снил,  что  имеет  в
виду, о каких злодеях речь, но не смогла. На  грудь  навалилась  тяжесть,  и
неожиданно сморил сон.

Глава 20

   Многое в  рассказанной  истории  показалось  странным.  Но  больше  всего
удивило то, что последние слова Анна Перфильевна произносила с явным трудом,
без конца зевая. От ее бодрости и энергии не осталось и следа.  Передо  мной
сидела вялая, еле ворочающая языком старушка.
   Дрожащими руками Соколова порылась в растрепанной  книжке  и,  растягивая
слова, пробормотала:
   - Телефона тогда не было, Стекольный проезд, дом два.
   Я поблагодарила и решилась спросить:
   - Колю потом встречали?
   - Никогда, - прошамкала Анна Перфильевна, пошатываясь на стуле, - даже  и
не вспоминала его отчего-то до вашего прихода.
   Шея ее дернулась, плечи обмякли, голова упала на бумаги.  Испугавшись,  я
кликнула   секретаршу.    Девочка    удивленно    поглядела    на    грозную
преподавательницу и вызвала врача. Я пристроилась в  уголке,  во  все  глаза
наблюдая за происходящим.
   Бывшую судью положили на диван и укрыли зеленой суконной скатертью, такую
стелят  на  стол  в  президиуме.  Доктор  внимательно  осмотрел  больную   и
растерянно сказал:
   - Удивительное дело, она просто спит, причем больше  всего  ее  состояние
похоже  на  гипнотический  транс.  Такой  прием   используют   психиатры   и
психотерапевты.
   - Долго это продлится? - не утерпела я. Врач пожал плечами:
   - Не знаю, но опасности для жизни нет, оставьте ее просто лежать.
   - Разбудить можете?
   -  Во-первых,  не  умею,  а  во-вторых,  не  хочу,  -  пояснил  терапевт,
захлопывая чемоданчик, - гипноз - дело тонкое, малоизученное. Мы  не  знаем,
вдруг она лечится и ей дали установку на сон.
   - Как это? - изумилась я. - Сейчас  около  нее  никакого  гипнотизера  не
было!
   Врач вздохнул:
   - Честно говоря, я не  большой  дока  в  данном  вопросе,  но,  насколько
наслышан, хороший специалист может дать вам любую  установку  на  длительное
время.
   - То есть, допустим, в пятницу утром прикажет прыгнуть ровно через  месяц
из окна, и я послушаюсь?
   - Такое навряд ли возможно,  -  рассмеялся  доктор,  -  никто  не  станет
советовать пациенту подобное, потом, гипнотизер тоже не  всемогущ.  Человека
нельзя заставить сделать то, к чему он  не  расположен,  -  украсть,  убить,
покончить жизнь самоубийством. Все эти дурацкие кинофильмы, в которых  герой
в трансовом состоянии душит всех направо и налево, - полный бред. Если вы не
расположены убивать, то в гипнозе скорей всего выроните нож или револьвер.
   -  А  если  расположена,  только  желание   подавляется   страхом   перед
наказанием? Терапевт задумался.
   - Повторяю,  я  не  знаток  подобных  тонкостей.  В  России  мало  людей,
профессионально  владеющих  гипнозом,  многие  экстрасенсы  и   целители   в
подавляющей массе мошенники. Вот позавчера вез  в  больницу  умирать  совсем
молодую женщину. Рак груди, опухоль вскрылась, из раны гной течет, четвертая
стадия, жуткие мучения. Спрашивается, почему раньше к  онкологу  не  пришла?
