нию  к  ней!  Все
остальные члены семейства с ней так милы, что лучше  не  бывает,  один  лишь
Николас проявляет недружелюбность!
   Но ведь он может думать, что у нее есть какие-то свои, особые мотивы  для
того, чтобы находиться вблизи его семейства?! Быть  столь  доверчивыми,  как
все остальные его родные, вовсе не так  уж  хорошо!  И  Николас  ведет  себя
правильно: он и не должен доверять ей! Ведь он не помнит о том, что когда-то
встречался с ней, и у него нет оснований ей  доверять.  А  эти  самые  "узы"
между ними, и то, что он порой "слышит", как она зовет его, - все  это  дает
ему лишние основания считать ее ведьмой!
   "Вспомни же, Николас!" - мысленно произнесла  она.  Он  говорил  ей,  что
ничего не помнит, однако же калькулятор вот  запомнил  достаточно  хорошо  и
сумел им воспользоваться! Подумав, что  могут  быть  и  еще  какие-то  вещи,
которые остались у него в  памяти,  Дуглесс  принялась  мысленно  перебирать
содержимое своей дорожной сумки. Что бы такое показать  ему,  отчего  память
его пробудится?!
   В гостевых покоях меж  тем  царило  необыкновенное  оживление:  вероятно,
прибыли товары от поставщика. Дуглесс знала  уже,  что  это  был  специально
нанятый  человек,  который  ездил  по  всей  Англии,  закупая   какие-нибудь
необыкновенные деликатесы для семейства Стэффорд и раз в  месяц  переправляя
их к ним. В этом месяце он прислал ананасы и шоколад, доставленные в  Англию
из Испании, куда они, в свою очередь, попали из Мексики. А  еще  он  прислал
сахар из Бразилии.
   Отойдя в сторонку, Дуглесс наблюдала за бурной реакцией женщин  при  виде
необычных продуктов. При этом она не могла  не  подумать  о  том,  насколько
проще в двадцатом столетии решаются продовольственные проблемы:  американцы,
например, могут иметь любые продукты в любое время года!
   Взглянув на тщательно упакованный шоколад в порошке, Дуглесс вспомнила  о
ленче в стиле американского пикника на свежем воздухе для Николаса и о  том,
что она тогда ему приготовила: жареного цыпленка, картофельный салат, яйца с
пряностями и "картошки" с шоколадом и орехами!
   И тут ее осенила идея: она слышала где-то, что запахи и вкусовые ощущения
являются сильнейшими генераторами памяти. Она и сама  знала,  что  некоторые
яства напоминают ей о бабушке Аманде, потому что в доме у  нее  всегда  было
потрясающее разнообразие всяческих кушаний. А вот  запах  жасмина  неизменно
вызывает у нее воспоминания о матери! Может, если она предложит Николасу  те
блюда, что он некогда пробовал в двадцатом веке, он сумеет больше  вспомнить
о времени, которое когда-то проводил с нею вместе?!
   Отправившись  к  леди  Маргарет,  Дуглесс  испросила  у  нее   разрешения
приготовить ужин на сегодняшний вечер. Сама идея леди Маргарет  понравилась,
но она пришла в ужас, когда услышала, что Дуглесс  сама  хочет  работать  на
кухне. И она предложила: пусть Дуглесс объяснит старшему по буфетной  груму,
чего именно она хочет, а потом она может переговорить со старшим  грумом  по
кухне (которого недавно приняли на работу на этот месяц), но сама пускай  на
кухню не ходит!
   Однако Дуглесс  настояла  на  своем,  используя  все,  самые  хитроумные,
аргументы.  Кроме  того,  леди  Маргарет   пробудила   в   ней   любопытство
относительно кухни и того, кого она  именовала  "старшим  грумом  по  кухне,
взятым на месяц".
   После роскошного, продолжавшегося очень долго обеда  Дуглесс  отправилась
вниз, на кухню, и была поражена тем, что там увидела. Одно помещение шло  за
другим, и повсюду были огромные плиты, массивные  столы  и  сотни  сновавших
туда-сюда людей. У каждого из них был свой круг обязанностей. Двое слуг были
раздельщиками мяса, двое - пекарями, еще двое -  пивоварами;  были  там  еще
солодовник, парочка хмелеводов; там же  находились  прачки,  какие-то  дети,
занятые престранными занятиями, был даже мужчина, именуемый "мастером грубой
замазки"  -  в  его  обязанности  входило  подмазывать  дырки,  если  где-то
осыпалась  штукатурка.  Кроме  того,  там  находились   несколько   клерков,
подсчитывавших все расходы, вплоть до последнего пенни!
