щи   просто   не
срабатывали. Он только и ждал, чтобы Слепой потерял голову и безрассудно
бросился в атаку, забыв об осторожности. Один раз он уже обманул  Глеба,
и это едва не стоило ему жизни - бок болел до сих пор, а голень  онемела
и плохо слушалась.
   По шоссе наверху промчалась машина, на миг затопив все  вокруг  ярким
светом галогенных фар. После того  как  она  проехала,  тьма,  казалось,
сгустилась настолько, что ее можно было резать ножом. Даже Глеб со своим
не вполне человеческим зрением с трудом различал силуэт  Забродова.  Это
был шанс, и Слепой немедленно  использовал  его,  хотя  и  сознавал  его
эфемерность. Он нанес сокрушительный прямой удар правой, целясь в горло,
но Забродов все-таки разглядел стремительно приближающуюся  смерть  и  в
последний момент неуклюже нырнул вправо, так что кулак Глеба врезался  в
его простреленное плечо, вызвав у него невольный  стон.  Нога  Забродова
поскользнулась в смешанной со слякотью грязи, и он, потеряв  равновесие,
тяжело упал на одно колено.
   Не медля ни секунды, Глеб ударил ногой в голову,  но  Забродов  вдруг
совершенно непрофессионально, как-то совсем по детски нырнул  вперед  и,
вцепившись в его опорную ногу, толчком повалил его в грязь.
   Слепой упал, как кошка, и сразу  же  вскочил,  но  Забродов  каким-то
непостижимым образом оказался на ногах раньше него и  уже  ударил.  Глеб
блокировал удар, вскинув руку, и блок удался на славу, но жидкая грязь с
рукава куртки брызнула прямо  в  глаза,  и  он  рефлекторно  зажмурился,
пропустив следующий удар. Перемазанный кровью и грязью кулак Забродова с
отвратительным мягким хрустом вонзился в его незащищенную гортань - Глеб
услышал этот хруст и понял, что убит. Он знал, что должен стоять, должен
драться, но земля вдруг со  страшной,  мягкой,  но  непреодолимой  силой
потянула его на себя. Он попытался покрепче упереться в нее  ногами,  но
ноги предали, подвели, вступив в"  преступный  сговор  с  силой  земного
тяготения, атмосферный столб вдруг приобрел вес равного по объему столба
из химически чистого  свинца,  и  Слепой,  раздавленный  этой  тяжестью,
опустился на колени. Страха не было - он просто в очередной раз с обидой
почувствовал себя преданным. Он не смотрел на  Забродова,  занятый  тем,
что пытался втянуть в себя хоть немного воздуха через разбитую  гортань,
но боковым зрением видел, как тот деловито заходит сбоку, чтобы  нанести
последний милосердный  удар.  Мне  не  нужно  вашего  милосердия,  хотел
сказать он. Я могу  умереть  и  так,  хотел  он  сказать  Забродову,  но
голосовые связки не слушались - вместо них была только  боль,  огромная,
как небо, и из этой боли вдруг вышла Анечка, и она улыбалась ему  лицом,
с которого чудесным образом исчезли следы от пуль. Он попытался встать с
колен и шагнуть ей навстречу и уже не почувствовал удара в висок,  боком
швырнувшего его в жидкую грязь.
 
