аботать и жевать, вот, взял
сначала мороженое, потом фисташки, а тут еще Манюня чипсы принесла...

- Ладно, - прервала я поток объяснений - давайте уберем мусор, и идите к
себе, а то сейчас Ольга явится, и начнется буря.

- Вы правы, страшно неудобно вышло, еще раскрыл шкаф и думаю, откуда тут
женские вещи?

Я принялась выпихивать ненормального за дверь. Потом кое-как сгребла
объедки, стряхнула скорлупки и крошки с покрывала и выгнала прочь собак,
затем постучалась к Мише.

- А где Галя?

- Кто? Какая Галя? - опять еле-еле оторвался он от книги.

- Галя Верещагина, физик-теоретик, - решила я я запаститсь терпением.

- Ах Галочка! Куда-то вышла. Удивительная женщина, редкий, светлый ум,
абсолютно нестандартное мышление, блестящая логика и почти
энциклопедическое образование. Мне до сих пор не встречались подобные
женщины. Просто получаю удовольствие от общения с ней.

Я тихонько закрыла дверь и пошла к себе. Ну как, скажите вы мне, можно
женить такого субъекта? Да он ровно через две минуты забывает имя
возлюбленной!

Провалявшись полночи без сна, наконец нашла гениальное решение. По словам
Сюзетты, Базиль приехал для того, чтобы отыскать клад, зарытый
предприимчивым дедулей. Полный бред, конечно. Но один из наших внезапно
разбогатевших знакомых купил огромную квартиру в доме на Старом Арбате. В
апартаментах, где недавно была коммуналка, последний раз ремонт делали в
1916 году. Затем комнаты бесконечно переходили из рук в руки, и максимум,
что предпринимали новые владельцы, - побелка потолков и переклейка обоев.

Можете представить, какой пейзаж увидел Петька, пойдя первый раз в
загаженные залы. Мужик взялся за дело серьезно. Затеял евроремонт со сменой
всего - сантехники, пола, дверей, окон. Вот именно в тот момент, когда
рабочие начали выламывать старые рамы, и произошел невероятный случай.
Стоило им отодрать старинный подоконник, как из небольшою углубления выпала
железная коробочка с надписью "Ландринъ". Петька, не растерявшись,
быстренько сунул ее в карман и поставил мастерам несколько бутылок водки с
закуской.

В упаковке из-под монпансье обнаружились три чудесных браслета и несколько
довольно крупных драгоценных камней - то ли изумрудов, то ли бриллиантов.
Короче говоря, ремонт он оправдал, да еще осталось. Случилась история в
1996 году, скорей всего "хованку" сделал дореволюционный хозяин, удачливый
московский адвокат, изгнанный большевиками сразу после революции. Вероятно,
он думал, что безобразие ненадолго... Драгоценности пролежали в укромном
уголке без малого восемьдесят лет...

Может, и собранное Николаем Корзинкиным тоже преспокойненько ждет
владельцев на кладбище в деревне Горловка? Скорей всего Базиль сейчас там.
А почему задержался? Да заболел просто, рылся под дождем в сырой земле,
подхватил воспаление легких и теперь лежит в какой-нибудь сельской
больнице, или гостинице, или в избе...

Представляю, как его там лечат! Небось температура под сорок, лежит там без
памяти... Надо срочно ехать в Горловку и искать Базиля. Естественно, жители
знают, куда подевался приезжий. Какой бы величины ни оказалась деревня,
слухи разносятся по ней в минуту. Хотя скорей всего Базиль никому не
рассказывал о своем французском подданстве, порусски Корзинкин говорит, как
москвич, даже "акает" и тянет гласные. Да, немедленно еду.

Едва дождавшись восьми утра, понеслась в библиотеку. Есть у нас
замечательная вещь, подаренная лет десять тому назад одним из моих
благодарных студентов, - Атлас военного. Все Подмосковье изображено в
мельчайших деталях, нанесены не только шоссе и асфальтированные дороги, но
и проселки, всяческие дорожки, чуть ли не тропинки. Я влетела в кабинет и
наткнулась на сидевшего за письменным столом Кешу.

- Мать? - удивился тот. - Чего в такую рань вскочила?

- Атлас хочу посмотреть, а ты работаешь?

Аркашка хмыкнул и потянулся.

- Ну скажи, почему меня вечно нанимают защищать идиотов?

