ко Сергей адреса не сказал, лишь имя ваше произнес: Клара.
     Клавдия открыла конверт, заглянула внутрь и протянула:
     - Не пойму никак. Вы бы все по порядку рассказали.
     Я объяснила ситуацию. Хозяйка молча меня выслушала, потом отодвинула деньги.
     - Заберите, это не мое!
     - Как же так? - удивилась я. - Сергей четко сказал: "Отдай Кларе".
     - Вот и ищите ее, - с неожиданной злостью воскликнула Якунина, - Клару эту.
     - Разве вас не так зовут?
     - Клавдия я.
     - Но многие переделывают это имя в Клару, - залепетала я.
     - С какой дури мне подобными глупостями заниматься? - презрительно ухмыльнулась Клава. - Сейчас идиоток полно! Вон у нас соседка была Зина, а стала Стэлла. Во смех! Нет уж, как крестили, так я и хожу. Имя мне мама выбирала, с ним по жизни до конца и пойду.
     - Простите, а вы не знаете, какую Клару имел Сергей в виду?
     Якунина села за стол и мрачно сказала:
     - Кто ж в его бабах разберется? Я давно им счет потеряла! Если шеренгой их поставить, она от Москвы до Питера протянется.
     - Простите...
     - Чего уж там, - махнула рукой Клава, - я привыкла. Мы давно только на бумаге мужем и женой считались.
     - Сергей жил в этой квартире?
     - Нет.
     - Где же он обретался?
     - Понятия не имею. Я ему после смерти Леонардо не нужна оказалась. Эх, вторую такую дуру поискать, - грустно заговорила Клавдия, - думала, он меня любит, а потом разобралась: он Леонардо мстил. Дескать, смотри, на ком я женился. Думаете, приятно?
     - Простите, я не понимаю, о чем речь.
     Внезапно маленькие потухшие глаза Клавы наполнились слезами.
     - Что ты вообще в этой жизни понимаешь? Небось, горя не знала!
     Клава уронила голову на стол и завыла. Тщедушный хвостик сальных волос начал трястись.
     Я сидела тихо. Очень хорошо знаю, что истеричные личности рыдают обычно при свидетелях, наедине с собой им плакать неинтересно, нет зрителей. Поэтому успокаивать истеричку не надо. Любое проявление заботы или сочувствия вызывает новый виток стенаний. Лучше сделать вид, что вы ничего не слышите, и буря стихнет.
     Клава повсхлипывала, потом подняла голову.
     - Что ты о моей жизни знаешь? Явилась сюда Клару искать! Ткнула гвоздем в больное!
     Мне стало неудобно.
     - Не со зла же! Я хотела деньги вам отдать, думала, вы в них нуждаетесь.
     - Точно! - снова с истерической нотой в голосе взвизгнула Клава. - Очень даже нуждаюсь! На хлебозаводе я пашу, в третьей смене стою, только эти не возьму! Они для другой приготовлены. У-у-у-у...
     Я встала, налила в кружку воды и поставила перед бабой.
     - Выпейте.
     Клава толкнула фаянсовую емкость, украшенную цветочками.
     - Не хочу!
     - И не надо, - согласилась я, - ладно, прощайте, еще раз извините.
     - У-у-у, - выводила Клава, стуча ногами по полу.
     Мне стало противно. Только что она сказала, что Сергей с ней давно не живет, а теперь закатывается в припадке. К сожалению, встречаются особы, для которых истерика смысл жизни. У нас в институте когда-то работала Света Протопова, так она довела весь коллектив до нервного истощения. Она принималась визжать по каждому поводу, любое событие - радостное, печальное - вызывало у нее море слез и вопли.
     Понимая, что ничего не узнаю, я встала и пошла к двери.
     - Стой! - выкрикнула Клава. - Кому говорят, вернись!
     Я собралась было спокойно ответить: "Пойдите в ванную и умойтесь", - как мне в голову полетела кружка. С детства я обладаю плохой реакцией, поэтому не успела отскочить в сторону. Довольно увесистая чашка ударила меня прямо в глаз. Из второго посыпались искры, я попыталась уцепиться за стену, краем сознания отмечая: падаю. Но не сумела удержаться на ногах и медленно сползла на пол.
     Клава бросилась ко мне.
     - Ой, я не хотела! Случайно в вас попала! Господи, вот ужас! Сиди, сиди, сейчас йод принесу.
