дым из кухни. Потом вымыл плиту. Григорий Синеглазов  был
очень чистоплотный мужчина, он не допускал, чтобы в  доме  была  грязная
посуда, чтобы мусорное  ведро  было  полным,  не  допускал  ни  разводов
выкипевшей пищи на плите, ни капель  жира.  Вымыв  тщательно  плиту,  он
принялся молоть кофе.
   Наконец, кофе был смолот, сварен, и Григорий сел к столу  и  принялся
пить  горячий  ароматный  напиток  из  старинной  антикварной   чашечки,
купленной по случаю на  Тверской.  Чашечка  была  из  тонкого  костяного
фарфора, полупрозрачная.
   Григорий прихлебывал кофе и пытался придумать,  чем  же  себя  занять
дальше. Но в голову ничего не шло.
   "Может, поехать к Анжеле? - подумал он, но вспомнил, что  та,  скорее
всего, сейчас в офисе. - Надо ей позвонить".
   Он  взял  из  прихожей  телефон,  принес  его  на   кухню,   распутал
перекрученный провод и привычно набрал номер своей  конторы.  Номер  был
занят.
   Тогда он допил кофе и вновь позвонил.
   - Посредническая фирма "Гарант"  вас  слушает,  -  немного  не  своим
голосом, но очень вежливо и предупредительно ответила Анжела.
   - Здравствуй, это я, - отчетливо сказал Григорий.
   - А, привет, привет, - Анжела говорила уже своим, голосом.
   - Как там у нас дела? Что новенького?
   - Да ничего, - сказал Анжела.
   - А где шеф?
   - Поехал на встречу с какими-то норвежцами.
   - А ты почему с ним не поехала?
   - Он меня не взял, - призналась  Анжела,  -  да  мне  не  очень-то  и
хотелось. Не люблю я этих норвежцев, шведов, они  только  и  умеют,  что
напиться до потери пульса и приставать.
   - У-у, можно подумать, что тебе это не нравится.
   - Представь себе, в последнее время не нравится, - сказала Анжела.
   - А я думал, нравится, - хихикнул в трубку Григорий Синеглазов.
   - Пошел ты к черту, - не выдержала Анжела,  -  если  тебе  что-нибудь
надо, так скажи, а то у меня люди.
   - Да нет у тебя никого, и не кричи на меня.
   - Сам не кричи.
   - Ну ты и сука! - рявкнул в трубку Синеглазов, выходя из себя.
   - А ты козел, извращенец!
   - Я извращенец?
   - Да, ты.
   - Да ты сама стерва, самая последняя! - Синеглазов бросил  трубку.  -
Вот сука.
   Он налил в чашечку  еще  кофе,  и  на  его  лице  появилась  какая-то
страдальческая улыбка.
   - Сука, сука, самая последняя, и совсем ты меня  не  возбуждаешь.  Ни
твои чулки, ни твое белье. Противная потная сука.
   Синеглазов пил кофе, тупо уставившись в окно. Вдруг он увидел  детей,
трех девочек, учениц  третьего  или  четвертого  класса.  Они  с  яркими
ранцами на плечах шли по  двору  и  весело  щебетали.  Одна  из  девочек
остановилась и принялась  скакать  на  одной  ножке  по  начерченным  на
асфальте клеткам, две  других  ее  подружки  сняли  ранцы,  положили  на
лавочку у подъезда противоположного дома и присоединились к игре.
   Григорий буквально прилип к  оконному  стеклу,  казалось,  он  сейчас
расплющит нос. Его глаза вожделенно  загорелись,  он  следил  за  каждым
движением девочек, затем выбрал одну и принялся  наблюдать  за  ней.  Он
чувствовал, как возбуждение охватывает его.
   - Какая ты хорошенькая! Какая ты маленькая и худенькая! Да ты  просто
прелесть, сама не представляешь, как ты хороша, -  шептал  Синеглазов  и
жарко дышал в стекло. - Ой, какая  хорошенькая,  какие  стройные  ножки,
какие косички!
