к в глаза попал! - почти с улыбкой  произнесла  она.  -  Я  так  виновата,
Николас, мой дорогой, что подвела тебя! Похоже,  мне  решительно  ничего  не
удается! Но  только  до  этого  случая  никто  еще  не  погибал  из-за  моих
оплошностей! Боже ты мой! -  прошептала  она  и,  повернувшись,  присела  на
краешек надгробия. Как же ей теперь жить, когда на ее руках - его кровь?
   Расстегнув молнию на  сумке,  болтавшейся  на  плече,  Дуглесс  принялась
рыться в ней, извлекла из ее недр пакетик  с  мягкими  салфетками.  Вытащила
одну и высморкавшись, вдруг увидела  какой-то  клочок  бумаги,  выпавший  из
сумки. Нагнувшись, она подняла его и... это была та самая  записка,  которую
Николас когда-то написал ей и сунул под дверь!
   - Ой, записка! - воскликнула она и вскочила с  надгробия.  Ведь  послание
написано собственной рукой  Николаса!  Оно  нечто,  к  чему  он  прикасался,
нечто... Да это же - свидетельство!
   - О Николас! - простонала  Дуглесс,  и  снова  полились  слезы,  обильные
слезы, вызванные истинным, глубоким горем! Ноги ее  вдруг  ослабели,  и  она
тихонько опустилась на каменный пол, прижимая записку к щеке. - О,  Николас,
я так виновата! - рыдала она. - Я очень-очень-очень виновата в том,  что  не
оправдала твоих надежд!
   И она подалась вперед, прислонившись лбом к холодному мрамору  надгробия,
а потом свернулась калачиком.
   - О Боже! - шепотом молила она. - Ну, помоги же мне забыть Николаса!
   Дуглесс так была поглощена своим горем, что не обратила внимания  на  то,
что сверху через витражное стекло пробился лучик солнца и коснулся ее волос.
Витраж представлял собою изображение коленопреклоненного  и  погруженного  в
молитвы ангела. Луч прошел как раз через сияющее гало  над  головою  ангела,
поиграл в волосах Дуглесс, а затем, когда облачко на небе проплыло,  осветил
и мраморную руку Николаса.
   - Ну, пожалуйста, - со слезами молила Дуглесс, - пожалуйста, сделай это!
   Вдруг она услышала смех, и узнала его, это смеялся Николас!
   - Это ты,  Николас?  -  шепнула  она  и,  подняв  голову,  несколько  раз
моргнула, чтобы стряхнуть слезы и видеть получше.  Но  в  церкви  никого  не
было!
   Неуклюже поднявшись, она опять, несколько громче, позвала:
   - Это ты, Николас? - и вновь услышала смех, на этот раз где-то за спиной.
Резко повернувшись, она вытянула  вперед  руку  -  опять  никого!  -  Да,  -
воскликнула она тогда, выпрямляясь, а потом еще громче крикнула:
   - Да! - Подняв глаза навстречу  солнечному  лучу  и  ангелу  в  витражном
стекле, сна зажмурилась, а затем, откинув голову назад, еще раз прошептала:
   - Да!
   И вдруг ее как будто кто-то сильно ударил в живот. Согнувшись пополам  от
острой боли, она сползла на каменный пол. А когда попыталась встать на ноги,
перед глазами все закружилось и возникло чувство тошноты. Надо  добежать  до
туалета - не могу же я позволить себе  изгваздать  церковь!  -  мелькнуло  в
голове.
   Но когда она попробовала сдвинуться с места, у нее ничего не  получилось:
было такое ощущение, будто тело более не повинуется ей!
   - О, Николас! -  прошептала  она  и  протянула  руку  к  гробнице,  но  в
следующее мгновение все вокруг почернело, она потеряла сознание и рухнула на
пол.