Глава 27 
 
   Бывший  инструктор  учебного  центра  спецназа  ГРУ,  капитан  запаса
Илларион Забродов, тяжело ступая, поднялся к себе на пятый этаж, впервые
в жизни пожалев, что в его доме нет лифта. Его  теперь  уже  непритворно
шатало, и ему приходилось время от времени хвататься за перила, чтобы не
сверзиться с лестницы. Хватался он правой  рукой,  и  это  было  страшно
неудобно, потому что перила располагались слева.
   Между вторым и третьим этажами у него из кармана выпал  револьвер,  и
он потратил не менее трех минут на то, чтобы нагнуться  и  поднять  его.
При этом от бессилия он ругался страшными  словами.  Затолкав  револьвер
поглубже в карман тяжелых от пропитавшей их грязной воды брюк, он сильно
нагнулся вперед, лег левым боком на перила и так, перекосившись, но зато
обретя надежную опору, стал подниматься дальше.
   Дверь его квартиры оказалась приоткрытой.
   - Чтоб вы все сдохли, -  сказал  Забродов,  адресуясь  к  неизвестным
ворам, вынул из кармана револьвер и пинком распахнул дверь.
   В квартире горел свет, и в кресле, хорошо видном  от  входной  двери,
сидел полковник Мещеряков. В одной руке полковник держал полную рюмку, в
пальцах другой дымилась сигарета. Повернув голову на стук ударившейся  о
стену  прихожей  двери,  он  испуганно  отпрянул,   расплескав   коньяк,
пригляделся повнимательнее и бросился  в  прихожую.  За  ним  с  топотом
выскочили полковник Сорокин и генерал Федотов.
   - Вся королевская конница, - скривив в  улыбке  окровавленный  рот  с
рассеченной нижней губой, сказал Забродов.  -  Я  тебя  куда  послал?  -
непримиримо спросил он у Сорокина, безуспешно пытавшегося забрать у него
из руки револьвер.
   - Ты меня никуда не послал, - ответил Сорокин, умело  выдирая  оружие
из сведенных судорогой, перемазанных запекшейся кровью и грязью пальцев.
- Ты меня вообще послал, вот я сюда и пришел.
   Забродов тяжело опустился в кресло, не заботясь о том, что  испачкает
обивку, рыкнул на Мещерякова, сунувшегося  было  к  его  повязке,  выпил
оставленную  им  на  журнальном  столике  рюмку  коньяку  и  обессиленно
откинулся назад.
   - Дайте кто-нибудь сигарету, - попросил он. - Устал я что-то сегодня.
   Говорил он медленно, с растяжкой, словно пьяный. Ему  сунули  в  губы
прикуренную сигарету.  Он  глубоко  затянулся  и  немедленно  разразился
надсадным кашлем, хватаясь здоровой рукой то за грудь, то за бока.
   - Ну, что вы тут собрались? - спросил он, прокашлявшись.  -  Взломали
дверь, оккупировали квартиру... Чего вам еще?
   - Как... - растерянно произнес Федотов. - Что за странный вопрос?  Мы
волновались, и вообще.., хотелось бы узнать подробности.
   - Обойдетесь, - с несвойственной ему  грубостью  сказал  Забродов.  -
Слепой погиб в автомобильной катастрофе. Машина сгорела,  тело  водителя
осталось в ней. Номеров на машине не было, оружия тоже не было, так  что
личность водителя вряд ли удастся установить.
   - А что случилось с оружием? - с интересом спросил генерал.
   - Утонуло в реке, - ответил Забродов и  сделал  еще  одну  осторожную
затяжку, морщась от боли в рассеченной губе. -  Теперь  вы  трое  можете
спать спокойно - со Слепым покончено, и людей, знавших о нем и о "Святом
Георгии", больше не осталось.
   - Насчет "Святого Георгия" ты прав, - сказал генерал. - Кроме нас, об
отряде не знает никто, а мы люди военные и болтать не  будем.  А  вот  о
Слепом знал еще один человек.  Илларион  со  слабой  заинтересованностью
повернул к нему голову и вопросительно приподнял  левую  бровь.  Лица  у
него было страшное - все в запекшихся черно-бурых потеках, и  на  нижней
губе снова выступила кровь.
   - Помыться бы тебе,  Илларион,  -  сказал  генерал.  -  И  перевязка,
наверное, не помешает.
   Забродов смотрел на него, не моргая, и генерал отвел глаза.
   - Кто? - спросил Забродов.
   - Его жена, - неохотно сказал генерал, - Ирина Быстрицкая.
   - Черт! - воскликнул Мещеряков и хлопнул себя ладонью по лбу.  -  Как
же я об этом не подумал!
   Он вдруг замолчал и быстро  оглянулся  на  Сорокина.  Сорокин  тяжело
завозился на стуле и встал, напяливая фуражку. Он был при полном параде,
в полковничьих звездах, и выглядел очень представительно.
   - Ну, я пошел, - сказал он. - Поздно  уже.  Спасибо  тебе,  Илларион,
выручил. Звоните, если что.
   Он повернулся  и  шагнул  в  сторону  прихожей,  но  окрик  Забродова
остановил его на полпути.
   - А ну, стой! - сказал он таким тоном, что Сорокин замер  и  медленно
обернулся. - Я тебе помог, полковник, теперь помоги ты мне.
   - Слушаю, - сказал Сорокин.
   - Найди эту Быстрицкую и приставь  к  ней  пару  ребят  потолковее  -
таких, чтобы не наступали ей на пятки и не спали на  посту.  Найдутся  у
тебя такие?
   - Найдутся, - угрюмо  сказал  Сорокин,  не  понимая,  к  чему  клонит
собеседник.
   - Дай им по автомату и вели  стрелять  без  предупреждения  в  каждую
сволочь, которая попытается к ней приблизиться, - продолжал Илларион.  -
Когда  рука  немного  подживет,  я  их  сменю.   Если   им   потребуется
дополнительная оплата, пусть обращаются ко мне. Сделаешь, полковник?
   Сорокин немного просветлел лицом, посмотрел на Мещерякова и Федотова,
с оскорбленным  видом  дымивших  сигаретами,  снова  перевел  взгляд  на
Иллариона и твердо пообещал:
   - Сделаю. -  И  добавил  после  секундного  раздумья.  -  С  огромным
удовольствием.
 
