ения,  она
заметила его в глубине  каюты  у  большого  окна,  подсвеченного  переливами
серебристого тумана. Этот  достаточно  яркий  свет  искрился  в  жемчужинах,
алмазах и других драгоценностях, вынутых  Жоффреем  де  Пейраком  из  ларца,
стоявшего на столе.
   Как и говорил д'Урвилль, хозяин "Голдсборо" готовился к встрече на суше с
прославленным вождем Массавой. Явно по этому случаю  он  надел  великолепный
наряд,  при  виде  которого  Анжелике  вспомнились  былые  празднества   при
королевском дворе. На графе был красный  муаровый  плащ,  расшитый  большими
бриллиантовыми цветами, из-под которого виднелись бархатный камзол  и  штаны
темно-синего цвета, без украшений, но очень тонкого покроя, придававшего его
высокой стройной фигуре неотразимую элегантность. Именно в этом качестве ему
в свое время не было равных среди придворных щеголей, хотя он и  прихрамывал
на одну ногу. Его высокие испанские ботфорты  были  сшиты  из  темно-красной
кожи, из такой же кожи были сделаны лежавшие на столе перчатки с манжетами и
пояс с подвешенными пистолетом и кинжалом.
   Единственное, что не  соответствовало  дворцовой  моде,  было  отсутствие
шпаги, вместо которой сверкала  серебряная  рукоятка  длинного  пистолета  с
перламутровой инкрустацией.
   Анжелика наблюдала, как он надел на пальцы два Перстня, а затем пришпилил
под воротником камзола цепь из золотых пластинок, усыпанных алмазами,  какие
стали носить при Людовике XIII выдающиеся  военачальники,  после  того,  как
начали выходить из употребления стальные доспехи, и кому-то пришло в  голову
заменить их драгоценными поделками для мужчин.
   Граф стоял к ней вполоборота. Знал ли он,  что  она  пришла?  Наконец  он
закрыл шкатулку и повернулся к ней.
   Иногда в самой серьезной ситуации внезапно  возникает  какая-то  вздорная
мысль. Вот и сейчас Анжелике пришло в голову, что ей придется  привыкнуть  к
появившейся  на  лице  мужа  бородке,  которая  придавала  ему  сходство   с
сарацином.
   - Я пришла... - начала она.
   - Вижу, - прервал ее граф. В его взгляде не было и тени  приветливости  и
желания прийти к ней на помощь.
   - Жоффрей, что вы собираетесь сделать с ними?
   - Вас это очень беспокоит?
   В ответ она наклонила голову. Горло ее перехватил спазм.
   - Сударыня, вы  прибыли  из  Ла-Рошели,  плавали  по  Средиземному  морю,
интересовались морской коммерцией. Поэтому  вы  должны  знать  законы  моря.
Какая участь ждет тех, кто во время  плавания  восстает  против  капитана  и
покушается на его жизнь?  Их  вешают  без  суда.  Споро  и  высоко.  Поэтому
главарей я повешу.
   Он сказал это с полным спокойствием, но решение было бесповоротным.
   Анжелику охватил  озноб,  в  голове  помутилось.  "Немыслимо,  чтобы  это
случилось, - сказала она себе, - я готова пойти на все, даже  ползать  перед
ним на коленях, лишь бы не допустить этого".
   Она пересекла каюту и прежде, чем он  успел  предупредить  ее,  упала  на
колени.
   - Жоффрей, пощадите их, прошу вас, мой любимый, умоляю вас. Умоляю вас не
столько ради них, сколько ради нас с вами. Я так боюсь,  что  этот  поступок
подорвет мою любовь к вам, что мне никогда не удастся забыть, по  чьей  воле
они лишились жизни... Между нами окажется кровь моих друзей!
   - А кровь моих уже пролилась. Это  Язон,  мой  верный  друг,  десять  лет
деливший со мной все  печали  и  радости,  это  старый  Абд-эль-Мешрат,  мой
спаситель, жестоко убитый ими.
   Его голос дрожал от гнева, в глазах сверкали искры.
   - Для меня ваша просьба оскорбительна, сударыня,  и  я  боюсь,  что  вами
движет недостойная привязанность к одному из  этих  людей,  предавших  меня,
вашего супруга, которого вы якобы любите.
   - Нет.., и вы это хорошо знаете... Я люблю только вас.., я всегда  любила
только вас.., эта любовь сильнее жизни и смерти.., без  вас  сердце  мое  не
выдержит...
   Он хотел оттолкнуть ее, но не смог, боясь показаться слишком грубым.  Она
с такой силой прильнула к его коленям, что он ощутил тепло ее рук,  обнявших
его ноги.