     Но я встала на ноги, дошла до ванной и глянула в зеркало. Фаянсовой кружкой трудно убить человека. Максимум, что можно устроить, - это сотрясение мозга, что, конечно, тоже достаточно неприятно. Если стукнуть такой чашкой по черепу посильней, посуда просто расколется.
     - Ерунда, - вырвалось у меня, - даже синяка не останется.
     - Вот, - воющим голосом вывела истеричка, - я ужасно перенервничала, чуть сознания не лишилась! Как же вы неаккуратно!
     - В каком смысле? - не поняла я. - При чем тут моя аккуратность? Это ведь вы в меня запустили кружкой и чуть не убили!
     - Можно было и увернуться! - звенящим голосом заявила Клава. - Знаете, какая у меня тяжелая жизнь? Знаете?
     - Нет, - безнадежно сказала я, ощущая легкое головокружение.
     - Так слушайте! - взвизгнула она. - Сейчас расскажу.
     Если бы у меня не вертелось все перед глазами и нашлись бы хоть какие-то силы, я бы моментально ушла. Но дикая усталость словно придавила меня тяжелым бетонным блоком.
     - Сергей женился назло Леонардо, - принялась вещать Клава.
     Я молча добрела до кухни и плюхнулась на стул.
     Пусть говорит что хочет, я хоть в себя немного приду.
     - Отец Сергея, - бубнила Якунина, совершенно не обращая внимания на мое состояние, - был художником.
     - Какое странное имя, Леонардо, - невольно удивилась я, - он иностранец?
     Клава хмыкнула:
     - Ага, как же! Леонардо Иванович Якунин. Дед Сергея тоже был художником, совершенно ненормальным, вот и назвал сына в честь Леонардо да Винчи, решил, что он должен стать гениальным живописцем.
     Я невольно заинтересовалась ее рассказом и стала вслушиваться в торопливую, нервную речь женщины, не умеющей ясно излагать свои мысли.
     К сожалению, очень часто родители заставляют детей реализовывать свои собственные мечты. Когда я работала репетитором, то иногда советовала мамам:
     - Вашему ребенку больше по душе история, чем иностранный язык. Может, ему лучше заниматься любимым предметом, а не готовиться в скучный иняз? Ну подумайте, он будет мучиться на занятиях.
     Знаете, что слышала обычно в ответ?
     - Мне не удалось выучить французский, а я всю жизнь мечтала говорить на языке Дюма, пусть теперь Ванечка осваивает всякие "бонжуры". Нечего ему об истории думать!
     Спрашивается, если ты мечтала говорить на иностранном языке, то при чем тут бедный Ваня, желающий изучать быт рыцарей? Если даже он освоит французский, в твоей-то голове знаний не прибавится.
     Иван Якунин задумал сделать из сына гениального рисовальщика. Судьба Леонардо была решена в момент его появления на свет. Мальчик не имел абсолютно никакого выбора. Он просто твердо знал: ему быть художником. Иван старался изо всех сил. Поняв, что у него нету таланта педагога, он нанял для Леонардо репетитора, потом отдал ребенка в художественную школу, затем в соответствующее училище. К двадцати двум годам Леонардо стал дипломированным живописцем. Он мог вполне грамотно, соблюдая каноны, нарисовать пейзаж, натюрморт, портрет. Работы получались профессиональными, но абсолютно неинтересными. Чего-то в них не хватало. Души, наверное. Леонардо, еще будучи студентом, не испытывал ни дрожи, ни восторга, берясь за кисть, просто рассудочно выстраивал композицию, заданную учителем. Подобная тактика принесла плоды. Училище Леонардо закончил с красным дипломом, педагоги любили тихого, старательного, никогда не спорящего с ними студента и щедро ставили ему пятерки. Но вот парадокс, картины Леонардо никого не удивляли. Толпа равнодушно проходила мимо них на выставках.
     А вот работы двоечника Владимира Трошева "цепляли", хотя и композиция в них была неверной, и пропорции нарушены, и цветовое решение шокировало. Но почему-то около картин Володи зрители замирали, а мимо безукоризненных пейзажей Леонардо проходили, едва скользнув по ним взглядом.
     Леонардо и Володя дружили с первого курса.
