та скисшего кефира. Зайка в
слаксах, превратившихся в бриджи, и рубашечке в серо-буро-зеленую клетку.  У
Мани из пуловера торчат голые по локоть руки, а джинсы, ставшие  из  голубых
отчего-то зелеными, не застегиваются. Филя так и не смог влезть в водолазку.
Она теперь сгодится  только  для  Барби.  И  у  всех  сморщенная  обувь  без
каблуков, шнурков и стелек.
   - Оделись? - весело спросил входящий доктор. -  Ну  и  чудненько,  теперь
идите по аллейке до ворот, там такси поймаете.
   Ни у кого, даже у Алиски, просто не нашлось слов.
   -  Давайте,  давайте,  -  торопил  врач,  -  все   хорошо,   что   хорошо
заканчивается.
   - Что с Кешей? - закричала Маня.
   -  Все  изумительно,  -  восторгался  доктор,  -  переправили  в  детское
отделение и положили к ветряночникам. Завтра ему станет лучше.
   Он буквально вытолкал нас на улицу. Пронизывающий холод моментально залез
под одежду. Клацая зубами,  мы  вылетели  на  проспект  и  принялись  махать
руками. Но ни одна машина не собиралась останавливаться.
   - Я бы тоже ни за что не взяла группу бомжей, - резюмировала Зайка.
   - Деньги у нас есть? - поинтересовался  Филя.  -  У  меня,  например,  ни
копейки.
   - Так наколдуйте быстренько, - не удержалась я.
   Шаман побагровел.
   - Ладно вам ругаться, - примирительно одернула  меня  Алиска  и  вытащила
скукоженный кошелек, - у меня сто баксов.
   Но появившаяся на свет  бумажка  оказалась  девственно-чистой.  Дезкамера
превратила стодолларовую банкноту в обычный листок.
   Тут  из  ворот  больницы  вырулила  труповозка.  Машина  притормозила,  и
женщина-шофер осведомилась:
   - Из инфекции выписали?
   - Да, - закричали мы на разные голоса, - подвезите до дому.
   - Садитесь, - велела женщина. Мы разом влезли в труповозку.
   - Для нас  самый  сейчас  подходящий  транспорт,  -  вздохнула  Ольга,  -
попросим ее подождать у дома, пока за деньгами сбегаем.
   - Вот, - тихо сказала Ирка, вытаскивая из кармана  мятую,  но  совершенно
целую нашенскую пятисотрублевую банкноту. - Дарья  Ивановна  утром  дала  на
бытовую химию, а я купить не успела.
   - Надо же, - восхитилась Алиска, рассматривая бумажку, - а  еще  говорят,
что их доллар - деньги. Да перед нашими он просто говно! Рублики-то  никакая
дезинфекция не берет!
   Утром, спустившись в столовую, мы с Зайкой принялись оценивать ущерб. Все
стены в потеках, мебель и ковры липкие. Но хуже  всего  выглядели  животные.
Пуделиха превратилась в огромный клейкий шар, мопс  безостановочно  чихал  и
кашлял. Снап, с виду совсем нормальный, пластом  лежал  под  креслом,  Банди
постоянно  рвало,  а   йоркширская   терьерица,   обладательница   роскошной
серо-золотой шерсти, сильно смахивала  на  мокрую  кошку.  Впрочем,  во  что
превратились  наши  киски,  пока  не  знаю.  Клеопатра  и   Фифина   куда-то
подевались.
   Пришлось вызывать одновременно ветеринара и собачьего парикмахера.
   Время подбиралось к двенадцати, но никто из специалистов не показывался.
   Увидав, что я то и дело бросаю взгляд на часы, Филя предложил:
   - Езжайте по делам, за животными пригляжу. Я  секунду  колебалась.  Зайка
поехала к Кеше, у Алиски репетиция, Маня в школе...
   - Разве вам никуда не надо? Колдун покачал головой:
   - До пятницы абсолютно свободен. Невольно я улыбнулась: надо  же,  читает
книжку про Винни-Пуха. Филипп рассмеялся:
   - Белоснежку, Пинокио и Красную Шапочку тоже проходил.
   Неожиданно на душе у меня стало легко, ноги быстро понеслись к двери,  за
спиной словно развернулись два крыла.  Не  понимая,  отчего  впала  вдруг  в
эйфорию, я благодушно крикнула на бегу:
   - Спасибо, Филечка, постараюсь долго не задерживаться.
   - Не тревожьтесь, - продолжал смеяться шаман,  -  и  пусть  Лумо  вас  не
покинет.
   - Кто? - изумилась я, стоя на пороге.
