Николас
тут же приказал поворачивать домой.
   Когда они вновь оказались на  свежем  воздухе  и  Дуглесс  смогла  дышать
полной грудью, Николас приказал  сделать  привал,  и  под  деревьями  тотчас
разостлали скатерти и разложили еду. Николас подал ей кубок с крепким вином,
и, приняв его дрожащими руками, Дуглесс стала с жадностью пить.
   - Наш мир, видно,  совсем  не  похож  на  твой!  -  сказал  Николас.  Все
последние дни  он  расспрашивал  ее  о  подробностях  общественной  жизни  в
двадцатом веке, интересовался проблемами мытья и канализации.
   - Нет, не похож! - ответила она, пытаясь при этом вспомнить, как выглядят
и пахнут города у нее на родине. Разумеется, и в Америке  немало  бездомных,
но они все-таки живут не так, как здесь! В  городе,  конечно,  попадались  и
хорошо одетые люди, но зловоние ощущалось постоянно.
   - Да, наши города совсем не такие, как ваши! - повторила она.
   Развалясь рядом с Дуглесс - она при этом оставалась сидеть - и допивая из
ее бокала вино, Николас вдруг спросил:
   - Так ты бы хотела остаться здесь, в  моем  времени?  Она  посмотрела  на
него, и тотчас, как бы заслоняя его от нее, глазам  ее  предстали  те  самые
картины, которые она только что видела.  Да,  если  б  она  осталась  тут  с
Николасом, подобный город стал бы частью ее жизни, и всякий раз, расставаясь
с относительной  безопасностью  дома  Стэффордов,  она  бы  видела  все  эти
разлагающиеся головы на  шестах  и  улицы,  на  которых  воняло  от  гниющих
отбросов и содержимого ночных горшков!
   - Да, - ответила она, глядя ему прямо в глаза, - Да,  если  бы  я  могла,
непременно осталась бы! Он взял ее руку и поцеловал.
   - Но я обязательно заставила бы акушерок мыть руки! - добавила она.
   - Акушерок? - переспросил он. - А, ну да - значит, ты хотела бы иметь  от
меня детей?!
   Мысль о том, что ей пришлось бы рожать без надлежащей врачебной помощи  и
пребывания в родильном доме, привела ее в ужас, но она ни слова  не  сказала
об этом!
   - Да, по меньшей мере дюжину ребятишек! - воскликнула Дуглесс.
   Рукав на ее платье был слишком узок, чтобы его можно было поднять, но она
и сквозь ткань чувствовала его жаркие губы.
   - Ну, и когда же мы начнем делать их? - спросил он.  -  Мне  хотелось  бы
иметь еще детей!
   Веки у нее были сомкнуты, а голова  откинута  назад.  Еще?  И  вдруг  она
вспомнила о том, что Николас когда-то говорил ей. Сын! Он тогда сказал,  что
бездетен, но что некогда у него был сын! Так что же он имел в виду?
   Высвобождая руку, она спросила:
   - Слушай, Николас, а сын у тебя есть?
   - Да, есть мальчик. Но тебе не  следует  беспокоиться  -  я  давным-давно
отослал его с матерью от себя.
   Она изо всех сил старалась сосредоточиться и вспомнить. Так значит,  сын!
Но что же все-таки он говорил тогда? Вот:
   "У меня был сын, но он умер - упал и  умер  спустя  неделю  после  гибели
моего брата".
   - Нам пора возвращаться. - сказала Дуглесс.
   - Но сначала нужно перекусить! - возразил Николас.
   -  Нет-нет!  -  решительно  произнесла  она.  Поднимаясь,  -  Нам   нужно
повидаться с твоим сыном! Ты тогда говорил, что он скончался  неделю  спустя
после того, как утонул. Кит. А завтра как раз ровно  неделя!  Мы  тотчас  же
должны ехать к нему!
   Николас не стал мешкать. Оставив одного из слуг упаковывать еду и посуду,
он вместе с Дуглесс и семью остальными сопровождающими помчался  обратно,  к
дому Стэффордов. Прямо у парадных ворот они спрыгнули с лошадей, и  Дуглесс,
подобрав юбки, бегом кинулась следом за Николасом.
   Он провел ее на третий этаж, где она никогда не бывала  прежде,  и  ногой
распахнул дверь. Представшее глазам Дуглесс зрелище ужаснуло  ее  как  ничто
другое в шестнадцатом столетии. Годовалый или чуть старше мальчик был от шеи
до ножек плотно завернут в полотняные свивальники и  подвешен  к  колышку  в
стене и очень напоминал мумию. Вся нижняя часть свивальников, через  которую
он отправлял свои естественные надобности,  очевидно,  из-за  того,  что  их
никто и не думал менять, насквозь пропиталась  мочой  и  экскрементами.  Они
были и в деревянной бадье, стоявшей под ним на полу.
