ддакнула Римма Борисовна, - пока мы  здесь,
попробуем помочь Даше. Аркашенька, что  же  ты  не  ешь  геркулесовую  кашу?
Специально велели вашей кухарке сварить на воде, страшно полезно для  печени
и желудка. Никаких проблем со стулом!
   Кеша уставился на ненавистную кашу.  Последний  раз  сей  гадкий  продукт
побывал у него во рту лет в пять! Зайка хихикнула. Сын  со  вздохом  опустил
ложку  в  скользкую  жижу  и  попробовал  проглотить.  Лицо  парня  отразило
невероятную муку. Мне стало жаль бедолагу.
   - К сожалению, у Кеши аллергия на овес, - сообщила я радостно.
   Сын с благодарностью глянул на меня.
   - Скажите, какая неприятность, - всплеснула руками Римма Борисовна. - А у
Машеньки?
   - Тоже, -  констатировала  я,  глядя,  как  Маруська  размазывает  ложкой
овсянку по тарелке, пытаясь создать видимость ее поедания.
   Избавившись от ненавистной каши, домашние повеселели. Римма  Борисовна  и
Нина Андреевна завели длительную дискуссию о  пользе  ежедневной  клизмы.  В
какой-то момент Полянская отвлеклась и сообщила:
   - Кстати, что-то случилось с желудком у Банди. Он  плохо  покакал,  очень
жидко.
   Стараясь сохранить серьезность, я вылезла из-за стола.
   - Обед в два, - заявили в унисон старухи.
   - У меня занятие в академии, - быстро нашлась Маруся.
   - Не успею приехать, занят в консультации, - развел руками Кеша.
   - Очень сложный перевод на лето задали, - вздохнула Зайка, - просижу весь
день в библиотеке.
   Гарпии  уставились  на  меня.  Все  мало-мальски  приличные  поводы   уже
разобрали, пришлось сказать правду:
   - Поеду  в  Бутырку  передавать  Максу  вещи.  Римма  Борисовна  ойкнула,
молчавший все время Гера с  любопытством  глянул  на  меня.  Нина  Андреевна
покраснела, но удар выдержала мастерски.
   - Часы не забудь! -  крикнула  она  мне  вслед.  Я  выкатила  "Вольво"  и
взглянула на циферблат - начало девятого. Скорее всего Семен спит счастливым
сном, поеду потихоньку к его дому.
   Воробьев жил на улице с приятным названием Солнечная.  В  ранний  час  на
улицах сновало не ТАК много машин, и  добралась  я  быстро.  Посидев  десять
минут в машине, решила наплевать на приличия и набрала номер телефона  Сени.
Трубку сняли сразу.
   - Алло, - произнес недовольный хрипловатый голос.
   - Сеня, доброе утро. Это Даша, бывшая жена Максима.
   - А, - без всякого энтузиазма протянул мужик.
   - Хочу с тобой поговорить, только лично, с глазу на глаз.
   - Подъезжай до двенадцати, позже не смогу. Я заперла автомобиль и пошла в
подъезд. Звонить в дверь  пришлось  минут  десять.  Наконец  с  той  стороны
послышался сонный голос:
   - Кто там?
   - Даша.
   Семен распахнул дверь. Махровый халат подчеркивал огромное пузо,  которым
мужик обзавелся к сорока годам.
   - Ты? - изумился он.
   - Сам велел до двенадцати приехать, - с идиотским видом заявила я.
   - А я думал, Адка с дачи приехала, - невпопад ответил Сеня.
   Он провел меня в гостиную и, попросив подождать, вышел, плотно  притворив
дверь. Потом в холле послышалось легкое шуршание. На цыпочках  я  подошла  к
двери и,  присев,  заглянула  в  замочную  скважину.  Сеня  выпроваживал  из
квартиры девицу. Лица не видно, только длинные  черные  волосы  да  стройная
фигура. В руках уходящая держала большую красную лакированную сумку.  Ай  да
проказник! Аделаида - на дачу, а муженек - развлекаться.
