над ней и смотрел с высоты своего роста.
     - Ладно, - сказал он миролюбиво. - Сделаем, как ты хочешь. Я позвоню сиделке и заплачу ей за уход в течение нескольких следующих дней. Не буду больше тебе докучать.
     - Я сама могу о себе позаботиться, - сказала она вызывающе.
     - Сможешь? - Он вздернул бровь. - Как ты собираешься вымыть волосы одной рукой? Догадываюсь, что оставишь их так, с высохшей кровью. Она мух приманит, но какое это имеет значение? Ты толстокожая. Ты это перенесешь. Как ты собираешься есть одной рукой? В доме еды только на прикорм золотой рыбке. Пожалуй, лучше позвоню сиделке. Я, кажется, слышал, что мисс Нортон свободна.
     При этом имени Джеки побледнела. Мисс Нортон была ночным кошмаром каждого ребенка: большая, сильная, весьма несимпатичная. Она родилась сразу взрослой - с волосами стального цвета, одетая в накрахмаленную белую униформу и выглядящая пятидесятилетней - и она ни на день не постарела со дня своего рождения, хотя и старше была Джеки на сто лет.
     - Я... Ну... не может ли придти кто-нибудь еще? Что случилось с милой, симпатичной миссис Паттерсон?
     - Некоторые матери в городке вообразили, что сироп от кашля, который она давала детям, провоцирует потом любовь к виски. Мы подумали, что, может быть, в другом городе она будет счастливей, чем в Чендлере. Ты можешь остаться со мной, с мисс Нортон или можешь найти себе другую сиделку. Одного только я не могу - оставить тебя без ухода. Ты не заслуживаешь моей помощи после всего, что натворила со мной сегодня, но одну тебя здесь не оставлю.
     Он наклонил набок голову.
     - В чем твои трудности, Джеки? Сделал ли я какой-то оскорбительный жест по Отношению к тебе? Сказал ли я что-нибудь, что заставляет бояться моих неоправданных намерений по отношению к тебе?
     - Не-е-е-е-е-т, - протянула она, напрягая всю силу воли, чтобы не покраснеть. Помня, сколько потеряла она крови сегодня, удивительно было, что покраснеть ей все-таки удалось.
     - Что не так? Или ты думаешь - у меня с тобой может что-то получиться? В конце концов, ты мне постоянно напоминаешь, что я всего-навсего мальчик. Как может такое дитя, как я, сотворить что-нибудь, о чем, видимо, ты думаешь? А кроме того - ты женщина старая, помнишь?
     - Да, - сказала она нерешительно. - Я догадываюсь. То есть считаю, да, конечно...
     - Ладно, Джеки, буду благороден с тобой. Разве я не Монтгомери? Или ты так долго была в отъезде, что забыла о гордости моей семьи? Неужели ты думаешь, что я попытаюсь сделать что-то женщине, которая дала мне ясно понять, что ей тягостен даже мой вид? Сегодня ты сделала все, чтобы показать, что не хочешь иметь со мной дела. Ты мне доказала, что готова прикончить дружбу всей жизни, чтобы не быть рядом со мной. Ты знаешь, что я чувствовал сегодня?
     - Вот здесь ты должен остановиться, - сказала она, силясь не запоминать всего, что он туг наговорил. Она еще никогда не чувствовала себя настолько ничтожной.
     - Ладно, ты мне сделала больно, и я тебе вернул должок. Ты разъяснила, что не хочешь меня и никогда не захочешь, и что я всегда останусь для тебя мальчиком. Вот и быть посему.
     Она старалась прочесть выражение его лица, но не смогла. Вилли и ребенком был непроницаем. Он везде следовал за ней, но она никогда не понимала, нравится ли ему, или он считает ее всего-навсего необычной.
     - Как раз сейчас тебе нужно помочь, и мне легко это сделать. Юный Блэр сказал, тебе нельзя двигать рукой в течение недели. Я сделаю все, что ты хочешь: останусь или могу уехать и нанять кого-нибудь другого ухаживать за тобой, решай. Если я останусь, это будет в виде... - Он засмеялся. - Помнишь те времена, когда ты была моей няней? Может быть, сейчас я смогу вернуть долг. Теперь я стану твоей няней. Разве это не похоже на взаимовыгодную торговлю?