Да, это вопрос. Сын долго учился и в отличие от многих студентов
практически никогда не пропускал занятия. Причем, по сути, получил два
высших образования - одно на юрфаке МГУ и параллельно в Сорбонне, Парижском
университете. Казалось, такого адвоката с руками оторвут. Выяснилось, что
вовсе лаже и нет.

Сначала бедный Кешка просто сидел в консультации, отвечая на вопросы типа:
"Какое количество отпускных дней положено больному язвой желудка?" Клиенты
с уголовными делами предпочитали обращаться к мужчинам постарше или к
женщинам моего возраста с волчьим взглядом. С горя Аркашка отпустил
жиденькие усики и стал похож на небритого петушка, солидности ему чахлая
растительность над губой не прибавила. Со временем дело все же сдвинулось с
мертвой точки, и появились первые подзащитные: мелкий жулик, выдававший
давно потерявший всякий вид и вкус кофе за первоклассную "Арабику";
студент, напившийся до беспамятства и укравший в ларьке два "Сникерса";
алкоголик, взломавший во дворе машину соседа... По мне, так всем им
следовало как следует наподдавать по заднице и выгнать домой. Но российская
юстиция строга к мелким правонарушителям, и они загремели на нары. Даже под
подписку о невыезде им не разрешили остаться на свободе - посчитали
настолько опасными, что заперли в Бутырку.

- Если б удалить из московских СИЗО всех идиотов, кретинов и мелких
жуликов, - возмущался Аркашка, - то можно было бы настоящих преступников
содержать в нормальных условиях. А то ведь и людей мучают, и закон
частенько нарушают: местато не хватает, вот и попадают подельники в одну
камеру! Ну скажи, что за опасность исходит от жулика, сперевшего по дури
пару шоколадок? Ну ладно, суди его справедливым судом, возьми подписку, но
сажать! А у милиции свой расчет - тюрьмы переполнены, следовательно,
правоохранительные органы работают.

Потом стали появляться новые дела, несколько очень серьезных, и вот
очередное...

- Хочешь почитать? - предложил Аркашка и подсунул свой блокнот.

Я стала просматривать странички, исписанные его крупным, ясным почерком, и
через минуту не знала, плакать мне или смеяться.

Два путевых рабочих, Гвоздев и Подольский, слили из цистерны три литра
спирта. Обрадованные неожиданной удачей, мужики прибежали с банкой в
бытовку, где преспокойненько обедал третий участник трагической истории -
путеец Никандров. Работяги решили угоститься дармовой выпивкой, но
обнаружили, что в вожделенной "огненной воде" плавают щепки и соринки.

- Не беда, - почесал в затылке Гвоздев, - процедим.

Сказано - сделано. Принялись искать подходящий кусок материала, перерыли
бытовку - ничего. И тут бедолаге Никандрову пришла в голову восхитительная
мысль.

- Братцы, - закричал он, - жена велела памперсы для дочки купить, ща через
него и сольем.

Моментально распотрошили упаковку "Хаггис", вытащили один, поставили под
него кастрюльку, а сверху принялись аккуратно плескать спирт. Когда банка
опустела, мужики, радостно потирая руки, подняли отчего-то сильно
потяжелевший памперс и обалдели - пусто. Весь напиток впитался внутрь.
Обозленные парни принялись выкручивать "Хаггис", но "ковбой" стоял
насмерть, из него не выдавилось ни капли. Как и обещала реклама, памперс
превратил жидкость в гель. Несчастные работяги разобрали предмет ухода за
младенцем на составные части - ничего, кроме слегка влажных внутренностей.
Каким образом три литра жидкости ухитрились исчезнуть в небольших бумажных
штанишках, оставалось загадкой.

- Во, блин, дает, - только и смог вымолвить Никаидров.

- Все из-за тебя, козел, - обозлился Гвоздев.

- Сам козел, - ответил Никандров.

Слово за слово, завязалась драка, в пылу которой, говоря языком протокола,
"Гвоздев нанес Никандрову семь ранений колюще-режущим орудием несовместимых
с жизнью и повлекших за собой смерть последнего". Итог "памперсной" эпопеи
- один труп и увезенный в СИЗО Гвоздев. Он-то и стал Аркашкиным
подзащитным.

- Теперь представляешь, что станет с судейскими, когда они ознакомятся с
делом? - спросил грустно Кешка. - Ну, судья, предположим, удержится, а
народные заседатели просто сдохнут со смеху!