   Очнувшись, она почувствовала дурноту и слабость и не  могла  понять,  где
она. Открыла глаза и увидела голубое небо  над  головой,  а  рядом  покрытое
пышной листвой дерево.
   - И что же теперь? - прошептала  она.  Неужто  она  как-то  выбралась  из
церкви?
   Она смежила веки, потому что  чувствовала  себя  очень  слабой,  хотелось
спать, а где именно она находится, она выяснит потом.
   Дуглесс уже начала дремать, когда до нее откуда-то донеслось хихиканье  -
похоже, женщина смеялась неподалеку. Дети, наверное, - подумала  Дуглесс,  -
это дети играют.
   Но затем послышался ответный смех мужчины, и она  открыла  глаза.  Уж  не
Николас ли? - взволновалась она и, резко поднявшись, села и стала  озираться
по сторонам. Оказалось, что  она  сидит  на  траве  под  деревом,  а  вокруг
красивый, типично английский, сельский  пейзаж.  Она  хотела  повернуться  и
забрать свои вещи. И когда это она успела уйти из церкви?
   Она так и застыла на  месте,  увидев  мужчину,  работавшего  в  поле.  Он
находился довольно далеко от нее, и его трудно было  разглядеть  хорошенько,
но ей показалось, что одет мужчина в какое-то подобие короткого  коричневого
халата и что он вспахивает поле сохой, которую тянет за собой  бык.  Дуглесс
несколько раз моргнула, но видение не исчезло. Что  ж,  -  отметила  она,  -
сельская Англия и впрямь остается сельской!
   Где-то за спиной вновь послышалось хихиканье женщины.
   - Сэр Николас! - томно произнес женский голос. Дуглесс, даже  не  обдумав
хорошенько, что делает, мгновенно отреагировала: вскочила на ноги,  кинулась
к кустам, которые были за ней, и, раздвинув ветки, прошла вперед.
   На траве лежал Николас. Ее Николас! Рубашка  почти  свалилась  у  него  с
плеч, и он,  катаясь  по  земле,  своими  сильными  руками  тискал  какую-то
пухленькую девицу в весьма странного вида платье, из которого  все  прелести
девицы чуть ли не вываливались наружу!
   - Николас! - громко воскликнула Дуглесс, - да как же ты мог?! Как ты  мог
проделать такое со мной?! - Голос ее прерывался: ее вновь душили слезы. -  Я
так беспокоилась о тебе, чуть с ума не сошла, а ты,  оказывается,  здесь,  с
этой... с... О, Николас, ну, как ты мог?! - И, вытащив из  кармана  бумажную
салфетку, Дуглесс громко высморкалась.
   Николас и девица прекратили возню на траве. Девица, вроде  бы  в  испуге,
поспешно завязала тесемки на передней  части  платья  и,  выбравшись  из-под
Николаса, кинулась бежать прочь, перепрыгивая через изгороди меж полями.
   Николас обернулся к  Дуглесс,  и  его  красивое  лицо  исказила  сердитая
гримаса. Откинувшись  назад  и  опершись  о  локоть,  он  гневно  взирал  на
рыжеволосую женщину.
   - И что же вы всем этим хотели сказать? - требовательно выкрикнул он.
   Волна негодования схлынула с Дуглесс. Некоторое время она  молча  стояла,
как бы застыв и уставясь на него: Николас здесь, с ней! Он здесь!
   Затем она кинулась к нему и, обвив его шею руками, принялась целовать. Он
тоже заключил ее в объятия, и они оба упали на траву.
   - Ведь это же - ты, да, Николас?!  Ну  конечно  же  ты!  Любимый  мой!  -
говорила Дуглесс. - После того, как ты ушел, все было так  ужасно!  Ни  одна
живая душа не помнила тебя! И никто не мог вспомнить нас с тобою  вместе!  -
И, целуя его в шею, она добавила:
   - Ты вновь отрастил бороду, но это совсем неплохо, мне даже нравится!