     Трошев один раз попытался объяснить приятелю суть проблемы:
     - Понимаешь, ты пишешь рукой, а надо сердцем.
     Леонардо уставился на друга.
     - Ну ты загнул! При чем тут сердце?
     Володя тяжело вздохнул и поинтересовался:
     - Скажи, тебя трясет у мольберта?
     - В каком смысле? - удивился Леонардо.
     - В прямом, - пояснил Трошев, - как в лихорадке.
     - Зачем? - недоумевал тот. - Что-то я тебя не понимаю!
     Володя замолчал и больше никогда не разговаривал с приятелем на эту тему. Впрочем, близкими друзьями они оставались всю жизнь, но судьба их оказалась очень разной. Отец помог Леонардо стать членом Союза художников. Якунин даже приобрел определенную известность в узких кругах, он писал портреты, пейзажи на заказ и весьма преуспевал.
     Личная жизнь Леонардо тоже сложилась вполне удачно. Он женился на милой девочке Марфе Коконовой, дочери композитора, у них родился сын Сергей. Марфа работала в издательстве. Якунины вели вполне обеспеченную жизнь, имели хорошую квартиру, дачу, потом, уже в шестидесятых, купили "Волгу", бело-серую, с серебристым оленем на капоте.
     Трошев же, частенько приходивший к ним в гости, был неустроен и беден. Он никак не мог стать членом Союза художников. А в советской стране живописцами считались только "союзные" люди, остальных звали тунеядцами. Не имея в кармане заветного удостоверения, нельзя было весь день проводить у мольберта. Следовало где-то работать, а рисованием заниматься на досуге. Вот Трошеву и пришлось устроиться дворником. Утром и вечером он мел дворы, днем писал портреты. В те далекие годы среди уборщиков можно было найти поэтов, писателей, композиторов, короче говоря, всех представителей творческой интеллигенции, которых не признавали официальные власти. Жил Володя бедно, салоны не брали его картины. Впрочем, иногда Трошеву перепадали заказы. Но чаще всего клиент, увидев свой портрет, сначала замирал с открытым ртом, а потом отказывался от полотна. Непостижимым образом Трошев ухитрялся запечатлеть на холсте человеческую душу, причем внешнее сходство портрета и модели было минимальным. Голубоглазую хорошенькую блондиночку с по-детски наивным выражением лица Володя мог изобразить брюнеткой со злыми, "острыми" глазами и полным отсутствием рта. И тем не менее у всех моментально словно прояснялось в мозгах: вот она какая на самом деле, совсем не белая и пушистая, а злая, безжалостная. И кому, скажите, пожалуйста, захочется выставлять себя на показ голым? Вернее, с обнаженным телом предстали бы многие, но вот демонстрировать гостям полотно, на котором видно то, что всю жизнь скрывалось под маской, не желал никто. Поэтому работы Володи оседали мертвым грузом у него в комнате. Сами понимаете, что Трошев очень нуждался, и, если бы не Леонардо, то просто бы умер с голоду. Супруга Владимира была ему под стать, поэтесса, чьи стихи никто не собирался печатать. Люсенька писала такие вирши, что редкие люди могли их оценить лишь после трех бутылок: "Мармеладно-черное небо гвоздем воткнулось в мой левый глаз, если б душа вернулась, то мне никто не указ..." Ну и так далее. Всякий нормальный человек реагировал однозначно. Ну при чем тут мармелад? Да и бывает ли он черным? Поэтому Люсе нечего было и мечтать о том, чтобы выпустить книжку, соответственно, она не могла вступить в Союз писателей, а опубликовать свои произведения не получалось, потому что поэтесса не числилась ни в одном объединении литераторов. Вот такой замкнутый круг, из которого не было выхода.
     Хорошо хоть Володе в конце концов дали крохотную квартирку, и Трошевы съехали из коммуналки.
     Якунины, как могли, помогали Трошевым. Марфа пыталась объяснить Люсе, что нужно написать цикл стихов про партию, Ленина и комсомол.
     - Выпусти два сборника, вступи в Союз, а потом кропай, что хочешь, - поучала она подругу.
     Но Люсенька не умела прогибаться и предпочла мести на пару с супругом улицы.
     Дети у Якуниных и Трошевых родились почти одновременно: Сережа и Настя.