*** 
 
   Серега Поляков вышел из кабины автокрана и склонился над  лежавшим  у
обочины  телом,  озадаченно  почесывая  затылок.  Стропальщик   Гаврилов
подошел сзади и остановился рядом, а потом присел  на  корточки.  Машина
под откосом все еще горела, оранжевое пятно  смутно  пробивалось  сквозь
сплошную завесу снега - это был не снегопад,  а  какой-то  конец  света.
Лежавший на дороге человек  был  уже  основательно  припорошен  медленно
тающими хлопьями и больше напоминал бугор подмерзшей  грязи,  чем  живое
существо. Поляков с содроганием подумал, что, не притормози  он,  увидев
справа от дороги  пожар,  и  не  окажись  Гаврилов  таким  востроглазым,
высокие колеса многотонного КрАЗа непременно прошлись бы по спине  этого
бедолаги, которому, похоже,  и  без  того  досталось.  Он  оглянулся  на
автокран,  фары  которого  заливали  обочину   мертвенно-белым   светом,
прикинул на глаз траекторию движения и понял, что правое переднее колесо
с высокой точностью наехало бы прямо на голову неизвестного. Что с того,
что он и без наезда, похоже, давно помер - доказывай потом,  что  ты  не
верблюд...
   - С дороги съехал, - с сочувствием сказал Гаврилов.
   - Да, - согласился Поляков. - Погода, мать ее в  душу...  Как  же  он
оттуда вылез-то?
   Гаврилов посмотрел на  полыхавшее  внизу  чадное  оранжевое  пламя  и
вздохнул.
   - Жаль парня. Как его, понимаешь... Как бог  черепаху,  живого  места
нет. Помер, что ли?
   Серега Поляков неохотно присел на корточки  -  трогать  труп  ему  не
хотелось, но и бросить человека  просто  так  лежать  на  дороге  в  эту
чертову метель он не мог: трасса есть трасса,  и  вполне  возможно,  что
когда-нибудь и ему, водителю первого класса Сереге Полякову  понадобится
кто-то, кто не бросит его околевать на обочине, пожалев пачкать чехлы на
сиденьях. Он опасливо дотронулся до шеи незнакомца под подбородком.  Шея
была холодная и мокрая, но ему показалось, что под пальцами едва уловимо
бьется пульс. Он прижал пальцы сильнее, боясь  спугнуть  надежду...  Да,
черт подери, пульс-таки был!
   - Живой, - сказал он с удивлением. - Ну, чего стал, стояло,  бери  за
ноги. Живой он!
   Вдвоем  они  подхватили  безжизненно  провисшее  тело,   с   которого
ошметками падала жидкая грязь, и с трудом затолкали его в  кабину.  Пока
Поляков с самоубийственной скоростью гнал автокран в ближайший  поселок,
Гаврилов поминутно прислушивался к едва уловимому  дыханию  полумертвого
человека, которого они подобрали на дороге, и шептал бессвязные матерные
молитвы, прощаясь с жизнью на каждом повороте.  Кран  мотало  и  трясло,
разбитая  голова  раненого  тяжело  болталась  из  стороны  в   сторону,
временами он принимался страшно хрипеть, и  из  горла  у  него  начинала
толчками выплескиваться кровь. "Помирает, кажись", - каждый раз  говорил
Гаврилов, и Поляков каждый раз, обматерив с  головы  до  ног  и  его,  и
погоду, и неуклюжий КрАЗ, увеличивал и без того сумасшедшую скорость.
   Когда впереди сквозь метель замерцали редкие фонари сонного  поселка,
Поляков немного сбросил газ,  посмотрел  на  раненого  и  сказал,  снова
переводя взгляд на дорогу:
   - Ништяк, мужик. Ты, главное, не дрейфь. Уже, считай,  приехали,  так
что будешь жить. Правильно, Санек?
   Гаврилов, перепачканный чужой кровью, но  уже  начавший  верить,  что
останется в живых, немного испуганно улыбнулся и подтвердил:
   - Сто пудов.
   Поляков снова посмотрел на раненого, но тот молчал -  нет,  не  умер,
просто был без сознания, а может, и в коме - и  повторил,  как  эхо,  за
Гавриловым:
   - Сто пудов, мужик.



