вам?  Но  у   меня   наготове
убедительное объяснение.
   -  Уже  объясняла  директору,  я  представитель  адвокатской  конторы.  У
Шабановой нашлись родственники за рубежом, разыскивают девушку
   - Нет, - с сожалением вздохнула Виктория Павловна. - Разве всех упомнишь?
Столько детей было .. Фамилия-то вроде знакомая...
   -  Воспитательницу  Елену  Вадимовну  знаете?  -  решила  я  использовать
последний шанс.
   - Эту выскочку? - процедила Виктория Павловна. - Как же, рядом  работали.
Все поучала преподавателей, как с детьми обращаться, а  директор,  покойный,
все в рот ей глядел. Еще бы, муженек-то у зануды в Министерстве  просвещения
работал,  отделом  заведовал.  Как  чего  надо,  Елене  Вадимовне  в   ножки
кланялись, пальтишки детям купить или телевизор... А она и  рада  стараться,
шепнет супругу, а потом нос задирает.
   - Где она сейчас? - прервала я поток старых обид.
   Виктория Павловна сказала недоброжелательно:
   - Вот уж правильно говорят, кое-что  не  тонет.  Тут  и  кризисы,  всякие
пертурбации, а Елена  Вадимовна  частный  колледж  открыла,  директорствует,
денежки рекой текут...
   - Знаете адрес?
   - Да за углом, - фыркнула Виктория Павловна. - Еще наглость имела на наши
ворота объявление в феврале налепить - "Школа  уникальных  преподавательских
методик Елены Старостиной объявляет прием". Сразу  его,  конечно,  отодрали.
Специально ведь повесила, чтобы знали: вот я теперь какая!
   Оставив Викторию Павловну исходить  злобой,  я  двинулась  по  указанному
адресу.  И  впрямь  это  за  углом.  В  глубине  двора  устроилось   типовое
двухэтажное  здание  детского   садика.   Пахло   внутри   вкусным   обедом,
свежепокрашенные стены густо увешаны картинами. "Творчество наших  учеников"
- гласил плакат.
   - Елена Вадимовна на месте? - спросила я у здоровенного парня,  тащившего
огромный глобус.
   То ли акселерат-десятиклассник, то ли слишком  молодой  преподаватель  на
бегу крикнул:
   - Второй этаж, комната двенадцать. Я пошла вверх по лестнице.  Все  стены
изрисованы карикатурами, у окна - большая  стенгазета  и  ящик  с  надписью:
"Опусти сюда бумагу, на которой  изложил  проблему".  На  двери  нужной  мне
комнаты табличка:  "Входите  смелей,  вместе  мы  разрешим  все  трудности".
Отличное заявление, надеюсь, ко мне оно тоже имеет отношение.
   Помещение оказалось  большим  и  светлым.  Меньше  всего  оно  напоминало
кабинет директора школы, скорей это  уютная  гостиная:  диван,  два  кресла,
большой  торшер,  огромный  темно-зеленый  ковер,  много  картин,  "стенка",
забитая книгами и посудой. Впрочем, у окна  пристроился  письменный  стол  с
компьютером, и именно там сидела светловолосая женщина.
   Услышав скрип  двери,  Елена  Вадимовна  отложила  линейку  и  приветливо
спросила:
   - Могу помочь?
   Я посмотрела в ее открытое, доброе лицо. Еще довольно молода, пятидесяти,
наверно, нет, но первые морщины  уже  лучиками  побежали  от  карих  глаз  к
вискам. Однако "гусиные лапки" не портили  директрису,  наоборот,  придавали
лицу мягкое выражение. Сразу видно, она редко гневается и много  смеется.  В
юности слыла, конечно, красавицей, да и сейчас  еще  хороша.  Кожа  светлая,
слегка курносый нос и губы Брижит Бардо. Скорее всего  знает  о  сходстве  с
секс-символом  Франции,  потому  что  волосы  красит  в  светло-русый  цвет.
Впрочем, похоже, что и фигура еще сохранилась, если судить по той ее  части,
что виднелась над столом.
   Я села и  принялась  беззастенчиво  врать  про  зарубежных  родственников
Шабановой. Елена  Вадимовна  слушала,  не  прерывая,  и,  только  когда  моя
фантазия иссякла, спокойно произнесла:
   - Отлично помню Милу, принимала  самое  активное  участие  в  ее  судьбе,
только скажите, ее разыскивают со стороны отца или матери?
   - Отца, - недолго думая, выпалила я. Елена Вадимовна посуровела.
   - У вас, естественно, имеется документ, подтверждающий вашу личность?