   А девочка прыгала на одной ноге, вертелась, смеялась, явно  довольная
своей ловкостью. Потом она отошла в  сторону,  уступая  очередь  в  игре
подругам.
   - Раз, два, три. Раз, два, три, - шептал Григорий Синеглазов и  скреб
ногтями подоконник.
   Он был похож на зверя, который видит свою добычу, видит мясо,  но  не
может пока до него дотянуться. Слишком толстые  прутья  клетки,  слишком
крепка решетка.
   Синеглазов  вцепился  в  подоконник,  ему  хотелось  разбить  стекло,
зарычать, броситься вниз, схватить девочку, ту  со  светлыми  косичками,
повалить ее на землю и впиться зубами в ее шейку, перегрызть  артерию  и
поволочь к себе, в свое логово. А  уж  здесь  сорвать  с  нее  одежду  и
наслаждаться, получать удовольствие.
   - Дьявол! Дьявол! Почему сейчас не вечер? Почему сейчас так светло?
   Если бы были сумерки, если бы была ночь и ты была одна, я бы вышел из
подъезда, заманил бы тебя к себе, и тогда... О-о-о, что было бы тогда...
- Синеглазов ударил кулаком по подоконнику, - тогда бы я  был  счастлив,
тогда я стал бы самым счастливым мужчиной.
   А девочки словно что-то  почувствовали:  они  засуетились,  похватали
свои ранцы и гуськом, одна за другой, быстро побежали из двора.
   Осталась  пустая  скамейка  и  начерченные   на   шершавом   асфальте
"классики".
   Из подъезда, в котором жил Синеглазой, вышла старуха.  Она  была  без
собаки, держала в руках сумку.
   "Старая клюшка, наверное, направляется в магазин  купить  костей  для
своей псины".
   Действительно,  Григорий  Синеглазов  не  ошибся,  старуха  пошла   в
магазин, а ее собачка осталась дома.
   Синеглазое чувствовал, что возбуждение не проходит.
   "Может быть, отправиться куда-нибудь, снять  проститутку,  желательно
малолетку и привести к себе? Нет, это опасно. К черту опасно... Лучше об
этом не думать, надо делать то, что хочется".
   А Глеб Сиверов в это время был на похоронах  Геннадия  Демидова.  Его
удивило огромное количество собравшихся. Он всматривался в лица тех, кто
пришел проститься с честным журналистом. У многих на глазах были  слезы,
но были и абсолютно бесстрастные лица Я  мужчин  в  серых  плащах.  Глеб
хорошо знал эти лица.

***

   "Мерзавцы! Мерзавцы, - думал Глеб. -  Это  ваших  рук  дело,  это  вы
виновники смерти. Вы не дали ему пожить. Что он плохого вам  сделал?  А,
вы боялись, что ваши грязные делишки будут раскрыты?.."
   Глеб положил ладонь себе на грудь, медленно провел по ней  и  нащупал
папку с документами.
   "Это обязательно будет  передано  по  адресу.  Обязательно.  И  тогда
многим из вас непоздоровится, и ваши  грязные  делишки  будут  раскрыты.
Негодяи, подонки!
   Вы только и способны убивать тех, кто с  вами  не  согласен,  убивать
жестоко,  изощренно.  И  самое  страшное,  что  никто   не   может   вам
противостоять".
   Пару раз Глеб ловил на себе подозрительные взгляды,  но  он  был  так
одет и выглядел столь неказисто, что вряд ли мог  привлечь  внимание,  и
вряд ли кто-нибудь мог догадаться, что этот человек знает  очень  много,
что сейчас у  него  под  грязным  драным  пальто  хранится  целлофановая
папочка с важнейшими документами, с документами,  которые  могут  решить
судьбу очень многих людей.
   "А вот с ним-то я уж точно разберусь", - уже в который  раз  пообещал
Глеб Сиверов, думая о Студийском.