   Он старался избегать ее полного мольбы взгляда, но не мог не  слышать  ее
взволнованного голоса. Из всех произнесенных ею бессвязных слов только  одно
обожгло его: "Мой любимый!"  Он  считал  себя  непоколебимым,  и  вдруг  его
расстрогал нежный призыв и неожиданный жест этой гордячки, ставшей на колени
перед ним.
   - Я знаю, - сказала  она  глухим  голосом,  -  их  поступки  должны  быть
наказаны смертью.
   -  Тогда  мне  совершенно  непонятно,  сударыня,  почему  вы  так  упорно
выступаете в их защиту и особенно почему вас так волнует судьба  мятежников,
если вы действительно осуждаете их предательство?
   - Если бы я сама знала! Я чувствую себя связанной с ними, несмотря на  их
заблуждения и измену. Может быть, потому что в свое время они спасли меня, а
я помогла им покинуть Ла-Рошель, где их ожидала гибель. Я жила среди них, мы
делили хлеб. Если бы вы знали.., какой несчастной я была,  когда  мэтр  Берн
приютил меня. В стране моего детства  за  каждым  деревом,  каждым  кустиком
прятался враг, готовый на все, лишь  бы  погубить  меня.  Я  превратилась  в
животное, которое беспощадно травили и предавали буквально все...
   - Неважно, что было раньше, - жестко сказал  он.  -  Прошлые  заслуги  не
оправдывают нынешние проступки. Вы - люди, за которых я несу ответственность
и на корабле, и на этих землях, - должны  подчиняться  только  тем  законам,
которые  издаю  я.  Вам,  как  женщине,  трудно  понять,  что  дисциплина  и
справедливость должны уважаться, иначе воцарится  анархия,  и  я  не  создам
ничего великого,  ничего  прочного,  оставив  после  себя  только  бесцельно
растраченную жизнь. На этой земле нельзя быть слабым.
   - Речь идет не о слабости, а о милосердии.
   - Это противопоставление таит в себе  опасность.  Такой  альтруизм  может
ввести вас в заблуждение, и вам он не идет.
   - А какой вы надеялись увидеть меня? - возмущенно воскликнула Анжелика. -
Жестокой? Злой? Беспощадной? Да, несколько  лет  тому  назад  я  была  полна
ненависти. Но теперь я так не могу... Я не хочу больше зла, Жоффрей.  Зло  -
это смерть, а я люблю жизнь.
   Он пристально посмотрел на Анжелику.
   Этот крик ее души окончательно разрушил его оборонительные порядки.
   Во время всех последних событий его не оставляла  мысль  об  Анжелике,  о
тайне его любимой женщины. Теперь он был  уверен,  что  в  ней  не  было  ни
притворства, ни расчета. Повинуясь обычной женской логике, своеобразной,  но
безошибочной, она требовала, чтобы он принимал  ее  такой,  какой  она  была
теперь. Вряд ли ему действительно хотелось  встретить  в  ней  честолюбивую,
злую, сухую эгоистку.
   Что дала бы ему сейчас любая из тех  женщин,  которые  живут  только  для
себя, какая-нибудь  капризная,  фривольная,  расфуфыренная  маркиза,  ему  -
авантюристу, собравшемуся еще  раз  сыграть  ва-банк,  посвятив  свою  жизнь
освоению новых земель?
   Какое место следовало предоставить в этой жизни  той,  прошлой  Анжелике,
тому очаровательному юному созданию, которое вошло в этот  полный  соблазнов
век с горячим желанием испытать свое женское оружие, и той женщине, тоже  из
прошлого, которая, покорив сердце короля, избрала  извращенный  двор  местом
своих деяний и подвигов?
   Дикий, суровый край, куда он ее привез, нуждался не в мелочных  и  пустых
сердцах, а в самопожертвовании. У нее оно было,  это  самопожертвование.  Он
читал  сейчас  это  в  ее  взгляде,  удивительном  для  женщины,  чьи  глаза
встречались с глазами стольких великих мира сего и околдовывали их. И все же
судьба решила в конце концов, что она будет принадлежать ему?!
   Ожидая его приговора, не зная его мыслей, она не отрывала от него глаз.
   Жоффрей же думал: "Самые прекрасные глаза  в  мире!  Заплатить  за  такие
тридцать пять тысяч пиастров было не  так  уж  дорого.  Их  сияние  покорило
короля... Их силе подчинился кровавый султан".