   Я сунула ей под нос французский  паспорт.  При  виде  его  россияне,  как
правило,  становятся  крайне   любезны,   но   Елена   Вадимовна   оказалась
исключением. Брови директрисы грозно поползли  к  переносице,  рот,  потеряв
всякое сходство с губами Брижит, сжался в ниточку.
   - Значит, иностранка. Боюсь, ничем помочь не смогу.
   - Неужели не  хотите,  чтобы  Людмила  получила  наследство,  оставленное
прадедом?
   - Вы не та, за кого себя выдаете. Я растерялась и глупо спросила:
   - Почему?
   - Потому что дед Милы никогда бы не оставил  ей  ни  копейки,  ведь  мать
Людмилы убила своего мужа,  его  сына.  Поэтому-то  девочка  и  оказалась  в
детском доме.
   Я разинула рот. Ну и новость! Елена Вадимовна  молча  закурила.  Тогда  я
вынула другой, российский паспорт и рассказала директрисе всю правду.
   - Ужасно, - пробормотала та, когда я закончила, - впрочем, у  нее  всегда
замечались странности, сказывалось, видно, тяжелое детство.
   - Вы не знаете, где ее дочь? Директриса покачала головой.
   - Последний раз встречались, когда она получала диплом, это ведь я  ее  в
институт пристроила, пожалела. Впрочем,  если  располагаете  временем,  могу
рассказать, что знаю, по порядку.
   Я  заверила  Елену  Вадимовну,  что  абсолютно  свободна,   и   принялась
внимательно слушать.
   Милочке было семь лет, когда ее привезли в детский дом, но она  не  умела
ни читать, ни писать, впрочем, разговаривала тоже с трудом. Елена  Вадимовна
вначале удивилась. Красивая, абсолютно нормальная с виду  девочка  оказалась
почти дебилкой. Школьница по возрасту, она остановилась в развитии на уровне
двух-трех лет. Ела только ложкой, при этом сосиски, курица и  отварные  яйца
вызывали у новенькой удивление.
   - Что это? - спросила она, ткнув пальцем в ноздреватый омлет.
   В детском доме  хорошо  готовили,  и  Елена  Вадимовна  даже  растерялась
вначале.
   - Ешь, Милочка, тебе  понравится.  Воспитанница  сунула  ложку  в  рот  и
принялась медленно жевать.
   - Что же ты дома кушала? - поинтересовалась педагог.
   - Благословенную пищу, - ответила девочка и спросила:
   - А это желтое - божеское или бесовское?
   Елена Вадимовна  не  нашлась,  что  ответить.  С  одеждой  тоже  возникли
трудности. Милочку привезли в январе, и сначала женщине показалось,  что  на
девочке ночная сорочка. Но при ближайшем рассмотрении оказалось,  это  нечто
вроде хитона из грубой, неотбеленной, явно  домотканой  холстины.  На  ногах
носки и калоши.
   Первый год Мила ходила по детскому дому босиком, оставляя везде  домашние
тапочки.
   Ни о Золушке, ни о Красной Шапочке,  ни  о  Коте  в  сапогах  девочка  не
слышала, телевизора боялась  до  ужаса,  от  телефона  шарахалась,  а  когда
воспитанников повели в театр, упала в зрительном зале на колени и закричала:
   - Уйди, сатана!
   Но  Елену  Вадимовну  такое  поведение  уже   перестало   удивлять.   Она
внимательно изучила прежнюю жизнь необычной  воспитанницы  и  знала,  в  чем
дело.
   Родители  Милочки  оказались  сектантами.  И   отец   и   мать   Шабановы
принадлежали к группе "Свидетели воскрешения". Верховодил в  секте  Милочкин
дед - угрюмый бородатый мужик. Сын подчинялся ему  беспрекословно,  но  жену
привел из города. Сектанты предпочитали заключать браки в своем узком кругу,
однако  после  того,  как  от  кровосмесительных  связей   стали   рождаться
дети-уроды, "епископ"  разрешил  знакомиться  на  стороне.  Только  с  одним
условием - молодой муж или жена обязаны  вступить  в  секту.  Мать  Людмилы,
наверное, не очень хорошо понимала, куда попала.
   В коммунистические времена всякие секты, группы  и  сборища  религиозного
характера  запрещались  на  корню.  Не  слишком  поощрялось  посещение  даже
ортодоксальной православной церкви.  Поэтому  "Свидетели  воскрешения"  вели
себя крайне  аккуратно,  жили  в  многоквартирном  доме,  занимая  несколько
этажей им пришлось пошевелиться, чтобы съехаться в одно место.