Рак груди вылечивается на ранних  стадиях  полностью,  больные  потом  живут
десятилетиями и умирают от старости. Что мешало обратиться в диспансер? А ее
муж лечил, колдун, кстати, весьма известный. По телевизору часто мелькает  и
в газетах статьи печатает, всем исцеление  гарантирует...  Доверчивых  людей
губит, да и жену свою заодно  на  тот  свет  отправил...  Так  что  лечиться
следует у нормальных врачей. Иностранцы-то не  дураки.  Сначала  в  больницу
лягут, таблетки пьют, уколы делают,  операции.  И  только  когда  становится
ясно, что традиционная медицина  бессильна,  кидаются  к  магам,  шаманам  и
знахарям. А у нас  наоборот.  В  результате  болезнь  запущена,  последствия
непредсказуемы.
   - Неужели все мошенники?
   - Не знаю, слышал, будто в МГУ  на  психологическом  факультете  работает
некий Мельниченко, говорят, гений. Но дел с ним  никаких  не  имел.  А  ваша
преподавательница, наверное, ходит к психотерапевту, и ей  предписан  в  это
время сон. Оставьте женщину в покое.
   Анна Перфильевна вдруг пошевелилась и улыбнулась.
   - Видите, - обрадовался доктор, - полный порядок, скоро очнется.
   Стекольный переулок в самом центре Москвы. Рядом шумит Тверская,  блестят
витринами дорогие магазины, а под аркой, откуда начинается нужная мне улица,
тихо. Дома маленькие, три, четыре этажа, дворы грязные, возле  переполненных
отбросами мусорных бачков дерутся вороны, словно в двух шагах не  Кремль,  а
Кольцевая дорога.
   Переулок изгибался во все стороны. И дома  стояли  непонятно.  По  правую
руку восьмой, девятый и четырнадцатый,  слева  -  двенадцатый,  тринадцатый,
пятнадцатый.  Десятый  словно  куда-то  испарился.  Раз   двадцать   проехав
туда-сюда, я признала поражение и, отловив аборигена, задала вопрос:
   - Дом номер десять где?
   - На Предтеченском проезде, - спокойно ответила бабка.
   - Мне по Стекольному нужен.
   - Это он и будет, почтовый адрес один, а здание совсем  в  другом  месте,
все его ищут.
   И впрямь, голубенький трехэтажный домик смотрел фасадом на  Предтеченский
проезд. Большая скрипучая дверь без кодового замка  и  домофона  сделана  из
цельного куска дерева с огромной бронзовой ручкой - видно, не меняли со  дня
постройки  здания.  Впрочем,  похоже,  ремонт  тоже   никогда   не   делали.
Веселенький снаружи, внутри домик выглядел  ужасающе  -  ступеньки  лестницы
разбиты, перила кое-где вырваны, кафельная плитка  стен  и  пола  во  многих
местах отлетела.
   На каждом этаже тут по одной квартире, третья оказалась на последнем.
   Стену возле звонка  украшали  таблички:  "Петровым  один",  "Костомаровым
два", "Решетниковым три". Штук двенадцать фамилий, но Шабановой нет. Сколько
же здесь проживает людей? И потом, хорошо Петровым, позвонили всего один раз
- и все понятно,  а  вот  Нестеровым  с  их  одиннадцатью  звонками  неуютно
приходится: все время звонки считают. Нет,  люди  нигде  не  равны,  даже  в
коммуналке.
   Не раздумывая долго, я нажала на пупочку  три  раза.  Судя  по  табличке,
откроют мне Решетниковы.
   Загремели замки и цепочки, безразмерная  створка  распахнулась,  и  перед
глазами предстал длинный и темный  коридор.  Стены  увешаны  велосипедами  и
корытами, по бокам какие-то сундуки, узлы  и  кучи  газет.  Бог  мой,  самая
настоящая московская коммуналка.
   Мое детство прошло в такой же на улице Кирова, ныне  Мясницкой.  Даже  не
помню, сколько у нас там было соседей - то ли пятнадцать,  то  ли  двадцать.
Перед туалетом висел список посещений. Наше с бабушкой приходилось на десять
утра. Считалось, что вперед следует пропустить тех, кто торопится на  работу
и в школу. Но мы не слишком горевали. Под кроватью  стоял  предмет,  который
дедушка весело именовал "ночная ваза".