   - Лумо, дух, приносящий бодрость и хорошее настроение, - пояснил  Филипп,
- попросил его сегодня сопровождать вас.
   Уж не знаю, был ли тому причиной таинственный  Лумо,  но  до  Гришаевской
набережной, где  находился  колледж,  добралась  всего  за  двадцать  минут.
Светофоры приветливо моргали зеленым, гаишники улыбались, солнце светило,  и
радио передавало на редкость бравурные мелодии.
   В учебной части хорошенькая девчонка приветливо сообщила:
   - Анна Перфильевна Соколова сейчас на кафедре,  двести  восьмая  комната.
Только, если хотите отсрочить сдачу курсовой, лучше и не  пытайтесь,  никому
не разрешает, принципиальная очень.
   В полном восторге я взлетела на  второй  этаж.  Говорят,  что  я  отлично
выгляжу, но давно уже никто не  принимал  меня  за  студентку.  Пустячок,  а
приятно!
   Дверь в нужную аудиторию открыта. Заглянув внутрь, я громко спросила:
   - Можно видеть Анну Перфильевну?
   Из-за шкафа, делящего просторную комнату пополам, донесся высокий, совсем
не старческий голос:
   - Проходите сюда.
   За письменным столом сидела  женщина,  словно  выпавшая  из  шестидесятых
годов.  Аккуратная  голова  -  укладка  с   начесом,   так   выглядели   мои
преподавательницы. Впрочем, и костюм у дамы учительский  -  из  трикотажного
джерси светло-бордового цвета, отороченный бежевым кантом.  Такие  считались
писком моды в начале шестидесятых. Круглое, спокойное лицо и  нос  картошкой
украшали самые простые очки  в  пластмассовой  оправе.  Глаза  из-за  стекол
смотрели внимательно, если не  сказать  сурово.  Больше  всего  к  Соколовой
подходило определение "строгая, но справедливая".
   - Прошу садиться, - вежливо предложила Анна Перфильевна.
   Несмотря на весьма преклонный возраст, ее  невозможно  назвать  старушкой
или бабулей. Небось незнакомые на улице обращаются к ней "дама".
   - Слушаю вас, - повторила бывшая судья, - изложите суть дела.
   Да, такой не  сунешь  под  нос  липовые  корочки  с  кособокими  "МВД"  и
журналисткой не прикинешься, потребует редакционное удостоверение.  Придется
играть другую роль.
   Вынув из сумки носовой платок, я промокнула  сухие  глаза  и  постаралась
изобразить из себя клиническую  идиотку.  Мой  брат,  Николай  Шабанов,  был
осужден судьей Соколовой на пять лет. Я же воспитывалась в детдоме и никогда
с ним не встречалась. Теперь решила найти родственника, но оказалось сложно.
Никаких концов нет. Адрес может знать наша мама -  Раиса  Шабанова,  но  она
тоже не поддерживает со мной никаких  отношений,  даже  не  знаю,  жива  ли.
Отчество родительницы забыла, у брата был другой отец, поэтому его  отчество
тоже неизвестно. Может, Анна Перфильевна  помнит,  в  каком  году  слушалось
Дело? Последний шанс найти родных - через милицейский архив,  адресное  бюро
дает справку только при наличии всех паспортных данных...
   Соколова  слушала,  не  прерывая  и  не  меняясь  в   лице.   Сказывалась
многолетняя судейская практика. Потом она спросила:
   - Вас, кажется, Люба зовут?
   - Нет, Людмила.
   - Ну да, - сказала Анна Перфильевна, - перепутала, но мне  помнится,  что
вы младше Коли, а вам лет сорок...
   Вот змея, угадала возраст с первого взгляда.
   - Нет, нет, - замахала я руками, - просто я плохо выгляжу, болела  много,
лечилась.
   Соколова вытащила из кармана  абсолютно  невозможную  для  такой  женщины
пачку "Собрания" и, выбрав зеленую сигаретку, произнесла:
   - Отлично помню то дело. Странная  история,  непонятное  потом  поведение
матери. А у вашего брата  явные  экстрасенсорные  способности,  он  меня  от
смерти спас. Хотя тогда, в 1983 году, ни о каких биотерапевтах не слыхивали,
и я не верила, а вот пришлось.
   - У вас есть адрес Коленьки?! Дайте, пожалуйста.
   Соколова покачала головой:
   - Он исчез из моей жизни. Странная, мистическая история.
   Я принялась судорожно всхлипывать и хвататься за сердце.
   - Пожалуйста, расскажите, ничего не знаю ни о брате, ни о матери,  умоляю
вас.
   Анна Перфильевна молча докурила и вздохнула.
