отыскала штамп  прописки  и  аккуратно
переписала адрес той самой  квартиры,  с  которой  Меньшова  привезли  в
больницу.
   "Вот те на!" - подумала Катя и вспомнила, как  один-единственный  раз
дала волю любопытству.
   Она приехала тогда к Меньшову. Они, как всегда, поразвлеклись,  потом
Николай уснул. И Катя не выдержала  -  обыскала  карманы  куртки  своего
парня, той самой, что лежала сейчас на медицинском топчане, и в  том  же
бумажнике нашла  паспорт.  Она  абсолютно  точно  помнила:  паспорт  был
выписан на имя Николая Меньшова, и прописка в нем стояла  другая.  Тогда
ее интересовало лишь одно - женат Николай или нет. А в паспорте, который
лежал у медсестры на столе, мало того, что Николая звали  совсем  иначе,
так у него еще имелись жена и сын.  Эти  записи  Катя  успела  заметить,
когда листались странички.
   "Интересно получается, - подумала она, - кто же он все-таки - Николай
или Игорь?"
   Денег в  кошельке  было  немного,  основное  свое  богатство  Меньшов
упрятал в дорожную сумку  вместе  с  оружием  и  одеждой.  Но  это  были
доллары, для Кати с ее копеечной зарплатой - целое богатство.
   Сделав записи, медсестра захлопнула паспорт и сунула его в  портмоне.
Затем покосилась на куртку. Ценные вещи, документы и деньги  в  больнице
на хранение не принимали, брать на себя ответственность ей не  хотелось.
Заносить в палату к больному, который неизвестно  когда  придет  в  себя
после операции, - дело тоже рискованное, отвечай потом. Больше всего  ее
беспокоила сохранность портмоне.
   - Вы жена больного?
   Медсестра сделала вид, что  не  помнит  замечания  насчет  имени,  не
совпадающего с написанным в  паспорте.  Пусть  сами  разбираются,  а  ей
лишняя головная боль ни к чему.
   Катя сразу же приняла условия игры:
   - Да, я...
   Медсестра не дала ей договорить:
   - Вот и отлично. Заберете вещи мужа домой.
   - Он сейчас где?
   - В операционной.
   - А можно туда подняться? - вдруг спросила Катя, поняв, что не сможет
уйти отсюда, пока не узнает, что с Николаем.
   - Туда вас не пустят.
   - Я понимаю,  но  посидеть  где-нибудь  рядом,  дождаться,  пока  его
оперируют... Пожалуйста...
   - Хорошо,  я  позвоню  и  вас  пропустят,  -  поколебавшись,  сказала
медсестра. - Только не надоедайте расспросами, иначе мне потом влетит.
   Приняв бумажник Меньшова, Катя со спокойной совестью вытащила из него
десятидолларовую бумажку и протянула медсестре. Ей  нечасто  приходилось
делать такие щедрые подарки, но деньги были  чужие,  да  и  можно  будет
сказать Николаю потом, что отдала больше, а кое-что  себе  прикарманить.
За такую-то нервотрепку...
   В больнице нетрудно было и заблудиться, если идти тем ходом,  который
предназначен для посетителей. Но деньги, хоть и небольшие, сделали  свое
дело.
   - Вы лучше сюда пройдите, - сказала медсестра.
   Открылась неприметная, завешенная портьерой дверь, и Катю  подвели  к
большому больничному лифту, в который свободно входила каталка. Старушка
в белом халате, сидевшая в кабинке на табурете, лениво поинтересовалась:
   - На какой?
   - Пятый, в хирургический блок, - ответила за Катю сестра.
   Старушка сама задвинула решетки старого лифта, захлопнула  дверцы,  и
кабинка, вздрогнув, медленно поползла, вверх  по  затянутой  проволочной
сеткой шахте. Проплывали междуэтажные перекрытия, за  немытыми  стеклами
дверей возникали и исчезали больные.
   Отвратительный запах наполнял лифтовую кабину.
   - Приехали.
   Катя стянула на груди наброшенный на плечи  белый  халат  и  вышла  в
коридор. У нее была довольно  цепкая  память,  и  она  сразу  же  узнала
каталку, на которой привезли Николая Меньшова.  Та  стояла  под  двойной
дверью  операционной,  за  круглыми  окнами   которой   виднелась   лишь
расчерченная на квадраты белая кафельная стена. Катя отыскала  топчан  и
устроилась на нем.