"Очень смешно, - подумала я, роясь в атласе, - можно просто обхохотаться:
убили человека из-за выпивки!"

ГЛАВА 14

Деревня Горловка располагалась, как и говорила Сюзи, в сорока километрах от
Москвы. Я довольно быстро добралась до нужного места по шоссе, потом еще
какое-то время "Вольво" подпрыгивал на ухабах проселочной дороги, и передо
мной возникла маленькая, узенькая и весьма грязная речка. Единственный
мостик представлял собой несколько полусгнивших бревнышек. Нечего было и
думать о том, чтобы переехать его на машине. Вдали, на пригорке, виднелись
избушки - это и была Горловка,

Вздохнув, я заперла машину и пошла по шаткому сооружению. Гнилые деревяшки
угрожающе подрагивали. Интересно, как заезжают в этот населенный пункт
местные жители? Ведь привозят же им хлеб, продукты, почту, наконец.

Но уже оказавшись на окраине деревни, поняла: Горловка брошена или почти
брошена. На узенькой улочке стоял с десяток домов - покосившихся и
почерневших, окруженных поваленными заборчиками. Избы смотрели на свет
выбитыми окнами, двери были нараспашку. Не лаяли собаки, не кричали дети,
не кудахтали куры. Только один дом, самый последний, выглядел жилым. Во
дворе на веревке моталась пара тряпок, а дверь украшал пудовый ржавый
замок. Я потрогала его руками и вздохнула. Может, хозяин здесь, просто
поехал за продуктами? Подожду немного, а пока осмотрю окрестности.

Дорога пошла вниз и запетляла в лесу. Я медленно шла по тропинке, вдыхая
терпкие осенние запахи. День стоял непривычно теплый и сухой, такие, как
правило, выдаются в начале октября. Внезапно ели расступились, и перед
глазами предстал двухэтажный заброшенный дом, явно бывшая барская усадьба.
Над входной дверью висела вверх ногами вывеска - "Летняя дача детского сада
# 2456".

Все ясно: в советские времена многие детские учреждения вывозили своих
воспитанников в Подмосковье. Настоящее спасение для работающих родителей и
одиноких матерей. Стоило копейки, и ребенок весь день присмотрен, накормлен
и на воздухе. С приходом дикого капитализма институт детского отдыха тихо
начал отмирать, и передо мной одна из таких заброшенных дач.

Внутри оказалось несколько просторных комнат, огромный зал, кухня-, ванная,
но мебели нет, и обои повисли клоками...

Я вышла через заднюю дверь, прошла еще немного берегом реки и наткнулась на
кладбище. Безжалостное осеннее солнце освещало заброшенные могилы. Человеку
свойственно не думать о смерти, но если уж все равно похоронят, так лучше
здесь - в полной тишине, над рекой, поддеревьями, где поют птицы...

Я толкнула ржавую калитку и вошла внутрь. Погост делился на две части - в
одной несколько замечательных мраморных памятников, в другой - простые
деревянные и железные кресты.

Первое надгробие представляло собой фигуру коленопреклоненного ангела.
"Гликерия Корзинкина, урожденная Рокотова, 1836-1901 гг., Федор Корзинкин
1829-1900 гг.". Бог мой, это же предки Базиля! Следующая могила
принадлежала Михаилу и Варваре Корзинкиным, рядом детские захоронения -
младенец Петр и отроковица Анна, в самом углу Дормидонт и Прасковья
Корзинкины, скончавшиеся аж в 1856-м и 1861 годах.

На второй территории масса мелких холмиков, на крестах разные фамилии,
последний раз тут хоронили в 1986 году - Авдотью Козлову. Прожила бабуля
большую жизнь, родилась в 1906 году. В самом конце стоял обычный, уже
почерневший деревянный крест. Я с трудом разобрала буквы. "Господи, упокой
с миром невинно убиенных Андрея, Марию и Трофима Корзинкиных, 1917 год".
Значит, тут покоятся прадедушка и прабабушка Базиля, родители его деда
Николая, убитые восставшими крестьянами! Где же могилка младенца Земцова, в
которой якобы спрятан клад?

Я вновь вернулась на "богатую" территорию и стала осматриваться. В левом
углу за оградой еще какой-то холм. Я перелезла через изгородь и увидела
небольшой каменный обелиск - "Прости, господи, нашей дочери грех
самоубийства. Анастасия Корзинкина 16 лет, младенец Земцов".