   Он опустил руку ей на лоб, словно боясь уступить мольбе  ее  глаз,  затем
медленно погладил  ее  по  волосам.  Да,  время  посеребрило  их,  но  какой
прекрасной оправой стали они для изумрудного  свечения  ее  глаз.  Воистину,
такой оправе позавидовали бы богини Олимпа.
   Втайне  он  восторгался  ее  способностью  сохранять  красоту   в   любых
испытаниях - и когда у нее было тяжко на сердце, и когда  бушевала  буря,  и
когда она предавалась любви.
   Ему пришлось так долго открывать ее  и  привыкать  к  ней.  Прежний  опыт
общения с женщинами ни в чем не помог ему лучше понять ее, так как  подобной
женщины он никогда ранее не встречал. Ему не удавалось познать ее не потому,
что она низко пала, а  потому  что  она  необычайно  высоко  поднялась.  Все
объяснялось этим.
   Она  могла  носить  самую  грубую,  рваную  одежду,  явиться  перед   ним
растрепанной и промокшей, или подавленной и  усталой,  как  сейчас,  или  же
обнаженной, слабой и покорной, как в ту ночь, когда он  сжимал  ее  в  своих
объятиях, а у нее из глаз лились слезы, которых она не замечала, -  все  это
не имело  значения.  Она  всегда  оставалась  прекрасной,  как  источник,  к
которому можно припасть и утолить жажду.
   Никогда больше он не сможет жить в одиночестве, никогда.
   Жизнь без нее стала бы для него непосильным испытанием. Даже сейчас он не
мог примириться с тем, что она находится на другом конце корабля. Теперь  он
был потрясен, видя, как вся дрожа, она лежит у его ног.
   Одному Богу известно, что  ему  было  бы  совсем  нелегко  повесить  "ее"
протестантов. Конечно, все они себе на уме, но им нельзя было отказать ни  в
мужестве, ни в выносливости, и они, в  конечном  счете,  заслуживали  лучшей
участи. Тем не менее, наказать  их  было  необходимо.  За  всю  свою  полную
опасностей жизнь он много раз  убеждался  в  том,  что  слабость  -  причина
тяжелых неудач и бесчисленных поражений. Чтобы  спасти  человеческую  жизнь,
надо вовремя отсечь загнивающий орган.
   В наступившей тишине Анжелика продолжала ждать.
   Рука, ласкавшая ее волосы, заронила в ней надежду, но она не  вставала  с
колен, зная, что не переубедила его, и что он, вопреки ее чарам, может стать
еще более недоверчивым и безжалостным.
   Какой еще довод привести ему?.. Дух ее блуждал в пустыне, где  призрачное
видение повешенных на реях ларошельцев сливалось с видением, явившимся ей  у
скалы Фей  в  то  ледяное  утро  в  Ньельском  лесу.  Пляска  смерти  немых,
болтающихся в воздухе тел. И вдруг среди них промелькнули осунувшиеся личики
Лорье и Жереми, бледная, как мел, Северина в чепчике.
   Наконец она заговорила голосом, дрожавшим от биения ее сердца.
   - Жоффрей, не отбирайте у меня то единственное, что  у  меня  осталось..,
уверенности, что я нужна несчастным детям. Я сама во всем виновата. Я решила
спасти их от участи, которая хуже смерти, от гибели  самой  души.  Тогда,  в
Ла-Рошели,  у  них  на  глазах  преследовали,  унижали,  бросали  в  тюрьмы,
заковывали в цепи их отцов. Так неужели случится  так,  что  я  привезла  их
сюда, на край света, чтобы  они  увидели  позорную  смерть  своих  отцов  на
виселице?.. Такое потрясение! Не отнимайте  этого  у  меня,  Жоффрей!  Я  не
перенесу их горя. Сейчас я живу только  одним  -  помочь  избежать  рокового
исхода. Неужели вы лишите меня этого?.. Разве я так богата?.. Что  останется
у меня, если исчезнет надежда спасти их,  дать  им  порезвиться  на  зеленых
лужайках - их наивной мечте... Я потеряла  все:  земли,  состояние,  титулы,
имя, честь, моих сыновей... И вас, вашу любовь... У меня больше нет  ничего,
кроме дочери, над которой висит проклятие.
   Стон застрял у нее в горле, она прикусила  губы.  Пальцы  Жоффрея  больно
сжимали ее затылок.
   - Не надейтесь разжалобить меня слезами.
   - Знаю, - прошептала она. - Я такая неловкая.
   "Напротив, слишком ловкая", - подумал он.  На  самом  деле,  он  уже  еле
выдерживал вид ее слез. Он почувствовал, как судорожно дрожат  ее  плечи,  и
сердце его разрывалось от жалости.
