вовсе не тот мужчина, которого я знала! Говоря по правде, ты как мужчина -
в подметки не годишься своему брату!  Меня  перебросили  назад,  в  прошлое,
чтобы как-то исправить несправедливость,  и  я  намерена  сделать  все,  что
только в моих силах, ради этого, даже если ты изо  всех  сил  будешь  мешать
мне! И, возможно, если мне удастся предотвратить гибель Кита,  это  сохранит
Стэффордам их владения, и никто  уже  в  таком  случае  не  станет  пытаться
перевоспитать тебя и сделать из тебя не такого похотливого, хама,  каким  ты
являешься! А теперь выпусти меня сейчас же отсюда!
   Но Николас, и не подумав отойти от двери, выкрикнул:
   - Ты что-то молола тут  о  гибели  брата.  Так  ты  хочешь...  Беспомощно
всплеснув руками, Дуглесс отвернулась от него и отчетливо проговорила:
   - Я - не ведьма! Можешь ты  это  понять?!  Я  -  самая  заурядная,  самая
обычная девушка, оказавшаяся в центре весьма странных  обстоятельств!  -  И,
повернувшись к нему лицом, она продолжила:
   -  Мне  толком  неизвестны  все  подробности  гибели  Кита.  Как  ты  мне
рассказал, ты практиковался в фехтовании и повредил руку, а поэтому  не  мог
скакать вместе с ним куда-то верхом. А Кит увидел в озере какую-то  девушку,
кинулся к ней и в результате утонул. Вот и все, что я знаю,  -  Кроме  того,
что, возможно, ответственность за это лежит на Летиции, - подумала  Дуглесс,
но вслух этого произносить не стала.
   Он продолжал глядеть на нее с нескрываемой враждебностью.
   - Когда ты явился ко мне, - вновь заговорила она, и голос ее смягчился, -
я тебе тоже вначале не верила.  Ты  мне  рассказывал  о  разных  вещах,  про
которые ничего не писали в исторических сочинениях, а я все равно не верила.
Но в конечном счете ты повез меня в Беллвуд и там показал  потайную  дверцу,
за которой была спрятана маленькая шкатулка из слоновой кости.  Ни  один  из
владельцев замка, сколько их там ни перебывало,  не  сумел  обнаружить  этой
дверцы! И ты рассказал еще, что Кит показал ее тебе ровно за неделю до своей
смерти. - Она умолкла: не очень-то ей нравилось думать о том, что Кит умрет!
   Николас уставился на нее. Да, точно, она-таки - ведьма! Потому что только
на прошлой неделе Кит показал ему эту потайную дверцу в Беллвуде! Интересно,
что же она такого сделала с Китом, чтобы уговорить его и  ей  рассказать  об
этой дверце, рассказать о том, что по  праву  должно  быть  известно  только
членам их семьи?
   Просто непонятно, что она выделывает с членами его семьи  и  со  всем  их
домом! Вот только вчера он слышал,  как  конюх  напевает  какую-то  чушь  на
мелодию спетой ею песенки "Заппити-ду-ду!". А три дамы из числа приближенных
к матери вздумали теперь подкрашивать себе веки - в стиле того, как,  по  их
объяснениям, их научила пресловутая "леди Дуглесс"! А его мать?!  Его  мать,
эта святая, всегда уравновешенная, мудрая, - его мать,  доверясь  ей,  будто
младенец, преспокойно принимает у нее из рук какое-то снадобье! И Кит тоже -
с видом обреченной на заклание жертвы - глядел на эту рыжеволосую ведьму!
   За те несколько дней, что торчит тут,  в  поместье  Стэффордов,  она  все
вверх дном перевернула! И на всех,  на  всех  решительно,  подействовали  ее
чары: эти песни, эти чудовищные танцы, эти ее истории - вон  совсем  недавно
слуги в замке болтали что-то насчет двух незнакомцев с именами "Скарлетт"  и
"Рэт"! - и все-все на них воздействует, даже то, как она  раскрашивает  себе
физиономию! Ясно, что она - колдунья и  постепенно  распространяет  на  всех
свои чары!
   Он, Николас, единственный, кто хоть  как-то  пытается  противостоять  ей!
Когда он стал говорить  Киту,  что  эта  женщина  приобретает  здесь  особую
власть.  Кит  только  посмеялся  над  ним  и  спросил:  "Какие,  собственно,
последствия могут быть от того, что  она  расскажет  несколько  историй  или
споет несколько песенок?!"