   Послышался негромкий плеск воды, потом Семен всунул в гостиную голову:
   - Кофе хочешь?
   - Давай, только на кухне.
   В большой мойке из нержавейки стояла грязная  чашка,  на  ободке  -  след
кроваво-красной помады. Проследив за моим взглядом, Сеня сообщил:
   - Приятель вчера заходил, посидели, кофейку попили.
   Ну да, дружок скорее всего "голубой", раз помадится. Но мне было  недосуг
оценивать умственные способности Воробьева.
   - Знаешь, что случилось с Максом? - Что?  -  прикинулся  кретином  старый
друг. - В тюрьме сидит, за убийство!
   - Ax это, - протянул Сеня, старая новость,  думал,  еще  чего  произошло.
Похуже.
   - .Господи! Как ты считаешь, что может быть хуже?
   - Ну, в тюрьме всякое  случается,  запросто  убьют  или  опустят,  а  еще
туберкулез, чесотка...
   Слушая, как добрый друг сладострастно  перечисляет  подстерегающие  Макса
неприятности, я в который  раз  удивилась  могуществу  зависти.  Хотя,  если
разобраться, особых поводов у Сени не было.
   Генерал Полянский и папа Сени, тоже генерал, близко  дружили  еще  с  тех
пор, когда спали на  соседних  койках  курсантами.  Вместе  учились,  вместе
совсем юными отправились на фронт, воевали бок о бок. Потом жизнь развела их
в разные стороны. Полянские осели в Москве,  Воробьевых  мотало  по  стране.
Частые переезды не лучшим образом сказались на Семене. Он иногда  оказывался
с родителями в таких местах, где даже не было школы. Поэтому когда  мальчику
исполнилось двенадцать, его отвезли к бабушке, в богатую сибирскую  деревню,
где-то в районе Красноярска. Старуха получала на внука великолепное денежное
довольствие, да и сибирский колхоз - не то что  подмосковные  хозяйства.  На
завтрак, обед и  ужин.  Сеня  ел  парную  говядинку  и  свининку,  лакомился
пельменями, шанежками и пирогами с брусникой, морошкой, грибами, а рыбу  там
и за еду не считали. В девятом  классе  он  бросил  школу  и  пристроился  в
правление колхоза "Наш путь". В  обязанности  Сени  входило  готовить  обзор
сельских новостей, который  звучал  каждый  день  по  деревенскому  радио  в
рабочий полдень. Родители навещали сына не слишком часто. Потом умерла мать.
Отец, погоревав для  порядка  полгода,  женился  вновь.  Сеня  отправился  в
Караганду знакомиться с мачехой. И опять повезло. Милая, простоватая женщина
чувствовала себя немного виноватой перед пасынком, тем более что  ее  родной
сын жил вместе с ней. Подарки посыпались на Сеню дождем, денежное содержание
увеличили.
   В 1976 году Семен приехал поступать в  Литературный  институт.  Абсолютно
беспроигрышный  вариант  -  колхозник   из   далекой   Сибири,   организатор
деревенского радиовещания! Ну кто мог по прежним  временам  зарезать  такого
абитуриента на вступительных  экзаменах,  когда  каждому  вузу  вменялось  в
обязанность учить детей из разных социальных слоев.  Поэтому  Сеня  поступил
легко, несмотря на сплошные тройки,  полученные  за  сочинение,  иностранный
язык и историю. Кстати, генералу Полянскому пришлось изрядно  поистратиться,
чтобы пристроить в то же учебное заведение Макса.
