелика решила, что лучше всего было бы разместить их в  лагере
Шамплена, где уже имеется английская колония и есть беглецы из Новой Англии.
Привыкнув слышать вокруг себя английскую речь, они, быть может,  почувствуют
себя увереннее, тем более  что  там  не  будет  ни  колокольного  звона,  ни
ненавистных им "папистов".
   Колеи улыбнулся. Именно это он и ожидал от  нее  услышать.  Новоприбывшим
было необходимо создать подходящие условия и помочь им обрести  новый  modus
vivendi, пережить временные трудности, всегда сопряженные с  переселением  в
новые, необжитые края. Губернатор начал писать записку Габриелю Берну.
   Входя  в  канцелярию,  Анжелика  почувствовала,  что  произошли  какие-то
непривычные для нее изменения, и стала  искать  их  глазами.  При  графе  де
Пейраке помещение служило залом заседаний Совета, здесь же иногда устраивали
торжественные трапезы; но это было давно, когда граф только начинал обживать
этот берег. Теперь комната, где  когда-то  лицом  к  лицу  столкнулись  двое
сильных мужчин, превратилась в канцелярию и приемную губернатора;  здесь  же
вершилось правосудие. И только когда она увидела, как Колен Патюрель окунает
перо в чернильницу  и  переписывает  лежащий  перед  ним  список  с  именами
колонистов, Анжелика поняла, что так удивило ее и чего  она  никогда  бы  не
смогла даже предположить.
   - Колен!.. - воскликнула она. - Ты научился  читать!..  Да  ты  и  писать
теперь умеешь?
   - Да, я этому выучился, - ответил тот, не отрываясь  от  своего  занятия;
его слова прозвучали гордо и простодушно. Анжелика поняла, что ее  удивление
приятно ему польстило. - Негоже губернатору ничего  не  понимать  в  ворохах
бумаг, во всех этих  соглашениях,  просьбах,  жалобах,  контрактах,  что  во
множестве приносят ему с просьбой заверить и  подписать!  Пастор  Бокер  был
терпелив и обучил меня этой премудрости. Оказалось, что  моя  башка  еще  на
что-то годится. До сих пор мне  не  было  особой  нужды  знать  грамоту.  На
корабле я был сам себе хозяин, а под рукой всегда был  кто-нибудь  -  второй
помощник, священник или хирург,  кто  занимался  бумажками.  Так  что  моему
образованию я обязан именно Голдсборо. Разве мог  бы  я  раньше  найти  себе
учителей? В четырнадцать лет я отбыл юнгой из Гавр-де-Граса, и  с  той  поры
мне как-то было не до чтения. Где бы мог я  найти  время  научиться  читать,
пристраститься к образованию: на каторге у Мулея  Исмаила?  бороздя  моря  и
океаны на всех широтах? Здесь мне поначалу помогал молодой Марциал Берн,  но
работы становилось все больше, и теперь он  работает  у  меня  секретарем  и
разбирает  бумаги.  Скоро  он  уедет  учиться,  и  тогда   мне   понадобится
расторопный молодой человек, который смог бы его заменить.
   Анжелика тотчас же подумала  о  Натаниэле  де  Рамбур.  Подобное  занятие
вполне бы  ему  подошло.  Она  тут  же  объяснила  Колену,  что  между  юным
благородным изгнанником и Севериной Берн возникла обоюдная симпатия. Поэтому
Рамбур  должен  быть  рад  возможности  остаться   в   поселке   и   поближе
познакомиться с девушкой.
   Неожиданно на пороге появилась высокая худая фигура,  она,  словно  тень,
проскользнула внутрь. Но это был не Натаниэль, а  всего  лишь  негр  Сирики,
слуга Маниголей.
   Он, словно  величайшее  сокровище,  прижимал  к  груди  большой  сверток.
Похоже, это была та самая штука  тонкого  сукна  малинового  цвета,  которую
Анжелика и граф де Пейрак привезли ему  в  подарок  из  своего  путешествия,
чтобы тот сшил себе новую ливрею. Ибо негр давно страдал  от  того,  что  не
мог,  как  того  требовал  этикет,  переодеваться   перед   обедом,   выходя
прислуживать своим господам, а его единственная ливрея, в которой он покинул
Ла-Рошель, уже истерлась до ниток.
