удет
вызывать у недужного положительные эмоции  даже  тогда,  когда  действие
препарата закончится.
   За первой фазой действия  лекарства  тут  же,  буквально  через  пару
минут, следовала вторая.
   Человек начинал ненавидеть всех вокруг, даже тех,  к  кому  относился
вполне дружелюбно. Раздражало  все:  внешность,  запах,  манера  ходить,
разговаривать. Больной мог ударить вас, оскорбить, степень его ненависти
зависела от склада  характера.  Кто-то  просто  скрипел  зубами,  кто-то
размахивал кулаками. Но самое интересное,  что  стойкая  влюбленность  в
того, увиденного первым, сохранялась.
   Через сутки действие таблетки заканчивалось так же  внезапно,  как  и
начиналось. Естественно, подобный медикамент не мог быть рекомендован  к
производству. Лев Николаевич продолжает работать с  "Львином",  но  пока
безуспешно.
   - Узнаешь симптоматику? - прищурилась Оксана. - Вот что ты  глотнула,
дурища! Выхватила из штатива пробирку... Разве так можно?
   - Погоди, - забормотала я, - но я ведь пила жидкость красного  цвета,
а ты рассказывала про таблетки.
   - Так какая разница? - удивилась Ксюта. - Зелье  существует  в  любом
виде, не в этом суть. Хорошо еще, что ты не слила в  пузырек  содержимое
всех пробирок и не махнула разом стакан средства, последствия могли быть
непредсказуемы!
   В моей голове моментально загудели мысли.
   Так вот почему Евгений мгновенно, самым диким образом, на собственной
свадьбе, влюбился в Настю. Девчонка каким-то образом ухитрилась угостить
его "Львином". Помнится, Лика рассказывала что-то про  конфету,  которую
девица подсунула ее новоиспеченному мужу. Но зачем  Настя  сделала  это?
Евгений более чем обеспечен, даже богат... Она  вознамерилась  выйти  за
него замуж? Но к чему такой спектакль?
   Устраивать скандал на свадьбе? Что, не было возможности встретиться с
ним в другом месте?
   Зачем  столько  сложностей?  На  свадьбу  приходят  по  приглашениям,
значит, Насте пришлось сначала раздобыть "входной билет"...  И  ведь  ее
могли спросить: "Послушайте, а вы кто такая?
   Мы вас не знаем!"
   Хотя это вряд ли, в зале толклось безумное количество  народа,  я  не
знала и четверти присутствующих, друзей  Евгения  видела  первый  раз  в
жизни, со многими даже не успела познакомиться.
   - Давай, стягивай джинсы, - велела Оксана.
   - Домой поеду, - вяло засопротивлялась я.
   - Спи, - приказала Ксюта и набросила на меня плед.
   Стало тепло-тепло и уютно, как в детстве,  когда  бабушка  укладывала
меня в кровать.
   Школьницей я очень  любила  болеть.  Лежишь  себе  в  постели,  когда
остальные дети мучаются в классе над столбиками,  читаешь  Майн  Рида  и
Дюма, ешь мандарины и шоколадки... Именно мандарины, отчего-то  все  мои
болячки приходились на зиму. Иногда болтаешь по телефону с подругами,  а
бабушка жарит  котлетки  и  подает  их  прямо  в  кровать.  Единственная
жалость, что инфекция прилипала ко мне всего лишь раз в году!
   Став взрослой и выйдя замуж,  я  отчего-то  перестала  болеть.  Потом
развелась с Костиком, получила в качестве нажитого имущества  маленького
Аркашку, и на то, чтобы хворать, времени не  осталось  вовсе,  следовало
постоянно работать, чтобы поставить мальчика на ноги.
   Честно говоря, уставала я безумно, и  в  один  день  обнаружила,  что
ухитрилась подцепить грипп. В  горле  что-то  скребло,  в  носу  исчезло
обоняние, голова потяжелела. Знаете, я обрадовалась.  Оттащила  Кешку  в
садик и упала в кровать, сообщив на работу:
   - Не приду, загрипповала.