   Огромные коровьи и свиные туши подвозились к кухне на  телегах,  а  затем
переносились в помещение для разделки. Далее  шли  ряды  кладовых  -  каждая
размерами больше, чем дом, - и  все  они  были  заполнены  бочками.  Толстые
колбасы длиною в несколько  футов  и  толщиною  в  руку  свисали  с  высоких
потолков. В двух помещениях кухни в нишах над плитами с двумя  очагами  были
устроены нары с соломенными подстилками - на них спали многие  работники  по
кухне.
   Старший грум провел ее по всем  помещениям  и  после  того,  как  Дуглесс
наконец оказалась в состоянии закрыть  рот,  разинутый  от  изумления  перед
размерами кухонных помещений и гигантскими количествами приготовляемой пищи,
она принялась растолковывать собравшимся, чего именно она от них хочет.
   Ее чуть не стошнило, когда она  увидела,  как  какая-то  грузная  женщина
принялась сворачивать шеи принесенным в клетках цыплятам. На плитах при этом
стояли котлы с кипящей водой, в которую совали цыплят, чтобы их  было  легче
ощипывать.  (Наиболее  мягкий  пух  сберегался  слугами   для   изготовления
подушек.) К своему  удивлению,  Дуглесс  обнаружила,  что  среди  продуктов,
используемых в хозяйстве жителей шестнадцатого века, уже имеется и картошка,
но почему-то ее едят не слишком часто. Несколько  женщин  принялись  чистить
картошку, другим было приказано варить яйца, которые  оказались  значительно
меньше, чем яйца двадцатого века.
   Для соуса к цыплятам и  для  пирожных  Дуглесс  требовалась  мука,  и  ее
проводили в мукомольню, где муку  многократно  просеивали,  пропуская  через
множество матерчатых сит, с постепенно  уменьшающимися  отверстиями.  Теперь
Дуглесс начала понимать, почему у них так  ценился  чистый  белый  пшеничный
хлеб, называемый "манче". Оказалось, что, чем ниже  был  статус  какого-либо
лица среди домашней челяди, тем более грубым хлебом  он  питался.  В  хлебе,
испеченном из  муки  лишь  одного  просева,  было  полно  отрубей,  а  также
попадались песчинки и просто кусочки грязи. Лишь члены семейства Стэффорд  и
их вассалы ели хлеб из муки, которую просеивали множество раз, пока  она  не
очищалась совершенно.
   Дуглесс понимала, что цыплят, яиц и картошки хватит на всех, но  печенье,
для  которого  потребуется  экзотичный  и  дорогостоящий   шоколад,   должно
предназначаться лишь членам семейства Стэффорд. Один из поваров помогал  ей,
пока она решала, в достаточной ли  степени  цыпленок  обмазан  болтушкой  из
грубой муки и сколько еще муки потребуется для печенья со  следующего  сита,
потом - со следующего и так далее. Дуглесс  не  чувствовала  в  себе  сейчас
склонности к проповеди идеи равенства, в особенности потому, что знала  -  в
самой тонкой муке не было не только  никаких  отрубей,  но  отсутствовали  и
многие витамины, и поэтому такая  мука  была  менее  питательна,  чем  мука,
которую  просеивали  меньшее  количество  раз!  Так  что  Дуглесс   попросту
сосредоточилась на  приготовлении  пищи  -  пищи,  которой  можно  было  бы,
наверное, накормить целую армию!
   Но что было просто приготовить в какой-нибудь английской кухне двадцатого
столетия в сравнительно малых масштабах, в  шестнадцатом  веке  представляло
проблему. Здесь все готовилось  в  огромных  количествах,  целыми  чанами  и
быстро. Здесь не было бакалейных лавок, где можно  было  бы  купить  готовую
горчицу или майонез для яиц и картошки. А весь перец, хранившийся под замком
в  особом  ящике,  был  только  в  виде  горошка,  и  его  необходимо   было
предварительно перебрать, удалить камешки и растолочь  его  затем  пестом  в
ступе величиною чуть ли не с таз. И орехи пекан  для  печенья  тут  тоже  не
продавались в уже очищенном виде упакованными в  пластиковые  мешочки  -  их
надо было сперва очищать от скорлупы.
   Дуглесс всем руководила и за всем наблюдала, одновременно обучаясь всему.
