Мила тоже  занималась  пропагандой  идеологии
"путников". Дело за малым, найти кого-нибудь из тех, кого она  привлекла,  и
через него или нее выйти на "Путь к Иисусу".
   Я задумчиво рисовала в блокноте домики. А где найти таких людей? Там, где
работала  Шабанова.  Наверняка   Людмила   завербовала   хотя   бы   парочку
сослуживцев.
   ...Завод тепловых приборов раскинулся на огромном пустыре. Вход  охраняла
бдительная бабулька.
   - Куда прешь? - поприветствовала она меня.
   - Где у вас поликлиника?
   - Медчасть, - поправила вахтерша, -  обойди  с  торца,  к  ним  вход  без
пропуска.
   Я пошла вокруг гигантского здания. Интересно, тепловые приборы, это  что?
Наверно, всякие обогреватели да батареи.
   Но что бы это ни  было,  дела  у  предприятия,  очевидно,  шли  блестяще.
Трехэтажный корпус  только  что  отремонтирован,  а  в  поликлинике  повсюду
ковровые дорожки. Посетителей, правда, что-то не видно. Даже перед дверью  с
надписью "стоматолог" не сидит угрюмая очередь.
   Я постучалась, выглянула красивая девушка.
   - Проходите.
   Видно,  денег  на  здоровье  рабочих  администрация  не   отпустила.   Но
оборудование современное, новое, доктор в красивой хирургической шапочке.
   - Простите, - изобразила я смущение. - Я давно хожу к Шабановой.
   Стоматолог отложила в сторону блестящее  зеркальце  на  длинной  ручке  и
приветливо ответила.
   - Она уволилась.
   - Как? - удивилась я.
   Девушка пожала плечами.
   - Наверное, нашла другое место работы, более выгодное, хотя...
   - Что?
   - Здесь для хорошего специалиста удобно, -  пояснила  доктор,  -  местные
почти не приходят, можно целый день  на  себя  работать,  частную  клиентуру
принимать. Вот вы, я вижу, со стороны, за плату ходили?
   Я кивнула.
   - А Мила не оставила адреса новой работы?
   - Нет.
   - Как же ее найти?
   - Зачем вам Шабанова? - стала уговаривать меня стоматолог. -  Я  не  хуже
все сделаю. Материалы импортные, цены умеренные.
   - Привыкла к Шабановой, - отбивалась я, - руки у нее золотые.
   - Что  верно,  то  верно,  -  подтвердила  врач,  -  Людмила  -  отличный
специалист.
   - Может, кто из ее подруг адресок знает, - пустила я пробный  шар,  -  не
хочется терять любимого доктора.
   Девушка усмехнулась:
   - Вы же знаете Шабанову, нелюдимая особа.
   - Мне так не показалось... Собеседница усмехнулась:
   - Я о своих больных, тех, кто постоянно ходит,  много  знаю.  И  сама  им
иногда о себе  рассказываю:  про  мужа,  детей.  А  Мила  -  никогда.  Молча
работала, вот вам, например, о ее личной жизни хоть что-нибудь известно?
   Я помотала головой.
   - Видите, - удовлетворенно отметила женщина. - Мы с ней вместе  два  года
почти проработали, и никакой информации о Людмиле у меня нет. Придет  утром,
вежливо поздоровается - и за бормашину. Врачи иногда чай вместе пьют,  кофе,
а она обычно отказывалась. Всегда любезно, но категорически. И с  пациентами
никаких бесед, лишь по  делу  разговаривала,  удивительная  дама,  абсолютно
закрытая.  У  нас  про  нее  никто  ничего  не  знает.  Да  и  уволилась  не
по-человечески, просто не вышла на работу в понедельник, а  к  ней  пациенты
явились, сидят, ждут. Ну я  и  пошла  к  главному  узнать  домашний  телефон
Шабановой. Тут и выяснилось - уволилась и даже постоянным больным ничего  не
сказала. Это же совсем без головы надо быть,  чтобы  клиентуру  потерять!  В
наше-то время!
   Оставив докторицу  изливать  гнев  в  одиночестве,  я  мрачно  уселась  в
"Вольво". Полный облом! Ну не подходила же она на улице к людям  с  ласковой
улыбкой и вкрадчивыми словами: "Разрешите обратиться..."
   Наверное, вербовала новичков из пациентов. Только как узнать их имена? Из
известных мне людей зубы у Милы лечил только Рощин. Порывшись  в  памяти,  я
извлекла оттуда адрес детдома, в  котором  воспитывался  Жора.  Поеду  туда,
поговорю с директором, вдруг выплывет что-нибудь  полезное.  Слабая,  тонкая
ниточка, но других пока нет.