   Он видел, как вынесли гроб с  телом  Геннадия  Демидова,  видел  лица
журналистов. Многие из них были ему  хорошо  знакомы  по  телевизионному
экрану, статьи других он читал в газетах, а вот в лицо не знал.
   - Ладно, земля  тебе  пухом,  -  прошептал  Глеб  Сиверов  и  покинул
процессию.
   Он знал, что Студинский должен обязательно быть на похоронах, но  как
ни старался высмотреть его - не нашел.
   А полковник Студинский действительно был здесь, он сидел в  машине  с
темными стеклами и  наблюдал  за  процессией,  медленно  двигающейся  по
улицам столицы. На его губах застыла самодовольная улыбка. Кто-кто, а уж
он-то хорошо знал, почему погиб Геннадий  Демидов.  Он  даже  знал,  кто
сидел за рулем "рафика", сбившего Геннадия. И он,  полковник  Студинский
Владимир Анатольевич, четко  помнил  номер  шифра,  так  же  четко,  как
телефон своего шефа.
   "Убивать вас надо, надо убивать таких мерзавцев, - глядя на  скорбные
лица журналистов, думал полковник Студинский, - все напасти  из-за  вас.
Вы виновники всего,  вы  развалили  страну,  вы  разрушили  Союз  своими
статейками. Вы  все  диссиденты.  Вы  все  ненавидите  власть,  законную
власть. И занимаетесь только тем, что разрушаете ее, растаскивая  камень
за камнем. Вы поливаете грязью тех, кто честно работает на  государство.
Вы собираете всякую гнусную информацию,  сплетни,  ищите  компроматы,  а
затем сладострастно печатаете в газетах, показываете по телевизору.  Вас
всех надо выслать из страны. А еще лучше отправить в  Сибирь,  подальше,
на лесоповал, где холодно, где ветер, где пальцы от  холода  не  гнутся,
там вам и в голову не  придет  мыслишка  написать  какую-нибудь  грязную
статейку. Эх, моя бы воля, я вас всех сейчас же уничтожил..."
   - Но как же их много, - пробормотал полковник Студинский и скрежетнул
зубами. - И не все еще собрались, сволочи и мерзавцы.
   А журналисты медленно несли  гроб  с  телом  коллеги.  Их  лица  были
мрачными: многих журналистов могла ожидать такая же судьба.  Ведь  почти
за каждым из них следили, и любой из них мог,  опубликовав  какой-нибудь
материал, вызвать на  свою  голову  гнев  властей  предержащих.  Но  они
понимали, что не зря погиб Геннадий Демидов, не зря  отдал  свою  жизнь.
Одним  честным  журналистом  стало   меньше,   зато   они   все   сейчас
почувствовали, что являются силой и что-то могут сделать.
   Правда, никто из журналистов не верил, что убийцы  Геннадия  Демидова
будут найдены, будут схвачены и предстанут перед  судом.  Все  прекрасно
понимали, что за смертью Геннадия стоят большие люди и что с  их  ведома
был убран честный, но неудобный журналист.
   Шествие двигалось к Троекуровскому кладбищу.
   "Там они будут говорить красивые слова, говорить, какой  честный  был
этот Геннадий Демидов,  этот  щенок,  из-за  которого  возникло  столько
проблем".
   Студинский нервно курил, размышляя о том, что видел, а  Глеб  Сиверов
подошел к такси, открыл дверь. Таксист посмотрел на бомжа  и  уже  хотел
ругнуться матом и послать его куда-нибудь подальше, но услышал спокойный
твердый голос:
   - На проспект Мира подбросишь? - Глеб вытащил из кармана деньги.
   Таксист  явно  не  желал  везти  грязного  бомжа  и  поэтому   назвал
несусветную сумму.
   - А что так дорого? -  осведомился  Глеб.  -  За  знание  иностранных
языков берешь, что ли?