   - Можешь не брать бюллетень, - милостиво разрешило начальство, -  даю
тебе неделю!
   Меня просто переполняло счастье. Целых  семь  дней  отдыха,  райского
наслаждения. Сейчас высплюсь, потом почитаю всласть, мне  дадут  поесть,
пожарят котлеты...
   Свернувшись  калачиком,  я  натянула  одеяло  на   голову   и   вдруг
сообразила: ладно, поспать я могу, но недолго. Сегодня пятница, короткий
день, Кешку следует забирать из садика до шестнадцати часов. Поесть  мне
никто не принесет, и котлеток ждать  нечего,  бабуля  умерла,  и  теперь
болезнь из удовольствия превратилась в сплошную проблему. В  отличие  от
многих людей  я  точно  могу  назвать  день,  когда  почувствовала  себя
взрослой. Полежав с полчасика, я сползла  с  кровати  и  отправилась  за
продуктами.
   Самое интересное, что к вечеру грипп испарился без  следа,  я  просто
про него забыла. С тех пор я больше не болею, если  какая-нибудь  зараза
начинает подбираться ко мне, просто отмахиваюсь, бормоча: "Отвяжись,  не
до тебя сейчас".
   - Мне надо домой, -  попыталась  я  бороться  с  туманом,  охватившим
голову, - Маня волноваться станет.
   - Уже позвонила в Ложкино, - глухо, словно сквозь вату, донесся голос
Оксанки, - спи давай.
   Мои глаза закрылись, и тут зазвенел мобильный.
   - Кто? - прошептала я. - Что случилось?
   - Клава, - ответила трубка, - извини, разбудила, наверное, но  только
договорилась. Завтра в одиннадцать утра приходи по тому  адресу,  что  я
тебе дала, паспорт не забудь.

Глава 29

   Без пятнадцати одиннадцать я  припарковалась  у  мрачного  здания  из
темного кирпича и прошла сквозь  железные  ворота  во  двор.  Народу  на
крохотном пятачке толкалось немерено, в основном бабы с нервными лицами.
   - Где  тут  свидания  проходят?  -  спросила  я  У  тетки,  одетой  в
красно-белую куртку.
   - Там, - махнула она рукой в сторону Другого здания, более  высокого,
пятиэтажного, но такого же мрачного.
   Я подошла к подъезду и обнаружила у входа взмыленных бабенок, одна из
них, с тетрадкой в руке, сурово спросила:
   - Фамилия?
   - Васильева, - растерялась я, - а что?
   - То, - гаркнула баба, - нет тебя в моем списке, даже не надейся  без
очереди пролезть.
   Ишь, заявилась запросто так!
   - Мы, между прочим, неделю на  свидание  писались,  -  влезла  другая
женщина, одетая не по погоде в тяжелую цигейковую шубу, - нашлась  самая
хитрая! Вали отсюда.
   Но я не дрогнула.
   - Я вам не мешаю, просто стою!
   Тетки,  не  ожидавшие  сопротивления,  замолчали.  Потом  та,  что  с
тетрадкой, опять завела свое:
   - Не пустим тебя!
   Но тут, слава богу, появилась еще одна  дама,  в  элегантном  кожаном
пальто, и гарпии налетели на нее.
   - Приперлась без записи!
   - А ну вали отсюда!
   - Ща блатных наберут, мы не пройдем!
   Дама принялась рыдать. Неизвестно, чем бы  все  закончилось,  но  тут
железная дверь загрохотала, и из черного проема донеслось:
   - Васильева есть? Дарья Ивановна.
   Я ринулась к входу:
   - Бегу.
   - Не лети, - поймала меня на пороге крепкая женщина  примерно  сорока
лет, одетая в форму защитного цвета,  -  тут  вчера  ступеньку  сломали.
Ступай осторожно.
   Я аккуратно преодолела препятствие.