   Дуглесс замерла, в ужасе уставившись  на  ребенка,  глаза  которого  были
полуприкрыты.
   - Видишь, ребенок в полном порядке! - сказал Николас. - Ничего с  ним  не
сделалось!
   - Значит, ничего не сделалось, - пробормотала Дуглесс. Да если б у них  в
двадцатом столетии родители вздумали сотворить нечто подобное, их тотчас  же
лишили бы родительских прав и отдали под суд, а тут  Николас  заявляет,  что
ребенок "в полном порядке"!
   - Ну-ка, сними его! - распорядилась она.
   - Снять?! - удивился Николас. - Но ему ничто не угрожает, и  нет  причины
для того, чтобы...
   -  Снимай!  -  приказала  Дуглесс,  уставясь  на  него.  С  видом  явного
неодобрения Николас схватил ребенка за свивальник в области плеч и держал  в
вытянутой руке - так, чтобы моча капала на пол, но ни в коем  случае  не  на
него. Поворачиваясь лицом к Дуглесс, он спросил:
   - Ну, и что же мне теперь делать с ним?!
   - Мы сейчас же выкупаем его и оденем так, как полагается, - ответила она.
- А ходить он уже умеет? А говорить?
   - Но откуда мне знать? - с удивлением спросил Николас.
   Дуглесс в отчаянии заморгала глазами: да, между  их  мирами  пролегла  не
просто временная пропасть!  Ей,  конечно,  потребовалось  на  это  некоторое
время, но в конечном итоге она добилась того, что в комнату втащили  большую
деревянную лохань и принесли горячей воды. Николас что-то бормотал,  жалобно
стенал и чертыхался, но все-таки развернул своего дурно пахнущего, покрытого
грязью сына и погрузил в теплую воду. Несчастный младенец был весь, от пояса
и ниже, покрыт сыпью из-за  своих  свивальников!  Дуглесс  достала  один  из
кусочков своего драгоценного туалетного мыла и осторожно вымыла ребенка.
   В какой-то момент появилась и  нянька  и,  страшно  расстроившись,  стала
говорить, что Дуглесс, наверное, хочет убить мальчика.  Николас  сначала  не
вмешивался - возможно потому, что в душе был, вероятно, согласен с  нянькой,
- но Дуглесс продолжала пристально глядеть ему в глаза, и в итоге он прогнал
женщину.
   От теплой воды ребенок несколько оживился,  и  Дуглесс  поняла,  что  он,
должно быть, пребывал в состоянии  некоторого  анабиоза!  И  она  хорошенько
отчитала Николаса!
   - Но это позволяет избавиться от детского плача! - оправдывался  Николас.
- Стоит ослабить немного свивальники, и дети начинают орать что есть мочи!
   - Что ж, давай-ка тебя упакуем  в  подобные  свивальники  и  подвесим  на
колышек, а потом  поглядим,  не  будешь  ли  ты  визжать,  как  недорезанный
поросенок! - возмутилась Дуглесс.
   - Но ребенок  еще  ничего  не  соображает!  -  воскликнул  Николас,  явно
ошарашенный и ее действиями, и ходом ее мыслей.
   - В самом деле? Да у него уже и сейчас вполне  достаточно  мозгов,  чтобы
поступить учиться в Йелл! - ответила она.
   - В Йелл? - переспросил он.
   - Ну, неважно! А что, у вас уже изобрели английские булавки или еще нет?
   Пришлось Дуглесс импровизировать, изобретая что-то вроде пеленок. Николас
особенно протестовал, когда, скалывая края сделанной  из  полотняной  тряпки
пеленки, она пустила в ход свои броши -  одну  с  бриллиантом,  а  другую  с
изумрудами. Плохо только, что у нее не нашлось хоть немного  цинковой  мази,
чтобы смазать опрелости на теле  ребенка.  Когда  наконец  малыш  был  чисто
вымыт, насухо вытерт и присыпан пудрой - спасибо еще за  бесплатный  образец
пудры, предложенный ей в какой-то гостинице и  засунутой  затем  в  дорожную
сумку! - она передала его отцу. Вид у Николаса был испуганный и  озадаченный
одновременно, но он взял мальчика и спустя некоторое  время  даже  улыбнулся
ему. Ребенок тоже улыбнулся в ответ.
   - Как его зовут? - спросила Дуглесс.
   - Джеймс, - ответил Николас.