   К сукну прилагался золотой галун для  обшивки  обшлагов  и  воротника,  и
тонкий батистовый шарф шириной  в  ладонь,  на  концах  богато  изукрашенный
кружевами.
   Шарф пышным бантом уже был  повязан  вокруг  шеи.  Анжелика  посоветовала
Сирики обратиться за помощью к дочерям  ирландской  акушерки,  которые  были
весьма искусными швеями.
   Однако было видно, что он пришел к губернатору Патюрелю вовсе  не  затем,
чтобы выразить свою благодарность Анжелике.
   Негр сел на кончик стула, держа сверток на коленях. Его взгляд беспокойно
скользил по лицам присутствующих, но тем не менее он сидел прямо,  с  видом,
преисполненным собственного достоинства. Во всем,  что  касалось  величия  и
изысканных манер, в Голдсборо ему не было равных.
   - Говорите, мой дорогой Сирики,  -  подбодрила  его  Анжелика,  -  вы  же
знаете, с каким удовольствием мы всегда вас слушаем, и рады выполнить  любую
вашу просьбу.
   Снрики кивнул головой. Он не сомневался в их благорасположении. Однако он
еще довольно долго сглатывал слюну и поправлял свое жабо, прежде чем наконец
отважился заговорить.
   Анжелика знала, что он всегда начинает издалека и,  разумеется,  с  самых
ничтожных  мелочей,  которые,  несомненно,  волновали  его  не  меньше,  чем
основное дело.
   Сначала он заговорил о своем юном хозяине, Иеремии Маниголь, которому уже
исполнилось одиннадцать лет. Родители мечтали отправить его учиться в  Новую
Англию, в Гарвардский колледж. Затем он прозрачно намекнул, что ему вовсе не
безразлично положение трехлетнего отрока  Шарля-Анри,  удаленного  от  очага
Маниголей, ибо он, Сирики, вправе считать себя его приемным дедушкой, потому
что он, можно сказать, воспитал его мать, малышку Женни, равно как и  других
детей Маниголей.
   Подобный поворот событий внушил ему желание - он опустил  глаза,  собирая
все свое мужество, прежде  чем  сделать  подобное  признание,  -  обеспечить
продолжение и своего рода, и желание это мучит его, бедного раба, уже давно.
Теперь же он увидел возможность воплотить ее,  высмотрев  среди  пассажиров,
высадившихся  с  "Радуги",  высокую  негритянку,  купленную  господином   де
Пейраком в Род-Айленде.
   Внутренний голос настойчиво шептал ему: "Она  одной  с  тобой  крови.  Вы
родились в одном краю".
   Негр широко раскрытыми глазами уставился на Колена Патюреля:
   - Я заметил, как ты разговаривал с ней на ее языке.
   - Да, это так. На этом языке разговаривали великая султанша Лейла, первая
жена Мулея Исмаила, правителя Марокко, и евнух Осман Ферраджи. Оба  родились
где-то в районе Сахеля, Судана, Сомали, словом, в центре Африки, где на  юге
- опушки джунглей, а на севере - пустыни. Там  живут  кочевники,  разводящие
диких буйволов, они все очень высокого роста.
   - Кажется, вы правы. Впрочем, не уверен, - пробормотал Сирики. - Я слушал
ваши слова, но они не пробудили во мне никаких воспоминаний.  Я  был  совсем
маленьким, когда с берегов Нила явились торговцы-арабы и похитили меня.
   Переходя из рук в руки, я наконец попал в  Ла-Рошель,  откуда  с  другими
рабами должен был быть отправлен  в  Вест-Индию.  Там  меня  купил  господин
Маниголь. Из-за моего роста и худобы меня везде считали никчемным, ни к чему
не пригодным. Амос Маниголь сжалился надо мной. Господь да благословит его.
   Анжелика не удивилась, услышав, как "старый" Сирики говорит о себе, как о
молодом рабе, купленном торговцем, который в  свои  пятьдесят  лет  выглядел
гораздо моложе его. Но она уже заметила, что чернокожие,  достигнув  половой
зрелости, быстро становились похожими на тридцатилетних, а  к  сорока  годам
волосы их уже бывали совершенно седыми.