     - Я... Я не знаю, - тихо ответила Джеки. Вся правая сторона тела болела, волосы слиплись - она устала безмерно. Единственное, чего она хотела - быть чистой и спать.
     - Пойдем, - сказал он, беря ее за здоровую руку и поднимая с постели. - Ты сейчас ничего не соображаешь. Надо принять ванну, я вымою тебе волосы, и тогда ты заснешь.
     - Не думаю...
     - Ты это редко делаешь. Вначале ты делаешь, а потом думаешь. - Когда она встала перед ним, он заглянул ей в глаза. - Джеки, ты на самом деле думаешь, что я из тех мальчиков, которые воспользуются своим преимуществом, когда женщине плохо и больно?
     Что-то из того, что он наговорил, было для нее неприятным. Может быть, то, что "мальчик" и "женщина" звучали одновременно. Неважно, что ее беспокоило, она знала, что он никогда не воспользуется ситуацией. Он не был тем типом мужчин, которого должна бояться женщина. Больше похоже на то, что Вильяму нужно бояться женщин.
     - Ты не сумеешь вымыть мне голову, - наконец сказала она. - Я вымою сама.
     - Одной рукой не сможешь.
     Что бы он ни говорил, что бы ни делал, все ее смущало. Может, она сравнивал его с Чарли, но единственным мужчиной, знакомым ей в реальности, был Чарли. Чарли был фигурой великого Отца, он отдавал приказы и издавал декреты, чаще говорил "нет", чем "да", но для роли матери не годился. Благодарение небу, Джеки как пилот была почти всегда здоровой, потому что, когда она болела, Чарли это быстро надоедало, и он уходил из дома до тех пор, пока она снова не была на ногах. Она вспомнила себя - больную, в лихорадке, ужасно слабую и пытающуюся на кухне открыть банку с супом.
     Сейчас она задавалась вопросом, мужское ли это дело - вымыть голову женщине, может быть, что знакомые мужчины, с которыми сводила ее жизнь, разделяли ее представление о том, что должен и не должен делать мужчина. Это, конечно же, было дикостью. Если мужчина сделал "бабью работу", мужская часть его тела отваливалась, что ли? Или съежилась, пока он ею не пользовался? Да нет, конечно же. В ее жизни было два мужчины - отец и муж, проводившие свою жизнь на стульях, прося поднести им то одно, то другое. И это было естественно - женщина должна давать, а мужчина получать... Но когда дает мужчина - это как-то... странно, не по правилам.
     Вильям по-дружески обнял ее за плечи, без намека на сексуальность, отчего она опять смутилась. Этим утром он кричал, что любит ее, любил, но сейчас она ему не нравится. Вот он ведет ее в ванную, чтобы... Что?
     - Не задумывайся, - приказал Вильям, открывая дверь в ванную. Он на минуту ее оставил, чтобы принести стакан воды, а потом достал из маленького пузырька пилюлю. - Вот, прими это.
     - Что это такое?
     - Это или лекарство, сделанное из известных с древности трав, растущих в Южной Африке, после приема которого женщина будет делать все, что захочет от нее мужчина. Или это обезболивающее - рука будет меньше болеть. Будешь принимать?
     Она даже не улыбнулась, взяла с ладони пилюлю и проглотила с водой.
     - Хорошо, сейчас снимем эту окровавленную рубашку.
     Джеки открыла рот, чтобы что-то сказать. А что она могла сказать? На ней был бюстгальтер, который полностью прикрывал ее скудную грудь. А разве она на публике не появлялась летом в платьях на бретельках? Какая разница?
     Внезапно Вильям ухватил ее за плечи и повернул лицом к себе.
     - Джеки, я не насильник. И не тот человек, который воспользуется положением женщины, потерявшей много крови. И мне не так... не так нужна компания женщины, чтобы прибегать к трюкам, раздевая ее. Все, что я хочу - это смыть с тебя кровь. У тебя отвратительный вид, и от тебя дурно пахнет. Ты можешь обернуться полотенцем, так что я ничего не увижу, но что-нибудь надо сделать, чтобы ты стала чистой.
     Пилюля стала действовать, боль ослабла, и она почувствовала облегчение. Улыбаясь, она начала медленно расстегивать блузку, но одной рукой трудно было справиться с этим. Боль опять пронзила ее, когда она хотела помочь себе забинтованной рукой. Наконец Вильям быстро расстегнул блузку и спустил ее с плеч. Только что она была тридцативосьмилетней женщиной и вдруг сделалась девочкой с косичками, наклонившейся над тазом для мытья головы.