Бедная девочка! Небось забеременела незамужняя и не снесла позора - убила
себя и незаконнорожденного сына, вот почему могилка за оградой и креста
нет. Но где камень, который требуется повернуть?

Я излазила весь холм, никаких камней нет и в помине, только небольшой,
примерно метровый обелиск. Может, его и имел в виду умирающий дед?

Памятник из белого, слегка потемневшего мрамора стоял намертво. Я дергала
неподатливый кусок, пыталась расшатать - все без толку. Через полчаса
зряшных усилий решила присесть на небольшую, слегка расколотую мраморную
скамеечку и закурить. Привычный вкус "Голуаз" успокоил нервы, и захотелось
пить. Солнце светило ярко, щедро освещая кладбищенский пейзаж. В траве, все
еще высокой и, несмотря на ноябрь, почему-то зеленой, блестел какой-то
предмет. Я присела на корточки и подняла золотую зажигалку "Ронсон" с
выгравированной буквой "В". Так, Базиль приезжал сюда. Симпатичную
безделушку Зайка подарила Корзинкину на это Рождество, обозначив на ней
первую букву его имени "Basil". Значит, он тоже сидел на скамеечке и скорей
всего зачем-то наклонился, вот плоская, маленькая штучка и выпала из
кармана.

Я принялась внимательно осматривать низ скамейки, пальцы ощупывали "ногу",
вдруг именно ее надо повернуть? Внезапно под руками что-то продавилось,
раздался тихий скрип, и обелиск слегка отъехал. Я разинула рот. Вот оно
что! В скамеечке скрыт механизм, отодвигающий камень, а я случайно нашупала
"кнопку" - один из мраморных кирпичиков, на который просто требовалось
нажать.

Подойдя к тайнику, заглянула внутрь. Небольшая, аккуратно отделанная ниша,
абсолютно сухая, без признаков паутины. Ясно, что Корзинкин приезжал на
кладбище, скорей всего нашел клад. Дедушка прав - такую "хованку" трудно
обнаружить случайно. Я вот знала, где искать, да и то сразу не догадалась!

Обратный путь в деревню показался необыкновенно длинным, и, когда вновь
возник заброшенный детский сад, я слегка притормозила и с грустью поглядела
на выбитые окна. Значит, вот оно, родовое гнездо Корзинкиных, милый отчий
дом, знававший веселье свадеб и грусть похорон... Стоит никому не нужный и
умирающий, впрочем, как и сам род Корзинкиных. У Сюзетты и Базиля детей
нет, и скоро ветвь засохнет.

В деревне за время моего отсутствия не произошло никаких изменений, та же
мертвенная тишина, только с двери кажущегося жилым дома пропал замок и
поубавилось тряпок на веревке.

Я взобралась на покосившееся крылечко и крикнула:

- Есть кто дома?

- Входи, не заперто, - отозвался бодрый мужской голос.

Я вошла в просторную кухню. Спиной к двери стоял одетый в какую-то рванину
мужик. В руках он держал ухват и орудовал им в огромной русской печи.

- Здравствуйте, - пробормотала я.

Мужик повернулся, и стало понятно, что передо мной древний старик, еще
крепкий, но невероятно старый. Все лицо хозяина избороздили морщины, и оно
походило не на печеное яблоко, а на потрескавшуюся почву пустыни. Темная то
ли от летнего загара, то ли от возраста кожа, запавший рот и неожиданно
ярко-васильковые глаза под седыми кустистыми бровями.

- Здорово, дочка, коли не шутишь, - громко ответил хозяин, с грохотом ставя
черный котелок на подставку. - Вот как угадала, прямо на щи поспела.
Садись, хлебни горяченького.

Он порылся в шкафчике, вытащил две тарелки с золотыми буквами "Общепит",
алюминиевые ложки и хлебницу с кусками кривого серого батона.

- Уж извиняй, - проговорил дедок, - булки сам пеку. Раньше из сельпо
таскал, а теперь тяжело стало. Далеко ходить-то, все десять километров
будет, вот муки, крупы, сахару да масла приволоку, и все - сдох коняшка.
Раньше, пока жена жива была, здорово у нее хлеб получался, а у меня никак.
Вроде кладу все то же, что и она, а выходит - пшик. А еще раньше тут и
магазин был, и электричество, и газ... Сейчас ничего, свечку жгу.

- Что ж не уедете?