   - Ножкина, - завопила дежурная, - Евгения Семеновна.
   Через секунду около меня оказалась дама в кожаном пальто.
   - Вот сволочи! - с чувством произнесла она. - Чтоб им  ноги  сломать,
чуть не разорвали.
   - Теперь ступайте по своему списку, - разрешила  сотрудница  СИЗО,  -
восемь человек.
   А вы, - повернулась она к нам, - паспорта давайте.
   Я полезла в сумочку, ох, не зря наша  Ирка  иногда  говорит:  "Пришла
беда, вынимай паспорта". Мрачная шутка, но правильная.
   Не успела я  протянуть  красную  книжечку  тюремщице,  как  с  легким
криком, прямо  передо  мной  упала  главная  скандалистка,  та  самая  с
тетрадкой.  Баба  не  заметила  отсутствующей  ступеньки,  ее  никто  не
предупредил,  как  меня,  об  опасности.   Очевидно,   сотрудница   СИЗО
заботилась лишь о платных клиентах.
   Я бросилась к упавшей:
   - Вы ушиблись?
   - Больно-то как, - еле выговорила та.
   - Так тебе и надо, - прошипела дама в пальто.
   - Ноги не сломала? - суетилась я. - Давай руку, ну, стоять можешь?
   - Ага, - кивнула скандалистка, - вроде.
   - Ну и хорошо, - кивнула я, - сейчас все пройдет.
   - Эй вы там, - заорала дежурная, - глаза-то  раскройте!  Начнете  тут
сыпаться! Вот уж куры так куры! Ваще без мозгов! Там  же  объява  висит:
"Лестница сломана", читать умеете?
   Наконец группа была собрана, и нас повели по длинным узким коридорам.
   - Слышь, - дернула меня за плечо скандалистка, - ты того, не сердись,
а? Это я от усталости орала.
   - Подумаешь, - тихо ответила я, - ерунда-то, покричала  и  перестала,
не кирпичами же швырялась.
   - Васильева, третий номер! - рявкнула тюремщица.
   Я увидела перед собой дверь с намалеванной  большой  цифрой  "три"  и
толкнула ее.
   Помещение по размеру напоминало купе.
   Крохотное пространство перегораживала стена из стекла. С моей стороны
виднелись колченогая табуретка и обшарпанный столик, на  котором  чернел
допотопный телефонный аппарат без диска. По  ту  сторону  стекла  сидела
Лика.
   Я схватила трубку:
   - Здравствуй!
   - Привет, - донесся сквозь треск тихий голос.
   - Как дела?
   Лика мрачно улыбнулась:
   - Лучше некуда, сама видишь!
   - Ты можешь мне объяснить, что случилось?
   - Нет.
   - Как это? -  подскочила  я,  -  Клава  сказала,  ты  пыталась  убить
женщину.
   - Да.
   - Почему?
   - Не знаю.
   - Расскажи подробности.
   - Ну.., их нет.
   - Давай вспоминай, - рассердилась я, - так не бывает.
   - Получила посылку.., принесла ее в  барак,  открыла...  Смотрю,  мои
любимые конфеты, "Птичье молоко". Маленький такой пакетик, стограммовый.
Ну я его весь и съела, потом от чего-то голова закружилась, совсем плохо
стало. У нас как раз свободное время было, - рассказывала Лика.
   Почувствовав внезапное недомогание, Лика решила  выйти  на  воздух  и
выползла в локалку - так называется огороженный дворик перед бараком. Ей
стало легче, дурнота  отпустила.  Лика  глянула  на  часы  -  свободного
времени имелось достаточно, чтобы сбегать в библиотеку, вот она и  пошла
за книжками. Правда,  сначала  остановилась  и  довольно  долго  гладила
попавшуюся на глаза очень, очень, очень любимую кошку.
   На дорожке,  ведущей  в  книгохранилище,  ей  встретилась  сотрудница
колонии, как предписывают правила, Лика шагнула в сторону и...