   Таксиста подобный поворот смутил, он никак не ожидал, что бомж  будет
столь настойчив.
   - Ну ладно, садись, повезу. Заплатишь по счетчику плюс на чай.
   - Договорились, - сказал Глеб и сел  в  машину,  поставив  на  колени
дерматиновую сумку.
   - Куда на проспект Мира?
   - Рыбный магазин знаешь?
   - Конечно, знаю, кто ж его не знает.
   - Вот к нему меня и подбросишь.
   - Хорошо, шеф, - иронично усмехнувшись, сказал таксист.
   Глеб посмотрел на себя в зеркальце. Действительно, от его вида  могло
воротить. Грязный, клочковатая бороденка, кустистые брови, пегие  космы,
выбивающиеся из-под шляпы, и рваное пальто.
   "Если бы он знал, что  у  меня  лежит  за  пазухой  и  что  в  сумке,
наверное, он бы не стал вообще  ни  о  чем  спрашивать,  а  помчался  бы
стрелой, -  подумал  Глеб,  ощущая  на  коленях  тяжесть  сумки,  полной
всевозможного оружия, - Интересно, как там дела у моего приятеля?"
   Глеб вспомнил Сиротку и улыбнулся.
   - Чего улыбаешься? Анекдот вспомнил? - спросил таксист.
   - Да нет, друга вспомнил.
   - Мерзкое сейчас время, - таксисту явно хотелось поговорить.
   - А чем же оно мерзкое?
   - Да вот журналиста убили. Правду никому не дают сказать.
   - Какого журналиста?
   -  Да  этого,  из  "Московского  комсомольца".  Единственная  газета,
которую еще можно читать, в которой еще пишут правду.
   - Не знаю, - пожал плечами Глеб, - я газет не читаю.
   - Тебе-то и не надо их читать.
   Глеб оттянул рукав пальто и взглянул на часы.  Таксист  заметил  часы
Глеба и присвистнул: он знал толк в часах  и  прикинул  в  уме,  сколько
могут стоить такие "котлы", как у этого бродяги, и, сам не зная  почему,
проникся уважением к своему пассажиру.
   - Хорошие у тебя часы. Может, продашь? - предложил он.
   - Да часы хорошие, но я думаю, что у тебя не хватит денег,  чтобы  их
купить.
   - Это точно. А сколько ты за них хочешь? Баксов пятьдесят я могу тебе
за них дать, - таксист понял, что это не простой бомж, который сшивается
у ларьков, выпрашивая подгнившие бананы и пустые бутылки.
   - Нет, брат, они дорога мне как память, - сказал Глеб, глядя в окно.
   - Я дам тебе семьдесят.
   - Хорош базарить, - резко и твердо ответил Глеб, -  смотри  лучше  на
дорогу, а то сейчас воткнемся в какую-нибудь тачку. Ты хоть и таксист, а
водишь машину небрежно, поворот забыл включить.
   Таксист вжался в сиденье, он уже был не  рад,  что  связался  с  этим
бродягой. Глядя на сильные руки своего пассажира, он поежился.
   "Такими  руками  можно  пятаки  гнуть  и   подковы   ломать,   а   он
бродяжничает.
   Нет, это не простой бродяга и лучше с ним не разговаривать".
   Таксист включил  музыку  и  надавил  педаль  газа.  Машина  буквально
сорвалась из-под светофора.
   - Да не гони ты так, не  нервничай.  Все  будет  хорошо,  -  спокойно
сказал Глеб.
   От его голоса таксист снова поежился, было видно,  что  этот  человек
умеет приказывать и привык, что его приказания исполняются мгновенно.
   Наконец, они доехали,  Глеб  заплатил  по,  счетчику  и  взглянул  на
таксиста. Тот замахал руками.
   - Все-все, приятель, хватит. По счетчику, как положено.
   - Хватит так хватит, - сказал Глеб и захлопнул дверцу.