     С испугом Джеки поняла, как это здорово, когда мужчина моет тебе голову. Когда она приходила в косметический салон, ей мыла голову женщина. Она делала это хорошо, но всегда спешила, потому что ее ждало еще шесть клиенток в очереди.
     Сильные руки Вильяма массировали ей кожу, не царапая ногтями, не было чувства, что он хочет скорее закончить. Обезболивающее вызвало дремоту, словно она выпила пару рюмок после тяжелой дневной работы. Она не была пьющей, но и трезвенницей не была тоже. Она ощущала одно расслабление: тело ее теплело и размягчалось от наслаждения массажем, который делал Вильям. После массажа головы он перешел к шее: казалось, он точно знает, какая мышца напряжена и где надавить, чтобы она расслабилась.
     Он промыл ее волосы второй раз, обернул голову полотенцем - она почувствовала себя кинозвездой и распрямилась.
     - Я наполню ванну, а ты раздевайся и надень халат.
     С этими словами он повернулся спиной к ней и открыл воду. После нескольких секунд колебания Джеки сняла с себя влажную одежду и надела халат, висевший на двери. Когда Вильям оглянулся на нее, ванна была заполнена горячей водой со слоем пены в пять дюймов толщиной. Если она погрузится в этот толстый непрозрачный слой, ее совсем не будет видно.
     - Я принесу еще полотенца, а ты ложись в ванну. И осторожней - не намочи бандаж.
     Уходя, он погасил свет, так что ванная комната освещалась только светом через стекло из спальни.
     Когда он ушел, она сняла халат и вступила в горячую-горячую воду. Ничего нет роскошнее ванны, наполненной горячей водой с пеной. Редко она позволяла себе удовольствие полежать в ванне. Редко у нее на это было время, а что важнее - она редко делала что-нибудь такое, чисто чувственное для себя самой. "Ведь можно вымыться под душем, так зачем еще тратить столько времени и изводить зря мыло и воду?"
     Закрыв глаза, она позволила воде просто пропитывать кожу и проходить прямо до костей. Пена для ванны была ей подарком от Терри на Рождество два года тому назад. Терри считала, что одинокая женщина наслаждается такими роскошными вещами, как лежание в горячей воде, но Джеки даже не раскрыла пузырек. Пена пахла, как целая корзина согретых солнцем, свежесорванных абрикосов.
     Она уже почти заснула, когда Вильям тихо открыл дверь в ванную. Повернув голову, она ему улыбнулась, и он закрыл дверь.
     Должно быть, она уснула, когда через полчаса он снова вошел в комнату и начал мыть ей лицо. Когда она открыла рот, он сказал:
     - Даже не думай протестовать, - так что она опять выпрямилась и закрыла глаза. Она была слишком сонной, слишком расслабленной, чтобы думать о чем-нибудь. Он вымыл ее лицо, измазанное кровью, шею, левое плечо и здоровую руку. Подвинувшись к краю ванны, он, намылив руки, сделал ей массаж ног, и при этом она не чувствовала себя равнодушной.
     В ванной было почти темно: после мягкого массажа ног в горячей воде, запаха пенной ванны в сочетании с пилюлей Джеки почувствовала себя просто замечательно. Иногда казалось, что у нее, проработавшей всю жизнь, никогда не было времени порадоваться чему-нибудь. Всегда перед ней стояли какие-то цели, а если не цели - то ответственность за хлеб насущный.
     Когда Вильям закончил массаж, она улыбнулась ему, такому красивому в золотом свете, плывущем из спальни.
     - Спасибо тебе, - прошептала она, когда он подвинул вешалку с полотенцами, чтобы взять пушистое белое полотенце для нее.
     - Поднимайся, я тебя высушу.
     Сказав это, он отвернулся, закрыв глаза. Джеки поднялась, вышла, мыло еще стекало с кожи, и он завернул ее в полотенце. Невзирая на свое расслабленное состояние, она вздрогнула.
     - Замерзла?
     - Нет, - прошептала она, и ее голова каким-то образом оказалась на его плече.
     Отодвинувшись, он взял ее за подбородок.
     - Ты устала.
     Вильям поднял ее на руки и понес в спальню, где поставил около кровати и подал красную пижаму.
