ины...
Афанасия!
   Чувствуя, что начинаю тихо сходить с ума, я перевела глаза на сцену.  Там
творилось нечто невообразимое. Огромный деревянный паровоз, издавая утробные
гудки, медленно  подкатывал  к  стоящей  на  "рельсах"  Анне.  Героиня  была
закутана в какое-то покрывало. Откуда-то сверху гремел "Реквием" Моцарта, по
подмосткам метались разноцветные лучи прожекторов.
   - Господи, вот ужас какой, - прошептала  сидящая  рядом  дама,  усыпанная
каменьями, как печенье сахарной пудрой, - неужели бросится под поезд?
   - Обязательно, - пообещала я, - всенепременно погибнет.
   Но тут вдруг разом вспыхнули софиты. На  авансцену  выскочил  встрепанный
Вронский и... выдернул Анну буквально из-под  колес.  Прижимая  любовницу  к
груди, офицер принялся осыпать ее поцелуями. Занавес закрылся. Зал взорвался
аплодисментами.
   - Люблю, когда хорошо заканчивается, - вновь обратилась ко мне соседка. -
А вы не правы оказались, думали, что она бросится, да?
   Ага, именно это я и предполагала.  Надеюсь,  что  тень  Льва  Николаевича
Толстого явится ночью к господину Никифорову и  придушит  "соавтора",  чтобы
другим неповадно было.
   Отбив ладоши, публика ринулась в гардероб. Я же влезла по боковой лесенке
на сцену и пошла за кулисы. Побродив добрых полчаса по извилистым коридорам,
наполненным запахом грима, духов, пота и сигарет, я  наконец  наткнулась  на
маленькую дверку с табличкой "Главный художник". Умом понимала, что  бабушки
там быть не может, но сердце начало отчаянно колотиться.
   Я толкнула дрожащей рукой дверь и увидела... Фасю. Она сидела у  большого
стола над какими-то рисунками. В комнатенке стоял полумрак, только небольшая
лампочка бросала круг света  на  бумагу.  Я  глядела  на  до  боли  знакомую
прическу.
   Густые темно-каштановые  волосы  аккуратно  подстрижены  ровным  кружком.
Супермодная в семидесятых куафюра вернулась к нам в девяностых...
   - Фасенька, - пролепетала я, - Фасенька, любимая...
   Афанасия подняла невероятной синевы глаза, глянула на меня, и приветливая
улыбка моментально слетела с губ женщины.
   - Ты... - хриплым голосом  пробормотала  она.  -  Вот  уж  не  рада  этой
встрече... Зачем явилась?
   Ошарашенная грубостью, я отступила  на  два  шага  назад  и  протянула  к
бабушке руки:
   - Фасенька, я счастлива видеть тебя.
   - А я нет, - отрезала художница. - Судя по тому,  как  сладко  поешь,  ты
снова  вляпалась  в  неприятности.  Быстро  говори,  Люка,  что  тебе  опять
понадобилось? Если снова деньги, то не по адресу: нам театр пять месяцев  не
платит зарплату.
   Знакомая кличка больно ударила по ушам, но я слабо могла  реагировать  на
внешние  раздражители.  Ожившая  бабушка  встала  и  щелкнула  выключателем.
Вспыхнул яркий безжалостный свет, и наваждение исчезло.
   У стены стояла женщина, едва достигшая шестидесятилетия. Волосы оказались
темно-русыми, глаза смотрели холодно, почти злобно.
   - Простите, - прошептала я, нащупывая рукой табуретку, - вы ужасно похожи
на мою покойную бабушку да еще носите такое же имя  и  фамилию.  Невероятное
совпадение...
   - Вы не Люка, - протянула художница, - нет, не Люка.
   - Нет, я Даша.
   -  Внучка  Афанасии  Константиновны?  Я  кивнула   головой.   Собеседница
схватилась за сигареты.
   - Невероятно! А я дочь Анастасии Константиновны, ее родной сестры.
   - Стюры-катафалк?! - вырвалось у меня.
   - Небось бабушка рассказывала, -  усмехнулась  художница.  -  Вот  что...
Пойдем ко мне домой, там и поболтаем. Думается, нам есть о чем поговорить.
   Афанасия занимала огромную запущенную  квартиру  в  доме  дореволюционной
постройки. В гулких комнатах носился сквозняк, поэтому  мы  сразу  прошли  в
грязноватую кухоньку. Художница пощелкала выключателем.
   - Ну вот, опять отключили.
   Из маленького чуланчика хозяйка достала допотопную  керосиновую  лампу  и
зажгла фитиль. Десятилинейка отбросила довольно широкий круг  света,  в  нос
ударил резкий запах.