   Он целовал ее в шею, а рука его потянула за переднюю часть ее  юбки,  так
что блузка тотчас расстегнулась, и губы его заскользили от ее шеи вниз.
   - О, Николас, мне так много нужно тебе рассказать! - воскликнула Дуглесс.
- После твоего ухода я виделась с Ли, и он сообщил мне все  о  Летиции  и  о
Роберте Сидни, и еще... еще о... О да, вот  так!  Как  же  хорошо,  ой,  как
приятно! Нет-нет! - вскричала вдруг она и оттолкнула его  подальше.  -  Нет,
этого мы делать не должны! Ты же, наверное, помнишь,  что  случилось  в  тот
последний раз, да?! Нам следует поговорить: я должна тебе сообщить об  очень
многом! Ты уже знаешь, что тебя все-таки казнили?
   - Меня? Казнили?! - воскликнул Николас, выпуская ее, хотя  до  этого  еще
раз попытался привлечь Дуглесс к себе. - Молю вас, сударыня, скажите же,  за
что?
   - За измену! И за то, что собрал войско!  За...  Послушай,  Николас,  ну,
хоть ты-то не впадай в прострацию! Довольно и того, что у меня  в  последние
дни была такая амнезия, что я просто забыла обо всем на свете!  Выслушай  же
меня! Я не знаю, как долго ты еще пробудешь здесь. Знай: это  все  замыслила
твоя жена! Я понимаю, конечно, что ты ее любишь, но она и замуж-то  за  тебя
пошла лишь потому, что ты - родственник королевы Елизаветы,  а  может,  отца
королевы?! Неважно! В общем, Летиция хочет вывести тебя из игры, потому  что
играть по ее правилам ты не желаешь! И она хочет посадить своего ребенка  на
английский престол! Разумеется, она не может иметь детей, но этого  она  еще
не знает! - взволнованно говорила Дуглесс. Сделав паузу, она спросила:
   - Слушай, а почему это ты так странно глядишь на  меня?  И  куда  это  ты
направляешься?
   - Направляюсь я к себе домой, подальше от тебя и твоих речей на  западном
наречии - лаешь, будто колли! - ответил Николас, вставая с земли  и  пытаясь
вправить рубашку в штаны.
   Дуглесс тоже вскочила:
   - Так значит, речи на западном наречии, будто колли лает, да?! Это что-то
новое в мой адрес! Да постой же, Николас! Не можешь же  ты  вот  просто  так
взять да и уйти!
   Оборачиваясь к ней, он проговорил:
   - Ну, ежели вы хотите довести дело до конца... - и он  жестом  указал  на
лужайку, - то я, разумеется, останусь и  хорошо  вам  заплачу,  но  я  не  в
состоянии терпеть эту вашу безумную манеру изъясняться!
   Дуглесс так и замерла и, моргая, смотрела на него,  все  пытаясь  понять,
что он такое говорит!
   - Вы мне заплатите? - шепотом повторила она. - Но, Николас, что с  тобой?
Ты ведешь себя так, как если бы прежде никогда со мной не встречался!
   - Верно, сударыня, я никогда и не видел  вас  прежде!  -  ответил  он  и,
повернувшись к ней спиной, пошел прочь.
   Дуглесс была так потрясена, что не могла двинуться с места.  "Никогда  не
видал прежде" - да о чем это он?! И она бросилась за ним сквозь кусты.  Одет
Николас  был  очень  необычно:  в  черный  бархатный  камзол,  украшенный...
украшенный, как будто...
   - Это что, бриллианты, что ли? - задыхаясь, спросила она.
   - Обычно я бываю не слишком-то добр  ко  всякому  ворью!  -  презрительно
щурясь, ответил Николас.