   "Слава Богу, избавился", - подумал таксист и, влившись в поток машин,
помчался по проспекту Мира.
   Глеб осмотрелся по сторонам,  ничего  подозрительного  не  заметил  и
двинулся к тому двору, где,  по  его  разумению,  должен  был  сидеть  в
беседке Сиротка.
   Конечно же, того там  не  оказалось.  У  одного  из  подъездов  стоял
фургон, и трое мужчин в джинсовых куртках разгружали добротную импортную
мебель.
   "Вольво" видно не было, двое "жигулей", "москвич" и джип - вот и  все
машины, если не считать огромного "КамАЗа" с фургоном.
   Глеб поморщился и направился туда, где ночевал накануне.
   А Сиротка пошел в магазин и купил не бутылку вина, а бутылку водки  и
целую сумку еды. Правда, еду  он  покупал  дешевую,  а  вот  водку  взял
хорошую.
   Он пришел в брошенный дом,  поднялся  в  квартиру,  достал  из  сумки
бутылку водки, отвинтил  пробку,  налил  полный  пластиковый  стаканчик,
крякнул  и  залпом  выпил.  Затем  отломил  кусок  хлеба,   пожевал   и,
опустившись на корточки, прислонился к стене и задремал.

***

   Григорий Синеглазов решил отправиться на поиски очередной жертвы.  Он
надел кашемировое пальто. спрыснул себя дорогим  английским  одеколоном,
взглянул в зеркало, проверил  портмоне  и  только  после  этого  покинул
квартиру, тщательно закрыв замки.
   У подъезда он столкнулся с соседкой с первого этажа.
   - А что это вы без собачки? Как она себя, кстати, чувствует? - учтиво
осведомился Григорий.
   - Ой, вы знаете, ей стало лучше, наверное, у нее были  глисты,  но  я
попоила ее отварами, и ей  значительно  лучше.  Вот  сейчас  покормлю  и
пойдем на прогулку.
   - Успехов вам, - сказал Григорий.
   Женщина улыбнулась приветливому  соседу  и,  услышав  отрывистый  лай
собаки, поспешила открыть дверь своей квартиры.
   Григорий Синеглазов сел в машину, положил руки на  руль  и  несколько
минут молча сосредоточенно размышлял, решая, куда же направиться.  Время
было раннее и, скорее всего, девицы еще не вышли на работу. Но ему и  не
хотелось брать профессиональную жрицу любви, он хотел маленькую девочку.
А вот где ее найти, он не знал, но, как всегда, понадеялся на счастливый
для себя случай.
   Он повернул ключ, запустил двигатель  и,  выжав  сцепление,  медленно
развернул свой автомобиль среди тесно поставленных машин. Проезжая рядом
с фургоном, груженным дорогой  мебелью,  зачем-то  посигналил.  Рабочие,
держа на руках огромный шкаф, повернули в его сторону головы, и один  из
них бросил короткое обидное слово и  сплюнул  вслед  быстро  удаляющейся
"вольво".

***

   Настя Левицкая и Петя Угрюмов  сидели  в  квартире  преподавательницы
английского языка. Их родители платили этой пожилой даме деньги  за  то,
что   она   подтягивала   их   чад   по   английскому   языку.    Бывшая
преподавательница, а теперь пенсионерка, относилась к своим обязанностям
с  большим  рвением.  Она  буквально  муштровала  детей,  заставляя   их
повторять фонемы, чисто выговаривать слова, то и дело поправляя неверное
произношение. И ученики  под  ее  бдительным  оком  семимильными  шагами
продвигались к успехам.
   Родители Пети Угрюмова и Насти Левицкой даже решили увеличить  плату,
хоть учительница об этом  и  не  Просила.  Но,  посовещавшись,  родители
решили, что вместо того, чтобы нести конверт с деньгами, они лучше купят
Елизавете Петровне какой-нибудь подарок.