   Нечего и говорить о том, что Сеня тут же оказался у Полянских дома. Парни
скорешились. Но странной  оказалась  эта  дружба.  Сеня  быстро  понял,  что
приятель опережает его во всем. И дело даже не  в  манерах!  К  Новому  году
Воробьев научился  пользоваться  ножом  и  салфеткой,  перестал  употреблять
замечательные глаголы "дожить" и "покласть", сменил  "Беломор"  на  сигареты
"Ява". Тем не менее в любой компании Макс оказывался  главным.  Семен  начал
одеваться, как его приятель, .старательно копировав манеру поведения и  даже
завел себе часы-луковицу, Но Максим непринужденно  откидывал  крышку  своего
брегета деликатным движением руки. Сеня вызывал смех,  когда  делал,  то  же
самое. Папа-генерал давал достаточно  денег,  и  у  Семена  не  существовало
материальных проблем. Но в Макса девушки влюблялись страстно, писали  письма
и обрывали телефон. Сене  доставались  любительницы  погулять  и  выпить  на
халяву.  Макс  спокойно  рассуждал   об   экзистенциализме   и   зачитывался
Хемингуэем, впадал в восторг от  Апдайка  и  Айрис  Мэрдок.  Сеня,  отчаянно
скучая,  оказался  вынужден  читать  эти  книги,  не  получая  ни  малейшего
удовольствия. Его сердцу более милым казался Лев Овалов с майором  Прониным.
Но в Литературном институте любовь к  простым  детективам  считалась  дурным
тоном. В крайнем случае студенты могли пролистывать Агату Кристи  или  Рекса
Стаута, естественно, в подлиннике.
   Внешне они так же разительно  отличались  друг  от  друга.  Тонкокостный,
изящный Макс с аристократическими руками человека, никогда не  занимавшегося
физическим   трудом,   и   кряжистый,   плотного   телосложения   Семен    с
лопатообразными кистями рук.
   К концу пятого курса Максим сыграл уже третью свадьбу. Сеня никак не  мог
подобрать невесту. Попадались либо провинциальные девицы, либо голодранки. А
Воробьев хотел жениться только на  москвичке,  причем  с  положением.  Ехать
назад, в деревню под Красноярском, "колхозник" не желал.
   В конце концов, видя, что у парня ничего не получается,  за  дело  взялся
Макс. Вместе с Ниной Андреевной  они  сосватали  "писателю"  дочь  старинных
приятелей - Аделаиду Кляйн. Фамилия  ее  в  переводе  с  немецкого  означает
"маленькая", но невеста оказалась ростом с жениха, такая же ширококостная, с
грубоватым лицом. К тому же  Аде  исполнилось  двадцать  семь  лет.  Но  все
недостатки меркли перед тем, что  она  была  урожденной  москвичкой  да  еще
дочерью директора одного из самых больших московских гастрономов. А  по  тем
временам подобный человек  разговаривал  сквозь  зубы  со  всеми,  будь  они
космонавтами, партийными функционерами или артистами. Чины чинами, а вкусную
колбаску,  сыр  и  маслице  любят  все.  Адин  папа  ловко  управлял  краном
продуктопровода. В виде  свадебного  подарка  молодые  получили  новехонькую
двухкомнатную  кооперативную  квартиру  и  недоступные   простому   человеку
"Жигули". Наконец-то Сене удалось обскакать Макса!  Но  зависть  -  странная
вещь,  Семен  продолжал  приобретать  вещи,  как  у  Макса,  мебель,  как  у
Полянских, даже Ада носила шубу, как у Нины Андреевны.  Представляю  радость
Воробьева, узнавшего, что генеральша Полянская собирает бутылки, и  чувствую
его горе при известии об успехах Макса в бизнесе.
   - Говорят, там в камерах на двадцать человек сидят все  сто,  -  упивался
Сеня, - какой ужас, бедный Макс! Хотя сам виноват - зачем убивал!
   Я решила слегка испортить мужику удовольствие:
   - Слава богу, Максима это не касается. Теперь можно оплатить коммерческую
камеру и сидеть по-человечески - с холодильником и телевизором, даже еду  из
ресторана носят.
   Сеня уставился  на  меня  поросячьими  глазками,  заплывшие  жиром  мозги
переработали информацию о "коммерческой" камере.