   - Но я вовсе не собиралась грабить тебя! Просто никогда  еще  не  видела,
чтобы у мужчины было столько бриллиантов! - воскликнула  Дуглесс,  пятясь  и
внимательно разглядывая его. Наконец она поняла, что Николас переменился.  И
дело было вовсе не в наряде и не в том, что он вновь отпустил бороду и  усы,
- нет, с лица его исчезла та,  былая,  серьезность!  Конечно,  это  Николас,
только помолодевший!
   И потом - как это он  успел  за  столь  короткое  время  вновь  отрастить
бороду?
   - Николас, - позвала она его, - а когда ты в последний раз был дома -  не
тогда, когда являлся ко мне, а в этом, твоем времени, - какой там  на  дворе
был год?
   Николас накинул на себя короткий  плащ  из  черного  бархата,  по  вороту
опушенный мехом горностая, затем, зайдя за кусты, вывел укрытую там лошадь -
вид у животного был примерно таким же своенравным, как  у  Шугара,  которого
они в свое время брали напрокат. Легко  вскочив  в  седло  -  большое  такое
седло, как  у  американских  ковбоев,  но  только  снабженное  чем-то  вроде
деревянных подставочек и спереди и сзади, - он наконец ответил ей:
   - Когда нынче поутру я в последний раз пребывал у себя дома, то на  дворе
был год тысяча пятьсот  шестидесятый  от  Рождества  Христова!  А  сейчас  -
убирайся, ведьма, прочь с моей дороги!
   Дуглесс  вынуждена  была  отскочить  к  кустам,  иначе  лошадь  наверняка
затоптала бы ее.
   - Подожди же, Николас! - вскричала она, но он был уже далеко.
   Не веря себе, Дуглесс стояла и глядела ему вслед, пока он не  превратился
в крохотную точку  на  горизонте,  а  потом  села  на  поваленное  дерево  и
уткнулась лицом в ладони. Что же теперь? - задумалась она. Неужели же ей все
начинать сначала, заново объяснять ему все про  двадцатый  век?!  В  прошлый
раз, когда она  встречалась  с  ним,  он  явился  якобы  из  тысяча  пятьсот
шестьдесят четвертого года, но теперь вот пришел из времени на  четыре  года
более раннего, и то, что уже произошло, как бы и не происходило!
   Она подняла голову. Ну, конечно  же!  Именно  так!  Когда  он  узнал  про
Роберта Сидни, то сидел в тюрьме - или в каком-то их, средневековом, подобии
темницы - и мало что был способен сделать для того,  чтобы  спасти  себя  от
гибели! А теперь он - еще во времени, когда ему на четыре года меньше! Стало
быть, еще есть в запасе срок, и достаточный,  чтобы  предотвратить  то,  что
потом послужит причиной его казни!
   Чувствуя себя  значительно  ободренной,  Дуглесс  вскочила  на  ноги.  Ей
следует немедленно отправиться на поиски его и найти прежде, чем он  выкинет
какую-нибудь очередную глупость - вроде того, что снова шагнет под  автобус!
И, подобрав с земли тяжелую дорожную сумку,  она  повесила  ее  на  плечо  и
побрела в том направлении, куда ускакал Николас.
   Дорога была худшей из всех,  какие  ей  когда-либо  доводи  лось  видеть:
узкая, колеи глубокие, повсюду под ногами камни и какие-то корни! У  них,  в
деревенской Америке, таких скверных дорог просто не найти,  да  и  здесь,  в
Англии, она еще не видела ничего подобного!
   Услыхав  грохот  какого-то  транспортного  средства,   донесшийся   из-за
поворота дороги, Дуглесс  отступила  в  сторону,  к  обочине.  Навстречу  ей
выехала повозка на двух больших колесах, в которую  был  впряжен  понурый  с
виду осел. Рядом с повозкой шагал мужчина в  коротком  одеянии,  сшитом  как
будто из мешковины. Его голые ноги от колен и ниже  были  покрыты  глубокими
язвами. Дуглесс глядела  на  него,  разинув  от  удивления  рот,  а  мужчина
повернулся в ее сторону и тоже с изумлением уставился на нее. Физиономия его
казалась выкроенной из цельного куска кожи, а когда он приоткрывал рот, были
видны его гнилые зубы. Он оглядел ее с головы до пят, уделив при этом особое
внимание ногам в колготках, потом ухмыльнулся и опять плотоядно покосился на
нее, демонстрируя свои отвратительные зубы.