У нее прямо дыхание перехватило, когда она  увидела,  что  на  противни  для
печенья подстилается бумага,  на  которой  что-то  написано.  Она  стояла  и
смотрела, как шоколадная болтушка проливается на листы документа, на котором
- она была в этом уверена - стояла подпись чуть ли не Генриха Седьмого!
   К тому времени, когда еда была уже  почти  готова  и  ее  можно  было  бы
подавать, Дуглесс подумала, что эта трапеза должна представлять собою что-то
вроде пикника. Она отправила слуг в сад, чтобы там разостлали скатерти прямо
на земле, а потом велела принести туда и подушки.
   В тот вечер  ужин  подали  поздно,  уже  после  шести,  но,  наблюдая  за
выражением лиц собравшихся, Дуглесс видела,  что  она  не  зря  потрудилась!
Картофельный салат все уплетали большими столовыми ложками, и многие съедали
по целой тарелке яиц с пряностями. Всем  очень  понравились  и  первоклассно
зажаренные цыплята.
   Сидя напротив Николаса, Дуглесс наблюдала за ним  столь  пристально,  что
сама почти ничего не могла проглотить.  Насколько  она  заметила,  ничто  не
пробудило в нем ни малейших воспоминаний! Ни искры!
   С концом  трапезы  слуги  с  видом  триумфаторов  стали  обносить  гостей
серебряными блюдами, доверху наполненными вкуснейшим шоколадным  печеньем  с
начинкой из ореха пекан. Когда собравшиеся отведали печенья, у  кое-кого  на
глазах появились слезы искренней благодарности.
   Но Дуглесс смотрела на одного Николаса:  вот  он  откусил  кусочек,  стал
жевать... И медленно поднял глаза на Дуглесс - сердце ее так и  затрепетало!
Он помнит! - подумала она. - Да, что-то он все же помнит!
   Николас положил на тарелку печенье, и, сам не понимая, зачем это  делает,
вдруг снял перстень с пальца левой руки и протянул ей.
   Дрожащей рукой Дуглесс взяла перстень: это было кольцо  с  изумрудом,  то
самое, которое он уже дарил ей прежде, в доме Арабеллы,  когда  она  впервые
испекла для него шоколадные "картошки"! По выражению его  лица  она  видела,
что он и сам удивляется своему поступку.
   - Ты уже дарил мне прежде этот перстень! - тихо сказала она.  -  Когда  я
приготовила для тебя "картошки".
   Николас только и смог в ответ пристально уставиться на нее. Он начал было
говорить что-то, прося у нее объяснений, но очарование этой  минуты  нарушил
смех Кита:
   - Я не стал бы винить тебя! - смеясь произнес Кит. - Это печенье и впрямь
заслуживает, чтобы за него платили  золотом!  Вот,  держите!  -  сказал  он,
снимая с пальца обычное золотое кольцо и тоже подавая его Дуглесс.
   Хмурясь и улыбаясь одновременно, она взяла кольцо. Конечно,  колечко  это
ничего не стоило в сравнении с изумрудом на перстне Николаса, но  даже  если
бы цены перстней поменялись на противоположные, то и тогда  кольцо  Николаса
оказалось бы более дорогим для Дуглесс!
   - Благодарю вас! - пробормотала она и снова поглядела на Николаса, но тот
отвернулся, и она поняла, что воспоминание уже покинуло его.
   - Что-то ты слишком молчалив, брат, - сказал Кит, улыбаясь,  Николасу.  -
Пойдем с нами, развеселишься: сегодня  вечером  Дуглесс  будет  обучать  нас
одной новой карточной игре под названием "покер"!
   Но Николас отвернулся от брата: что-то произошло сегодня,  он  и  сам  не
смог бы сказать, что именно. Вот за ужином он отведал  шоколадного  печенья,
которое испекла эта женщина, и ему вдруг стало ясно - внезапно, безо  всяких
объяснений! - что она вовсе не враг ему!
   Даже вручая ей перстень, он называл  себя  в  душе  дураком!  Николас  не
уставал твердить себе, что он единственное во всем доме  разумное  существо,
не склонное верить в то, что Дуглесс, мол, этакий дар богов! И если  все  ее
добрые дела на поверку окажутся потом чем-то скверным, то он единственный из
всех, кто был способен понять ее истинную Природу!
   Но в  этот  вечер,  пока  он  ел  ее  чудесное  печенье,  его  прямо-таки
захлестнули наплывающие видения, они переполняли его сознание. То  он  видел
ее с  распущенными  волосами,  с  голыми  ногами,  восседающей  на  какой-то
странной формы металлической раме с двумя колесами. То  обнаженной,  и  вода
струилась по ее прекрасному телу. И  наконец,  ему  представилось,  как  она
прижимает к груди его перстень и смотрит на него взором, исполненным  любви!