   По коридору дети ездили на самокатах,  в  огромной  сорокаметровой  кухне
играли в прятки.  Там  стоял  изумительный  буфет,  оставшийся  от  прежнего
владельца апартаментов, купца Рукавишникова.  Сидя  внутри,  я  наблюдала  в
слегка приоткрытую дверцу, как подруги ищут "противную Дашку".
   А вот в ванную мы ходить боялись, мылись с неохотой. В  огромной  комнате
возвышалась на толстых чугунных  лапах  невероятных  размеров  ванна,  целый
бассейн. Пятилетний Колька Макеев плавал в ней от крана до  противоположного
"берега" и чуть не утонул однажды, когда мать оставила его ненадолго одного.
Еще там висела глубокая  раковина  с  латунными  кранами  и  грозно  гудящая
газовая колонка, а на уходящем ввысь зеркале чья-то детская ручка выцарапала
"Анна, 1912 год". Я всегда задумывалась о том, что случилось с этой девочкой
потом!
   Но самое захватывающее началось, когда нас начали расселять. Распахнулись
дверцы антресолей, а в коридоре впервые ввернули стоваттовые лампочки, чтобы
лучше увидеть спрятанные давным-давно вещи.
   Чего только не обнаружили жильцы - самовары,  керосиновые  лампы,  медные
тазы  для  варки  варенья,  чугунные  ступки,  сгнившие  перины,  надколотые
тарелки, сундуки, набитые одеждой, и даже  старинный  велосипед.  Он  так  и
провисел под ни разу не ремонтирующимся потолком с 1917  года,  и  никто  из
нынешних обитателей не мог припомнить его хозяина.
   Мне же повезло больше всех. В одном из гигантских коробов бабуля отыскала
почти полное собрание детективных книг Ника Картера и Ната Пинкертона.  Штук
двести  брошюрок,  выпущенных  до  революции  Сытиным.  Первое  время   было
непривычно  читать  текст  с  твердыми  знаками  и  ятями,  но  потом  глаза
пригляделись. Долгие вечера провела я  над  книжками,  трясясь  от  ужаса  и
восторга. Наверное,  с  тех  времен  и  появилась  моя  страстная  любовь  к
детективной литературе и расследованиям.
   Честно говоря, я думала, что таких коммуналок уже нет, однако это  совсем
не так.
   - Вы ко мне? - спросила открывшая дверь женщина.
   В полумраке коридора лица не видно, слышен лишь голос.
   - Ищу Раису Федоровну Шабанову, она проживала тут в начале восьмидесятых.
   - Кто ей будете? - настороженно  поинтересовалась  собеседница,  отступая
вглубь.
   Я двинулась за ней. Дверь захлопнулась. Коридор освещался  теперь  только
экономной двадцатипятиваттной  лампочкой,  нос  уловил  знакомый  с  детства
"букет": на кухне варили щи, кипятили белье и жарили котлеты.
   - Долго объяснять, - промямлила  я,  -  мы  старые  подруги,  вот  решила
разыскать.
   - Пойдемте. - Женщина, шаркая тапками, направилась по коридору.
   Натыкаясь на комоды, ведра и лыжи, я последовала за ней.
   Комната, куда мы наконец попали, оказалась на удивление большой, чистой и
светлой. Теплый весенний ветерок ласково шевелил белоснежные занавески.  Оба
окна распахнуты, воздух свежий. Стол накрыт  скатертью,  посередине  ваза  с
искусственными цветами. Мебели, правда,  многовато:  две  стенки,  несколько
диванов, кресла, пианино, холодильник, много  стульев.  Нет  только  никаких
книг. Зато посуда просто валится с полок, и  в  каждом  углу  по  свернутому
ковру.