   Она вновь взяла у него ребенка: это был очень красивый мальчик, с  такими
же, как у Николаса, темными волосами и голубыми  глазами.  На  подбородке  у
него обозначилась ямочка.
   - Ну, давай-ка посмотрим, умеешь  ли  ты  ходить!  -  сказала  Дуглесс  и
поставила ребенка на пол - после нескольких неровных шажков тот благополучно
достиг ее протянутых к нему рук.
   Она еще около часа играла с ребенком, и все это время Николас оставался с
ними. Когда Дуглесс стала укладывать малыша спать на ночь, то обнаружила еще
кое-что новое в том, как люди елизаветинской эпохи заботились о своих детях.
В колыбельке Джеймса, в самой ее середине, была дырка,  и  ребенка  на  ночь
привязывали так, чтобы его попка приходилась прямо на  дырку,  а  снизу  под
дырку опять-таки подставляли лохань!
   Когда Дуглесс потребовала, чтобы ребенку положили обычную перину, Николас
глаза вытаращил от удивления. Нянька разразилась жалобами, и Дуглесс  вполне
понимала ее мотивы: ведь никаких резиновых штанов на ребенке нет, и  к  утру
вся перина наверняка будет мокрая и грязная, а как стирать  перину,  набитую
гусиным пухом?! В конечном итоге она решила и эту проблему,  положив  поверх
перины кусок вощеной ткани - той, из которой  шили  плащи-дождевики.  Нянька
все сделала так, как велела Дуглесс, но все еще  продолжала  ворчать,  когда
они с Николасом выходили из комнаты.
   - Пойдем поужинаем! - сказал Николас. - Отпразднуем очищение моего  сына!
- И, произнося это, он взял руку Дуглесс и сунул себе под руку.

***

   Откинувшись на спинку скамьи, Николас смотрел, как Дуглесс играет  с  его
сыном. Солнце светило ярко, воздух  был  напоен  ароматом  роз,  и  Николасу
казалось, что все в этом мире чудесно! Минуло три дня  с  того  часа,  когда
Дуглесс сняла ребенка с колышка и вытащила его из свивальника, и все эти три
дня ребенок большую часть времени провел в их обществе. Вдобавок к этому еще
куча всякого  любопытствующего  народа  являлась  проводить  время  с  ними.
Николас был просто потрясен, обнаружив, сколь глубоко погрузилась Дуглесс  в
заботы семейства Стэффорд за то небольшое время, которое она провела с ними.
Каждое  утро  она  занималась  так  называемой  "репетицией"   с   маленькой
толстушкой наследницей, и накануне они с ней представили веселую  пьеску,  в
ходе которой обе были обряжены  в  смешные  крестьянские  одежды.  Они  пели
песенку - типа "мы едем, едем, едем и песенку  поем..."  и  сыпали  шутками,
граничившими с богохульством!
   По ходу пьесы Николас сознательно удерживался от смеха, потому что  знал,
что все это устроено для Кита.  Она  сама  сказала  Николасу  об  этом.  Все
остальные  члены   семейства   буквально   заливались   хохотом   во   время
представления - все, кроме него!
   А позже, когда они  оказались  вдвоем,  она  стала  смеяться  над  ним  и
говорить, что он ревнует. Ревнует?! Он, Николас Стеффорд,  ревнует?!  Да  он
может с любой женщиной, какую только захочет, переспать - и вдруг  ревнует?!
С чего бы это?! Но она все  улыбалась  с  таким  понимающим  видом,  что  он
сграбастал ее в охапку, чтобы прекратить это, и принялся целовать, пока  она
была уже не в состоянии не только думать о каком-либо ином мужчине, но  даже
вспомнить собственное имя.
   А теперь он сидит тут,  привалившись  к  скале,  наблюдает  за  тем,  как
Дуглесс играет в мячик с его сыном, и наслаждается  полным  покоем.  Неужели
это любовь? - подумал он. -  Неужели  та  самая  любовь,  которую  воспевают
трубадуры? Но как может он испытывать любовь к женщине, с  которой  даже  ни
разу  не  переспал?!   Однажды   он   думал,   что   влюбился   -   в   одну
цыганку-полукровку, которая проделывала с его телом  совершенно  потрясающие
вещи! Но с этой Дуглесс ведь все  не  так  -  они  только  разговаривают  да
смеются!
   И она так часто твердила ему про эти наброски, которые обнаружила,  роясь
в его вещах, что он даже принялся за новые рисунки! И Кит  ему  сказал,  что
уже весной можно будет начать строительство замка в Торнвике.