   В ту  же  секунду  ее  охватила  дикая,  немотивированная  ненависть,
чувство на уровне  инстинкта,  абсолютно  неуправляемое,  черное...  Что
произошло дальше, Лика помнит плохо.
   В себя она пришла лишь в камере тюремного  типа,  куда  ее  с  трудом
втащили двое солдат.
   - Как с ума сошла, - говорила сейчас Лика, - просто разума  лишилась,
помрачение нашло. И ведь, представь, впихнули меня в камеру, там кровать
к стене пристегнута, ее по часам опускают, ровно в десять  вечера,  а  в
пять утра вновь притачивают. Швырнули  на  пол,  и  я  заснула.  Да  так
крепко! Охрана входила, бить пытались, так я не  проснулась.  Представь,
как дрыхла - они ко мне врача вызвали и в больницу отнесли!
   Я вздохнула. Да уж!  Наверное,  Лика  выглядела  совсем  плохо,  если
обозленный до крайности хозяин зоны распорядился о госпитализации!
   - Я в больничке два дня проспала, - бормотала Лика, -  потом  в  себя
пришла, ох, и плохо мне было. Тошнило, ноги дрожали, жуть.
   - Напомни, какие конфеты были?
   - "Птичье молоко", шоколадные, мои самые любимые, спасибо тебе!
   - Благодарить пока не за что, - отмахнулась я, - кое что, конечно,  я
узнала,  но  до  разгадки  не  добралась.  Лучше  скажи,  на  вкус   они
нормальными тебе показались?
   - Ну, - протянула Лика, - свежие, сладкие, я давно их не ела и  очень
обрадовалась, когда увидела, прямо проглотила все, даже не распробовала!
Спасибо тебе!
   Ее желание все время благодарить стало меня раздражать.
   - Ладно, скажи, имя Лев Николаевич Воротников тебе знакомо?
   Лика собрала лоб складками.
   - Воротников? Лев Николаевич? Он кто?
   - Профессор, доктор наук, занимается созданием новых лекарств.
   - Воротников, Воротников, где-то слышала эту фамилию...
   - Вспоминай.
   - Очень важно?
   - Чрезвычайно!
   - Ну.., вроде у кого-то в гостях  видела...  Лев  Николаевич...  Нет,
извини, никак на ум не идет.
   - Значит, он не близкий тебе человек?
   - Нет, совершенно.
   - И ты не делала ему гадости.
   - Я?
   - Ты.
   - Господи, - воскликнула Лика, - ну зачем  мне  делать  ему  пакости,
когда не знаю мужика! Впрочем, мне все время кажется, что я слышала  эту
фамилию.
   - Ну попробуй напрячься! Что у тебя с ней связано? - чуть  ли  не  со
слезами взмолилась я. - От этого зависит, сумею я тебя  отсюда  вытащить
или нет.
   - Воротников, Воротников... А! Точно! Меня тогда папа отлупил!
   - Кто? - изумилась я.
   - Ну отец мой, помнишь его?
   Конечно, я очень хорошо помнила Степана Ивановича. Крепкий, кряжистый
мужчина, военный, полковник. Степан Иванович хорошо зарабатывал, Лика  и
ее мама, Нина Алексеевна, ни  в  чем  не  знали  отказа.  Еще  полковник
получал продуктовый паек и всегда радушно угощал меня  сигаретами  "БТ",
самыми  лучшими  по  тем  временам.  И  колбаса  у  них  дома   водилась
замечательная, не скользкая,  толстая,  синеватая  от  избытка  крахмала
"Останкинская", а  тоненькая,  нежно-розовая  "Докторская"  из  спеццеха
Микояновского  мясокомбината.  А  еще  Степан  Иванович  имел  талоны  в
закрытую секцию ГУМа,  где  давали  ондатровые  шапки,  финские  сапоги,
куртки  "Аляска",  немецкие  трикотажные  костюмы,  вещи  абсолютно   не
доступные для простых москвичей.