   - Встаньте... Видеть вас на коленях невыносимо.
   Обессиленная Анжелика послушно встала.  Помогая  ей,  граф  на  мгновенье
задержал в своих руках ее холодные, как лед, руки, и в раздумье  заходил  по
каюте. Когда Анжелика смотрела на него, он видел мученическое  выражение  ее
глаз, влажные ресницы, набухшие веки, следы слез на щеках.
   И вдруг он ощутил такой сильный прилив чувств, что с трудом удержался  от
соблазна  крепко  обнять  и  поцеловать  ее,  страстно  шепнуть:  "Анжелика!
Анжелика! Душа моя!"
   Он не хотел больше видеть, как она дрожит перед ним, но в то же время  он
еще помнил и ее недавнюю браваду, которую он простил ей с большим трудом.
   Как сочеталось в ней все это: сила и  слабость,  дерзость  и  покорность,
жесткость и нежность? В этом был секрет  ее  обаяния.  Ему  предстояло  либо
ужиться с этим, либо обречь себя на беспросветное одиночество.
   - Прошу вас сесть, госпожа аббатиса, - сказал он вдруг.  -  Поскольку  вы
опять хотите поставить меня в безвыходное, положение,  скажите  сами,  какое
решение предлагаете вы? Не получится ли так, что мой  корабль,  побережье  и
форт скоро станут ареной новых кровавых  стычек  между  вашими  вспыльчивыми
друзьями, моими людьми, индейцами, лесными охотниками, испанскими наемниками
и всей фауной Мэна?
   Легкая ирония этих слов принесла  Анжелике  несказанное  облегчение.  Она
присела и глубоко вздохнула.
   - Не думайте, что вы уже выиграли партию, - сказал граф. - Я просто задаю
вам вопрос. Что мне делать с ними? Ведь дурной пример  заразителен.  Получив
свободу, они станут ждать подходящий момент для реванша. Мне  же  совершенно
не нужно, чтобы здесь, на этой полной опасностей земле, среди нас  появились
новые враждебные элементы... Я мог бы, конечно, избавиться от  них  так  же,
как они собирались поступить с нами: высадить с семьями на пустынном берегу,
подальше к северу, например. Но это обрекло бы их на такую же верную смерть,
как и виселица. А покорно отвезти их  -  в  благодарность  за  измену  -  на
острова я не могу, даже ради вас. Я потеряю уважение не только своих  людей,
но и всего Нового Света... Глупцам здесь не прощают.
   Опустив голову, Анжелика погрузилась в раздумье.
   - У вас была идея предложить  им  часть  ваших  земель  для  колонизации.
Почему бы нет?
   - Почему? Ведь мне придется снабдить их оружием, то есть  вооружить  тех,
кто объявил меня врагом. Кто даст мне гарантию их лояльности по отношению ко
мне?
   - Доходы от предстоящей деятельности. Однажды вы  сказали  мне,  что  они
смогут здесь зарабатывать гораздо больше, чем ведя торговлю на островах. Это
правда?
   - Да, это так. Но пока здесь еще ничего не  создано.  Надо  все  начинать
самим. Выстроить порт и город, наладить торговлю.
   - А не поэтому ли у вас  возникла  идея  выбрать  именно  их?  Ведь  вам,
конечно, известно, что гугеноты творят  чудеса,  когда  начинается  освоение
новых земель. Мне рассказывали, что английские протестанты, называвшие  себя
пилигримами, основали несколько прекрасных городов на побережье, которое еще
недавно было дикой пустыней. Ларошельцы могут сделать то же самое.
   - Этого я не отрицаю. Но их странный и враждебный образ мыслей  вынуждает
меня усомниться в их дальнейшем поведении.
   - Но эта же самая их особенность может стать и залогом  успеха.  Конечно,
договориться с ними и впрямь нелегко, но они  хорошие  купцы,  да  и  умные,
смелые люди. Ведь они без оружия и  золота,  имея  очень  маленький  опыт  в
мореплавании,  сумели  осуществить  свой  план  и  захватить   трехсоттонный
корабль. Разве это не убедительно?
   Жоффрей де Пейрак расхохотался.
   - У меня не столь великодушное сердце, чтобы признать это.
   - Но вы способны на любое великодушие, - проникновенно сказала Анжелика.
   Остановившись, он пристально посмотрел на нее. Восхищение и  преданность,
которыми светились ее глаза, не были притворными. Это был взгляд ее  юности,
когда она беззаветно и пылко отдавала ему свою любовь.