И тогда, не думая, он снял с  пальца  перстень  и  подал  его  ей:  каким-то
непостижимым образом перстень этот казался уже принадлежащим ей!
   - Слушай, Николас! - обратился к нему Кит. - Да ты здоров ли?
   - Да-да, - рассеянно ответил он. - Вполне здоров.
   - Так ты тогда присоединишься к нам? - опять спросил Кит.
   - Нет, - буркнул себе под нос Николас. Он не хотел оказаться рядом с этой
женщиной, не хотел, чтобы она вызывала в его воображении образы  того,  что,
как ему было доподлинно известно, никогда не могло происходить. Если  бы  он
стал проводить с нею время, то того и гляди еще начал  бы  прислушиваться  к
ней, даже принялся  бы  верить  кое-каким  ее  абсурдным  россказням  насчет
прошлого и будущего!
   - Нет, я не приду, - сказал он Киту. - Я буду работать.
   - Работать? - с иронией переспросил Кит. - И никаких женщин,  да?  Я  вот
все думаю: а затаскивал ли ты хоть одну бабенку к себе в постель с тех  пор,
как к нам прибыла леди Дуглесс?!
   -  Она  не...  -  начал  было  Николас  и  замолчал:  ему   вновь   вдруг
представилось, как Дуглесс  сидит  и  улыбается  ему,  а  ее  мягкие  волосы
рассыпаны по плечам!
   - Стало быть, все к тому и идет?! - засмеялся Кит. - Что  ж,  я  не  могу
винить в этом тебя: женщина и впрямь прекрасна! И как же ты  думаешь  с  ней
поступить: взять в любовницы после свадьбы, да?
   - Ни в коем случае! - воскликнул Николас. - И  женщина  эта  для  меня  -
ничто! Можешь взять ее себе! А я бы только и  желал  никогда  впредь  ее  не
видеть и никогда впредь не слышать ее голоса! Я вообще хотел бы,  чтобы  она
никогда не появлялась в моей жизни!
   - Так-так! Стало быть, гром таки грянул! - воскликнул, дразня его. Кит и,
все еще улыбаясь, на всякий случай отступил чуть назад  -  он  явно  получал
удовольствие, наблюдая за тем, как страдает он, Николас!
   Николас вскочил с кресла: его бесил насмешливый тон всепонимающего брата,
и он был готов уже полезть в драку. Однако Кит отскочил к дверям, и,  стоило
Николасу двинуться в  его  сторону,  как  он,  громко  хохоча,  выскочил  из
комнаты, захлопнув за собой дверь перед самым носом Николаса!
   Вновь усевшись за стол, Николас попытался было целиком сосредоточиться на
лежавших перед ним счетах, но все его мысли были  заняты  той,  рыжеволосой.
Она там сейчас смеется, радуясь собственным деяниям! Но если расстроится, он
сразу это почувствует.
   Встав из-за стола, Николас прошел к окну и,  распахнув  его,  выглянул  в
сад. И вдруг, безо всякого желания с его стороны, перед глазами его возникло
еще одно видение: какой-то иной сад, ночь, идет дождь, и женщина  взывает  к
нему! Он видел огни - странные какие-то  пурпурно-голубые  огни,  высоко  на
столбах! И видел себя самого,  начисто  выбритого,  в  какой-то  причудливой
одежде, устремившегося куда-то в дождь!
   Николас с силой захлопнул окно и потер  глаза,  как  бы  пытаясь  изгнать
видение. Нет, он не может допустить, чтобы эта женщина околдовала и его!  Он
не должен позволять ей целиком овладевать его мыслями!
   Выйдя из конторы, Николас прошел в спальню, налил себе  в  высокий  кубок
сухого испанского вина и залпом осушил его. Потом, точно  так  же  торопливо
наполняя кубок, выпил второй и третий, пока  наконец  не  почувствовал,  как
разливается по телу тепло. Ладно, все эти связанные с нею видения он  просто
утопит в вине! Будет вот сидеть здесь и пить до тех пор, пока не  перестанет
слышать ее, видеть ее, чувствовать ее запах... даже помнить о ней!
   Через некоторое время  вино  сделало  свое  дело  и  приглушило  эти  так
мучившие его видения. Вполне удовлетворенный и успокоившийся, он  развалился
на постели и тотчас погрузился в сон.
   Однако ее образ вновь настиг его - на этот раз в сновидениях.