   Сирики и Куасси-Ба, которых уже давно считали "стариками",  скорее  всего
еще не достигли этого возраста.
   - Я навел справки, - продолжал Сирики. - Молодая негритянка  из  маронов,
которую вы  также  купили,  скоро  произведет  на  свет  ребенка,  чей  отец
сопровождающий ее африканский негр банту. Она родилась на  Мартинике.  Я  не
знаю ее истории, так как она  неразговорчива,  а  этот  ее  спутник,  банту,
объясняется только на своем обезьяньем языке.
   Колен Патюрель прервал его:
   -  Ты  ошибаешься,  Сирики.  Он  говорит  на  суахили,  одном  из   самых
распространенных языков Африки,  его  понимают  от  побережья  Атлантики  до
берегов Индийского океана.
   - Простите меня, я не хотел обидеть своего товарища по несчастью.  И  все
же меня эти африканские языки совершенно не устраивают, я их не понимаю.
   Единственное, что мне ясно, - что скоро в Голдсборо родится их ребенок. И
моя мечта сбывается. Я уже говорил вам о своем горе:  мой  маленький  хозяин
Иеремия уезжает. Домашний очаг без детей не приносит радости. Бедная Сара не
выдержит, я ее знаю.
   Он  всегда  говорил  снисходительно,  покровительственным  тоном  о  Саре
Маниголь. Мать семейства, женщина властная,  она  часто  впадала  в  ярость,
выведенная из себя соседями, и только он один мог ее успокоить; когда же она
погружалась в меланхолию, вспоминая о своем прекрасном доме в Ла-Рошели,  он
один мог ее утешить. В то печальное  утро  ей  пришлось  в  спешке  покинуть
домашний очаг, бросить свой  фарфор  и  фаянс,  расписанный  самим  Бернаром
Палисси, когда они бежали через ланды, посуда разбилась  и  была  растоптана
копытами коней королевских драгун, посланных за ними в погоню.
   Все заботы о семье, взятые им на себя, все больше убеждали его в том, что
предложение его будет встречено положительно.
   - Мне кажется, - объяснял он, - что ничто не препятствует тому,  чтобы  с
вашими белыми ребятишками и индейскими ребятами с золотистой кожей по берегу
океана бегали бы еще и дети цвета ночи, то есть мои дети.
   Объяснив наконец, о чем он давно мечтает, Сирнки умолк.
   Помолчав,  он  попросил  Колена  Патюреля  поговорить  от  его  имени   с
"благородной  дамой  из  Сахеля",  конечно,  если  ей  будет   предоставлена
возможность самой свободно выбирать свое будущее. Ему неизвестно,  с  какими
целями господин де Пейрак приобрел  ее.  И  негр  с  надеждой  уставился  на
Анжелику. Однако она  тоже  этого  не  знала.  Все,  что  Северина  говорила
относительно Куасси-Ба, были всего лишь предположения, а Колен Патюрель если
и знал больше, то пока молчал.
   Сирики, зная, что друзья не оставят его просьбу  без  внимания,  удалился
вполне удовлетворенный...
   Когда он вышел. Колен заверил Анжелику,  что  ничего  не  знает  об  этих
рабах.
   У той же по разным причинам не было  времени  расспросить  мужа  об  этой
покупке.
   Анжелика вызвалась доставить записку Габриелю Берну  к  нему  домой.  Это
даст ей возможность посидеть у друзей и успокоиться.
   Сети с уловами, достойными благословенных берегов, были вытащены, и  рыба
рассортирована прямо на берегу; бойкие рыбаки и торговцы весело  выкрикивали
свой товар. Заботливые хозяйки  стремились  заготовить  на  зиму  как  можно
больше рыбы, чтобы разнообразить зимний стол, ибо когда начинались шторма  и
близ берега появлялась льдины, выходить в море становилось опасно.
   Абигаль с помощью Северины делала заготовки в больших глиняных кувшинах.