   Ждать пришлось долго.  Никто  не  входил  в  операционную,  никто  не
выходил из нее. И Катя уже  начала  было  сомневаться,  не  ошиблась  ли
дверью, как за  круглыми  стеклами  появилась  женщина  в  хирургической
шапочке и в зеленом, покрытом пятнами крови халате.
   В  уголке  ненакрашенных  губ  была  зажата   пезажженная   сигарета.
Ассистентка хирурга покосилась  на  Катю,  но  ничего  не  сказала.  Она
чувствовала себя страшно усталой,  только  что  закончился  первый  этап
операции, а она расчихалась, за что хирург выгнал ее в коридор.
   Катя сама подошла к женщине и разговорилась с ней. Та  ее  успокоила,
сказала, что хоть операция и  сложная,  самое  страшное  уже  позади,  и
посоветовала не волноваться. Хотя Катя, если принять во внимание то, что
она выдавала себя за жену, держалась на диво спокойно. А потом,  как  бы
невзначай, ассистентка обмолвилась, что за деньги у них в больнице можно
заказать прооперированному отдельную палату.
   Женщины всегда  любят  тратить  деньги,  особенно  не  свои.  И  Катя
рассудила, что скупиться не следует.
   - Если платить официально, обойдется дороже, - предупредила ее  новая
знакомая.
   Сговорились на двадцати пяти долларах в день. Катя расплатилась двумя
сотнями вперед, за восемь дней,  надеясь,  что  забота  вернется  ей  со
стороны Меньшова сторицей. Уже совсем успокоившись, она дождалась  конца
операции; наконец Меньшова, еще не отошедшего  от  наркоза,  вывезли  из
операционной. Хирург устало  бросил  ей,  что  все  в  порядке,  и  даже
добавил, криво улыбнувшись, что ничего лишнего  он  ее  благоверному  не
отрезал, так что тревожиться ей не о чем.
   Убедившись, что Николая поместили, как обещали, в отдельной палате  с
телевизором и телефоном. Катя не стала  дожидаться,  пока  он  придет  в
себя,  решив,  что  навестит  его  завтра.  Ей  было  довольно   приятно
воображать себя чьей-то женой, тем более женой человека с деньгами. Хоть
на одну ступеньку социальной лестницы она переместилась,  сегодня  никто
не мог ей сказать: это не про вас.
   Было уже очень поздно, дома ее ждали  мать  и  ребенок.  Уже  стоя  у
плиты, готовя ужин. Катя спохватилась,  что  дважды  посолила  картошку.
Чисто женское любопытство  не  давало  ей  сосредоточиться  на  домашних
заботах.
   "Так кто же он все-таки? Холостой Николай или женатый  Игорь?  Должно
же существовать объяснение нелепице, и наверняка объяснение это найдется
в квартире Меньшова. Если хорошенько там покопаться, отыщется и паспорт,
который я видела в первый раз, и еще какие-нибудь документы... Завтра  я
обязательно наведаюсь  в  его  квартиру",  -  решила  Катя,  и  ее  рука
скользнула в карман передника, куда она переложила найденные в  прихожей
ключи.
   Куртку Николая, взятую в больнице, она спрятала в свою  сумку,  чтобы
мать не задавала лишних вопросов.
 
*** 
 
   Катя освободилась только к обеду. Матери  она  не  говорила,  куда  и
зачем уходит, так бывало не раз. Та уже привыкла,  что  дочь  иногда  не
приходит ночевать.
   Сначала беспокоилась,  а  затем  свыклась,  ведь  ничего  плохого  не
случалось. Приходила утром трезвая, чистая. А тут еще  и  не  вечер.  Да
мало ли какие, дела у взрослой дочери!
   Человек,  задумав  что-нибудь   нехорошее   или   постыдное,   всегда
придумывает себе оправдания. Вот и Катя по дороге пыталась убедить себя,
что на квартиру Меньшова ей надо наведаться затем,  чтобы  найти  нужную
ему одежду, выключить холодильник,  полить  цветы,  хотя  растений-то  у
Николая было - два кактуса на кухне,  которые  требовали  поливки  всего
пару раз в месяц. Но основным двигателем, естественно, было любопытство.
   Она совсем мало знала о Николае, хоть и не могла припомнить,  сколько
раз успела с ним переспать.  А  теперь  выяснялось,  что,  возможно,  он
совсем не Николай, а Игорь, да к тому же женат и имеет сына. Сколько раз
она поднималась по лестнице в эту квартиру  и  не  испытывала  волнения!
Теперь же ей казалось, что непременно одна из дверей откроется  и  такая
же любопытная, как и она сама, соседка спросит:
   - Вы к кому, женщина?
   - К Меньшову, - скажет Катя.