   - Хорошо еще, что у меня газ, - улыбнулась Афанасия,  -  тут  у  половины
города электроплиты...
   - А холодильники как же?
   - Сейчас зима, за окошко вывешиваем. Правда, замерзает  все:  суп,  каша,
молоко, творог, зато не портится. А летом тяжело приходится. Кое-кто погреба
вырыл. Хорошо, что хоть вода есть,  правда,  только  холодная.  Ну,  давайте
знакомиться... Ася.
   - Я бабушку звала Фасей.
   - Это Люка придумала такое сокращение, имечко-то у меня дурацкое, но мама
очень хотела дочь в честь сестры назвать. Я и родилась-то только потому, что
ваша бабушка отсоветовала сестре аборт делать.
   - Кто такая Люка? - вырвалось у меня.
   - Моя дочь, Иветта Воротникова, но давайте по порядку.
   Ася налила в чашки крепкий чай, выставила  на  стол  каменные  пряники  и
сказала:
   - Знаешь, все-таки мы родственницы, я прихожусь тебе  двоюродной  теткой,
давай перейдем на "ты".
   И, не дожидаясь согласия, продолжила:
   - Знаешь что-нибудь о нас?
   Я отрицательно помотала головой:
   - Нет, только то,  что  Стюра  семь  раз  выходила  замуж.  Когда-то  она
приезжала в Москву, но я была маленькой и плохо помню.
   - Восемь, - вздохнула Ася.
   - Что восемь?
   - Мама восемь  раз  расписывалась,  над  ней  просто  какое-то  проклятье
висело, - пояснила художница.

Глава 20

   Я не верю во всяческие порчи и "венчики безбрачия", но  бедную  Анастасию
будто и впрямь кто-то сглазил. Рослая,  красивая,  обладательница  роскошных
волос и крепкого здоровья, Стюра пользовалась успехом у мужчин. К тому же  у
нее была замечательная профессия - портниха. Словом, ни в какие годы она  не
голодала.  Господь  наградил  бабушкину  сестру  редким,  просто  счастливым
характером. Она не унывала и все жизненные невзгоды переносила с  улыбкой  и
смехом. Вот только личное счастье никак не хотело складываться.
   Анастасия была младше Афанасии всего  на  два  года,  но  старшая  сестра
считала своим долгом опекать Стюру. Замуж они выскочили почти одновременно -
в 1916 году, еще до революции. Мой дедушка был тогда красавцем студентом,  а
Стюрин избранник имел хорошо оплачиваемую профессию  -  машиниста  паровоза.
Сестры  разлетелись  по  разным  городам.  Фася  уехала   в   Москву,   где,
благополучно пережив все войны и революцию с одним мужем, скончалась у  меня
на руках. Стюра отправилась в Бологое.
   Вдовой она стала через полгода после свадьбы. Молодой муж,  разгоряченный
пышущей жаром топкой паровоза, выскочил  теплым  июльским  днем  на  станцию
попить водички. Невесть откуда налетела темная туча, пошел ледяной  дождь  и
град  размером  с  куриное  яйцо.  Машинист  подхватил  воспаление   легких,
антибиотиков в те времена не знали. Словом, через неделю, закутанная во  все
черное Стюра, рыдая, бросилась бабушке на шею.
   Горевала она недолго. У дедушки в ту пору гостил близкий друг - блестящий
офицер. В январе 1917 года сыграли вторую свадьбу. Молодые  уехали  в  Киев.
Потом началась Гражданская война, разруха, голод. Встретиться сестры  смогли
только в 1922  году.  У  Стюры  уже  был  другой  супруг.  Офицер  погиб  от
перитонита:  врачи  плохо  сделали  вполне  обычную  операцию  по   удалению
аппендицита...
   Стоит ли упоминать о том, что ее третий и  четвертый  мужья  тоже  вскоре
скончались?
   То ли оттого, что семейная жизнь шла урывками, то  ли  по  женской  части
наблюдались неполадки, но Стюра  ни  разу  не  забеременела.  В  1939  году,
обнаружив полное отсутствие дамских неприятностей, она  решила,  что  у  нее
начался климакс. Да и возраст был подходящим - катил сорок девятый  год.  Но
гинеколог огорошил Стюру сообщением о ее  беременности.  В  ужасе  Анастасия
кинулась к старшей сестре с вечным вопросом:
   - Что делать?
   - Рожать, - ответила Афанасия. - Господь тебе счастье послал.
   - Боюсь, - засомневалась Стюра.
   - Зря, - отрезала бабушка.