   Я не знаю, где он работал,  но,  судя  по  имеющимся  благам,  Степан
Иванович занимал немалый пост. Мне Ликин отец очень нравился, мы  с  ним
даже  дружили.  Как  только  я  появлялась  в  гостях,  Степан  Иванович
моментально вынимал из бара бутылку коньяку и призывал:
   - А  ну,  полутезка,  садись,  Ивановна,  прими  двадцать  граммов  и
расскажи, как жизнь идет!
   Как-то я пожаловалась, что на дворе зима, а у Кеши нет  шубки.  В  те
времена  раздобыть  для  ребенка  шубу  из  натуральной   цигейки   было
редкостной удачей, искусственные, под  "барашка"  и  "леопарда",  висели
повсеместно, но,  скажите,  какой  в  них  толк?  От  двадцатиградусного
московского мороза они совершенно не спасали!
   Степан Иванович молча выслушал мои  стенания,  а  на  следующий  день
хитро улыбающаяся Лика приволокла пакет.
   - На, папа велел передать.
   Внутри была изумительно блестящая шубейка из черной овчинки, такой же
капор и варежки из дубленой кожи.
   На мою попытку отдать за одежку деньги Степан  Иванович  обозлился  и
рявкнул:
   - Молчать! Носить спокойно! Не тебе куплено, мальчишке!
   Еще он никогда не пускался в занудные воспоминания, чем часто  грешат
старики, не поучал  нас,  не  заводил  песню  с  рефреном:  "Ох  уж  эта
молодежь"...
   Мне он вообще казался одногодком, а его  грубые  шутки  и  скабрезные
анекдоты, до которых Степан Иванович был большой охотник, не раздражали.
Впрочем, кое-какие из них, несмотря на пошлость,  были  смешными.  Когда
Степан Иванович умер, я очень расстроилась и воскликнула:
   - Ну надо же, такой молодой!
   - Папе исполнилось уже восемьдесят девять, - напомнила Лика.
   Я осеклась. Действительно.  Степан  Иванович  пережил  жену,  которая
умерла в середине восьмидесятых, он давно вышел на пенсию.
   Скончался Ликин отец года два или три тому назад, глубоким  стариком,
но я почему-то продолжала до конца считать полковника своим  ровесником.
Иногда я вспоминаю его и тогда радуюсь, что все же  сумела  сделать  ему
приятное. За несколько лет до смерти полковник со вздохом сказал:
   - Эх, вот раньше-то хорошо было, каждый год катался в Крым  отдыхать,
а теперь никто путевку не дает.
   - Фу, - сморщилась Лика, - давай я тебя в Турцию отправлю!
   - На кой хрен мне турки? - возмутился Степан Иванович. - Лучше  Крыма
ничего нет!
   - Турция тот же Крым, - не успокаивалась  Лика,  -  только  с  другой
стороны.
   - Нет, - качал головой отец, - мне и загранпаспорт-то не дадут.
   - Почему? - изумилась я.
   - Слишком много знаю, - хмыкнул полковник.
   - Ладно тебе, - отмахнулась  Лика,  -  не  хочешь  в  Турцию,  вот  и
выдумываешь повод.
   - Только в Крым, - уперся Степан Иванович.
   Лика, желая сделать лучше, пыталась переубедить папу, я же поговорила
кое с кем и подарила полковнику путевку в санаторий  на  три  недели,  в
Абрау-Дюрсо. Полковник потом  долго  вспоминал  об  экскурсии  на  завод
шампанских вин и в ледниковые пещеры...
   - Отец тебя отлупил? - изумилась я. - Да быть такого не может!
   - Один раз в жизни такое случилось, - улыбнулась  Лика,  -  оттого  и
запомнилось. За Воротникова!
   - За кого? - совсем потерялась я.
   Лика закашлялась, было не понять,  то  ли  она  простудилась,  то  ли
пытается скрыть таким образом подступающие к горлу слезы.