     И Леонардо поступил с сыном так же, как с ним Иван. С младых ногтей он начал убеждать Сережу в том, что ему быть художником. Казалось, Леонардо, которого отец насильно сделал живописцем, должен был разрешить своему ребенку самостоятельно выбрать жизненный путь. В подростковом возрасте сам Леонардо пытался бунтовать. Вообще говоря, ему хотелось шить, мальчик с огромным удовольствием кроил, а потом мастерил для кукол одежду. Но тогда такой профессии, как модельер, не знали.
     В СССР существовали только портные, и Иван, перепугавшись, что сын станет закройщиком, моментально выбросил из дома все иголки и нитки вкупе со швейной машинкой.
     - Ты художник, - категорично заявил он Леонардо, - ясно? И думать забудь о чем-то другом.
     Пришлось сыну покориться. Представьте себе: потом молодой человек напрочь забыл о том, что Иван силой приставил его к мольберту. Более того, он не уставал повторять, что безумно благодарен отцу за то, что тот направил его на нужный путь, не дав совершить опрометчивый выбор. Леонардо не помнил о ночах, проведенных в слезах, и об активном нежелании заниматься живописью. На каждый свой день рождения он поднимал первый тост за отца.
     - Моя жизнь удалась, - говорил художник, - я получил то, чего хотел. А все благодаря папе, который со свойственной умным людям прозорливостью сразу понял, куда направить сына.
     И Сереже вложили в руку кисть и поставили за мольберт. Леонардо поступил, как в свое время Иван: нанял сыну хорошего педагога, записал в художественную школу и стал готовить его в соответствующий вуз. Одного он не учел - характера мальчика.
     Сережа рос свободолюбивым и настойчивым.
     Бог знает, как это вышло. Может, в мальчике доминировали гены Марфы, которая всю жизнь смело отстаивала свои позиции, может, время было иным.
     Леонардо родился в самый разгар тотального страха. Детство его пришлось на конец тридцатых, отрочество на войну, юность на пятидесятые. В те годы трудно было сформироваться свободной личности, сталинский режим мгновенно давил тех, кто проявлял своенравие. А Сережа явился на свет в середине шестидесятых, позади уже была хрущевская "оттепель", "железный занавес" слегка истончился, в Москве проводили международные кинофестивали, многие знакомые Якуниных, да и сам Леонардо ездили за границу: в ГДР, Болгарию, Венгрию. Одним словом, страна изменилась, и дети хоть и носили, как в свое время их отцы, октябрятские значки, пионерские галстуки и комсомольские билеты, росли другими.
     Сергей объявил отцу войну. Краски выбрасывались в окно, кисти ломались, бумага раздиралась в мелкие клочья. На занятия живописью мальчик категорически отказывался ходить, требовал перевести его в обычную школу.
     Леонардо попытался сломать сына, как в свое время перелопатили его самого. Впрочем, методы давления на детей применяют многие родители: ремень, лишение сладкого, прогулок, кино...
     Но Сергей отреагировал на это иначе, чем многие. Он не стал плакать, просить пощады и давать обещания хорошо себя вести. Мальчик просто лег в кровать и повернулся лицом к стене. Отец мог сколько угодно лупить его ремнем, сын даже не шевелился.
     Поняв, что силой тут ничего не сделать, Леонардо сменил тактику. Начал увещевать мальчишку:
     - Я в твоем возрасте тоже считал отца идиотом, но потом всю жизнь был ему благодарен. Одумайся, сынок, скоро же в институт поступать!
     - Не хочу получать высшее образование, - коротко отвечал Сергей.
     - Это как? - оторопел Леонардо. - Надо же профессию получить, вот станешь художником, мы с мамой тебя пристроим, у меня имя, положение, вступишь в Союз...
     - Я пойду в ПТУ.
     - Куда? - побагровел отец.
     - Стану шофером.
     У Леонардо от злости пропал голос. Но тут вмешалась Марфа. Она сказала мужу:
     - Не трогай его пока, а то только хуже удила закусит. Все уладится.

Глава 16

     Леонардо послушался жену, дело было в мае, в августе супруги уехали отдыхать в Сочи. Сергея отправили в лагерь. Когда родители третьего сентября вернулись домой, сын огорошил их сообщением:
     - Я хожу на занятия в ПТУ, осваиваю профессию водителя.