   Личного имущества у верующих не  было.  Все  принадлежало  всем:  одежда,
обувь, посуда, белье...Телевизор,  радио,  газеты  и  книги  находились  под
строжайшим запретом. Шампунь, зубную пасту, одеколон не употребляли.  Чай  и
кофе не пили, мясо не ели, впрочем, рыбу тоже, питались "божественной пищей"
- кашей, макаронами, картошкой. Почти сто  пятьдесят  дней  в  году  держали
суровый пост. К врачам не обращались, больных не лечили.  Если  заболел  или
умер - на то божья воля. Впрочем, покойник исчезал, минуя  службу  "Ритуал".
Крепкие мужики отвозили его куда-то в Подмосковье и хоронили  по  обряду.  В
день похорон устраивали праздник.
   Мужчины проводили день в молитвах и медитации, кое-кто работал  грузчиком
или носильщиком на вокзале. Умственный  труд  не  приветствовался.  Учителю,
врачу или служащему, попавшему в секту, предписывалось тут же сменить  место
работы. Женщинам  вменялось  не  только  зарабатывать  деньги,  но  и  вести
хозяйство. Закутавшись зимой и летом  в  черные  платки,  они  мыли  полы  в
учреждениях  и  магазинах,  служили   санитарками   в   больницах   и   даже
подрабатывали в морге, одевая покойников.
   Соседи привыкли к странным, тихим жильцам,  скользившим,  будто  тени  по
двору. Но чужая жизнь - потемки, и никто  в  душу  не  лез,  тем  более  что
непонятные москвичи никому не досаждали, даже наоборот: не пили, не  курили,
не шумели, не ругались матом. К ним не ездили шумные  компании,  и  их  дети
выходили  на  улицу  только  в  самом  крайнем   случае,   исключительно   в
сопровождении взрослых.
   Детей в секте было немного. Жили они под строгим присмотром.  Кормили  их
раз в день, одевали в "божью" одежду, обливали ледяной  водой  и  заставляли
молиться с утра до вечера.
   Милочкина мать, Раиса, попала в  секту  случайно.  Познакомилась  в  Доме
культуры с приятным парнем. Тот показался ей  очень  положительным  и,  хотя
работал простым грузчиком, водки и курева чурался,  как  чумы,  разговаривал
тихим голосом и очень робел. А у Раисы дома отец да брат вечно пьяные,  мать
в давнюю давину скончалась от  побоев.  Вот  и  побежала  девушка  замуж  за
вежливого да непьющего.
   Первые месяцы в секте оказались ужасны. Молодой муж, опустив глаза  вниз,
ни слова не сказал, когда его родной отец потянул Раису  в  спальню.  Бойкая
девушка начала сопротивляться, но тут  набежали  другие  члены  секты.  Бабы
ухватили новенькую за руки и за  ноги,  а  мужики  по  очереди  изнасиловали
"новобрачную". Потом ее бросили в комнате без еды. Дверь открывалась  только
для того, чтобы впустить гадко улыбающегося  "епископа"  с  кружкой  воды  и
плеткой.
   Через неделю Раиса  покорно  надела  черный  платок.  Посчитав  обращение
состоявшимся, сектанты выпустили ее.
   Потянулись унылые дни. За годы  брака  Рая  родила  троих  детей  -  двух
девочек и мальчика.
   Милочка оказалась последней. Больше женщина отчего-то не беременела. Одна
из сестер по вере  накляузничала  "епископу",  что  Раиса  купила  в  городе
противозачаточные пилюли. Дед  обозлился  и  велел  обыскать  ослушницу,  но
никаких лекарств у невестки не нашли.  Тогда  ябеду  высекли,  впрочем,  Раю
тоже. В секте много и часто били женщин. Вообще там все было поставлено так,
чтобы окончательно сломить волю "прихожан".  Долгие  посты,  скудная  еда  в
скоромные дни, ранний подъем и поздний отход ко  сну  -  все  это  ослабляло
человека физически, делало его податливым,  бесхарактерным,  мягким,  словно
пластилин. Моления проходили почти в полной темноте, только на столе,  возле
которого стоял "епископ", загадочно мерцал хрустальный шарик. Очевидно,  дед
знал простейшие методы гипноза и вовсю применял их на практике.
   Но Рае от рождения досталась крепкая психика. Она вытерпела голод, побои,
зомбирование и все же не потеряла  собственную  личность.  Почти  все  годы,
проведенные в секте, женщина мечтала об одном - убежать.  Сделать  это  было
трудно. В город ее выпускали не  часто  и  только  в  сопровождении  мужчин.