   - Расселяют нас, - пояснила хозяйка, - уже и ордера дали, в Митино  едем,
в двухкомнатную. Дом какая-то фирма купила.  Соседи  ворчат:  из  центра  на
окраину, а я довольна - хоть на старости лет перестану в  очереди  в  ванную
стоять. Сама себе хозяйка - мойся, когда хочешь и сколько пожелаешь.  Вот  и
мебель купили. -  Она  засмеялась,  обнажив  красивые  крепкие  зубы.  Потом
проговорила:
   - Подруга, говорите? Только не припомню никак, да и молоды вы слишком.
   - Значит...
   - Да, я Раиса Федоровна, только не Шабанова а Решетникова. Замуж вышла  и
фамилию сменила. А у вас что за печаль?
   Не колеблясь, я вытащила удостоверение с буквами "МВД" и  сунула  ей  под
нос.
   - Поговорить надо.
   Раиса слегка изменилась в лице,  однако  удар  выдержала,  только  сильно
побледнела. Но через секунду легкий  румянец  вновь  появился  на  щеках,  и
женщина твердо спросила:
   - Чего еще! Срок давно отсидела, никаких дел с органами не  имела,  да  и
сколько лет прошло! Освободилась в восьмидесятом...
   - К вам претензий нет, - ответила я,  -  а  вот  сын  -  Николай  Шабанов
объявлен в розыск. Он создал секту и...
   - Нет у меня детей, - спокойно ответила Раиса Федоровна.
   Я уставилась на нее во все глаза.
   - Как это? Разве Николай и Людмила не ваши сын и дочь?
   - Нет, - очень спокойно повторила женщина - не мои, ошибка вышла.
   - Погодите, - растерялась я. - Шабанова Раиса Федоровна?
   - Решетникова, - поправила женщина.
   - Но ведь не всегда же были Решетниковой! - вышла я из себя.
   - В начале восьмидесятых фамилию сменила.
   - Значит, раньше были Шабановой?
   - Ну да, вроде так...
   - Как это "вроде"?
   - Положим, была.
   Я почувствовала, как спина под свитерком покрывается потом. Ну как тут не
посочувствовать сотрудникам правоохранительных органов!
   - Хватит юлить, вас арестовали за убийство мужа-сектанта.
   Раиса Федоровна сжала губы в нитку.
   - Давнее дело, все забыла, вышла замуж за другого.
   - Так у вас есть дети, Николай и Людмила?
   - Нет.
   Раиса замолчала, уставясь в потолок.
   - Так как же? - настаивала я. -  Коля  и  Мила,  брат  и  сестра,  неужто
запамятовали?
   Женщина продолжала тупо глядеть вверх. Так, ушла в глухую несознанку.
   - Неужели вы не понимаете, что отрицать факт наличия детей глупо? В вашем
деле они четко указаны.
   Шабанова продолжала упорно изображать столб.
   - Ладно, - вздохнула я и пошла к двери. Хозяйка даже не пошевелилась.
   - Вызовем вашего нынешнего мужа в отделение, покажем ему дело, может,  он
припомнит... Раиса дернулась:
   - Ну при чем тут Петр? Он вообще не в курсе.
   - Вот и хорошо, - пообещала я, - пора его просветить. Пусть узнает, какая
судьба  постигла  его  предшественника,  авось  призадумается  о   характере
супруги, да и про деток сообщить не помешает. Как же так, столько лет живете
вместе, а правду не сказали, нехорошо выходит.
   - Чего надо?
   - Адрес Николая.
   - Нету.
   - Не врите.
   Женщина тяжело вздохнула.
   - Правда не знаю.
   - Но ведь он приезжал к вам! Шабанова принялась теребить скатерть.
   - Ну, колитесь, - велела я, - если не хотите, чтобы Петр узнал, кого взял
в жены.