   Андрей ВОРОНИН
   ВОЗВРАЩЕНИЕ С ТОГО СВЕТА



Анонс

   Капитан ФСБ Глеб  Петрович  Сиверов  по  кличке  Слепой,  устроившись
сменным оператором котельной в больнице подмосковного поселка Крапивино,
обнаруживает преступную группировку, которая под видом религиозной секты
занимается продажей оружия.

Глава 1

   Снег сошел... Он еще лежал в тенистых  лесных  оврагах  ноздреватыми,
почерневшими пластами, но  в  городе  его  не  осталось  совсем.  Первый
весенний дождь смыл, казалось, самую память о нем, а потом ветер прогнал
тучи, небо сделалось голубым, по-весеннему глубоким и чистым,  солнце  в
считанные часы высушило асфальт, и он впервые  за  долгие  месяцы  снова
стал светло-серым. По  утрам  на  начинающих  несмело  зеленеть  газонах
оглушительно  ссорились  воробьи,  а  голуби  с  топотом  вышагивали  по
карнизам, самозабвенно курлыкая, и время от времени тоже затевали драки.
   Весна в этом году выдалась ранняя, и  не  было,  пожалуй,  ни  одного
человека, который остался бы недоволен этим  обстоятельством.  Горожане,
торопясь по своим многочисленным делам,  не  упускали  случая  мимоходом
подставить свои побледневшие за зиму лица под набирающие силу  солнечные
лучи, скверы наполнились курящими "Беломор"  старухами  и  пенсионерами,
вдумчиво  переставляющими  фигуры  на   шахматных   досках,   а   вагоны
пригородных поездов, словно по мановению волшебной палочки, в  одночасье
начали ломиться от нелепо и смешно одетых людей, вооруженных лопатами  и
навьюченных саженцами плодовых деревьев,  корни  которых  были  обернуты
мешковиной и полиэтиленом. Говорить эти люди могли только о двух  вещах:
о своих огородах и, само собой, о политике, зато делали это со вкусом  и
подолгу, и потому случайным пассажирам, не имевшим сомнительного счастья
быть причисленными к великому  дачному  братству,  приходилось  довольно
туго. Дачники выходили на платформы, громыхая  пустыми  ведрами,  звякая
садовым инвентарем, цепляясь своими саженцами друг за  друга  и  за  все
подряд, раздраженно переругиваясь, навьючивали  на  себя  свой  скарб  и
устремлялись к своим наделам по  уже  начавшим  подсыхать  тропинкам,  с
наслаждением вдыхая чистый весенний  воздух,  в  котором  не  было  даже
намека на выхлопные газы. Постепенно  густые  цепочки  этих  ковырятелей
земли редели, разбивались на отдельные компании, рассасывались и  таяли,
поглощенные немереными гектарами подмосковной природы, на которых там  и
сям торчали похожие на колонии ядовитых грибов дачные поселки.
   Платформа   Крапивная   располагалась   в   каких-нибудь   семидесяти
километрах от Москвы - по местным меркам, почти рядом.  Садово-огородный
кооператив "Водник" обосновался в непосредственной близости от платформы
уже довольно давно и  был  весьма  многочисленным,  так  что  начиная  с
последних чисел марта и до конца ноября жизнь в  окрестностях  Крапивной
била ключом. Жители  расположенного  неподалеку  поселка  Крапивино,  по
имени которого и была без затей названа платформа, никогда не испытывали
особого восторга по поводу этого оживления. Впрочем, их мнение никого не
интересовало, тем более что нет ничего оригинального  в  том,  чтобы  не
любить дачников: это крикливое племя способно довести до белого  каления
даже святого, особенно если  тому  приходится  ежедневно  добираться  на
работу и с работы в  битком  набитой  этими  варварами  с  их  граблями,
лопатами и резиновыми  сапогами  электричке.  Бесспорно,  такая  поездка
может послужить причиной стресса, но современная жизнь  -  это  сплошной
стресс, и  дачники  -  далеко  не  самое  страшное  из  известных  науке
стихийных бедствий.
   Человек, дожидавшийся электрички на Москву,  не  работал  в  столице.
Строго говоря, он вообще нигде не работал в традиционном понимании этого
слова, и вид его говорил о не чересчур большом достатке.
   Это был мужчина лет под сорок,  одетый  в  светлый  матерчатый  плащ,
какие были в моде лет пятнадцать назад, темно-коричневую фетровую  шляпу