     В доме поднялась буря. Марфа и Леонардо кинулись в училище, требуя, чтобы их сына немедленно перевели назад, в школу. Но директор, предварительно поговорив с Сергеем, спросил: "С какой стати?"
     Сгоряча Леонардо пообещал ему кучу неприятностей, но директор даже бровью не повел, а когда художник замолчал, чтобы перевести дух, спокойно заявил:
     - Сейчас позвоню в газету "Правда" и расскажу, как представители творческой интеллигенции бесятся, узнав, что их ребенок выбрал себе рабочую профессию.
     Леонардо прикусил язык. Стать героем фельетона в "Правде" означало в те годы конец карьере.
     Пришлось смириться. В квартире Якуниных восстановилось внешнее спокойствие, на посторонний взгляд, там было все нормально, но на самом деле родители не общались с Сергеем, а тот делал все, чтобы досадить Леонардо и Марфе. Можно сказать, смыслом жизни парня стало причинять боль родителям. Он мстил им, вот только непонятно, за что?
     Неужели за детство, проведенное у мольберта? Обычно подобное поведение свойственно подросткам, потом, где-то лет в восемнадцать, гормональный статус тинейджера стабилизируется, и ребенок перестает конфликтовать с родителями. Изредка встречаются люди, всю жизнь отстаивающие собственное "я" перед отцом и матерью. Сережа оказался из таких. Увидев, что Марфе не нравятся его друзья, он начал активно зазывать в гости одногруппников.
     Поняв, что отца коробит грубая речь, стал материться, и так во всем. Доходило до смешного. Стоило Марфе один раз обмолвиться, что от запаха одеколона "Шипр" ее тошнит, как Сергей моментально купил его и начал усиленно поливаться именно им.
     Единственный человек, который не уставал повторять ему: "Ты дурак", - была Настя, дочь Володи и Люси. Кстати, к тому времени Трошев уже умер.
     Дети дружили с детства, Марфа очень надеялась на то, что Сережа в конце концов женится на Насте.
     Но, увы, никакой любовью там и не пахло, зато дружба была самая настоящая. Настя знала про Сережу все и имела на него огромное влияние. Марфа могла сколько угодно вздыхать, глядя на размалеванных сине-зеленой краской девушек, приходивших к Сереже; сын, не обращая внимания на недовольство мамы, демонстративно на глазах у нее щупал хихикающих девчонок. Но стоило Насте слегка сдвинуть красивые брови, как очередная любовь Сергея испарялась без следа.
     Потом Якунин угодил на военную службу. Когда он вернулся домой, родители встретили парня радостно, Леонардо и Марфа простили сыну все и очень надеялись, что отныне их жизнь потечет иначе, ведь Сергей уже совсем взрослый мужчина.
     Но тот моментально расставил точки над i. Он пойдет работать шофером, женится, в общем, станет жить так, как хочет.
     И тут Леонардо, что говорится, слетел в катушек.
     - С ума сошел! - заорал он, швыряя на пол купленный по случаю возвращения сына торт. - Только посмей! Жениться! Да кого ты найдешь?
     Шофер! Поломойку? Или лимитчицу?
     Сергей молча смотрел на отца, а тот, откричавшись, схватился за сердце. Марфа бросилась к мужу, а сын спокойно ушел.
     На следующий день он устроился водителем автобуса, а через три месяца равнодушно бросил:
     - Я женился. Ее зовут Клава, сегодня переедет в мою комнату.
     Теперь уже за сердце схватилась Марфа, но было поздно, Сергей продемонстрировал матери штамп в паспорте.
     На беду, в то лето в Москве не было Насти. Она устроилась пионервожатой и с конца мая укатила в лагерь "Орленок" на Черное море. Может, не реши Настя подработать, ситуация повернулась бы иначе, но дочь Володи и Люси находилась далеко и никак не могла повлиять на стремительно разворачивающиеся события.
     Клава замолчала, потом тихо продолжила:
     - Я-то ведь ничего не знала. Думала, Сергей меня любит, иначе зачем замуж зовет? Да и о родителях он ничего не рассказывал, обронил вскользь, что живет с отцом и матерью, и все...
     Чем больше я слушала рассказ Клавы, тем менее симпатичным казался мне Якунин-младший.
     Невеста не расспрашивала жениха о его родителях. Сама она имела дома крепко зашибающего отца и охотно прикладывающуюся к бутылке мать, потом