   Интернат  стоял  в  глубине  отлично  оборудованного  двора.  Асфальтовые
дорожки чисто выметены, клумбы перекопаны, качели и турник  покрашены  яркой
краской цвета "берлинская лазурь".
   От железных ворот до парадной двери тянулся огромный  застекленный  стенд
"Наша гордость". Глаз побежал по фотографиям. В разные годы в  этом  детдоме
воспитывались будущие врачи, директора заводов и даже один космонавт. Снимка
Рощина почему-то нет.
   Я невольно улыбнулась от нахлынувших воспоминаний. Долгое время вместе со
мной на кафедре работал профессор Радько, великолепный  знаток  немецкого  и
французского языков, умница, любитель прекрасных дам, вкусной еды и  хорошей
выпивки.
   В молодости он жил в Марьиной Роще. Во дворах вспыхивали драки, и местные
мальчишки постоянно ходили друг на друга  "улицами".  В  очередной  разборке
произошла трагедия. Кто-то  из  неуправляемых  подростков  вытащил  финку  и
проткнул противника.  Арестовали  всех,  Радько  тоже.  Суд  сурово  наказал
драчунов, Михаил Андреевич получил пять лет колонии общего режима и  отсидел
от звонка до звонка.
   Очевидно, с детства будущий профессор отличался  незаурядным  характером,
потому что за решеткой не опустился. Окончил школу  и  начал  самостоятельно
учить языки. На свободу вышел с  твердым  желанием  продолжить  образование,
связей с бывшими "коллегами" по бараку не поддерживал, одного тяжелого урока
хватило на всю оставшуюся жизнь.
   Михаил  Андреевич  написал   сначала   кандидатскую,   потом   докторскую
диссертации, выпустил несколько книг и учебников, приобрел авторитет. Своего
уголовного прошлого профессор Радько никогда не  скрывал,  все  в  институте
знали, что в молодости он "отмотал срок".
   Однажды в понедельник Михаил  Андреевич  появился  на  пороге  кафедры  с
растерянным лицом. Я как раз проверяла контрольные. Обратив внимание на  его
слегка обескураженный вид, поинтересовалась:
   - Новая дама или просто позволили себе лишнюю рюмашку?
   Михаил Андреевич вздрогнул:
   - Не поверите, Дашенька, какая со мной история в выходные приключилась. В
пятницу вечером ему позвонили.
   - Здравствуйте, товарищ доктор  наук,  -  раздался  из  трубки  голос  со
знакомыми командными интонациями. - Учреждение УУ 1906/7 беспокоит.
   Радько почувствовал себя неудобно. Это номер колонии, где он  когда-то  в
тоске считал дни до освобождения.
   - Вы должны нам помочь, - заявил начальник.
   - Чем? - осторожно осведомился профессор.
   Выяснилось, что администрация исправительного заведения приглашает к себе
бывших "сидельцев". Но не всех, а только тех,  кто,  "твердо  став  на  путь
исправления, достиг больших профессиональных высот".
   - Ваш приезд будет иметь огромное  воспитательное  значение,  -  басил  в
трубку "хозяин".  -  Глядя  на  ваш  пример,  многие  возьмутся  за  ум.  Не
волнуйтесь, на машине туда-обратно отвезем, в столовой накормим.
   Радько крякнул, вспомнив "рыбкин супчик", и согласился.
   Рано утром, в воскресенье, у дома посигналила  черная  "Волга".  Там  уже
сидели двое.  Молодой,  сильно  потеющий  парень  в  форме,  представившийся
капитаном Тарасовым, и здоровенный мужик.
   - Колян, - представился здоровяк, протягивая Михаилу Андреевичу  огромную
жесткую ладонь, - шахтер, Герой Социалистического Труда, тоже, так  сказать,
из бывших.
   Дорога заняла меньше часа. Когда впереди показались знакомые, выкрашенные
темно-зеленой краской ворота, профессор невольно поежился. В голове возникли
воспоминания о шлюзе, куда сейчас загонят машину, и унизительном обыске.
   Но "Волга" притормозила у административного  корпуса.  Там,  с  кособоким
караваем в руках, маялась парочка толстоногих девушек в защитной форме.
   - Итит твою налево, - восхитился Колян, - вот уж не думал, что  меня  так
здесь встречать станут!
   Михаил Андреевич понимающе хмыкнул и машинально  пошевелил  лопатками.  В
его прошлый приезд сюда, много лет назад, конвоиры надавали  ему  по  дороге
довольно ощутимых тумаков всего лишь за то,  что  парень  не  смог  сдержать
слез, поняв, где придется провести томительные пять лет.