   Дуглесс поспешно отвернулась от него и быстро зашагала по дороге  дальше.
Дорога же становилась все хуже и хуже, колеи сделались еще глубже, и повсюду
было полно навоза.
   - Неужто у них,  в  Англии,  теперь  используют  навоз  для  выравнивания
дорожного полотна? - бормоча самой себе под нос, задумчиво спросила Дуглесс.
   Дойдя до вершины небольшого холма, она остановилась  и  посмотрела  вниз.
Впереди виднелись три небольших домика, скорее маленькие хижины,  с  крытыми
соломой крышами, а перед ними были ничем не  засаженные  участки  земли,  на
которых копошились вперемешку дети, куры и утки. Какая-то женщина в  длинной
юбке вышла из одной хижины и прямо у порога выплеснула на  землю  что-то  из
круглого сосуда.
   Решив спросить у женщины дорогу, Дуглесс стала спускаться с холма. Но  по
мере приближения к деревушке шаг ее  становился  все  более  медленным:  она
чувствовала, что от этого  места  исходит  отвратительный  запах.  Вонь  шла
абсолютно от всего: от животных, людей, от гниющих где-то  пищевых  отходов,
от куч навоза! Зажав ладонью нос,  Дуглесс  старалась  дышать  только  ртом.
Право же! - посочувствовала она, - английским властям все-таки следовало  бы
что-то предпринять - не могут же люди существовать в таких условиях!
   Пытаясь, насколько это было возможно,  не  слишком  пачкать  туфли,  что,
впрочем, не очень-то ей удавалось, Дуглесс  приблизилась  к  первой  хижине.
Ребенок годиков трех, одетый в грязнющую рубашонку,  стоял  и  таращился  на
нее. Вид у несчастного был такой, будто его не мыли, по крайней мере, год, и
штанишек на нем тоже никаких не  было.  Дуглесс  мысленно  дала  самой  себе
слово, что, как только уладит все  дела  с  Николасом,  обязательно  напишет
жалобу по поводу санитарного состояния деревушки -  это  же  просто-напросто
опасно для здоровья!
   - Извините, пожалуйста, -  произнесла  она,  заглядывая  в  темные  недра
хижины. Внутри, похоже, запах был не многим лучше,  чем  снаружи!  -  Эй!  -
позвала она. - Эй, есть тут кто-нибудь?
   Ответа не последовало, но Дуглесс  чувствовала,  что  за  ней  наблюдают.
Повернувшись, она увидела за спиной трех женщин и возле них пару  ребятишек.
Женщины были ничуть не чище, чем ребенок, которого она только что видела,  а
на их длинных платьях красовались разводы от пролитой пищи и  бог  знает  от
чего еще!
   Пытаясь улыбнуться, Дуглесс сказала:
   - Прошу прощения,  но  я  разыскиваю  Эшбертонскую  церковь  и,  кажется,
сбилась с дороги.
   Женщины ничего не ответили, но одна из них  подошла  к  Дуглесс  поближе.
Продолжать улыбаться было трудно, ибо от  женщины  исходил  кошмарный  запах
давно немытого тела.
   - Вы дорогу в Эшбертон знаете? - переспросила Дуглесс. Женщина между  тем
обошла вокруг нее, пристально оглядывая ее всю, в особенности одежду, волосы
и лицо.