   Так в октябре 1939 года на свет  появилась  девочка,  названная  в  честь
любимой сестры Афанасией. Рождение дочери  не  угомонило  Стюру,  и  брачный
марафон продолжался.
   Последний - восьмой - раз она расписалась в  1960-м.  Ей  вот-вот  должно
было стукнуть семьдесят. Предполагаемого  супруга,  приятного  полковника  в
отставке, отговаривали от необдуманного шага все  знакомые.  Но  мужчина  не
поддался и прожил с любимой женой двенадцать лет, до самой смерти Афанасии.
   Сестры нежно любили  друг  друга,  но  с  начала  шестидесятых  перестали
встречаться. Возраст все же давал себя знать. Судьба  забросила  неугомонную
Анастасию в Вермь, и огромное расстояние между Москвой и  сибирским  городом
стало непреодолимым препятствием для общения.
   Наверное, семейная неустроенность передается по  наследству,  потому  что
Асенька почти повторила материнскую  судьбу.  Ограничилась,  правда,  только
четырьмя замужествами. Дочку родила тоже не  в  молодые  годы,  в  69-м,  на
пороге тридцатилетия.
   Девочка росла странная: тихая-претихая, лишнего слова  не  проронит.  Все
детство Иветта просидела над книжками и тетрадками, училась  отлично.  Но  в
классе ее сторонились. Неприветливая, хмурая, она предпочитала обретаться на
последней парте, загораживая руками  от  одноклассников  правильно  решенные
контрольные работы. В школе ее сначала прозвали Злюка, потом "3" потерялось,
и кличка Люка прилипла к девочке намертво.
   В пятом классе, обеспокоенная столь  странным  поведением  ребенка,  мать
отвела девочку к педиатру. Тот, замороченный вызовами к настоящим больным  -
с насморком и температурой, только отмахнулся. Молчит целый день и ни с  кем
не дружит - эка невидаль. Подрастет - все наладится.
   - Купите дочери домашнее животное, - посоветовал эскулап.
   Ася прислушалась к совету и принесла хорошенького волнистого попугайчика.
Птичка весело щебетала в  клетке,  и  Афанасия  за  две  недели  чрезвычайно
привязалась к ласковому неразлучнику. Но через четырнадцать  дней  случилось
несчастье.
   Придя с работы, Ася  нашла  на  полу  клеточки  бездыханное  тельце.  Она
похоронила  Гошу  во  дворе  и  даже  всплакнула.  Иветта   же   совсем   не
расстроилась.
   Погоревав немного, мать купила  хомяка.  Прожорливый  зверек  носился  по
своему загончику, уморительно пряча особо лакомые куски пищи...
   Но через неделю веселый обжора скончался. Ничего не понимающая Ася завела
морскую свинку, но и ту постигла печальная участь...
   Испугавшись неведомой заразы, от  которой  в  квартире  мрет  все  живое,
Афанасия оттащила  трупик  грызуна  в  ветлабораторию.  Заключение  эксперта
оказалось ошеломляющим - свинку задушили, просто сломали ей хрупкую шейку.
   Часа два Аса провела во дворе лечебницы, глядя, как  другие  дети,  нежно
прижимая к груди заболевших любимцев, тихо сидят в очереди.
   Дома она устроила Люке допрос  с  пристрастием,  но  дочь  совершенно  не
запиралась:
   - Они мешали мне...
   - Чем, - чуть не плача, спрашивала мать, - чем тебе не угодили  маленькие
невинные создания?
   - Мешали, - упорно отвечала Люка, но в конце концов добавила:
   - Все время шевелились...
   Вот тут-то Ася испугалась по-настоящему. Прокрутилась в кровати  без  сна
до утра и  с  тяжелым  сердцем  записала  дочурку  к  психиатру.  Как  потом
выяснилось,  повезло  ей  безмерно.  На  прием  они  попали   к   выпускнику
московского вуза Анатолию Карякину. Толя интересовался относительно редким в
те годы в СССР методом лечения -  психотерапией,  обожал  свою  профессию  и
ухитрялся читать  почти  все  новинки,  благо  свободно  владел  немецким  и
английским.
   Познакомившись с Люкой, Карякин поделился с встревоженной матерью  своими
соображениями. Но далекая  от  медицины  и  психологии  Асенька  практически
ничего не поняла. Толя сыпал специальными терминами: эписиндром, фрустрация,
либидо... Ясно стало только одно: заумный  доктор  берется  лечить  девочку,
причем как-то странно - не таблетками и уколами, а обычными разговорами.
   - И сколько такое стоит? - робко осведомилась мать, мысленно заглядывая в
сберкнижку, где хранился "стратегический запас" - триста рублей.