   Девчонки вручили каравай, появился  "хозяин"  зоны.  Обняв  и  расцеловав
гостей, он сообщил:
   - Все в клубе, ждут не дождутся.
   Залязгали автоматические замки, заскрипели многочисленные железные двери,
и Радько пожалел,  что  согласился  приехать,  -  слишком  сильны  оказались
воспоминания.
   Наконец вышли на широкую асфальтированную дорожку,  ведущую  к  клубу,  и
Михаил Андреевич  замер.  Прямо  перед  гостями  на  железных  стойках  реял
огромный транспарант. "Аллея Славы. Заключенный, помни: твердо став на  путь
исправления, ты можешь достичь в жизни всего. Посмотри на  эти  лица  -  они
тоже отбывали срок в нашем учреждении".
   На секунду в душе профессора поднял  голову  преподаватель,  и  он  хотел
ехидно заметить, что сидели в колонии не только лица, но и тела  осужденных.
Однако язык прирос, потому что Михаил Андреевич узрел саму Аллею Славы.
   По бокам дорожки помещались стенды с фотографиями. Снимок Радько открывал
экспозицию. Администрация обладала только одной карточкой профессора  -  той
самой, со справки об освобождении. И Радько отлично помнил, как его снимали.
   Раз в месяц в колонии появлялся фотограф. С собой он привозил старомодный
черный  пиджак,  весьма  застиранную  белую  рубашку  и  галстук-самовяз  на
резинке.
   Двое заключенных натягивали простыню. Будущий  вольноотпущенный  скидывал
телогрейку, облачался в гражданское, и следовала команда:
   - Сесть на стул, посмотреть на ботинки, потом на меня.
   Снимки получались чудовищными. На первом плане бритый череп, глаза глядят
исподлобья, мрачно и настороженно, рот крепко сжат.
   Радько уставился на снимок. Сзади донеслось:
   - Итит твою направо.
   Очевидно, Колян обнаружил свою фотку.
   Внизу находилось пояснение, отпечатанное на пишущей машинке с  прыгающими
буквами:
   "Доктор  наук,  профессор,  лауреат  премии  Макаренко  -  Радько  Михаил
Андреевич. Злостное хулиганство с нанесением тяжких телесных  повреждений  в
составе преступной группы. Пять лет".
   - Нравится? - гордо спросил начальник  колонии,  увидав  обалдевшее  лицо
гостя. - Кучу денег потратили на оформление. Пришлось в городе заказывать.
   Не найдя сил для ответа, Михаил Андреевич только кивнул.  Но  он  еще  не
знал, что ждет его впереди. Основной сюрприз  администрация  приберегла  под
конец.  Где-то  около  девяти  вечера,  когда  программа  визита   оказалась
полностью выполненной, "хозяин" напоследок поинтересовался:
   - Не хотите на коечку свою посмотреть в отряде?
   Пошли в барак.  И  здесь  Радько  ждал  последний,  сокрушительный  удар.
Подойдя  к  двухэтажной,  выкрашенной  синей   краской   железной   кровати,
преподаватель  обнаружил  небольшую   табличку,   намертво   приделанную   к
изголовью:
   "На этой шконке спал будущий профессор, доктор наук,  осужденный  Радько.
Ты тоже можешь добиться успеха, если твердо встанешь на путь исправления".
   На обратной дороге Михаил Андреевич и Колян молчали, переживая увиденное.
   - Жуткое  зрелище,  -  жаловался  профессор,  -  хотя,  конечно,  местное
начальство преследовало благородные цели.
   Очевидно, и дирекция интерната, куда я тем временем приехала, тоже хотела
положительным примером повлиять на детей. Фотографии выглядели  одинаково  -
мальчики в черных пиджаках и галстуках, девочки - в белых блузках, с брошкой
у горла. Наверное, и сюда фотограф приезжал со "спецодеждой".
   Но внутри детский  дом  оказался  на  редкость  уютным.  Светлые,  чистые
коридоры,  застеленные  ковровыми  дорожками.  По  стенам,  как  в   обычной
квартире, развешаны полки, забитые книгами. Судя по потрепанным корешкам, их
часто читают. Подойдя поближе, стала разглядывать названия: "Кошмар ковбоя",
"Монстры из Фрибурга", "Замок привидений".
   - На первом этаже ужастики и детективы, - раздался голос за спиной, -  на
втором - классика,  а  выше  -  учебная  литература:  справочники,  пособия,
энциклопедии...