     - Надень ее. Мне следовало бы помочь тебе, но ты это утром вспомнишь и возненавидишь меня.
     Это ее рассмешило. Она быстро надела пижамные штаны и скользнула в постель.
     - Лучше? - спросил он, подтыкая одеяло около подбородка.
     - Это ты у своей няни научился купать людей и относить их в постель? - поддразнивала она его.
     Вильям перестал подтыкать и бросил на нее острый взгляд.
     - По мнению моей няни, купание детей - это "пожар", и необходимо вызывать пожарных с нижнего этажа под нами.
     Джеки ухмыльнулась:
     - Это не правда.
     - Слово чести. И никогда она нас не относила в постель. Все, что она делала, это - "Спать!" И, ей-богу, мы шли. Если кто-нибудь из нас осмеливался ее не слушаться, она связывала нам ноги вместе и подвешивала нас на балконе, пока мы не решали, что уж лучше ложиться в постель.
     - Совсем не правда.
     - Да, это так, клянусь.
     - Должно же быть что-то хорошее у твоей няни. Она не могла быть полным чудовищем.
     - Ммм, да. Она была уникальна. Она не знала, что на свете существуют правила, так что, когда мы были с ней, мы могли есть кашу на обед, а мясо на завтрак. И она никогда не пыталась заставить нас силой быть тем, чем мы не были.
     - О? - протянула Джеки с гордостью.
     - Иногда родителям приходят в голову странные мысли о своих детях. Они думают, что они должны быть все похожи. По-видимому, они считают, что есть идеальный ребенок, и пытаются подогнать под этот идеал. Если ребенок не любит спорт, родители говорят: "Ты должен выйти и поиграть в футбол". Если ребенку нравится играть на воздухе, родители говорят: "Почему ты никогда не посидишь и не почитаешь?" И кажется, каким бы ты ни был ребенком, кому-нибудь хочется изменить тебя.
     - Но твоя няня этого не делала?
     - Нет... Люди ей нравились или не нравились, в зависимости от того, какие они были. Но изменить их она не пыталась.
     Джеки находила эту беседу сверхинтересной и очень бы хотела ее продолжить, но засыпала.
     - Она не пыталась изменить тебя? - прошептала она, глаза ее закрылись.
     - Нет. Она не жаловалась, что я был тоже... Она не жаловалась, что я не похож на других детей, потому что сама ни на кого не была похожа, и она понимала, как приятно быть непохожим.
     - Неприспособленные к жизни, а ты вдвойне. - Ее голос было еле слышен.
     - Нет, мы были оба уникальны. - Наклонившись, он поцеловал ее в лоб. - Сейчас спи, и, может быть, Добрая Фея исполнит ночью твое самое большое желание.
     Она ничего не ответила и все еще улыбалась, когда он выключил свет и вышел из комнаты.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

     Когда Джеки проснулась на следующее утро, вместе с ней проснулись пульсирующая боль в правой руке и абсолютно пустой желудок. Слишком слабая и сонная, чтобы вставать, она бодрствовала, тупо прислушиваясь к глухому постукиванию, доносящемуся из кухни. Любопытство взяло верх над дремотой, к тому же из кухни доносились запахи, которые она не могла распознать: курица... травы... свежеиспеченный хлеб... и что-то резковатое, похожее на горячий яблочный сидр. Она встала с постели и поплелась, куда повел ее нос.
     Как раз перед кухней Вильям строгал маленьким ручным рубанком снятую с петель кухонную решетчатую дверь, поставив ее на плитки тротуара. Солнце светило через белоснежные тонкие занавески кухни, а круглый сосновый стол был заставлен посудой с едой, закрытой салфетками.
     Она следила, как напрягается его сильная спина под бледно-голубой рубашкой из хлопка с изношенными манжетами. Сильные худые руки двигали рубанок по ребру двери почти ласкающим движением.
     Приглаживая волосы ладонью, Джеки хотела бы бегом вернуться в ванную и провести час, а то и больше, работая над своим лицом и волосами, а может быть, и над ногтями. Но заставила себя стоять там, где стояла: она не собиралась заниматься глупыми женскими уловками.
     - Что делаешь? - спросила она. Повернувшись, он подарил ей улыбку, такую же яркую, как и солнечный свет.