   - Собственно, секрета тут никакого нет. Однако вы мало похожи на Николая,
он темноволосый, черноглазый, смуглый.
   - Не знаю, - пожала я плечами, - бывает такое.
   - Случается, - легко согласилась Соколова, - что ж, если вам поможет  мой
рассказ...
   Анна Перфильевна пошла учиться на юридический по  зову  сердца  и  всегда
мечтала стать судьей.  Не  адвокатом,  не  прокурором,  а  именно  судьей  -
справедливым, но безжалостным к преступникам.
   За всю свою профессиональную карьеру Соколова ни разу не  польстилась  на
взятки,  хотя  вначале  предлагали  неоднократно.  Никогда  не  шла   и   на
компромиссы, не обращая внимание на разные звонки "сверху".
   Главным для судьи  Соколовой  была  объективная  истина.  Дело  изучалось
внимательнейшим  образом.  Не  секрет,  что   некоторые   служители   Фемиды
заглядывают в папки с документами только на самом процессе. Анна Перфильевна
штудировала бумаги кропотливо,  въедливо,  трактуя  все  сомнения  в  пользу
подсудимых.
   Под ее строгой английской блузкой билось доброе сердце. Анна  Перфильевна
жалела всех, кто столкнулся с судебной машиной: и жертву, и  подсудимого,  и
родственников.  При   малейшей   возможности   она   старалась   не   топить
оступившегося. Но сильно ошибался тот,  кто  полагал,  что  добрейшая  судья
посмотрит  сквозь  пальцы  на  нарушение  закона.  Если   вина   оказывалась
доказанной полностью, Анна Перфильевна недрогнувшим голосом читала приговор.
   Дело Шабанова выбивалось из привычного ряда. На первый  взгляд  -  ничего
особенного. Один подросток избил другого, но  вот  на  второй...  Нападавший
преследовал, по его мнению, благородную цель - обращал приятеля  в  истинную
веру. В 1978 году Страна Советов почти поголовно состояла из атеистов. Ни  о
каких "Белых братьях", "Аум  Синрик„"  и  сайентологах  никто  и  слыхом  не
слыхивал. Всяческие секты строго-настрого запрещались, да и  в  православную
церковь ходили  тайком.  А  тут  истово  верующий  подросток,  абсолютно  не
раскаивающийся и ничего не боящийся.
   Анна Перфильевна не поленилась узнать подробности о  детстве  мальчика  и
выяснила, что мать, Раиса Шабанова,  убив  мужа-сектанта,  отбывает  срок  в
лагере. Судья распорядилась доставить ее на процесс. Честно говоря, Соколова
думала получить от нее особые показания, которые  превратят  подсудимого  из
обвиняемого почти в жертву. Но Раиса не оправдала ожиданий. Уткнув  глаза  в
пол, женщина монотонно твердила:
   - Он хороший, животных любит.
   А потом и вовсе отказалась говорить, сославшись на нездоровье.
   Целый бой пришлось выдержать Анне Перфильевне с народными заседателями  -
врачом и военным. Всегда охотно соглашавшиеся с доводами судьи, на этот  раз
они встали стеной: подобным выродкам не место в Советской стране.
   - Нужно давить эту заразу, как тараканов, - злилась  докторша.  -  Он  же
социально опасен, он хуже убийцы.
   - Согласен, - вторил военный. - Убийца уничтожает тело, а этот мерзавец -
душу Вот если ваш ребенок попадет под влияние такого?  Что  делать  станете,
товарищ Соколова?
   Анна Перфильевна  только  вздохнула.  Семьи  у  судьи  не  было.  Процесс
завершился небольшим скандалом.
   Прошли  годы,  Анна  Перфильевна  почти  забыла  необычного  осужденного.
Однажды холодным декабрьским вечером она, зябко кутаясь в теплый халат, пила
горячий чай. Последнее время судью часто знобило, она даже ходила  к  врачу,
но никаких особых болячек у нее не нашли.
   Стрелки часов приближались к девяти вечера. Соколова включила  телевизор,
собираясь посмотреть программу "Время", и тут раздался звонок.
   Недоумевая, она поглядела в глазок. Красивый темноволосый парень держал в
руках коробку с тортом. Это был Николай.
   - Вот, - энергично сказал парень, втискиваясь  в  узкую  прихожую.  -  Не
помните меня? Шабанов.
   - Что вы хотите? - тихо спросила Анна Перфильевна.
   - Освободился подчистую, решил зайти поблагодарить.
   Соколова внезапно ощутила странную слабость в ногах, и язык  против  воли
произнес:
   - Проходите.