   Я  повернулась.  Серьезная  девица  лет  семи  в  больших  круглых  очках
улыбалась мне.
   - Как интересно, - протянула я, - у вас книги не в библиотеке... Их можно
брать просто так, без записи?
   Девочка возмутилась:
   - А вы дома что, в тетрадочке отмечаете?
   - Нет, конечно.
   - Ну а это наш дом, - сообщила малышка, - мы одна семья. Вам кого надо?
   - Директора.
   - Идите за мной, - скомандовал ребенок.
   Мы  почти  побежали  по  извилистому  коридору.  Двери  некоторых  комнат
оказались  открытыми,  и  я  увидела,  что  в  них  всего  по  две  кровати,
застеленные красивыми  пушистыми  пледами.  Приглядевшись  повнимательней  к
любезной спутнице,  отметила  ее  симпатичный  новый  костюмчик  с  забавной
картинкой  на  груди,  аккуратные  тапочки  с  помпонами,  яркую   махрушку,
стягивающую блестящие, чисто вымытые волосы, многочисленные фенечки. Ребенок
непрерывно перематывал жвачку. Девочка совершенно не походила на  несчастную
голодную сироту.
   - Почему ты не в школе? - поинтересовалась я на бегу.
   - Вчера кашель начался, - отозвалась  малышка,  -  дедушка  наказал  дома
сидеть.
   Все сразу стало  на  места.  Девчушка  не  сирота,  а  дочка  кого-то  из
педагогов.
   Подлетев к двери с табличкой "Вход  разрешен",  моя  спутница  распахнула
створку:
   - Дедуля, к тебе.
   Пожилой, абсолютно лысый мужчина строго поглядел из-под очков.
   - Спасибо, Леночка, только почему по коридорам носишься? Мама знает,  что
ты не в кровати? Лена замотала головой.
   - Давай немедленно под одеяло, - велел дед, - а то скоро папа придет, вот
тебе достанется!
   Леночку как ветром сдуло.
   - Чему обязан? - поинтересовался  директор.  Я  открыла  рот,  но  тут  в
кабинет вошли два парня, по виду одиннадцатиклассники.
   - Дедуля, - завел один, - прямо не знаем, что и делать...
   - Жулька-то умерла, - добавил второй. - И как  теперь  мелкоте  сообщить,
рев поднимут!
   - Потом, ребята, у меня посетитель, - строго ответил дед.
   Парни ушли, но поговорить не удалось, пото-му что ровно через  секунду  в
кабинет влетело человек пять бойких ребятишек.
   - Дедушка, - звенели они на разные голоса, - погляди,  исправили,  теперь
отпустишь? Директор замахал руками:
   - С этим вопросом к родителям.
   - Ну дедуля, - заныл хор, - прикажи им, они тебя послушают.
   - Не мешайте деду, -  послышалось  из  коридора,  -  не  видите,  у  него
посетитель.
   Малышня унеслась. Директор встал, распахнул дверь и перевернул  табличку,
теперь на ней значилось "Просьба не входить".
   - Извините, - улыбнулся он.
   - Сколько же у вас внуков? - удивилась я.
   - Шестьдесят восемь, - прозвучал серьезный ответ.
   Я ахнула:
   - Сколько? Директор рассмеялся:
   - Заведую интернатом всю жизнь. Смело могу сказать: наш  дом  уникальный,
других таких нет.
   Остальные только кричат о том, что  детям  следует  создать  человеческие
условия, да требуют денег, а мы живем одной семьей. И у каждого своя роль. Я
- дедушка, Сергей Филиппович, самый главный, мое слово - закон. Есть  у  нас
две бабушки, мама, папа, дяди, тети... Ну а дети все  друг  другу  братья  и
сестры. Обедаем, завтракаем и ужинаем по часам, но ходить на кухню пить чай,
кофе или какао никому не возбраняется в  любое  время.  Отбой  и  подъем  на
рабочей неделе строго фиксирован, зато в выходные кто хочет спит до полудня.
Книги для всех, игрушки тоже. У девочек постарше  -  косметика,  кое-кто  из
старшеклассников курит, но тут строгий договор - только в отведенном  месте.
И никаких общих дней  рождений  раз  в  месяц.  Каждый  получает  подарок  и
поздравления в свой день.
   - Как же вам такое удалось? Сергей Филиппович развел руками:
   - Коллектив замечательный, люди по тридцать-сорок лет вместе работают.  А
из новеньких удерживаются только родственные души. Злые,  жестокие  отпадают
сами собой, они просто не вписываются в обстановку.