   Он, разумеется, понятия не имеет,  чего  эта  женщина  хочет,  но  уж  по
крайней мере он  не  станет  подчиняться  ее  ведовским  чарам,  как  это  с
легкостью сделали другие! И он намерен противостоять ей, как бы  трудно  это
ни было!
   Вот глядит он на нее и отчетливо понимает, что не такое это легкое дело -
сопротивляться ей! Ее темно-рыжие волосы рассыпались у нее по плечам, а свою
маленькую, изукрашенную жемчугом шапочку для  волос  она  сжимает  в  руках!
Никогда еще не доводилось ему видеть столь прекрасной  женщины!  У  Летиции,
возможно, черты лица более правильные, но  в  этой  женщине,  в  этой  самой
Дуглесс, - и это-то и приводит его  в  такое  бешенство!  -  в  ней  столько
очарования, и есть что-то такое еще, чему на его языке и названия нет!
   С самого первого момента их встречи все получалось так, как если бы у нее
была над ним какая-то тайная власть! Ему нравилось  подчинять  себе  женщин,
нравилось их целовать и чувствовать, как они прямо-таки тают в его объятиях.
Ему нравилась также ситуация  вызова,  когда  нужно  было  завоевать  любовь
какой-нибудь сопротивляющейся женщины,  и  нравилось  это  ощущение  власти,
которое возникало в нем, когда он попросту уходил от нее прочь!
   Но с этой женщиной с самого начала все было по-другому! Он следил за  нею
куда чаще, чем она за ним. Всякий раз, когда она бросала взгляд на Кита,  он
знал об этом, знал и о  том,  когда  она  окидывала  взглядом  какого-нибудь
красивого слугу, он всегда чувствовал,  когда  она  улыбается  или  смеется!
Вчера, когда он был у себя, это постоянное ощущение ее присутствия  достигло
в нем апогея, вызывая чуть ли не физическую боль, и  это  ощущение  его  так
разъярило, что он не мог ни мыслить  четко,  ни  говорить  внятно!  Сила  ее
воздействия приводит его в бешенство. После  ее  ухода  он  не  мог  уснуть,
потому что знал, что она плачет! Раньше  женские  слезы  его  совершенно  не
трогали: эти женщины вечно плачут! Плачут, когда с ними  расстаешься,  когда
не делаешь того, чего они хотят, когда говоришь им, что более их не  любишь!
Ему нравились женщины типа Арабеллы или Летиции, те никогда не плакали.
   Вчера эта женщина проплакала всю  ночь,  и,  хотя  он  никак  не  мог  ни
слышать, ни видеть ее, он чувствовал, что она  плачет!  Трижды  за  ночь  он
вставал, собираясь подойти к ней, но как-то справился с собой и сдержался! У
него не было ни малейшего желания дать ей понять, какую власть она имеет над
ним!
   А что касается этой истории ее насчет прошлого и будущего, то он попросту
и задумываться-то над этим не станет! Однако же есть во всем этом  и  впрямь
что-то странное! Разумеется, он и на секунду не поверил  в  то,  что  она  -
принцесса из Ланконии, да и мать, как он считает, тоже скорее  всего  ей  не
поверила: просто леди Маргарет понравились ее странные песнопения и странная
манера изъясняться. И сама она держалась так, как если бы все здесь было для
нее непривычно - начиная от еды или одежд и кончая слугами!
   - ...Так ты мне скажешь, да? - говорила меж тем она. Не  понимая,  о  чем
это она, Николас стоял  и  смотрел  на  нее.  И  вдруг  по  всем  его  жилам
прокатилась волна такого желания, что он даже отступил к двери.
   - Нет, меня ты не сможешь заколдовать, как ты это уже проделала со  всеми
членами моего семейства! - пробормотал он, как бы  пытаясь  убедить  в  этом
самого себя.
   Дуглесс увидела, что глаза его зажглись желанием, заметила, как  он  чуть
опускает веки. Сердце ее забилось часто-часто. Ты только коснешься его  и  в
тот же миг вернешься в свою эпоху! - сказала она себе. - Но ведь не могу  же
я уйти, пока Кит не  окажется  в  безопасности  и  пока  не  будет  раскрыто
коварное предательство Летиции!
   - Но, Николас, - сказала она вслух, - я и не думала околдовывать тебя,  и
я решительно ничего не проделывала с членами твоего семейства,  кроме  того,
что мне требовалось для выживания здесь! - И,  вытянув  вперед  руку,  чтобы
хоть прикоснуться к нему, добавила:
   - О, если б ты только захотел выслушать меня!..