   Николай вошел на кухню, развязал торт и произнес:
   - Вы единственный в моей жизни человек, который пожалел меня.
   - Я всего лишь выполнила свой долг, - пояснила Анна Перфильевна, -  и  не
надо больше об этом.
   Они стали  пить  чай.  Николай  рассказал,  что  получил  в  ПТУ  сначала
специальность столяра, а потом понравился местному доктору,  и  тот  устроил
мальчишку учиться на  медбрата.  Сейчас  за  плечами  училище,  можно  пойти
работать в больницу.
   - А жить где будете? Коля пожал плечами:
   - Пока у приятеля временно остановился, а потом, может, вы  мне  поможете
маму отыскать? Я ей писал, писал, но она мне ни разу не ответила.
   Анна Перфильевна пообещала посодействовать. Николай стал раскланиваться и
уже в прихожей, натягивая слишком холодную для такого времени  года  куртку,
внезапно сказал:
   - Анна Перфильевна, знаете, за что меня доктор  пригрел?  За  глаз.  Я  у
человека прямо  сквозь  одежду  болячки  вижу,  вроде  рентгена.  Только  не
спрашивайте, как  такое  получается,  сам  не  знаю.  Вот  поднимаю  руку  и
угадываю, где неприятности.
   Соколова улыбнулась.
   - Редкий дар.
   - Не смейтесь, - серьезно ответил Николай, -  хочу  вас  за  доброе  дело
отблагодарить. Никогда до сих пор не ошибался. Точно знаю - остеохондроз вас
мучает и желудок.
   Анна Перфильевна снисходительно улыбнулась. Такой набор болячек у каждого
второго немолодого человека.
   - И вот еще что, - продолжил Шабанов, - у вас начальная стадия  лейкемии,
рака крови. Немедленно идите к врачу, дайте мне честное слово.
   - Хорошо, - автоматически пообещала Соколова.
   Нет, - настоял неожиданный гость, - дайте честное слово.
   - Ладно, ладно, - отмахнулась Анна Перфильевна, - даю.
   - Ну смотрите, - напоследок сказал Николай, - обещаний нарушать нельзя.
   Весь следующий день  слова  Шабанова  не  выходили  у  судьи  из  головы.
Последние три месяца чувствовала она себя и в самом деле не слишком  хорошо.
Быстро уставала, плохо спала, слегка температурила. Районный терапевт назвал
недомогание вялотекущей простудой  и  велел  пить  бисептол,  но  облегчения
лекарство не принесло.
   Поколебавшись  до  обеда,   Анна   Перфильевна   все   же   позвонила   в
онкологический диспансер и записалась на прием.
   Теперь следовало выполнить просьбу  Шабанова.  Соколова  легко  связалась
сначала с Главным  управлением  исполнения  наказаний,  потом  с  паспортным
столом отделения милиции. Словом, на другой  день  судья  знала,  что  после
отбытия срока Раиса Федоровна Шабанова поселилась в столице,  на  Стекольной
улице. Произошло это в начале восьмидесятых.
   Только записав  адрес,  судья  призадумалась:  а  как  сообщить  сведения
Николаю? Парень не оставил телефона, и  теперь  в  голову  пришла  еще  одна
простая мысль, а где Николай взял ее адрес?
   Но в четверг Шабанов опять позвонил в дверь, забрал бумажку и, рассыпаясь
в благодарностях, поинтересовался:
   - Ну ходили к доктору?
   - На пятницу записалась, - пояснила Анна Перфильевна.
   - Хороший специалист? Судья пожала плечами.
   - В диспансере принимает, наверное, квалифицированный.
   - Ладненько, - пробормотал Николай и исчез.
   В диспансере никто  особой  озабоченности  не  высказал,  велели  сделать
множество анализов. Анна Перфильевна послушно давала колоть пальцы и  носила
в лабораторию баночки из-под майонеза.
   Удар обрушился на нее через две недели. Лейкемия, слава богу, в начальной
стадии.
   - Доктору, который вас к  нам  отправил,  поставьте  бутылочку,  -  велел
онколог, - очевидно, специалист отличный. Вообще районные  терапевты  таких,
как вы, обычно год от простуды лечат,  и  к  нам  больные  попадают  уже  на
третьей стадии. А вам просто повезло.
   Сжимая в руках направление, Анна Перфильевна на ватных ногах добралась до
дома.
   В больнице она пролежала долго. И хотя все вокруг уверяли, что ее  случай
ерундовый, Соколова чувствовала, как силы утекают. Она с трудом добредала до
столовой. Соседки по палате отворачивали нос  от  больничной  еды,  питались
домашним.  Возле  их  кроватей  постоянно  толпились   дети,   родственники,
знакомые.