   Они беседуют, поют вместе песни, катаются верхом, гуляют. И он  рассказал
ей о себе такие вещи, какие еще никогда не сообщал ни одной живой душе!
   Пару дней назад в дом  к  Стэффордам  забрел  один  художник,  и  Николас
заказал ему миниатюрный портрет Дуглесс. Скоро он будет готов.
   Вот он глядит на нее и приходит к мысли, что попросту не  может  без  нее
жить! Она часто говорит о том, что ему следует  делать  после  ее  ухода.  И
больше всего - о чистоте, так что он просто слышать об этом уже не в  силах.
Но она без конца твердит, что чистота - самое главное в жизни!
   После ее ухода... Да он и представить себе не может, как будет  жить  без
нее! Сегодня, к примеру, он только и делал, что твердил себе:  "мне  следует
поделиться этим с Дуглесс"! Она говорила, что там, в ее времени,  мужчины  и
женщины полноправные партнеры и делятся друг с другом  своими  мыслями.  Ему
известно, что последний муж  матери  частенько  интересовался  мнением  леди
Маргарет по тому или иному поводу, но что-то он не  припомнит,  чтобы  отчим
хотя бы раз спросил у матери: "Ну как у тебя прошел день?",  а  вот  Дуглесс
спрашивает!
   И еще - ребенок. Разумеется, ребенок - всегда  дополнительное  бремя,  но
все-таки  бывают  такие  минуты,  когда  он  счастлив  оттого,  что  мальчик
улыбается ему! И малыш смотрит на него, Николаса, как если бы он  был  самим
Господом Богом! Вот вчера он усадил мальчика на седло  перед  собой,  и  тот
залился таким смехом, что Николас невольно улыбнулся.
   Дуглесс засмеялась над какой-то проделкой ребенка, и ее смех вернул его к
действительности. Лучи солнца играют у нее в  волосах,  но  кажется,  что  и
солнце-то светит лишь тогда, когда  она  рядом!  Ему  хотелось  трогать  ее,
обнимать, заниматься с нею любовью, но страх перед тем, что она может  вдруг
исчезнуть, удерживал его от того, чтобы затащить ее в постель. Да,  конечно,
он не упускал случая поцеловать ее, потрогать каждый  кусочек  ее  тела,  до
которого только мог добраться! Вечерами, уединившись в каком-нибудь укромном
уголке, они прижимались друг к другу и смотрели вместе на огонь в камине или
на звездное небо за распахнутым окном. Он крепко  прижимал  ее  к  себе,  но
дальше этого они не заходили: слишком велик был риск потерять ее!
   Тут к Николасу приблизился мальчик-слуга и  сообщил,  что  леди  Маргарет
желает видеть его. С большой неохотой он покинул сад и направился в дом.
   Мать ждала его в своем кабинете рядом со спальней.
   - Ну что, ты сказал ей? - спросила леди Маргарет с  выражением  решимости
на лице.
   Николасу не требовалось пояснений, что именно она имеет в виду.
   - Нет, еще не сказал!
   -  Знаешь,  Николас,  ты  заходишь  слишком  уж   далеко!   Я   проявляла
снисходительность к этой женщине, потому что она спасла жизнь Киту, но  твое
поведение... - Она не договорила, ибо не  было  нужды  выражать  все  это  в
словах.
   Николас подошел к окну, приоткрыл его и выглянул в сад.
   Теперь ему была видна Дуглесс.
   - Я бы желал всю жизнь не разлучаться с женщиной из  рода  Монтгомери,  -
тихо произнес он.
   С силой захлопнув окошко, леди Маргарет  пристально  поглядела  на  сына,
буквально сверля его взглядом.
   - Нет! - воскликнула она. - Ты не  можешь  этого  сделать!  Мы  ведь  уже
получили то, что дали в приданое Летиции Калпин, и часть денег истрачена  на
покупку овец! Летиция принесет нам  земли  и  свое  доброе  имя.  Твои  дети
окажутся в родстве с наследниками трона! И  ты  не  можешь  просто  взять  и
отбросить все это ради ничего собой не представляющей женщины!
   - Но она - все для меня! - возразил Николас.
   - Она ничего собою не представляет! - повторила леди Маргарет, не сводя с
него глаз. - Два дня назад возвратился гонец из Ланконии. Нет  там  никакого
короля по фамилии Монтгомери! И  эта  Дуглесс  Монтгомери  -  не  более  чем
болтливая...
   - Можешь не продолжать! - оборвал ее Николас. -  Я  с  самого  начала  не
верил тому, что она королевских кровей, но теперь она значит для  меня  куда
больше, чем кровные узы и собственность!