   - Что? Слушать твою болтовню о прошлом и будущем, да?!  -  спросил  он  с
презрительным смешком. А потом, склоняя к ней лицо, договорил:
   - Поосторожней, женщина, с тем, что творишь! Ибо я не перестаю следить за
тобой! И когда придет известие  о  том,  что  у  тебя  нет  никакого  такого
дяди-короля, я собственными руками вышвырну тебя вон из моего дома! А теперь
- прочь убирайся и не пытайся впредь шпионить за мной! - С этими словами  он
повернулся к ней спиной и в гневе выскочил из комнаты, оставив в одиночестве
Дуглесс, которая чувствовала себя совершенно беспомощной.
   Глядя в спину удаляющегося Николаса, она недвижно стояла в его спальне  и
молила Бога.
   - Ну, пожалуйста. Боже! - просила она, - Ну, наставь же меня в  том,  как
мне помочь Николасу! Позволь же мне сделать то, что я не  сумела  сделать  в
тот, первый раз! Пожалуйста, направь меня на путь!
   И, ощутив себя сразу постаревшей, Дуглесс удалилась из спальни.

Глава 15

   Утром Дуглесс увидела  Арабеллу  -  та  только-только  вышла  во  двор  и
собиралась сесть на свою великолепную вороную лошадку. Рядом с Арабеллой был
какой-то мужчина, и Дуглесс догадалась, что это,  должно  быть,  и  есть  ее
супруг, Роберт Сидни. Дуглесс очень хотелось  посмотреть  на  него  поближе,
разглядеть лицо человека, которого Николас считал своим  другом,  и  тем  не
менее этот самый "друг" и отправил его потом на эшафот!
   Тут Сидни обернулся, и у Дуглесс  прямо-таки  дыхание  перехватило:  этот
Роберт Сидни был очень похож,  ну,  прямо-таки  копия,  на  доктора  Роберта
Уитли, за которого она когда-то собиралась замуж!
   Дуглесс отвернулась и почувствовала, что  руки  у  нее  дрожат.  Да  нет,
просто совпадение! - убеждала она себя.  -  Конечно,  совпадение,  и  ничего
больше! Но затем, уже позже, в тот же день она вдруг вспомнила, что, когда в
двадцатом веке Николас впервые повстречался с Робертом, то посмотрел на него
так, как если бы увидел привидение! А сам Роберт при этом  глядел  тогда  на
Николаса с нескрываемой ненавистью в глазах!
   Совпадение! - вновь мысленно повторила она. Да, ничем иным это и не могло
быть!
   В течение двух последующих дней Дуглесс редко видела Николаса, а если  им
и  доводилось  встречаться,  то  обычно  он  либо  мрачно  смотрел  на   нее
откуда-нибудь из дверного проема, либо, нахмурившись, бросал на нее  злобные
взгляды из-за стола. Дуглесс же была здесь в одном лице сразу  чем-то  вроде
телевидения, кинематографа, участницы карнавала  и  концертирующей  примы  в
одном  лице  и  не  имела  ни  одной  свободной  минуты.  Обитателям   замка
требовались все новые игры, песни,  истории  -  их  жажда  развлечений  была
поистине неутолимой. Дуглесс не могла  даже  по  саду  спокойно  гулять  или
проходить по дому: обязательно кто-нибудь останавливал ее и требовал  порцию
очередной забавы. Целые часы у нее уходили на то, чтобы вспомнить обо  всем,
что она когда-либо читала или слышала. С помощью  Гонории  она  придумала  и
пустила в ход упрощенную версию игры  в  "монополию".  Используя  грифельные
доски, она организовала игру в "отгадывание по картинкам". Когда, пересказав
все прочитанные когда-либо  книги,  Дуглесс  почувствовала,  что  память  ее
иссякла, она принялась рассказывать об Америке. Особой любовью  эти  истории
пользовались у леди Маргарет. Дуглесс изо всех  сил  старалась  держаться  в
разговорах лишь темы развлечений и  никогда  в  своих  беседах  не  касалась
проблем политики или религии. Ведь всего за несколько лет  до  ее  появления
тут королева Мария жгла на кострах людей за то, что они принадлежали к иной,
"неверной", вере. Но все-таки иногда Кит спрашивал у нее, как там  у  них  в
стране обстоит дело с сельским хозяйством, и, хотя  Дуглесс  знала  об  этом
крайне мало, она все же оказывалась в состоянии высказать какие-то  полезные
советы, к примеру, по поводу удобрений и того, как именно  их  применять  на
полях.