   - Сколько же стоит такое?
   - Ерунду, - на ходу придумала я, - полторы  тысячи  баксов  в  месяц,  но
деньги для нас не проблема, лучше скажи, ты веришь, что он убил Веронику?
   Семен побагровел:
   - Конечно, сам говорил. Приехал абсолютно пьяный, пистолетом  размахивал,
кричал, что на него какой-то  Круглый  наехал.  Безумные  деньги  одолжил  -
миллион долларов.
   Я глядела на Сеню во все глаза. Миллион "зеленых"? Как-то это уж слишком,
откуда столько денег? Конечно, торговля яйцами  -  доходный  бизнес,  но  не
настолько же?
   Сеня тем временем достал бутылку коньяка и наполнил фужеры. Выслушав  мой
отказ, мужик разом опрокинул в себя обе емкости. Удивительное  дело,  раньше
он столько не пил.
   - Тебе Вероника нравилась? - решила я прощупать почву с другой стороны.
   Воробьев внезапно покрылся испариной и побледнел.
   - На что намекаешь? Я оторопела:
   - Да ни на что. Просто интересно, как они с Максом жили.  Неужели  довела
его до убийства?
   Сеня налил еще один фужер коньяка и залпом опустошил почти сто  пятьдесят
грамм. Он что, в алкоголика превратился?
   - Сеня, а где ты сейчас работаешь?
   - Издаю журнал "Скандалы недели", - ответил мужик, уже с  трудом  ворочая
языком. - Веронику  знал  плохо,  почти  не  общались.  Она  очень  Адке  не
нравилась, а я в отличие от Макса с одной женой всю жизнь живу, не таскаюсь!
   - Ха, - возмутилась я, - мне-то не ври. Не в милиции. То-то  сейчас  бабу
прятал, черненькую такую, с красной сумкой!
   Вполне невинный намек на адюльтер почему-то  привел  мужика  в  состояние
крайнего ужаса. Такой остекленелый взгляд бывает у нашего  Снапа,  когда  он
видит ветеринара со шприцем. Воробьев опять  схватился  за  "Наполеон".  Тут
зазвонил телефон.
   - Да, - просипел собеседник.
   По мере того как говоривший  сообщал  новости,  лицо  мужика  все  больше
вытягивалось. Бросив трубку, Сеня кинул на меня затравленный взгляд:
   - Это не любовница, сотрудница  заходила  за  материалом,  сегодня  номер
сдаем.
   Поняв, что мужик почему-то страшно боится, я решила ковать  железо,  пока
горячо, и, погрозив пьяному шалуну пальцем, произнесла:
   - Ай-яй-яй, как нехорошо  фантазировать.  На  твое  несчастье,  я  хорошо
знакома  с  уходившей  дамой  и  узнала  ее.  Хочешь,  имя  назову:  на  "а"
заканчивается.
   Эффект превзошел все ожидания. Воробьев рухнул на колени  и  протянул  ко
мне толстые руки:
   - Дашка, не губи! Все расскажу,  покаюсь,  только  никому  ни  слова.  Ну
хочешь, заплачу? Я теперь богат. Сколько тебе надо - десять тысяч,  двадцать
"зеленых"? Только не рассказывай...
   И тут защелкал замок, и раздалось приятное меццо:
   - Муся, ты где?
   С дачи вернулась Ада. Сенька немедленно вскочил на ноги, но  от  выпитого
коньяка мужика повело, и он шлепнулся на задницу. Вошедшая супруга брезгливо
оглядела муженька, пустую бутылку и перевела взгляд выпуклых глаз на меня:
   - Что тут происходит?
   - Мулечка, - проворковал. Сеня, пытаясь собрать ноги в кучу, -  приехала,
дорогушечка!
   - Я бывшая жена Максима Полянского, - быстро попыталась я внести ясность,
- приехала поговорить с Семеном.