   - Ни копейки, - отмахнулся Анатолий, решивший провести первый раз в жизни
сеансы, - только строго выполняйте мои указания.
   Поскольку  в  качестве  альтернативы   предлагался   прием   психотропных
препаратов и постановка на учет в диспансер, Ася рискнула.
   Целый год Люка лечилась у Анатолия. Первый месяц оказался ужасным.  Дочка
рыдала в голос и, цепляясь руками за косяк, вопила:
   - Не пойду!
   Асенька с трудом волокла девчонку по ступенькам. Затем Иветта  смирилась,
даже стала ждать сеансов с радостью. Может, Анатолий оказался  талантлив,  а
может, решающую роль сыграл переходный возраст,  но  в  шестом  классе  Люку
просто не узнали ни учителя, ни одноклассники. Маленькое  тощенькое  злобное
существо, косившееся на  всех  с  задней  парты,  превратилось  в  красивого
улыбчивого подростка. Иветта записалась в драмкружок, и режиссер не  уставал
расхваливать ее талант.  Училась  девочка  по-прежнему  отлично,  но  теперь
больше не нарушала неписаных детских законов и охотно давала списывать.
   Единственное, что осталось от прежнего "имиджа", - кличка  Люка.  Кстати,
Анатолий настоятельно рекомендовал звать девочку только Иветтой.
   - Ничто не должно напоминать ей о прошлом, - советовал врач. -  Это  Люка
была агрессивной и неконтактной, а Иветточка - чудесный, милый человечек.
   Но не объяснять же такое в школе?  И  лучшую  ученицу  по-прежнему  звали
Люкой, искренне забыв, откуда взялось это прозвище.
   Когда дочка пошла в восьмой класс, у Аси  появился  жених  -  симпатичный
инженер Федор Андреевич. После трех месяцев ухаживания он поселился у  своей
пассии. Может, в конце концов  у  них  и  сложилась  бы  вполне  нормальная,
счастливая жизнь, только наивный Федор принялся воспитывать Иветту.
   - Что же ты, деточка, никогда матери по хозяйству не поможешь,  -  зудел,
как осенняя муха, мужик. - Помой-ка посуду после обеда.
   Иветта  мило  улыбалась,  но  выполнять  требование  не  спешила.   Федор
Андреевич не успокаивался:
   - Хоть трусишки свои постирай, лентяйка ты этакая, мать пожалей...
   Потом принялся за будущую жену:
   - Разбаловала девицу, замуж скоро выдавать, а она полная неумеха - ни щей
не сварит, ни рубахи не постирает...
   Мать призадумалась. Иветта действительно дома абсолютно ничего не делала.
Уходя в школу, девочка даже кровать свою не застилала. Но раньше это  как-то
не трогало Асю, а сейчас начало раздражать. Однажды,  придя  домой,  женщина
обнаружила на столе грязные  тарелки,  чашку  с  остатками  чая.  Иветта  же
преспокойненько лежала на диване. Ася взорвалась:
   - Ну как тебе не стыдно! Я целый  день  работаю,  а  ты  ничегошеньки  не
делаешь! Прав Федор, белоручкой растешь!
   - Ой, да ладно, мамуля, - заныла Иветта,  -  чего  взбесилась,  ну  потом
уберу, ерунда какая...
   - Да как ты смеешь с матерью так разговаривать! - закричал Федор.
   - Ты мне замечаний не делай, - отрезала Люка, - ты здесь вообще никто: ни
маме муж, ни мне отец!
   - Скоро буду, - пообещал потерявший терпение мужик, - на днях заявление в
загс отнесем, вот тогда получишь ремнем по заднему месту,  уже  на  законных
основаниях.
   - Это правда? - тихо спросила Люка.
   Ася виновато кивнула головой. Не в такой обстановке хотела  она  сообщить
дочери о предполагаемом замужестве.
   - Ну что ж, - мило улыбнулась вдруг девочка, - желаю счастья! Очень  рада
за вас.
   Ася чуть не села мимо стула. Подобной реакции она никак не ожидала.
   Через неделю мать заметила, что Люка  ходит  по  квартире  как-то  боком,
кутаясь в длинный халат.
   В ответ на настойчивые расспросы Иветта сначала отводила глаза,  а  потом
пробормотала:
   - Ты только не пугайся, - и распахнула полы халата. Ася чуть не  лишилась
чувств. На нежной коже девочки тут и там сверкали жуткие кровоподтеки.
   - Что это? - только и смогла пробормотать мать.