   Дуглесс было известно, что дамы, приближенные  леди  Маргарет,  потрясены
тем, сколь скверно она образованна: и говорит всего на одном  языке,  ни  на
одном из музыкальных инструментах играть  не  умеет,  и  почерк  такой,  что
ничего не прочтешь, - но большую часть этих недостатков они ей прощали.
   Обучая чему-то их, Дуглесс одновременно училась  и  сама.  Ни  одна  дама
вовсе не испытывала на себе такого социального прессинга, какой в  двадцатом
веке  испытывают  женщины  в  Америке,  там  общественное  мнение  буквально
требует, чтобы они были всем для всех! От женщины шестнадцатого века никто и
не ожидал, что она сделается, скажем, ответственным работником  какой-нибудь
корпорации, оставаясь при этом и любящей матерью,  и  искусной  кухаркой,  и
хозяйкой дома, и  изобретательной  любовницей  с  телом,  как  у  гимнастки!
Богатая  женщина  здесь  занималась  рукоделием,   смотрела   за   домом   и
развлекалась. Разумеется, едва ли при этом можно было  рассчитывать  на  то,
что она проживет на свете более сорока лет, но хотя бы в течение всего  того
недолгого времени, что ей было отпущено на земле, никто  не  давил  на  нее,
побуждая делать все больше и постоянно быть чем-то большим!
   По мере того, как текли дни ее пребывания в  шестнадцатом  веке,  Дуглесс
стала вспоминать о своей жизни с Робертом. Будильник звонил в шесть утра,  и
она начинала суматошное беганье по квартире. А бегать ей приходилось,  чтобы
успеть переделать всю дневную работу по дому Надо было и еду приготовить,  и
в магазин сгонять, и в доме убрать (только раз в неделю к  Роберту  являлась
работница, наводящая порядок в квартире), и в кухне все вычистить до полного
блеска - и все это опять, и опять, и опять! А в ее так называемое "свободное
время" она была полный день  занята  на  работе!  Иногда  у  нее  появлялось
желание взять да и поваляться денька три в постели да почитать детективы про
какие-нибудь загадочные убийства,  но  всякий  раз  оказывалось,  что  из-за
обилия домашних дел она не может себе это позволить!
   Ну, а кроме всего прочего, ее мучило  и  чувство  постоянной  вины:  даже
отдыхая,  она  сознавала,  что  "обязана"  посещать  гимнастический  зал   и
выполнять там всяческие упражнения,  чтобы  не  растолстеть,  или  "обязана"
заниматься каким-нибудь шикарным ужином для  коллег  Роберта.  Чувство  вины
возникало у нее даже тогда, когда, совершенно вымотавшись, она извлекала  из
морозилки одну только пиццу и разогревала ее.
   Но тут, в шестнадцатом  веке,  все  эти  современные  комплексы  казались
такими далекими! Люди здесь не жили в одиночку, в изоляции друг от друга.  И
в домах у них вовсе не находилось сразу двадцать дел для  одной  женщины!  В
доме присутствовало сто и даже, может, сто сорок разных слуг для того, чтобы
управляться, скажем, с семьюдесятью обязанностями!  И  не  было  так,  чтобы
одной усталой женщине приходилось и готовить, и убирать, и  мыть  посуду,  и
так далее, и тому подобное, да еще и  работать  где-то!  Здесь,  у  них,  за
каждым человеком была закреплена всего одна  какая-то  обязанность!  Женщины
двадцатого века были, разумеется, сами повинны  в  своих  страданиях,  но  в
шестнадцатом  веке  люди  чаще  страдали  от  болезней,  от   страха   перед
непознанным,  от  полного  незнания  лекарств,  а  также  -   от   постоянно
преследовавшей   их,    и    действительно    реальной,    угрозы    смерти.
Продолжительность жизни в шестнадцатом столетии  была  небольшой,  и  смерть
всегда ходила где-то совсем рядом с подданными Елизаветы. С  того  дня,  как
появилась Дуглесс, в доме скончались уже четыре человека, и  всех  их  можно
было спасти,  если  б  существовала  какая-нибудь  приличная  палата  скорой
медицинской помощи с надлежащим уходом! Например, один  из  работников  умер
оттого, что па него свалилась повозка и  началось  внутреннее  кровотечение.