   - Так его нет дома, его "Скорая" забрала. Небось, украсть чего-нибудь
хотите?
   Она разволновалась не на шутку, казалось, будто из-за каждой двери за
ней наблюдают. Ключи готовы были  выскочить  из  моментально  вспотевшей
ладони. Но ни одна дверь так и не открылась, никому и дела  не  было  до
того,  что  женщина,  нежившая  в  подъезде,  поднимается  по  лестнице.
Стараясь не греметь ключами, Катя открыла замок и юркнула за дверь. Даже
не включая свет, задвинула щеколды и лишь после этого огляделась.
   Странное чувство у нее вызвала скомканная, в засохших пятнах простыня
на разложенном диване. Ее хотелось как можно скорее убрать с глаз долой,
но в то же время неприятно было притрагиваться. Брезгливо,  одной  рукой
Катя скомкала простыню и, приподняв коленом край дивана, засунула  ее  в
ящик для белья.
   Квартиру она знала хорошо. Да и немудрено: однокомнатная, ее за  пару
часов выучишь, сидя на диване.
   "Так кто же он все-таки такой? Чем занимается?"
   Ей случалось задавать такие вопросы Николаю, но тот всегда уходил  от
ответа, сводил все к шутке или молчал. А однажды,  когда  она  уж  очень
сильно его достала, прикрикнул:
   - Заткнись, не твое дело. Будешь совать нос, расстанемся.
   Больше таких вопросов Катя ему не задавала, хоть любопытство и мучило
ее. И вот теперь настал ее звездный час:  она  могла  спокойно  перерыть
хоть всю квартиру и узнать о Николае или  Игоре  -  теперь  она  уже  не
знала, как его называть, - много интересного.
   Осмотр Катя начала  с  комода,  где  люди  обычно  держат  документы,
фотографии и прочее, благодаря чему можно составить представление об  их
личной жизни. Но к ее удивлению  в  комоде  ничего  такого  не  нашлось.
Старые газеты с подчеркнутыми телефонами в объявлениях, пара  зачитанных
книжек. Ни фотографий, ни дипломов об окончании  учебных  заведений,  ни
даже счетов за квартиру - как будто человек только-только сюда  вселился
и не успел перевезти самое ценное и дорогое для него.
   В нижнем ящике комода оказалось лишь грязное белье.
   "Да что ж это такое?" - недоумевала Катя, и вновь  ее  начала  мучить
совесть: ведь по дороге сюда она уверяла себя, что  едет  полить  цветы.
Задвинув ящик, она направилась на кухню.
   Два кактуса в керамических горшках выглядели ужасно,  словно  огурцы,
полежавшие с месяц на солнечном подоконнике. Но она знала, что кактусы -
растения неприхотливые, достаточно влить воду, и к вечеру  они  нальются
соками, а потом опять месяц можно их не поливать.
   И пусть земля растрескается, пусть она превратится в  пыль,  кактусам
это не страшно.
   С чувством исполненного долга Катя вновь  принялась  за  поиски.  Она
словно бы искупила свою вину и теперь надеялась на удачу. И в самом деле
ей повезло.
   На  дне  платяного  шкафа  под   выцветшим   пледом   стояло   что-то
бесформенное. Она отбросила плед в сторону и увидела объемистую дорожную
сумку, не новую, даже слегка потертую, но добротную, из хорошей кожи.
   "Дорогая... Долларов двести стоит", - тут  же  на  взгляд  определила
Катя.
   Ей, как и каждому стесненному в средствах  человеку,  хотелось  иметь
такие же хорошие вещи, не отказалась бы она и от такой сумки, хотя ехать
никуда в ближайшее время не собиралась. Сумка оказалась  тяжелой,  почти
неподъемной, словно была доверху набита книгами. Катя  подтащила  ее  по
полу к дивану, села и заглянула для  начала  в  боковой  карманчик.  Тот
оказался пуст, там лежал лишь порванный надвое старый проездной билет на
метро. Она даже не поленилась посмотреть на год, ведь в шею ее никто  не
подгонял, спешить было некуда. Билет оказался двухлетней давности.  Катя
расстегнула молнию.
   То, что лежало сверху, не могло  много  весить,  самое  тяжелое  явно
находилось на дне.  Катя  выгребла  рубашки,  чистое  белье,  бритвенные
принадлежности, носки, еще не распакованные, солнечные очки в футляре.
   "Он собирался уехать", - рассуждала Катя, по одной доставая из  сумки
вещи.