   Леди Маргарет со вздохом сказала:
   - Не ты первый потерял голову от любви! Еще  в  девушках  я  влюбилась  в
своего двоюродного брата и отказалась выходить замуж  за  твоего  отца.  Моя
мать колотила меня до тех пор, пока я не согласилась! - Прищурив глаза,  она
глянула на Николаса. - И  она  оказалась  права:  твой  отец  дал  мне  двух
сыновей, а мой двоюродный брат проиграл все свое состояние!
   - Что касается Дуглесс, то она вряд ли проиграет мое состояние!
   - Однако же и не увеличит его! - воскликнула леди  Маргарет  и,  заставив
себя успокоиться, спросила:
   - Что все-таки беспокоит тебя?!  Ну,  Киту  хоть  предстоит  жениться  на
толстушке, а ты вступишь в брак с одной из самых знаменитых красавиц Англии!
Летиция, конечно же, куда красивее, чем эта женщина Монтгомери!
   - Да что мне за дело до ее денег  и  красоты?  -  ответил  Николас.  -  У
Летиции камень вместо сердца! И замуж за меня, младшего сына  в  семье,  она
идет лишь потому, что я - в некотором  родстве  с  королевой.  Пусть  поищет
кого-нибудь другого, кому не нужно душевное тепло, а лишь одна красота!
   - Так  ты  намерен  расторгнуть  сделку?!  Нарушить  данное  слово?  -  с
нескрываемым ужасом спросила леди Маргарет.
   - Как я могу  жениться  на  одной  женщине,  если  моим  сердцем  владеет
другая?! - воскликнул он.
   Презрительно засмеявшись, леди Маргарет ответила:
   - Вот уж не думала, что ты такой дурак! Ну оставь  эту  женщину  из  рода
Монтгомери при себе - сделаешь ее, скажем, горничной своей будущей  супруги!
Я думаю, Летиции безразлично, станешь ты наведываться в  ее  спальню  каждую
ночь или нет! Сделай Летиции ребенка, а затем  ступай  к  своей  Монтгомери!
Именно так и поступил мой второй супруг, а я не возражала. Хотя, конечно, та
женщина родила ему троих детей, а я только  одного,  да  и  тот  умер!  -  с
горечью договорила она.
   - Я не верю,  что  Дуглесс  согласится  на  подобную  сделку!  -  ответил
Николас, отворачиваясь от  матери.  -  Не  думаю,  что  там,  в  ее  стране,
позволительны такие вещи!
   - В ее стране? - переспросила леди Маргарет. - А где же она, эта страна?!
Разумеется, это не Ланкония. Откуда к ней приходит знание всех  этих  игр  и
развлечений? Откуда все эти странные приспособления, что она носит с  собой?
Она складывает цифры при помощи какой-то машинки! И у  нее  есть  магические
таблетки! А может, она послана самим дьяволом?! Ты что, хочешь жить в  грехе
с одной из прислужниц дьявола?!
   - Она не ведьма! Она попросту из... - начал Николас и  умолк,  глянув  на
мать. Ну не может он рассказать  ей  правду  насчет  Дуглесс!  Ведь  и  сама
Дуглесс как-то заметила, что сейчас все домочадцы любят  ее  только  потому,
что она спасла жизнь Киту, но вскоре это забудется!
   - Ты что, поверил во все ее сказки? -  пристально  глядя  сыну  в  глаза,
спросила леди Маргарет, - Неужели ты веришь  всем  ее  россказням?!  Да  эта
женщина - лгунья и... - Она чуть замешкалась, но продолжила:
   - Она везде сует свой нос! Заставила  тебя  рисовать  дома,  будто  ты  -
лавочник какой-то! А девчонку, на которой должен жениться  Кит,  подговорила
одеться в крестьянское платье! Она забирает  чужих  детей  из-под  присмотра
няньки! А детей наших слуг учит читать и писать - как будто  им  это  нужно!
Она...
   - Но ведь ты сама все это поощряла! - воскликнул ошарашенный  Николас.  -
Это я был единственным человеком, который молил вас о  том,  что  надо  быть
поосторожнее,  когда  она  только  появилась  здесь!  И  ты  взяла   у   нее
предложенную таблетку!
   - Да, я это сделала! Поначалу она меня очень даже забавляла!  -  ответила
леди Маргарет. - Пожалуй, она забавляла  бы  меня  и  теперь,  если  бы  мой
младший сын не вообразил себя  влюбленным  в  нее!  -  И,  смягчившись,  она
положила ладонь на руку Николаса.  -  Люби  Господа  Бога,  люби,  поскольку
должен,  своих  детей,  когда   они   вырастут,   только   не   дари   любви
женщин