   Он понял: кроме него для нее на земле не было никакого иного мужчины.
   И как он мог усомниться в этом? Его охватило чувство радости. Он почти не
слышал, что она говорила.
   - Жоффрей, вы могли подумать, что я легко прощаю поступок, который  ранил
вас в самое сердце и привел к непоправимому - к смерти ваших верных  друзей.
Я возмущена неблагодарностью, проявленной по отношению к вам. Но я все равно
буду продолжать бороться за то, чтобы победила не смерть,  а  жизнь.  Иногда
между людьми возникает непримиримая взаимная враждебность.  В  нашем  случае
это не так. Мы все-таки люди доброй воли, пострадавшие от недоразумения, и я
чувствовала бы себя виноватой вдвойне, если бы не старалась его рассеять.
   - Что вы имеете в виду?
   - Жоффрей, когда, не зная, кто скрывается под маской Рескатора, я  пришла
к вам с просьбой взять на борт этих  людей,  которых  лишь  несколько  часов
отделяло  от  ареста,  вы  сперва  отказали  мне,   а   потом   согласились.
Следовательно, вам пришла мысль сделать из них колонистов. Я убеждена,  что,
принимая это решение, не забывая о своих интересах, вы, видимо, хотели  дать
изгнанникам нежданный шанс.
   - В этом вы правы...
   - Но почему вы сразу же не раскрыли им свои намерения? В дружеской беседе
растаяло бы то подозрение, которое вы заронили в них. Никола  Перро  говорил
мне, что в мире нет людей, чей язык вы  не  смогли  бы  понять,  и  что  вам
удалось  обзавестись  друзьями  и  среди  индейцев,  и   среди   пилигримов,
обосновавшихся в колониях Новой Англии.
   - Дело в том, что эти  ларошельцы  сразу  вызвали  во  мне  враждебность,
которая, естественно, стала взаимной.
   - Но из-за чего?
   - Из-за вас.
   - Из-за меня?
   - Безусловно.  Вы  сами  сегодня  помогли  мне  понять  истоки  сразу  же
возникшей между нами  антипатии.  Постарайтесь  представить  себе,  как  это
получилось, - взволнованно воскликнул он. - Я увидел вас среди  них,  как  в
вашей родной семье. И мог ли  я  не  заподозрить,  что  кто-то  из  них  ваш
любовник, а то и супруг? К тому же оказалось,  что  у  вас  есть  дочь.  Так
может, ее отец тоже был на борту? Я видел, с какой нежностью вы ухаживали за
раненым, чья  судьба  волновала  вас  настолько,  что  вы  просто  перестали
обращать на меня внимание.
   - Жоффрей, он ведь спас мне жизнь!
   - К тому же вы еще и объявили мне о предстоящем вступлении с ним в  брак.
Я старался привлечь вас к себе, опасаясь снять маску, пока  ваш  дух  витает
вдали от меня.  Мог  ли  я  не  возненавидеть  этих  ограниченных,  скрытных
пуритан, которые так околдовали вас? В общем, я полностью созрел  для  того,
чтобы поприжать их. А тут еще эта история  с  потерявшим  из-за  вас  голову
Берном и его сумасшедшей ревностью.
   - Кто бы мог подумать! - огорченно сказала Анжелика. -  Такой  спокойный,
уравновешенный человек. Надо мной висит какое-то проклятие,  из-за  которого
между мужчинами возникают раздоры.
   - Красота Елены привела к Троянской войне!
   - О Жоффрей, только не надо говорить, что  я  причина  стольких  страшных
бед.
   - Да, из-за  женщин  происходят  самые  ужасные,  необъяснимые  бедствия!
Недаром говорят: "Ищите женщину!"
   Он поднял ее подбородок и нежно провел рукой по лицу, как бы стирая  след
тягостных переживаний.
   - Но они же приносят иногда и самое большое счастье, - продолжил он. - По
правде сказать, мне понятно желание Берна убить меня. И я прощаю его  только
потому, что одержал победу благодаря не  столько  томагавкам  моих  могикан,
сколько  сделанному  вами  выбору.  Пока  я  сомневался  в   вашем   выборе,
бессмысленно было взывать к моему милосердию.  Такова  цена  нам,  мужчинам,
дорогая моя. Она не очень высока... Попробуем же исправить ошибки, в которых
- и я признаю это - есть доля вины каждого. Завтра пироги перевезут на берег
всех пассажиров. Маниго, Берн и другие поедут с нами, но они будут в цепях и
под стражей. Я расскажу им, что  я  от  них  жду.  Если  он