   - Давняя история, я на пятом курсе была.
   Прихожу домой, вхожу на кухню, а там родители обедают, радио  гремит.
Диктор прямо захлебывается: "Расхитители социалистической собственности,
люди, подрывающие устои социализма.., приговор над Воротниковым приведен
в исполнение".
   Лика возьми и поинтересуйся:
   - Это кто такой?
   - Бандит и вор, - ответил Степан Иванович, -  таким  не  место  среди
нас.
   - Может, у него жена есть или дочка, - заявила Лика, - представляешь,
какой ужас такое услышать.
   - Воровать не надо, - заявил отец.
   - Все равно жестоко расстреливать человека, - гнула свое Лика.
   - Воротников негодяй!
   - Но он человек! Неужели тебе его не жаль?
   - Хватит, - велела Нина Алексеевна, - ешьте суп.
   - Кого мы  воспитали,  -  побагровел  Степан  Иванович,  -  моя  дочь
оправдывает преступника!
   - Он человек!
   - Нет, он - мразь! Его следовало расстрелять прилюдно,  чтобы  другим
неповадно было! - заорал отец.  -  Хищение  в  особо  крупных  размерах,
валютные операции... Ты хоть знаешь, что ему вменяли?
   - И  знать  не  хочу,  -  буркнула  Лика,  -  убивать  жестоко,  даже
провинившихся.  Чем  государство  лучше   преступников?   А   тот,   кто
расстреливает? Он тоже убийца!
   - Он соблюдает законность, - возразила Нина  Алексеевна,  -  если  не
будет наказания, отбросы общества распояшутся окончательно!
   - Убийца убивает убийцу! - с подростковым упорством заявила  Лика.  -
Ваш Воротников тоже получается жертва.
   И тут произошло невероятное. Отец выскочил из-за стола, схватил Лику,
перегнул через свою коленку, выхватил из брюк ремень и принялся хлестать
дочь, приговаривая:
   - Это тебе за Воротникова, это за глупость, это за то, что споришь со
старшими, это за Воротникова, за Воротникова, за Воротникова...
   Но больше всего Лику поразило не то, что папа вспылил, а то, что мама
не кинулась на защиту дочери. Нина Алексеевна не стала вырывать  у  мужа
из рук ремень, она просто вышла из кухни.
   Степан Иванович отпустил рыдающую Лику и уехал. Его не было дома  два
дня, что не удивило дочь. Отец часто отправлялся в  командировки.  Потом
он  вернулся,  привез  Нине  Алексеевне  сережки,  а  Лике   симпатичный
браслетик, и их жизнь потекла по-прежнему.
   - Я так и не поняла, почему отец из-за этого Воротникова взбесился? -
недоумевала сейчас Лика.
   Я  почувствовала,  как  на  сердце  опустилась  тяжелая  плита.  Лика
вспомнила Воротникова, только это не Лев  Николаевич.  Того  Воротникова
ведь расстреляли, Лев Николаевич просто его однофамилец.

Глава 30

   Мы молча уставились друг на друга.  Неожиданно  мне  стало  душно,  в
воздухе, казалось,  начисто  отсутствует  кислород.  Липкая  углекислота
висела в крохотном помещении. Все, полнейший тупик. Я, конечно, понимаю,
что Лев Николаевич Воротников, решив посадить Лику в тюрьму, сделал  для
этого абсолютно  все  и  полностью  преуспел.  Но  у  меня  нет  никаких
доказательств, и я совершенно не понимаю мотива  преступления.  За  что?
Чем Лика помешала Воротникову? Честно говоря, до прихода в СИЗО у меня в
голове  сложилась  стройная  теория:  Настя  собиралась  замуж  за  Льва
Николаевича, а тот был связан какими-то обязательствами с Ликой. Правда,
Настя говорила Розе...
   Может, он и не до зубного скрежета ненавидел Лику, но... Может, это и
не так? И п