   - Вижу, славно побеседовали,  -  процедила  сквозь  зубы  Ада,  Глаза  ее
вспыхнули  зловещим  огнем,  не  обещающим  мужу  ничего  хорошего.  -   Все
выяснили?
   - Нет, - нахально заявила я, - скажите,  не  помните,  какие  часы  носил
Макс?
   - Как же, - фыркнула  Ада,  -  дорогущий  будильник,  весь  в  камнях,  а
названия не знаю...
   - "Ролекс", - икнул с  пола  изрядно  осоловевший  от  выпитого  Сеня,  -
золотой "Ролекс", он еще его уронил, тарелку разбил.
   Ада брезгливо поморщилась и вышла. Я приблизилась  к  глупо  улыбающемуся
"другу" и внятно произнесла:
   - Ладно, на сегодня оставлю в покое,  но  завтра  приду  снова,  тогда  и
побеседуем.
   Сев в "Вольво", я призадумалась. Интересно, что так  напугало  Воробьева?
Неужели  настолько  трясется  перед  Аделаидой,  что  простое  упоминание  о
любовнице довело мужика до полной потери пульса?

ГЛАВА 8

   В Бутырке я оказалась около двенадцати. Потная толпа  штурмовала  окошки.
Втащив внутрь довольно объемистую сумку с поклажей, я облокотилась  на  один
из небольших деревянных столиков и обозрела пейзаж. Нечего  и  думать  сдать
вещевую передачу законным путем. Подожду, когда к концу рабочего дня схлынет
наплыв,  и  покажу  в  окошке  зеленое  "спецразрешение".  И  тут   раздался
невероятный вопль.
   - Гады, сволочи, мерзавцы,  -  бесновалась  растрепанная  баба,  потрясая
кульком, - сыночку посадили, суки, и еду хорошую не берете! Взяточники сами,
воры, ненавижу, менты поганые, легавки долбаные...
   Толпа   притихла,   окошки   разом   захлопнулись,   бабища    продолжала
захлебываться истерикой. Краем  глаза  я  заметила,  как  некоторые  женщины
быстро потащили баулы к выходу...
   Вдруг  послышались  громкий  топот,  мат,  и  в  переполненное  помещение
ворвался наряд ОМОНа. Глядя, как по спинам ни в чем не повинных людей смачно
гуляют дубинки, я похолодела. Дадут такой палкой по черепушке, и конец:  всю
оставшуюся жизнь будешь в психушке слюни пускать. Энергично работая  кусками
литой резины и сопровождая свои действия пинками и отборным матом,  омоновцы
начали вышвыривать родственников на улицу. Сумки с  продуктами  они  топтали
ногами. Утирая кровавые сопли и воя от ужаса, толпа, состоящая в основном из
женщин, бросилась к выходу. В дверях  возникло  столпотворение,  послышались
крики: "Спасите, раздавили!"
   Не осознавая, что делаю, я влезла под шаткий столик и затаилась, авось не
заметят. Постепенно  вопли  удалялись,  в  конце  концов  наступила  давящая
тишина.  Послышался  лязг   запиравшихся   замков.   Потом   около   столика
остановились ноги в камуфляжных брюках. Потянуло  дымком  дешевой  сигареты.
Сжимая в непонятно почему окоченевших руках кожаный ремень сумки, я  льстиво
зачирикала из-под столика:
   - Сыночек, а сыночек!
   Ноги от неожиданности подскочили на месте.
   - Твою мать, кто здесь? - произнесла невидимая голова.
   - Сыночек, наклонись!
   Перед глазами возникло  оторопелое,  совсем  не  злое  лицо  простоватого
рязанского парня с каплями пота на переносице. Вспотел,  сердешный,  гоняясь
за женщинами.
   - Как сюда попали, гражданочка? - строго осведомился он. - А ну,  вылазь,
живо.
   - Ой, не могу, сыночка, - пела я, - залезть залезла, а назад - ну  никак.