"Епископ" не доверял строптивой невестке и не разрешал ей  работать.  Раечку
приставили к кастрюлям и детям. А малышей женщина ненавидела всей душой: как
чужих, так и своих. Ни одного ласкового слова не услышала Милочка от матери,
впрочем, от отца тоже. Мужчины-сектанты редко  говорили  с  детьми.  Девочек
Допускали в комнаты к взрослым лишь тогда, когда им исполнялось шестнадцать,
мальчиков, правда, воспитывали менее сурово.
   Целыми днями Рая стирала, готовила, убирала, кормила детей, заставляла их
молиться... Долгие годы в голове билась только одна мысль - убежать. Наконец
случай представился. В секте собирались играть свадьбу. Невеста приходила со
стороны, и Раечка знала,  что  "епископ"  и  мужчины  станут  участвовать  в
групповом изнасиловании... Строго велев детям спать,  она  закрыла  дверь  в
комнату и затаилась в туалете. Все квартиры на лестничной клетке  сообщались
между собой, и Рая услышала женские крики и довольный мужской хохот.  Поняв,
что  все  заняты,  женщина  стремглав  кинулась  к  выходу.  Руки   отпирали
многочисленные замки,  и  когда  дверь  на  свободу  раскрылась,  за  спиной
послышался голос мужа:
   - Куда намылилась, скотина?  Недобро  улыбаясь,  любимый  супруг  ухватил
беглянку за плечо. - Так, так, - закивал  он  головой,  -  ступай  покеда  в
чулан, завтра разберемся.
   У Раи потемнело в глазах.  Руки  сами  собой  схватили  большой  молоток,
лежащий в прихожей. Не ожидавший нападения мужчина не успел увернуться.
   Раиса выскочила из подъезда и понеслась по улице  куда  глаза  глядят.  В
своих мечтах о свободе она не  подумала,  где  будет  ночевать,  как  станет
жить...
   Бегущую по проспекту женщину с окровавленным молотком в  руках  остановил
патруль. В отделении Рая, рыдая, принялась рассказывать о секте...
   Сектантов арестовали, потом посадили, детей  отправили  в  детские  дома.
Раечка получила лагерный срок, то ли два, то ли три года, да и тот не отбыла
до конца, подпала под амнистию. От детей она отказалась сразу, буквально  на
второй день после ареста.
   - Милочка сначала напоминала  Маугли,  -  вздохнула  Елена  Вадимовна,  -
честно говоря,  думала,  так  и  останется,  но  к  четырнадцати  годам  она
выправилась, догнала сверстников и даже неплохо закончила школу.
   Муж Елены Вадимовны в те годы занимал ответственный пост  в  Министерстве
образования. Он сочувствовал несчастной,  лишенной  детства  девочке.  Когда
Милочка  получила  аттестат  об  окончании  десятилетки,  Игорь   Кириллович
переговорил с ректором Третьего медицинского института, и  Шабанову  приняли
на первый курс без вступительных экзаменов. Людмила поселилась в общежитии и
принялась за учебу.
   - Даже удивительно, - говорила Елена Вадимовна,  -  тяжелое  детство  как
будто не оставило на ней никаких следов.  Единственно,  что  сохранилось  от
прошлого,  -  мягкий,  податливый,  какой-то  безвольный  характер.  Милочка
беспрекословно слушалась подружек и преподавателей. В институте ее  дразнили
"лапша вареная" и слегка подсмеивались.
   - Она была замужем?
   - В те годы нет, - ответила Елена Вадимовна, - да и подружек-то особых не
наблюдалось. Насколько помню, близкие  отношения  связывали  ее  с  Аллочкой
Мостовой и Тамарой Рыклиной. Но, повторяю, последний раз  видела  ее  в  тот
День, когда ей вручали диплом.
   - Странно, - пробормотала я, - вы  так  много  для  нее  сделали,  а  она
перестала с вами общаться.
   Елена Вадимовна грустно улыбнулась.
   - Ничего странного. Когда моего мужа уволили с занимаемой должности,  две
трети знакомых от нас отвернулись. Перестали звонить, а кое-кто прекратил  и
здороваться. Меня сразу  освободили  от  должности  завуча.  Вот  Милочка  и
решила, наверное, что я ей больше не нужна. Знаете, дети, воспитывающиеся  в
приютах, как правило, эмоционально бедны. Наверное, только в семье они могут
с малых лет понять, как надо любить,  поэтому  очень  часто  они  практичны,
аккуратны, талантливы, но, увы, душевно глухи. Бывают люди без  музыкального
слуха,  а   бывают   без   способности   сопереживать,   радоваться,   иметь
привязанности, наконец. Милочка из таких. И это не ее вина.