   Вещей в сумке оставалось все меньше,  а  понять,  что  же  так  много
весит, ей так и не удавалось. Вскоре  она  извлекла  на  свет  несколько
упаковок скрученных в колечко рояльных струн. О музыкальных пристрастиях
Николая ей ничего  не  было  известно,  да  и  инструментов  в  доме  не
водилось.
   "А может, он настройщик?" - пришла в голову абсолютно нелепая мысль.
   И вот  на  самом  дне  объемной  сумки,  под  аккуратно  расстеленным
полотенцем показались две обувные коробки, перемотанные скотчем. Коробки
были длинные, из-под женских сапог.
   "Женские сапоги? Зачем они ему?"
   Тут же вспомнился штамп в паспорте, где говорилось, что ее друг женат
и у него есть сын.
   "Ерунда какая-то! Может, его семья не в Москве?"
   Она   взялась   за   верхнюю   коробку.   Глухой    звук    явственно
свидетельствовал о том, что внутри что-то железное.
   "Распечатать или нет?"
   Катя нагнув голову, поставив коробку на коленях, разглядывала крышку.
   "А может, он залепил так, что помнит,  как  лег  скотч?  Какой-нибудь
условный знак? - сердце ее  билось  часто-часто.  Но  затем  любопытство
взяло-таки верх:
   - Да нет, он же не знал, что я заберусь  сюда,  заматывал  для  себя.
Заклею потом снова".
   К тому же. Катя видела, что коробками, скорее всего, пользовались  не
один раз: скотч был наклеен на скотч. Да и моток прозрачной ленты  лежал
тут же в сумке. Покрытым красным лаком ногтем она подцепила скотч.  Тот,
взвизгнув, отклеился от глянцевой  поверхности  картона.  Теперь  крышку
можно было приподнять, что она и сделала.
   Пахнуло машинным маслом. Его запах Кате был  хорошо  знаком,  ведь  в
доме у нее не было мужчины, и  швейную  машину  она  смазывала  сама.  С
опаской она  принялась  разворачивать  промасленную  белую  ткань,  пока
наконец не увидела черную вороненую сталь.
   - Ox! - вскрикнула девушка.
   Перед ней лежал короткий, с отстегнутым рожком автомат Калашникова  с
откидным металлическим прикладом. Тут же, в коробке, нашлось еще  четыре
снаряженных рожка, стянутых изолентой.
   Ей захотелось как можно скорее покинуть эту квартиру, но,  во-первых,
стоило осмотреть вторую коробку, а во-вторых, она наследила тут. Катя бы
испугалась еще сильнее, у нее бы зубы  застучали  от  страха,  а  колени
подогнулись бы, если бы она поняла, что, узнай Николай о ее находке,  не
задумываясь набросил бы ей на шею одну из рояльных  струн,  которые  она
только что держала в руках. Но пока она смотрела на жизнь  оптимистично,
да и о назначении струн не догадывалась.
   Во второй коробке лежали деньги - тысяч пятьдесят долларов, пистолет,
два глушителя и обоймы к нему, новая кожаная кобура и  несколько  желтых
брусков в оберточной бумаге, которые Катя сперва приняла за куски  мыла.
Но  больше  всего,  до  паралича  воли,  ее  напугали  четыре   рифленые
осколочные гранаты. Они, как яблоки на зиму, были  завернуты  в  газету,
торчали лишь хвостики запалов. А к  большому  тяжелому  ножу  Катя  даже
побоялась  прикоснуться,  так  страшно  блестело  его   лезвие,   такими
кровожадными казались зазубрины на верхней части, возле рукоятки.
   Ей даже показалось, что она чувствует,  как  эта  сталь  впивается  в
тело. У нее засосало под  ложечкой,  к  горлу  подкатила  тошнота.  Катя
поднялась  с  дивана  и,  пошатываясь,  двинулась  на  кухню.  В   горле
пересохло. Нужно было выпить холодной воды, сполоснуть лицо и  подумать,
что делать дальше.
   "Звонить в милицию? - метались в голове обрывочные мысли,  пока  Катя
сидела за пластиковым столом, прислонившись спиной к урчащему, как  кот,
холодильнику. - Нет, в милицию  нельзя.  Тогда  что,  забыть  обо  всем,
поставить на место и сделать вид, будто я сюда  не  приходила  и  ничего
этого не видела? Уехать! Уехать куда-нибудь как  можно  скорее!  А  куда
поедешь? Мать, ребенок... Да и денег нет. Как это нет денег?! Да там  их
видимо-невидимо..."