   - Ты должен сказать мне, показывал ли уже Кит  тебе  потайную  дверцу!  -
услышал он во сне женский голос, - И еще скажи, не поранил ли ты себе  руку?
- настаивал голос. - Кит погиб, и причиной этого был тогда ты! А  что,  если
ты и теперь ошибаешься? - Голос сделался громким, настойчивым. -  Что,  если
ты ошибаешься и Кит  умрет  из-за  того,  что  ты  не  желаешь  слушать?!  -
восклицала женщина.
   Николас проснулся весь в поту и остаток ночи  лежал  с  широко  открытыми
глазами, боясь вновь уснуть. Надо все-таки что-то делать  с  этой  женщиной!
Точно, надо что-то делать, если она и впредь не  станет  давать  ему  спать!
Да-да, что-то нужно делать!

Глава 16

   Утром в четыре часа  Дуглесс  тихонько  выбралась  из  дома,  намереваясь
пройти к фонтану и принять душ. Вчера  двое  дам  обсуждали  друг  с  другом
появление мыльной пены в бассейне, и  леди  Маргарет  при  этом  бросила  на
Дуглесс всепонимающий  взгляд.  Покраснев,  Дуглесс  отвернулась  от  нее  и
подумала: а есть ли хоть что-нибудь, происходящее в  семействе  Стэффорд,  о
чем леди Маргарет не ведает?
   И Дуглесс улыбнулась,  вспомнив  эту  сцену,  разумеется,  если  бы  леди
Маргарет всерьез полагала, что с ее,  Дуглесс,  стороны  дурно  использовать
фонтан в качестве душа, она обязательно сообщила бы ей об этом!
   Несмотря на то, что было  еще  довольно  темно,  Дуглесс  тотчас  увидела
фигурку поджидающей ее Люси. Несчастный одинокий ребенок!  -  подумала  она.
Дуглесс уже успела порасспросить окружающих и  узнала,  что  Люси  вместе  с
гувернанткой привезли в Англию, в  имение  Стэффордов,  когда  девочке  было
всего лишь три года. Считалось, что она станет  более  приличествующей  Киту
супругой,  если  хорошенько  узнает  Англию  и  еще  до  замужества  получше
познакомится с членами семейства Стэффорд.
   Но с самого  первого  дня  после  приезда  сюда  Люси  леди  Холлет,  под
предлогом того, что дитя  переутомилось  и  заболело  из-за  переезда  через
пролив и последовавшей тряски по дорогам Англии, никого к ней не подпускала.
А потом, когда Люси подросла и вполне пришла в себя, никто, похоже, уже и не
замечал, что рядом проживает этот ребенок.
   Примечательной  особенностью  людей  шестнадцатого  века,  как   заметила
Дуглесс, было то, что они вовсе не  пытались  превратить  детей  в  каких-то
идолов, как это делают американцы в  веке  двадцатом.  К  своему  удивлению,
Дуглесс обнаружила, что большинство из дам - приближенных  леди  Маргарет  -
женщины замужние, и две из них оставили дома маленьких, причем одна  женщина
ушла в поместье, которое находилось за сотни миль  от  владений  Стэффордов!
При этом они вовсе не сходили с ума из-за того, удается им или нет проводить
"лучшие в жизни часы" со своими  чадами!  Как-то  раз,  за  вышиванием  -  в
котором  все  дамы   были   необыкновенно   искусны,   тогда   как   Дуглесс
демонстрировала абсолютно безнадежное тяп-ляпство, - она  упомянула  о  том,
что в ее стране многие женщины проводят со своими детьми целые дни напролет:
развлекают их, обучают чему-нибудь и, в общем, изо  всех  сил  стараются  не
уставать от их постоянного присутствия. Сообщение это всех  собравшихся  дам
привело в ужас. Они полагали, что, пока дети не достигнут брачного возраста,
их можно попросту не замечать - ведь в конце концов,  они  и  умереть  могут
запросто, так  как  души  их,  пока  они  не  сделались  взрослыми,  еще  не
сформировались!
   Дуглесс тогда молча продолжила вышивание. Как ей представлялось  до  этой
беседы, родители всегда, в любые времена, должны бы относиться с обожанием к
собственным детям! Ей казалось, что матери всегда испытывают  необыкновенные
душевные терзания, размышляя над тем, достаточно ли они  дают  своим  чадам.
Но,  оказывается,  между  шестнадцатым  и  двадцатым  столетиями  существуют
расхождения, касающиеся не только проблем питания или же политики!
   И сейчас, увидев  Л