Подними столик, родименький, вынь, сделай милость!
   Милиционер выпрямился и захохотал, потом крикнул:
   - Катька, Вера Алексеевна, глядите!  Около  мужских  появились  две  пары
женских ног - одни в парусиновых тапках, другие в китайских босоножках.
   - Ох уж  эти  матеря,  -  сказала,  наклонившись,  пожилая,  -  воспитают
бандитов на свою голову, а потом мучаются!
   - Ой, не могу, - покатывалась с хохоту молодая,  -  глянь,  Сережка,  как
гражданочка сидит, ровно собака в будке, и  сумочку  крепенько  держит.  Ну,
молодец - не растерялась.
   Незлобливый Сережа хохотнул в ответ.
   - Кончай базар! - прикрикнула  на  не  вовремя  развеселившуюся  молодежь
пожилая тюремщица. Втроем они подняли  столик,  и  я  выпала  наружу.  Спину
ломило  от  неудобного,  скрюченного,  положения.  Я  попыталась  встать  на
онемевшие ноги и тут глаза набежали  слезы,  всегда  начинаю  плакать,  если
понюхаю пыль. Вера Алексеевна поглядела на меня с жалостью, Сережа и  Катька
тихо пересмеивались.
   - Идите, маманя, - строго сообщил милиционер, - за ваше  хамство  сегодня
передачи не принимают. Вона чего удумали - при исполнении оскорблять!
   Подхватив сумку, я  молча  пошлепала  к  выходу.  Безропотное  подчинение
приказу растопило ледяное сердце приемщицы.
   - Ой, матеря несчастные,  -  пробормотала  Вера  Алексеевна.  -  Вернись,
гражданочка. Катька, прими  у  ней  вещички,  чай  не  звери  мы,  понимаем.
Думаешь, чего в тюрьме работаем? Дитев да внучков кормить надо!
   Разбитная Катька принялась оглядывать вещи.
   - Видать, не бедствуешь, -  заключила  она,  вертя  джинсы,  -  люди  что
попроще сюда несут, а тут сплошная фирма. "Тэтрис" не возьму, не положен.
   Я молча достала кошелек. Катерина помяла в руках бумажки.
   - Ты вот что, смена моя через день. Подходи после  трех  да  кликни  Катю
Рогову. Нечего со всякими давиться, опять в неприятность влезешь. Можешь все
приносить, возьму. Только наркотики и водку не неси, с таким не связываюсь.
   Договорившись, что послезавтра подвезу часы, я вышла на Новослободскую  и
увидела свое  отражение  в  витрине  универмага.  Да,  сильное  впечатление.
Светло-песочный костюм превратился в грязную, бурую  тряпку,  волосы  торчат
дыбом, коленки покрыты черными пятнами,  по  морде  размазана  "несмываемая"
помада от Диора. Редкая красавица.
   Кое-как наведя относительный порядок, я поехала на мехмат.
   Милая инспекторша из учебной части, принимая коробочку шоколадных конфет,
изумилась:
   - Какая олимпиада? Какой Киев? Да у нас сессия в самом разгаре. И  потом,
давно уже не имеем с Украиной никаких связей. Это жуткая морока - отправлять
туда студентов, другое государство теперь. Нет и еще раз нет.
   Я присела между колоннами.  Интересно,  зачем  тогда  Яна  отправилась  в
столицу "незалежной Украины"? Может, подружка Женя знает?
   Рада Ильинична оказалась права. Женечка жила совсем рядом с университетом
в огромном,  растянувшемся  на  целый  квартал  доме  из  светлого  кирпича.
Девчонка  оказалась  дома.  Из-за  жары  на   Женечке   красовались   только
коротенькая маечка и трусики.
   - А мамы нет, - сообщила  она,  отпирая  замок,  -  приходите  позже  или
вызывайте "Скорую".
   - Мне ты нужна.
   - Ой, а я думала, опять к маме соседи  дав