   Заходить в комнату она боялась, как будто разложенное на полу  оружие
могло само выстрелить, а гранаты - взорваться от одного  взгляда.  Можно
было, конечно, вытянуть  несколько  бумажек  из  толстой  рыхлой  пачки,
перетянутой  бечевкой.  Но,  во-первых,  воровать  она  не  привыкла,  а
во-вторых, панически боялась.
   "Скорее всего, деньги посчитаны..."
   Кате и в голову не могло прийти, что кто-то может не заметить пропажи
двух-трех сотен долларов.
   Перед ней на столе лежали документы, взятые из  сумки.  Среди  них  и
паспорт на имя Николая Меньшова, тот  самый,  который  она  уже  однажды
держала в руках, - холостого мужчины, проживающего  по  другому  адресу.
Она  положила  рядом  паспорт,  принесенный  из   больницы.   Фотографии
одинаковы, сделанные в одно и то же время, с одного негатива, а вот  все
остальное - разное. Катя вконец запуталась  и  не  рада  уже  была,  что
оказалась в злополучный вчерашний день в квартире Меньшова.
   "Вот бы меня не  было  дома,  когда  он  звонил!  И  какого  черта  я
согласилась  приехать?  Почему  я  ему  никогда  не  отказывала?  Ну   и
вляпалась! А те двадцать долларов,  которые  он  время  от  времени  мне
подбрасывал, я бы могла заработать, если бы не с ним трахалась, а  время
тратила с пользой. Вот же, черт, занесла меня нелегкая! Черт под  локоть
толкнул, когда я познакомилась с Меньшовым или с этим, как его...  -  от
волнения буквы в паспорте так и плясали у нес перед глазами, и никак  не
удавалось прочесть фамилию. По всему выходит - бандит,  да  еще  крутой.
Столько оружия! А может, он им торгует? - мелькнула спасительная  мысль.
- Может, собрался везти покупателю? По виду-то не скажешь..."
   В ее представлении бандиты выглядели  совсем  иначе:  в  фильмах  они
носили золотые цепи толщиной в палец, кресты, перстни, похожие на гайки,
а их сытые лица украшали  зарубцевавшиеся  шрамы.  В  этой  же  квартире
никакого золота, кроме пары позолоченных медалей, она никогда не видала.
Катя поняла, что ничего толкового ей в голову сегодня не  придет,  по  к
одному простому выводу пришла: из Москвы ей придется уехать.
   Она стала припоминать всех  своих  дальних  родственников  по  разным
уголкам России. Все равно большой город, маленький, деревня или  военная
часть.
   Уехать - и с концами. Военная часть даже  лучше,  там  хоть  солдаты,
офицеры, если что - защитят.
   И тут же вспомнилось - так, словно это было вчера, хотя  прошло  пять
лет: сестра ее матери, всего один раз приезжавшая в  Москву,  приглашала
се хоть на целый месяц, хоть на полгода к себе в Ставропольский край.
   Вот, точно! В деревню к тетке, в глушь... Там не достанут!  Она  даже
забыла, что сейчас это не такое уж безопасное место - Чечня под боком. И
только название станицы Катя никак не могла  вспомнить,  какое-то  чисто
казаческое, связанное то ли  с  седлом,  то  ли  с  уздечкой,  в  общем,
конское, лошадиное или жеребячье.
   "Нет, с этим нужно переночевать... Уже  переночевала!  -  она  тяжело
вздохнула. - Теперь не знаю, как унести ноги".
   Утешало  лишь  одно  -  сам  Меньшов  сейчас  лежит  в  больнице  под
капельницей и выберется оттуда  хорошо  если  через  месяц.  Сюда  он  в
ближайшее время не придет и следов ее пребывания не обнаружит.
   "Идти к нему завтра  в  больницу,  прикинуться  дурочкой.  А  то  еще
заподозрит, что я знаю о нем. А я еще,  дура,  договорилась,  чтобы  ему
палату с телефоном устроили! Позвонит дружкам, те меня быстро найдут!
   Нет,  завтра  я  к  нему  приду,  проявлю  заботу,  буду  через  силу
улыбаться, справлюсь о самочувствии. Спрошу, что принести. Куплю бритву,
самую дешевую, будто на свои купила".
   На негнущихся ногах Катя добралась до распакованной сумки, присела  и
трясущимися пальцами, боясь порвать, выдернула  из  середины  пачки  три
сотенные купюры. Тут же зажала их в кулаке, словно кто-то мог их  у  нее
отобрать.
   "Все, уходить!"
   Тут ее взгляд упал на окно.  Метрах  в  пятидесяти  высилась  громада
соседнего дома, окна в окна.
   "Хорошо еще, что свет не заж