     - Кое-что укрепляю. - Он прислонил дверь к стене дома и подошел к ней. - Дайте мне взглянуть на моего пациента, - сказал он и повернул ее голову лицом к свету.
     - У меня рука порезана, а не лицо.
     - Много чего можно узнать, заглянув кому-нибудь в глаза.
     - О близорукости? Или сколько этот кто-то выпил накануне вечером? И что именно пил?
     - В твоем случае - не пил, сейчас белки глаз ясные, а вчера вечером были серые от боли и усталости. Голодная?
     - Просто голодающая.
     - Я так и думал. Садись, я тебе дам тарелку. Она позволила ему ухаживать за ней. Как приятно ухаживание мужчины за столом: она даже не протестовала, не говорила, что он гость, и что она должна за ним поухаживать. Этим утром она не чувствовала, что он гость. В это утро она чувствовала... Хотя зачем нужно так глубоко заглядывать в душу и разбираться в своих чувствах?
     Может, все еще действовала обезболивающая пилюля, но этим утром Джеки не была такой нервной, как обычно бывала с ним рядом. Обычно она чувствовала себя так, как будто должна бежать от Вильяма, а в это утро мир казался легким и радостным, как будто она надела очки от солнца.
     Она тихо сидела, пока он наливал горячий кофе, не возражая против сахара и молока. Кофе для ребенка, думала она, зная, что сегодня все вкусно.
     - Завтрак или ланч? - спросил он.
     Взглянув на часы, она увидела, что почти час дня, и что проспала она около четырнадцати часов. Так долго она не спала, пожалуй, никогда в жизни.
     - Ланч, - ответила она, наблюдая за тем, как он клал ей на тарелку чудовищного размера кусок пирога, приготовленного в горшке. Курицу окружала морковь и зеленый горошек, политые сметанным соусом. Все это пахло фенхелем, а хлеб был теплый, прямо из печки. Глиняная кружка наполнена горячим яблочным сидром.
     - Это ты приготовил? - спросила она подозрительно.
     Он засмеялся.
     - Не совсем. Комплименты будете говорить повару нашей семьи. Один из моих братьев привез это примерно час назад.
     Она была так занята едой, что ничего не прокомментировала, игнорируя факт, что Вильям уставился на нее. наблюдая за ней с затаенной улыбкой.
     - Джеки, сколько времени прошло с тех пор, как ты была в отпуске? В настоящем отпуске? Без самолетов и без всего, что их напоминает?
     - Мне это было не нужно. - Она улыбнулась ему над полупустой тарелкой. - А у тебя как? Когда был твой последний отпуск?
     - Точно так же, как у тебя. Они рассмеялись.
     - Хорошо, - сказал он, - я - Красный Король и...
     - Кто?
     - Красный Король, в противоположность Белой Королеве Алисы.
     - А... Знаю.
     - Вот что. Объявляю этот день праздником. Никаких книжек, никаких планов на будущее, никаких...
     - Никаких разговоров о Тэгги? - предположила она.
     - Никаких разговоров о Тэгги. Так, а что люди делают в праздники? - Он выглядел искренне озадаченным. - Давай посмотрим... Тратят больше денег, чем они могут себе позволить. Спят в чужих, неудобных постелях. Едят странную пищу, от которой заболевают. Поднимаются в четыре часа дня и проводят шестнадцать часов, бродя и разглядывая что-нибудь или очень большое, или очень древнее. Или же осмысливают то и другое, пока больше всего на свете им не захочется выспаться в собственной постели. Звучит неплохо, правда?
     - Необыкновенно.
     - Так ты хочешь поехать куда-нибудь?
     - Ты имеешь в виду экзотическое место и подальше?
     - Ну да.
     Она захихикала.
     - Как насчет того, чтобы пройтись к одному из старых шахтерских городков? Вдруг найдем что-нибудь интересное? Может, серебряные самородки попадутся.
     - Для меня эго звучит достаточно экзотически. Думаешь, ты осилишь?
     - Да, - ответила она, - хочется выйти отсюда на солнце.
     Невзирая на порезанную руку, она чувствовала себя хорошо, ощущая покой и леность, и не была, как обычно, безмерно уставшей или неотдохнувшей. Может, из-за вчерашней потери крови, может быть, потому, что сегодня не избегала компании Вильяма и не нервничала. Или, может, даже потому, что чувствовала себя перед собой виноватой, подобно тому, ка