с узкими полями и линялой  лентой,  коричневые  же,  изрядно  помятые  и
обвисшие на коленях брюки и стоптанные черные туфли на  резинках,  давно
нуждавшиеся в чистке. На его длинном унылом носу  немного  криво  сидели
очки в старомодной оправе из черной пластмассы, одна дужка которых  была
скреплена при помощи синей изоленты - видимо, черной у него под рукой не
оказалось. Человек был выбрит до  матового  блеска  на  впалых  щеках  и
держал в руке потрепанный портфель из искусственной кожи. С виду это был
типичный поселковый учитель или какой-нибудь полуопустившийся завклубом,
пропадающий без женского присмотра. То обстоятельство,  что  он  ехал  в
Москву, имея при себе туго набитый и явно тяжелый портфель, наводило  на
подозрение, что это профессиональный  ходок  по  инстанциям,  получающий
мазохистское   наслаждение   от   мытарств,   коими   во   все   времена
сопровождалась в России борьба за  справедливость.  Так  или  иначе,  но
выражение лица у  него  было  соответствующее  -  в  его  плотно  сжатых
бескровных губах, унылом носе и даже в том, как воинственно поблескивали
из-под шляпы его старомодные очки, без труда  угадывалась  скребущая  по
нервам нотка привычного фанатизма, заменяющего некоторым людям твердость
и мужество.
   Кроме него, на  платформе  стояла  дама  неопределенного  возраста  в
турецком кожаном плаще с меховым, не по сезону, воротником и сапогах  на
таких  огромных  шпильках,  что  казалось,  будто  она  перемещается  на
пуантах. Непокрытая голова дамы была увенчана пышной прической, а  густо
подмалеванные серые глаза смотрели вокруг  с  холодной  скукой,  которая
могла показаться вполне натуральной, если  бы  не  ее  холеные,  изящные
пальцы,  туго  обтянутые  лайковыми  перчатками,  которые   предательски
теребили и дергали ремень висевшей  на  плече  сумочки.  Иногда  женщина
бросала короткий взгляд на своего попутчика и тут же отводила глаза  все
с тем же выражением смертельной скуки, как нельзя более подходившим к ее
тщательно ухоженному и искусно накрашенному лицу.
   Свежий ветерок гонял по платформе мелкий  мусор,  лениво  перекатывал
окурки и играл искусственным мехом на  воротнике  кожаного  плаща  дамы.
Откуда-то прибежал огромный беспородный  барбос,  понюхал  асфальт,  без
особой надежды на успех заглянул в мусорную урну, расписался на бетонном
столбике ограды и вразвалочку затрусил прочь,  вяло  помахивая  лохматым
хвостом, в котором застряли прошлогодние репьи.
   С грохотом и воем налетела электричка из Москвы, зашипела,  лязгнула,
извергла из себя очередную порцию дачников, опять зашипела, свистнула  и
укатила. Дачники затопили перрон, толпясь и переругиваясь у  трех  узких
спусков с платформы, потом схлынули  и  исчезли  за  полосой  высаженных
вдоль дорожного полотна берез. Некоторое время  на  платформе  еще  были
слышны их удаляющиеся голоса и невнятное  погромыхивание  инвентаря,  но
вскоре стихли и они.
   Мужчина с портфелем переложил свою драгоценную ношу из левой  руки  в
правую и  посмотрел  на  часы.  Немедленно,  словно  по  сигналу,  вдали
раздался  гудок  и  нарастающий  шум  приближающейся  электрички.  Через
несколько секунд пыльная серо-голубая  змея  вынырнула  из-за  поворота,
прогудела еще раз и разлеглась вдоль платформы,  гостеприимно  распахнув
беззубые пасти дверей. Она была  полупустой:  рабочий  люд  уже  был  на
работе, а дачникам еще рано было возвращаться со своих фазенд,  так  что
пассажиры,  севшие  в  поезд  на  платформе  Крапивная,  разместились  с
максимумом удобств, возможных в этом виде транспорта. Сели они,  конечно
же, в разные вагоны: судя по всему, они то ли вовсе не были знакомы,  то
ли не испытывали никакого желания общаться друг с другом.
   Менее чем через час  мужчина  с  портфелем  вышел  из  электрички  на
Белорусском  вокзале.  Протолкавшись   сквозь   сутолоку   привокзальной
площади, он с сомнением посмотрел в сторону стоянки такси, едва  заметно
отрицательно покачал головой и направился  к  метро.  У  высоких  дверей
станции метро "Бело