   Раиса запустила обе руки в волосы и, дернув пряди  в  разные  стороны,  с
неожиданной страстью сказала:
   - И еще бы раз  убила,  сволочь  поганую,  а  детей-то  следовало  еще  в
колыбели удавить, чтобы и следов Сергея на земле не осталось, - всех троих.
   - Троих?
   - Чего удивляетесь, - фыркнула Раиса Федоровна, - проверяете,  правду  ли
скажу? Сами знаете, две девочки - Людмила да Танька  и  Колька  -  мерзавец,
дедуля номер два. Сколько я от них натерпелась!
   Слова полились из нее потоком, глаза  заблестели,  губы  снова  приобрели
вишневый оттенок.
   Что дед, что внук Шабановы обладали страшным даром.
   - Глянет в лицо черными глазищами, - объясняла Раиса,  -  и  млеешь  вся.
Ноги отказывают, руки свисают, идешь как автомат приказы выполнять. Ну чисто
робот.
   И Колька такой получился. Вечно он заставлял  Людмилу  и  Татьяну  делать
всяческие гадости. То утащить с кухни запрещенный сахар и принести  ему,  то
мыть его в ванне, то одевать утром и застилать  постели.  Сделал  из  сестер
служанок. Однажды Люда пожаловалась матери, что Колька ее "глазами толкает".
Но Раиса отвесила дочке оплеуху. С девочками в  секте  не  церемонились,  не
учили, кормили впроголодь и частенько колотили.  Мальчиков  берегли,  давали
образование, да и питались они лучше, а Колька, внук "святого отца",  вообще
делал что хотел. Пару раз от него даже пахло табаком, но ни отец, ни дед  не
наказали безобразника, хотя любой другой сектант за  "дымоглотство"  был  бы
бит плетьми.
   Лет с десяти Николай понял исключительность своего положения  и  принялся
этим вовсю пользоваться. Наушничал деду о проступках  сектантов.  Его  стали
бояться,  но  мальчишке,  похоже,  нравилась  такая  роль.   Пару   раз   он
накляузничал на мать. Раиса как-то пропустила вечернее  моление,  а  однажды
сын увидал, как она в пост тайком ест кашу.
   Раиса ненавидела мужа, не сразу  поняла  она  ужас  пребывания  в  секте.
Сначала насилие, голод и побои сломили  женщину,  и  она  безропотно  родила
троих детей. Потом постепенно в голове появилась мысль - бежать. Что  она  в
конце концов и осуществила, убив для этого супруга.
   Отсидев положенные годы, Шабанова прописалась в комнату к  своей  матери,
давно спившейся бабы, и  решила  полностью  забыть  прошлое.  От  детей  она
отказалась еще до суда, не интересовалась их судьбой и не посещала  ребят  в
детском доме. Люда и  Таня  были  ей  не  нужны,  напоминая  своим  видом  о
сектантах, Кольку же терпеть не могла.
   Вычеркнув сына и дочерей из  своей  жизни,  Шабанова  спокойно  зажила  в
Стекольном, похоронила мать, стала встречаться с Петром Решетниковым.
   Но однажды прошлое самым неожиданным образом постучало  к  ней  в  дверь.
Декабрьским, пронизывающе холодным днем на пороге возник Николай.
   Мать сразу узнала  его,  несмотря  на  то,  что  сын  вырос,  возмужал  и
превратился в мужика. Боясь соседей  по  квартире,  вечно  подслушивающих  у
дверей, Раиса провела сына в комнату и тут же спросила:
   - Адрес где взял?
   Парень пристально посмотрел на нее:
   - Лучше б спросила, как я жил в спецПТУ и колонии. Едва ведь с голоду  не
подох. Что же ни разу не написала? Передачки не прислала, чаю, сигарет?..
   Продолжая улыбаться одними губами, ненавистный Колька уставился матери  в
лицо горящими, как уголь, глазищами.