   - Компания каких-то "чайников"! - пробормотала Дуглесс. Ну, конечно, если
жить в такой грязище, как живут они, ясное дело,  мозги  будут  работать  не
слишком-то хорошо! Отойдя подальше от  женщины,  испускавшей  зловоние,  она
рывком расстегнула молнию на своей дорожной сумке. Женщина  при  этом  звуке
так и подпрыгнула! Достав из сумки карту  Южной  Англии,  Дуглесс  принялась
вглядываться в нее, но толку от этого было, конечно, мало, поскольку  она  и
понятия не имела, где находится, а соответственно,  не  могла  определить  и
направление, которого ей следует держаться.
   Она сложила карту, когда поняла,  что  одна  из  женщин  буквально  лезет
головой в сумку.
   - Прошу прощения, но это -  мое!  -  резко  проговорила  Дуглесс.  Голову
женщины покрывал платок, обильно умащенный грязью и жиром.
   Женщина отшатнулась, но  все-таки  успела  выхватить  из  сумки  очки  от
солнца. Затем она отбежала к остальным женщинам, и вся троица  принялась  их
внимательно рассматривать.
   - Ну, уж это слишком! - вскричала Дуглесс, шагнув к  женщинам.  При  этом
нога ее ступила во что-то осклизлое, но она не решилась посмотреть,  во  что
именно. - Могу ли я получить свою вещь обратно? - осведомилась она.
   Женщины глядели на нее с каменными лицами. У той, что прятала  за  спиной
очки, на шее были глубокие, местами переходившие в язвы, царапины.
   Уперев руки в бока, Дуглесс громко сказала:
   - Так я смею надеяться, что вы вернете мне мою собственность?!
   - Прочь поди! Убирайся прочь, ты! -  вскричала  тут  одна  из  женщин,  и
Дуглесс сейчас же заметила, что во рту у нее недостает трех верхних  резцов,
а два нижних - гнилые!
   Только теперь она, кажется, начала-таки понимать, что с  ней  происходит.
Она внимательнее поглядела на хижину перед  собой,  на  поленницы  дров,  на
связки лука, свисающие из под крыш, на всю эту грязь, на повозки и на людей,
которые, вероятно, никогда и не слыхивали о существовании зубных врачей!
   - А кто ваша королева? - шепотом спросила Дуглесс.
   - Елизавета, - ответила одна из женщин с каким-то странным выговором.
   - Верно! - прошептала Дуглесс. - А как зовут мать королевы?
   - Ее зовут Анна Болейн, ведьма! - крикнула та. Женщины стали окружать ее,
но Дуглесс была слишком потрясена, чтобы заметить это. Вот и Николас сказал,
что "сегодня поутру был год тысяча пятьсот шестидесятый",  а  затем  умчался
прочь на лошади со странным седлом! Он явно не испытывал  растерянности  или
неуверенности по поводу того, куда скакать! То есть вел себя совсем не  так,
как в первый раз, когда  оказался  в  двадцатом  столетии,  -  напротив,  он
действовал так, как если бы был у себя дома!
   - Ой-ой! - взвыла Дуглесс, потому что одна из женщин с силой  дернула  ее
за волосы.
   - Ты, видно, ведьма, да? - спросила ее та, что стояла рядом с нею.
   Внезапно Дуглесс почувствовала страх: одно  дело,  находясь  в  двадцатом
столетии, смеяться над мужчиной, который называет тебя  ведьмой,  но  совсем
другое - пребывать в шестнадцатом веке, когда людей, уличенных в  ведовстве,
просто сжигали на кострах!
   - Ну, разумеется, никакая я не ведьма! - ответила Дуглесс,  отступая,  но
за спиной у нее  оказалась  еще  женщина.  Потянув  Дуглесс  за  рукав,  она
вскричала:
   - На ней одежды ведьмы!
   - Нет-нет, конечно же, это не так! - взволнованно забормотала Дуглесс.  -
Просто... просто я... я живу в другой деревне, вот и все! А на следующий год
вы все станете