- А куда? Дитев господь не дал, в дом для престарелых не хочу, пусть уж
лучше тут, возле старухи, похоронят, рядом с Авдотьей. Последние мы из
горловских остались, все поперемерли, теперь вот один. Я вот как придумал:
домовину сколотил и в сарай поставил. А на почте предупредил, как пятого за
пенсией не явлюсь, значит, помер. Деньги себе заберите, только меня в гроб
положите да заройте. Обещали сделать. Да уж небось недолго.

- Сколько же вам стукнуло? - вырвалось у меня.

- В 1902-м крещен, - ответил дедок.

"Это ж почти сто лет! Как он тут живет один?!" Словно услышав мои мысли,
старик сообщил:

- Нормально живу. Колодец хороший, огород сажаю, картошку, капусту,
морковку, свеклу выращиваю, куры были, да передохли, заразы, а так все
хорошо! Газеты вот куплю раз в месяц и читаю. Глаза видят, уши слышат,
мозги варят, чего господа гневить и жалиться? По городам мужики в моих
летах давно покойники или инвалиды, а я даже очков не ношу.

Он с завидной скоростью принялся уничтожать перловку. Я зачерпнула крупинки
и пожевала - больше похоже на кашу, чем на щи, но необыкновенно вкусно -
ароматно и во рту тает. В два счета я умяла тарелку, заслышав, как ложка
царапает по дну, дедуля усмехнулся.

- Ну как тебе, дочка, суп из печки?

- Бесподобно!

- То-то и оно, совсем другое дело, не то что на газу или керосине, дух
совсем иной.

Он полез в мешочек, висящий на окне, вытащил оттуда горсть самосада,
скрутил из газеты козью ножку и со вкусом задымил. Я вынула "Голуаз". Дед
неодобрительно крякнул.

- Вот это зря, ты же баба, негоже курить, небось и водку пьешь?

- Нет, только курю, а вы, наверное, помните Корзинкиных?

- Господ? А то нет! Пятнадцать стукнуло, когда кормильцев красноармейцы
расстреляли.

- А говорили, крестьяне убили...

Дедок от возмущения аж поперхнулся:

- Чтоб мы, да своих господ? Слушай, как было!

Дед раскраснелся, то ли от съеденных щей, то ли оттого, что внезапно
получил внимательную слушательницу. Рассказ его оказался обстоятельным и
изобиловал кучей нужных и ненужных деталей.

Корзинкины обитали в Горловке всю жизнь. Во всяком случае, прабабка моего
собеседника вспоминала, как ее мать получила от господ на свадьбу избу и
корову в приданое. Принадлежали им по прежним временам не только Горловка,
но и Сергееве, Костино, Павлове, Марьино да еще штук пятнадцать деревень.
Словом, типичные крепостники, угнетатели трудового крестьянства, как писали
в моих детских учебниках истории.

Но на деле выглядело по-другому. Корзинкины построили для деревенских детей
школу, больницу для своих крестьян, открыли библиотеку и никогда никого не
пороли на конюшне. На Рождество, Пасху и в дни именин хозяев устраивали
праздники для народа с пряниками, самоваром и раздачей подарков.
Приглядывали за бездетными стариками и вдовами...

- Эх, чего вспоминать, - расчувствовался дед, - они были наши родители, а
мы все их дети. Забот не знали, только работай честно, ходи в церковь да
водку не пей.

Пьянство искоренялось безжалостно, алкоголиков запирали в погребе, если не
помогало, доктор лечил любителей горячительного ледяным обертываниями и
какими-то травами, от которых открывались безудержная рвота и понос.

- Мне десять лет исполнилось, - продолжал старик, - когда Марья Антоновна,
барыня; царство ей небесное, позвала мамоньку и велела: "Приведи сына
Прохора в дом".

Мать Прохора служила в горничных и была наперсницей госпожи. Но нрав имела
замкнутый и господских тайн не выдавала.

- Два мальчишки у ей росли, - пояснил Прохор, - Трофим и Николай, погодки.
Вот меня и позвали младшенькому, Коленьке, в лакеи. Он, правда, чуть старше
меня был, но никогда не обижал. Так и росли вместе, он учится с учителем, и
я рядом, он гулять и...

- Погодите, - прервала я деда, - что-то вы путаете, у Николая не было
никаких братьев, один рос...

Прохор усмехнулся и глянул на меня своими яркими глазами.

- Эх, дело давнее, никого уж и в живых-то нет. История у господ вышла,
любовная...

Старые баре Гликерия да Федор родили дв