   - Федор, когда тебя нет, все время  щиплет  меня  и  говорит  гадости,  -
зарыдала Люка, - а вчера вообще догола разделся и... Ой,  не  могу,  извини,
мама...
   Ася в ужасе слушала девочку. О подобных ситуациях она, конечно,  слышала,
но чтобы Федор!..
   - Не хотела тебе  говорить,  -  захлебывалась  слезами  Люка,  -  думала,
отстанет, а он все сильней и сильней  пристает,  вот  и  придираться  начал.
Думаешь, почему он постоянно кричит, что я чашки не мою? Я ему по  рукам,  а
он тебе жаловаться.  Тоже  чистюля  нашелся,  Макаренко  фигов.  Сам,  между
прочим,  свою  посуду  после  обеда  немытой  оставляет   и   вещи   повсюду
раскидывает... Понимаешь теперь, почему он меня воспитывать взялся?
   Ася почему-то не зарыдала.  Молча  уложила  вещи  кавалера  в  чемодан  и
выставила его за дверь, тихо радуясь,  что  не  успела  официально  оформить
взаимоотношения.
   Летом театральный кружок, куда ходила Люка, собрался на фестиваль детских
самодеятельных коллективов в Москву. Всех артистов  взять  не  могли,  ехали
лучшие из лучших. Педагоги поставили условие -  в  столицу  отправят  только
тех, у кого в дневниках хорошие отметки. Люка совершенно не волновалась -  у
нее-то были одни пятерки, а руководитель театральной студии открыто  называл
Воротникову любимицей. Но неожиданно  для  всех  в  Первопрестольную  велели
собираться Оле Золотовой, дочери главврача  крупнейшей  городской  больницы.
Мало того, что Олечка слегка шепелявила, так еще и  год  закончила  на  одни
тройки. Возмущенная Ася потребовала ответа от классной руководительницы.  Та
только развела руками:
   - Безобразие, конечно, но у нашей директрисы муж хроник, его без конца  в
клинику укладывают.
   - Но почему вместо Иветты? - добивалась ответа мать. Педагог вздохнула.
   - В спектакле заняты четыре девочки. Леля -  дочь  заведующей  городского
отдела  образования,  Машин  папа  -   директор   нашего   металлургического
комбината, а родители Кати работают в торговле, мама - в гастрономе, отец  -
в обувном магазине... Понятно?
   В  коммунистическую  эпоху,  когда  продукты  и  обувь   были   тотальным
дефицитом, объяснять выбор не приходилось. Ася вернулась домой  и  принялась
утешать Иветту, но девочка усмехнулась:
   - Ой, мама, Оля такая болезненная, все время занятия пропускает, потому и
учится плохо, так что небось снова сляжет.
   Так и случилось. За два дня до  отъезда  Золо-това  свалилась  с  тяжелой
желудочной инфекцией, и Люка отправилась в столицу.
   Вернулась она просто  другим  человеком.  Огромный  город,  кажущийся  на
первый взгляд беззаботным, отлично одетые москвичи... Да еще  в  эти  дни  в
Москве проходил Международный кинофестиваль, и Люка на расстоянии  вытянутой
руки увидела Софи Лорен, получила автограф от  Жана  Маре  и  фотографию  от
Марины Влади. Великолепно говорящая по-русски Влади даже  погладила  девочку
по голове и сказала:
   - Да ты настоящая красавица! О киносъемках не думала?
   Карьеру  актрисы  предрек  Иветте   и   седеющий,   импозантный   Греков,
председатель жюри. Вручая раскрасневшейся Люке диплом и коробку конфет, мэтр
покровительственно произнес:
   - Вижу недюжинный талант. Когда школу окончишь?
   - Через два года, - пролепетала Люка.
   - Приезжай в Москву, - пригласил мастер, - возьму на свой курс.
   С того дня в голове девочки засела  мысль  о  том,  что  она  обязательно
должна жить в Москве. Вермь Люка тихо возненавидела.
   Самое удивительное, что ей удалось попасть  в  театральный  вуз.  Как  ни
странно, но Греков припомнил способную девочку и помог абитуриентке проплыть
сквозь рифы вступительных экзаменов. Наступила  чудесная  пора.  Ася  просто
светилась от счастья. Сама она работала художником в местном драмтеатре и  в
мечтах видела дочь сначала  на  подмостках  столицы,  потом  Софии,  а  там,
возможно, Парижа, Лондона, Нью-Йорка... Ей грезилось приглашение в Голливуд,
вручение Оскара...
   В декабре Люка со слезами позвонила матери. В общежитии  завелся  вор,  и
девушка лишилась всех денег. Естественно, Асенька выс