   - ...На этом наше сегодняшнее занятие закончено, - официальным  тоном
сказала Елизавета Петровна.
   Настя  закрыла  тетрадь  и  взглянула  на  Петю,  тот  посмотрел   на
учительницу.
   - А на дом вы нам что-нибудь зададите?
   - Задавать ничего не буду, но, надеюсь, что вы, как  хорошие  ребята,
повторите то, что мы с вами изучали сегодня.
   - А мы все помним, - сказала Настя.
   - Вот и отлично. Значит, скоро я вам не понадоблюсь. Сейчас мы с вами
попьем чаю, и вы пойдете домой.
   - Елизавета Петровна, а вы знаете, - заговорщицким голосом произнесла
Настя, - мой папа сказал, что он подарит вам большой букет цветов.
   Пожилая женщина зарделась.
   - Передай ему, чтобы он ни в коем случае этого не делал. Ведь знаешь,
каких денег сейчас стоят цветы.
   - А мой папа богатый.
   - Ну и хорошо, что богатый, - сказала учительница. - Но  ведь  деньги
ему тоже не даром достаются, ему приходится много работать.
   - Ладно, я передам, - сказала Настя, - но он все равно купит. Ведь он
никогда меня не слушает, он даже маму не слушает. И если  уж  что-нибудь
решит, то обязательно сделает.
   Петя принялся собирать свой ранец и поглядывал на Настю, а та все еще
пила чай с печеньем.
   - Пойдем скорее, Настя, - сказал Петя, закидывая ранец на спину.
   - Да погоди, мне папа дал деньги на такси - мы быстро доедем.
   - Ой, не надо ехать на такси. Зачем? Лучше купим по шоколадке  и  еще
парочку петард.
   Елизавета Петровна строго посмотрела на своих подопечных.
   - Если родители сказали, что  вы  должны  приехать  домой  на  такси,
значит, вы должны выполнить их просьбу. Ведь они будут волноваться.
   - Да никто об этом не узнает, - махнула рукой Настя и поставила чашку
на стол.
   - Ну ладно, идите.
   - А во сколько нам приходить завтра, Елизавета  Петровна?  -  спросил
Петя.
   Учительница пожала плечами.
   - Я целый день буду дома. А если и отлучусь, то ненадолго, в магазин.
   - Хорошо, значит, мы придем как  всегда.  Настя  поднялась,  одернула
коротенькую юбочку.
   - Хорошенько застегнитесь. А вообще-то, лучше я прослежу... - сказала
Елизавета Петровна, тяжело поднимаясь из мягкого старого кресла.
   - Да нет, что вы, мы обязательно поедем на такси, - заверила Настя.
   Петя недовольно поморщился. Вот уж  эти  девчонки,  Даже  соврать  не
могут - сразу видно, как покраснели щеки и уши.  Вот  он  может  соврать
даже не моргнув глазом, даже родители никогда не могут отгадать,  правду
он говорит или обманывает.
   В конце концов дети собрались, и Елизавета Петровна, проводив  их  до
двери, накинула цепочку. Дети весело побежали вниз,  перепрыгивая  через
ступени.
   - Так, куда пойдем? - уже на улице спросила  Настя.  Петя  решительно
махнул рукой.
   - Вон к тем киоскам, на той стороне улицы. И они перебежали улицу  на
красный свет.
   - Фу, чуть  под  машину  не  попала  из-за  тебя,  -  сказала  Настя,
оборачиваясь на проносившуюся в брызгах дождя "вольво".
   Машина  вильнула  вправо,  и  колеса  уперлись  в  бордюр.   Григорий
Синеглазов, сидевший в "вольво", опустил боковое стекло и начал  следить
за детьми.
   Они подошли к киоску.
   - Давай возьмем вот эти шоколадки. - предложил Петя.
   - Какие эти? Не хочу я эти, они с орехами. Противные,  орехи  в  зубы
набиваются, - возразила Настя.
   - Вечно тебе