   Анну Перфильевну никто не навещал.  Семьи  нет,  близкими  друзьями  она,
горевшая на работе, тоже не обзавелась. Вот уже сил не стало,  чтобы  ходить
за гречневой кашей. Еду начали привозить в палату.  Судья  лежала,  глядя  в
окно. Там бушевала непогода: снег, ветер. В душе отчего-то не  было  страха,
только горечь - жизнь не удалась: дом  не  построила,  дерево  не  посадила,
ребенка не родила. Всю  себя  отдавала  любимому  делу,  только  вот  некому
принести фруктов и соков, никто не жалеет, никто и не  заплачет  на  могиле.
"Похоронят небось за госсчет", - пронеслось в голове у судьи.
   - Как самочувствие? - раздалось рядом.
   Анна Перфильевна вздрогнула  и  повернула  голову.  Возле  кровати  стоял
Шабанов с тяжелой сумкой.
   - Дует небось  от  окна?  -  спросил  Коля,  цепко  оглядывая  исхудавшую
женщину. - Ладно, сейчас все исправим.
   Не прошло и получаса, как Соколову перевели в бокс, маленькую одноместную
палату, предназначенную для  самых  тяжелых.  На  тумбочке  выросла  батарея
бутылок и банок, здесь же весело желтели боками апельсины.
   - Умираю я, - неожиданно первый раз в жизни пожаловалась женщина.  -  Вы,
Коля, возьмите ключи, поезжайте ко мне домой да привезите мою  сберкнижку  и
нотариуса. Оформлю на вас доверенность. Там денег совсем мало,  но  на  гроб
хватит, очень уж не хочется в общей могиле.
   Шабанов наклонился и убежденно произнес:
   - Вы не умрете, жить вам еще долго, до глубокой старости.
   Анна  Перфильевна  попробовала  улыбнуться,  но  губы  не   складывались,
получилась гримаса.
   Коля сел на кровать и взял больную за руку.  Его  огромные  черные  глаза
уставились прямо на женщину. Анна Перфильевна  почувствовала,  как  по  руке
побежал горячий ток, согрелись ноги, приятное тепло разлилось по всему телу,
достигло головы.
   Проснулась  она  одна.  В  окно  бил  яркий  солнечный  свет.  Неожиданно
захотелось встать. Соколова спустила ноги и, покачиваясь,  сама  добрела  до
столовой. На обратной дороге ее встретил Коля.
   Почти месяц юноша  ходил  в  больницу  каждый  день.  Он  практически  не
разговаривал с Соколовой. Появлялся около семи, садился на кровать, брал  за
руку.
   Врачи только удивлялись, рассуждая о загадках рака.  Безнадежная  больная
неожиданно резко пошла на поправку.
   Но Анна Перфильевна точно знала - вылечил ее Коля. Причем не  таблетками,
не уколами, не лучевой терапией, а, как говаривали  в  старину,  "наложением
рук".
   В конце января  Соколову  было  не  узнать.  На  лицо  вернулись  краски,
появился  аппетит,  и  анализы  четко  свидетельствовали  -  у  женщины  нет
патологии, она здорова.
   За несколько дней до выписки Шабанов пришел как всегда в  палату,  но  на
этот раз не стал брать пациентку за руку, а, встав у окна, сказал:
   - Христос  велел  платить  за  зло  добром,  а  за  добро  -  отдавать  в
десятикратном размере. Но я пока всего лишь обычный грешник, и  нет  во  мне
должного смирения. Вам я долг отдал, за все хорошее отплатил. Все  пять  лет
за решеткой помнил, как  прокурор  для  меня  десять  требовал,  а  народные
заседатели вас сломать пытались. Нет, вы пожалели меня, определили наказание
по нижней границе. Никто меня не жалел,  а  вы  вдруг  сочувствие  проявили,
поняли, что я Жорку Рощина  из  благих  чувств  лупил,  хотел  дураку  божье
царство открыть!
   - Веришь до сих пор? - спросила Анна Перфильевна. - В секту вернулся?
   - А я и не уходил, - пояснил Коля, - бог во мне и за решеткой, со мной  и
на воле. Разве можно у человека  душу  отнять?  Теперь  прощаться  надо.  Вы
больше не заболеете никогда, я это чувствую, а встречаться нам  не  следует.
Вы судья, я бывший уголовник, мы разного роду-племени. Так что оставайтесь с
богом. Помните, я на суде говорил - будет вам награда, а злодеям кнут? Так и
выйдет, может, не сразу, да больно.
   Анна Перфильевна хотела попросить, чтобы Шабанов объя