   С ужасом Рая поняла, что сын полностью перенял способности деда и отца. У
нее затряслись ноги, обвисли руки, а язык сам по себе неожиданно произнес:
   - Чтоб ты сдох, проклятый, дьявольское отродье.
   - Грубо, зато правдиво, - резюмировал Николай  и,  поплотнее  усевшись  в
кресле, вытащил сигареты.
   Легкий сизый дымок поплыл к  потолку.  Шабанова  почувствовала  противную
дурноту, подкатывающую к самому горлу. Сын спокойно разглядывал мать.
   - Ну а Людка с Танькой где?
   - Не  знаю,  -  почти  в  отключке  прошептала  Раиса,  -  отказалась  от
материнства.
   - Даже волчица заботится о щенках, - тихо процедил Николай, - ладно мы  с
Милкой большие совсем, а Танюшке-то небось тогда и годика не исполнилось.
   - Восемь месяцев, - ответила Рая, окончательно превратившись в зомби.
   - Что ж младенца-то не пожалела?
   - Ненавижу, - простонала Шабанова, - ненавижу!..
   Колька усмехнулся:
   - Добро. Только насмотрелся я  в  колонии  на  родственников.  Все  детям
прощали, зло забывали, на последние деньги селедку покупали,  на  то  она  и
материнская любовь.
   - Не мать я тебе, - через силу выдавила женщина.
   - Вот это верно, - охотно согласился парень, - только я все равно не могу
поступить с тобой так, как вера предписывает, - око за око, зуб за зуб.  Ты,
наверно, молиться бросила, посты не держишь?
   Рая только мотала головой. Больше всего хотелось бежать из  комнаты  куда
глаза глядят. Исчез даже страх, что соседи узнают о ее уголовном прошлом. Но
неведомая сила камнем придавила бедную бабу,  и  Шабанова  чувствовала,  что
сейчас потеряет сознание, свалится кулем на пол.
   Колька, словно поняв ее состояние, налил из чайника воды и подал стакан.
   - Пей.
   Рая покорно хлебнула тепловатую жидкость.
   - Теперь слушай, - велел мучитель, - никому нельзя безнаказанно совершать
предательство. Ты же проделала это дважды. Сначала отшвырнула родную  кровь,
потом отреклась от веры. Любому другому человеку за подобное выйдет смертный
приговор, но я в отличие от тебя родство помню. Кровь - не вода,  живи  себе
дальше.
   Рая  почувствовала,  как  в  голове  словно  лопнула  банка,  наполненная
жидкостью. Теплая жижа потекла по затылку, заструилась  вдоль  позвоночника,
добралась до ног.
   - Жить будешь, - как из  тумана  донеслось  до  ее  слуха,  -  только  ни
здоровой, ни счастливой не станешь, а если  роптать  начнешь,  так  знай,  -
расплата это за предательство.
   Больше Раиса не помнила ничего. Пришла в себя на диване. В комнате стояла
тишина,  лишь  легкий  запах  дыма  да  окурок  в  блюдце  напоминали,   что
случившееся отнюдь не дурной сон.
   С того самого дня Шабанова заболела.  На  женщину  свалился  целый  букет
болячек. Аллергия, перешедшая в астму, превратила еще довольно молодую  бабу
в инвалида. Да еще Петр Решетников, за которого она выскочила  замуж,  начал
безумно ее раздражать: шумный, говорливый,  обожающий  гостей  мужик.  Раисе
порой хотелось швырнуть ему в голову кастрюлю,  когда  супруг  появлялся  на
пороге в компании всякий раз новых приятелей. Сдерживалась она с  превеликим
трудом,  понимая,  что,  прогнав  мужа,  останется  без  гроша.  Решетников,
классный краснодеревщик, отлично зарабатывал,  Раиса  же  получала  копейки,
сидя лифтером в соседнем кооперативном доме. На  другую  службу  не  хватало
здоровья. Наверное, от постоянного недовольства жизнью у Ша