   Я вспомнила, как нежно на фотографии  Людмила  обнимает  Верочку,  но  не
стала спорить с Еленой Вадимовной.
   - А что с ее сестрой и братом? Директриса пожала плечами.
   - Попали в другие детские  дома.  Их  специально  разделили,  чтобы  дети
побыстрей забыли время, проведенное в секте. Сестру, впрочем, я  никогда  не
видела. А вот брат несколько  раз  приходил  по  воскресеньям,  но  мы  были
вынуждены его не пускать.
   - Почему?
   Елена Вадимовна машинально переложила какие-то папки.
   - Он старше, причем лет на пять-шесть, а то и семь, не  помню  точно,  во
всяком случае, выглядел почти как взрослый юноша.
   - Что же здесь плохого?
   - Воспитательницы заметили, что после его появлений Милочка  отказывается
от еды, плачет и не желает ходить  в  школу.  Выяснилось,  что  брат  пугает
маленькую сестричку страшным наказанием за то, что она "отошла от веры". Вот
и пришлось указать ему на дверь. Кстати, Милочка совершенно  не  переживала,
когда он перестал появляться, а про сестру и совсем не вспоминала.
   - Адреса Мостовой и Рыклиной у вас есть?
   - Откуда? - удивилась Елена Вадимовна. - Просто слышала от  Милочки,  что
они учились в одной  группе.  Кажется,  обе  девочки  москвички,  во  всяком
случае, Рыклина точно, она приглашала Милочку к себе летом пожить на даче.
   - А год рождения Шабановой...
   - То ли 1970-й, то ли 1972-й,  -  ответила  Елена  Вадимовна  и  включила
компьютер.
   Поняв намек, я поблагодарила директрису и откланялась.

Глава 9

   Часы показывали шесть. Я вытащила телефон и позвонила Лиане.
   - Хочу предложить вам компенсировать расходы на похороны и поминки...
   - Ах, оставьте, - вздохнула женщина, - сама  виновата,  ведь  я  опознала
тело. Честно  говоря,  даже  не  разглядела  как  следует,  лишь  на  волосы
посмотрела и решила: она, Нинель!
   Ладно, пора домой, а поиски продолжим завтра.
   В гостиной опять незнакомые люди. В холле пахло чужими духами и сигарами.
Тихонько приоткрыв дверь, я увидела Филю, азартно пускающего клубы  вонючего
дыма. Мне  домашние  строго-настрого  запрещают  появляться  с  сигаретой  в
комнатах. Матери добрые дети  в  качестве  курильни  выделили  чуланчик  под
лестницей, где Ирка хранит пылесос, тряпки и  прочие  полезные  предметы.  А
колдуну  позволили  заниматься  "дымоглотством".  Надо  позвонить  Максу   и
спросить, как долго он собирается выяснять с Алиской материальные  проблемы.
Еще несколько таких вечеров, и я потихоньку сойду с ума.
   Стараясь не шуметь, на цыпочках я пошла  на  второй  этаж.  Сейчас  приму
ванну и почитаю детективчик. По дороге домой остановилась у книжного лотка и
смела все новинки. Главное, чтобы Алиска не услыхала, как я хожу в  спальне.
Моментально заставит спуститься к гостям  и  принимать  участие  в  дурацкой
вечеринке.
   Я толкнула  дверь  в  свою  комнату  и  обомлела.  Еще  утром  тут  царил
относительный   порядок.   Конечно,   я   никогда   не   отличалась   особой
аккуратностью. Поэтому на стульях частенько висит моя одежда, а на столике у
кровати лежат банановые шкурки и обертки от шоколадок...  Но  такое  вижу  у
себя впервые!
   Весь пол усеян мелкими  обрывками.  Подняв  один,  я  поняла,  что  ковер
покрывают разорванные криминальные романы, стоящие, между прочим,  в  шкафу.
Платья, юбки, костюмы, туфли горой  навалены  в  углу.  С  кресел  и  дивана
сдернуты накидки, постель превращена в груду лохмотьев,  в  воздухе,  словно
снежинки, летают перья из разодранной подушки... Я  прислонилась  к  косяку.
Неужели в дом залез вор? Услышав, как хозяева веселятся в гостиной, поднялся
наверх и, не найдя ценностей, устроил от досады погром? Уму непостижимо!
   Куча рваных простыней на кровати зашевелилась, сначала высунулась  темная
рука, затем, показалось смуглое личико...  Быстрее  молнии  я  выскочила  за
дверь и заора