Глядя на этого мужчину, Дуглесс думала, что все  бы  сейчас  отдала  за  то,
чтобы быть врачом и  уметь  останавливать  кровь!  Люди  тут  умирали  из-за
какого-нибудь воспаления легких, гриппа или даже  нарыва,  через  который  в
организм проникала инфекция. Дуглесс раздавала знакомым  таблетки  аспирина,
залечивала  раны,  смазывая  их  неоспорином,  или  потчевала  пациентов  из
столовых ложек пептобисмолом. На  какое-то  время  она,  конечно,  облегчала
страдания людей, по решительно ничего нельзя  было  поделать  с  их  гнилыми
зубами, с их порванными  связками  на  ногах,  из-за  чего  люди  оставались
калеками на всю жизнь, или с воспалениями аппендиксов, которые прорывались у
детей, и они умирали от этого!
   И с нищетой она тоже ничего не могла поделать. Как-то раз она попробовала
поговорить с Гонорией о том,  сколь  велики  различия  между  образом  жизни
членов семейства Стэффорд и жизнью  крестьян.  Именно  в  ходе  этой  беседы
Дуглесс узнала о существовании законов,  регулирующих  доходы  разных  слоев
общества. У них, в Америке, существовала  претензия  на  некоторое  всеобщее
равенство и утверждалось, что  якобы  человек,  стоящий  миллионы  долларов,
ничуть не лучше какого-нибудь бедолаги, в  поту  зарабатывающего  хлеб  свой
насущный. Правда, никто в это не верил, и  совершившие  преступления  богачи
отделывались  легкими  наказаниями,  а  бедняки   всегда   наказывались   по
максимуму!
   Но, как поняла Дуглесс,  в  шестнадцатом  столетии  сама  идея  всеобщего
равенства встречалась лишь взрывами хохота. Люди  тут  не  были  равными,  и
закон не разрешал им даже одеваться  одинаково!  Не  вполне  поверив  этому,
Дуглесс  попросила  Гонорию  растолковать  ей  суть  законов,   регулирующих
денежные поступления. Выходило, что мужчина с годовым доходом в сотню фунтов
или немногим менее имел  право  носить  камзол  из  бархата.  Но  на  других
предметах его верхней одежды никакого бархата не должно было быть. А если он
зарабатывал лишь двадцать фунтов в год, то камзол ему  полагался  только  из
атласа или камчатной ткани, а прочая верхняя одежда  -  из  шелка.  Мужчина,
зарабатывавший десять или менее фунтов  стерлингов  в  год,  не  имел  права
тратить в год на одежду более двух шиллингов.  Лицам  с  графскими  титулами
разрешалось носить соболиные шубы, а бароны,  например,  могли  носить  лишь
шубы из песца. По длине  верхняя  одежда  слуг  не  должна  была  переходить
границу  икры.  Мастеровые  обычно  одевались  в   синее   (именно   поэтому
представители верхних сословий редко  использовали  ткани  этого  цвета  для
своих одежд).
   Здесь  без  конца  принимались  новые  и  новые   законы.   Регулированию
подвергалось абсолютно все:  доходы,  меха,  цвета  одежд,  материалы,  даже
фасоны! Дуглесс, к примеру, как одной из  приближенных  дам  леди  Маргарет,
позволено было одеваться как графине. В конечном счете Гонория рассмеялась и
сказала, что, в общем-то, каждый носит то, что может себе позволить, но если
кто-то нарушит установления, заплатит штраф  в  пользу  городской  казны,  а
после этого сможет одеваться по своему вкусу.
   В двадцатом веке Дуглесс как-то не приходилось слишком  уж  размышлять  о
своих нарядах. Конечно, ей нравилось, когда  одежда  была  удобной  и  долго
носилась, но в остальном она  весьма  мало  ее  занимала.  Однако  здесь,  в
елизаветинской эпохе, с ее красивыми  платьями,  все  было  по-другому!  Уже
через несколько суток своего  пребывания  в  шестнадцатом  столетии  Дуглесс
обнаружила, что люди тут просто  необыкновенно  озабочены  своими  тряпками!
Так, приближенные к  леди  Маргарет  дамы  часами  изобретали  новые  фасоны
платьев!
   Однажды днем прибыл  какой-то  торговец  из  Италии  с  рулонами  тканей,
заполнившими целых две телеги. Его приветствовали в парадных покоях с  таким
восторгом, как если б  он  открыл  и  привез  им  какое-нибудь  средство  от
блошиных укусов! Дуглесс незаметно для себя  вдруг  обнаружила,  что  и  она
подключилась к этой вакханалии и вместе с остальными дамами занимается  тем,
что без конца разворачивает  рулоны  узких  тканей  и  прикладывает  образцы
материи то к