   - Ну а деньги откуда? Сейчас все плачут, что голодно!
   Директор хитро улыбнулся:
   - Мы же семья, и  остаемся  родственниками,  даже  когда  дети  уходят  в
большую жизнь. Выпускников  много,  все  помогают.  Один  телевизоры  купил,
другой игрушек привез, третий - картошки. Лечимся у своего врача,  стрижемся
у своего парикмахера, ремонт собственными силами делали,  а  материалы  Леня
дал, он теперь магазин большой держит.
   - Неужели все помогают?
   - Да, - гордо сказал Сергей Филиппович, - ни одного исключения не помню.
   - А Рощин?
   - Жорка? Золотая голова, потрясающий бухгалтер, сколько  он  нам  отчетов
сделал,  сколько  интересного  подсказал,  чтобы  людям  нормально  зарплату
давать.
   - Вы знаете, что он погиб? Сергей Филиппович кивнул:
   - Ужасная трагедия. Жена говорила, будто курил у открытого  окна,  голова
закружилась. Молодой, здоровый, красивый... Сильно переживали.
   - Как вам кажется, Жора был верующим? Директор поднял брови:
   -  Раньше  нет,  да  мы  все  в  прежние  годы  были  атеисты.  А  почему
спрашиваете?
   Я достала из кармана бордовое удостоверение с золотыми  буквами  "МВД"  и
ответила:
   - В Подмосковье появилась секта "путников", которой  руководит  обманщик,
натуральный  мошенник.  Устроились  сектанты  в  одной  из  деревень,  адрес
держится строго в секрете. Но у нас имеются сведения, что Рощин был связан с
ними и его смерть не простая случайность. Вот подумали, может, кто из  ваших
в курсе.
   Сергей Филиппович нахмурился  и  забарабанил  пальцами  по  столу.  Потом
сказал:
   -  Была  у  нас  одна  неприятная  история,  единственная  за  все  время
существования  дома.  Для  меня  она  -  как  нарыв,  напоминание   о   моей
несостоятельности, и Георгий Рощин сыграл тут свою роль.
   - Можно поподробней? - попросила я,  устраиваясь  в  мягком,  удивительно
удобном кресле.

Глава 18

   Сергей Филиппович ухитрился так поставить дело, что дети попадали  в  его
семью,  когда  им  исполнялось  три  года.  Теоретически  детский  дом   мог
пополниться ребенком любого возраста. Новички двенадцати-тринадцати  лет  не
редкость в других приютах, но  только  не  у  Костомарова.  Директор  боялся
разрушить уникальную структуру. Малыш, переведенный в  три  годика  из  дома
малютки, охотно принимал игру  в  "папу-маму",  подросток  же  скорей  всего
отверг бы подобные взаимоотношения. А Сергей Филиппович дорожил своим домом,
вот и сопротивлялся как мог, даже  объявлял  карантин,  сообщая  в  РОНО:  в
интернате гепатит, менингит и бог знает что, лишь бы не принимать  подросших
уже детей.
   Потом брат Сергея Филипповича, сделав невероятную карьеру, стал одним  из
секретарей Московского городского комитета Коммунистической партии.  Детдому
моментально присвоили статус  экспериментального,  директор  получил  звание
"Народный учитель РСФСР". Более того, заведение отдали под  эгиду  Института
детской психологии,  выведя  его  из  подчинения  Министерства  образования.
Сергей Филиппович вздохнул полной грудью: семье больше не угрожали бури.
   Только один раз он сделал исключение. И то лишь после звонка с Петровки.
   - Сделай милость, - басил в трубку генерал, хороший знакомый директора, -
знаю, что не берешь подростков, но тут совершенно особый  случай.  Секту  мы
накрыли, преступные дела обнаружились. Все  получили  сроки,  а  детишек  по
приютам распределяем. Но есть там один мальчишка...  В  общем,  хочу,  чтобы
взял его именно ты.
   - Сколько лет? - поинтересовался директор.
   - Тринадцать.
   - Ни за что, - отрезал Сергей Филиппович. Генерал принялся упрашивать и в
конце концов сказал:
   - Помнится, ты просил у меня учреждение  какое-нибудь  бывшее  для  твоих
питомцев отдать? Так вот - берешь парня, получишь домик  под  Электросталью,
как раз на семьдесят человек, мы там колонию ликвидируем.
   Директор, конечно же согласившись, спросил:
   - Чего это ты так о мальчишке печешься?
   - Волчонок он, а не ребенок, - вздохнул генерал. - Никто, кроме  тебя,