   Они наполняли их водой и уксусом, добавляли много  пряностей,  которых  в
Голдсборо в отличие  от  иных  французских  поселений,  к  счастью,  было  в
достатке, а затем клали туда филе трески и скумбрии. Поварив рыбу  несколько
минут на слабом огне, они давали ей стечь, добавляли немного соли,  и  почти
сырой закладывали в кувшины и ставили в вырытые в земле погреба,  где  зимой
хранили морковь, репу, картофель. В таких погребах стены не белили известью.
   Поговорив о валлонах, вальденсах и о работе  для  Натаниэля  де  Рамбура,
отчего лицо Северины  сразу  же  приняло  мечтательное  выражение,  Анжелика
распрощалась, ибо время шло, а ей еще надо было сделать несколько визитов.
   - Пойду предупрежу Марциала, что ему  найден  преемник  вести  канцелярию
господина Патюреля, - сказала Абигаль, провожая Анжелику до порога.
   Она быстро проговорила свою последнюю  фразу,  словно  в  светлом  проеме
двери увидела что-то или кого-то и это неизвестное или неизвестный сразу  же
привлек все ее внимание.
   Бросив взгляд в том же направлении, Анжелика увидела две черные фигуры: к
дому Берна в сопровождении Агари направлялись Рут  и  Номи.  Она  удивилась,
почему они вновь надели свои немецкие плащи.
   Анжелика остановилась на пороге. Ей  было  неприятно,  вернее,  она  была
удивлена, что при их появлении Абигаль сразу умолкла.
   Порой ей казалось, что Абигаль и квакерши-целительницы из  Салема  родные
сестры:  все   трое   обладали   удивительным   достоинством   и   стыдливой
сдержанностью, передвигались легкой, неслышной  походкой,  не  делая  лишних
движений, высоко держа голову,  скромно,  но  не  без  изящества,  так,  как
предписывает женщинам религия кальвинистов. Эти качества еще более  оттеняли
их неброскую, девственную красоту, присущую блондинкам.
   Абигаль,  француженка  из  Ла-Рошели,  и  Рут  и  Номи,   англичанки   из
Массачусетса,   обычно   улыбались   сдержанной   полуулыбкой,   исполненной
скромности и приветливости.
   Многим они внушали опасение, однако Анжелика была не из их числа.  Глядя,
как  они  идут  к  ней  навстречу,  она  размышляла,  в  чем   причина   той
подозрительности, с которой относились к ним  отнюдь  не  худшие  люди.  Она
понимала, что причина не в них, бедных невинных сердцах, но скорее в мрачном
бессознательном чувстве разочарования, присущем человеку, который не видит в
красоте и озарении души, в ясности  и  благодати  светлого  воспоминания  об
утерянном рае, а, напротив, отрицает самое  существование  такового,  и  тем
больше, чем больше он туда стремится.
   Тот же, кто начисто лишен способности самостоятельно мыслить, боится быть
изгнанным из стада и, прикрываясь законом, направляет ненависть свою на тех,
кто словами или поведением отличается от общепринятых представлений.
   Чего можно  вменить  в  вину  этим  женщинам,  чьи  руки  были  чисты,  а
просветленный взор источал только доброту?
   Позади себя она услышала шаги Северины; та  собиралась  уходить  из  дома
через заднюю дверь. Она также не любила квакерш-англичанок.
   Но добродетельная Абигаль осталась рядом с ней и, как  всегда,  сердечно,
по-английски приветствовала гостей. Она пригласила их  сесть,  поставила  на
стол  кувшины  с  различными  напитками,  но  молодые  женщины  от  угощения
отказались. Анжелика, как и Абигаль, осталась стоять.
   Агарь стала на коленки у порога, опершись о дверной косяк, и  попеременно
смотрела то вдаль, за горизонт, то внутрь дома. Похоже, что она очень хотела
встретиться взглядом с кошкой, которая с сокрушенным видом  сидела  на  углу
стола, где мыли посуду, и, казалось, подмигивала маленькой цыганке.
   Не говоря ни слова. Рут  Саммер  протянула  Анжелике  сложенный  вчетверо
пергамент; восковая печать на нем была сломана.
   Английский язык посланий показался Анжелике невероятно заумным, и ей  вс