ети.
   "Придется довольствоваться этим".
   Он отыскал испачканный в масляной краске нож, брезгливо вытер  его  о
кусок холста и принялся вскрывать жестянку.
   Но довести дело до конца он не успел. Дверь кто-то  сильно  дернул  и
невнятно выругался. Шелковников замер, уже пожалев, что включил свет.
   - Эй, Лебедев, мать твою!.. Открывай,  мы  же  договорились!  Я  тебе
подрамники привез, гони деньги, а то я твою мастерскую сейчас разнесу  к
чертовой матери!
   Шелковников лихорадочно соображал, что ему делать.  Затем  подошел  к
двери и громко сказал:
   - Лебедева нет!
   - А ты что тут делаешь?
   - Я его друг.
   - Ну, так открывай, затащу подрамники, не стоять же мне на  улице!  Я
уже машину отпустил, дурак.
   - Ничего не знаю, - сказал Шелковников.
   - Ничего не знаю, не знаю... Зато я знаю, открывай дверь! Если  ты  с
бабой, меня это не волнует.
   Все было проделано настолько убедительно, что Шелковникову ничего  не
оставалось, как открыть дверь. И тут же он получил такой удар в  голову,
что пролетел весь узкий коридор и упал  спиной  на  заставленный  хламом
стол. Зазвенели разбитые банки с разбавителем, пахнуло скипидаром. Дверь
с грохотом захлопнулась.
   Если бы Шелковников не ударился так сильно затылком о край мольберта,
то, возможно, успел бы выхватить из кармана свою "беретту" и выстрелить.
Но Сиверов оказался проворнее. Он  быстро  перевернул  противника  лицом
вниз и придавил шею коленом. Как Шелковников ни  дергался,  Глеб  связал
его, оттащил в угол и тщательно обыскал.  Обнаружил  портмоне  с  шестью
кредитными карточками и парой тысяч долларов, запасную коробку  патронов
и еще доллары в купюрах разного достоинства, рассованные по карманам.
   В портфеле оказались документы и кожаная перчатка.
   Шелковников между тем постепенно приходил в себя.
   - Ты  кто?  -  первое,  что  спросил  он,  опомнившись  после  удара.
Отставной майор понимал, что если бы это был захват, организованный ФСБ,
все прошло бы совсем по-другому: дом окружили бы,  и  действовал  бы  не
один  человек,  а  группа,  как  минимум,  пятеро  в  бронежилетах  и  с
автоматами. Значит, был шанс договориться.
   Глеб проигнорировал вопрос, продолжая изучать содержимое портмоне.
   - Ты из ФСБ?
   - Может быть, - ответил Сиверов.
   - Что тебе надо?
   - А ты разве не знаешь? - спокойно сказал Глеб. - Мне нужны  картины,
и у меня слишком мало времени.
   Мне достаточно позвонить по телефону, и сюда  приедут  люди  генерала
Потапчука. Думаю, его фамилию ты знаешь.
   Шелковников криво усмехнулся:
   - Без меня картины ни хрена не стоят.
   - Ты без них тоже ни хрена не стоишь.
   - Значит, мы можем договориться, - сказал заветную фразу  Шелковников
и, облизнув пересохшие губы, попросил:
   - Пить.
   Глеб взял со стола давным-давно немытую кружку, набрал воды из крана,
поднес ко рту Шелковникова.
   Тот, стуча зубами о железный край, сделал несколько жадных глотков  и
перевел дыхание.
   - Все-таки, кто ты такой? Какого черта ты все это затеял?
   - У меня есть свой интерес.
   - Кто тебя послал?
   - Ты задаешь слишком много вопросов, Шелковников. Где картины?
   - Они не здесь.
   - Тогда скажи где.
   - Здесь их нет.
   И тут Глеба словно током ударило. Картины именно  здесь.  Слишком  уж
рьяно отрицал это захваченный им Шелковников.
   - Знаешь, - спокойно сказал Глеб, - ты мерзавец, твои руки по локти в
крови. Я могу убить тебя прямо здесь, и меня никто не осудит. Я спокойно
уйду из мастерской, позвоню  "02"  из  первого  попавшегося  телефона  и
назову адрес.
   - Ты этого не сделаешь, - криво усмехнулся Шелковников.
   - Почему?
   - Потому что тебе нужны картины, а  их  у  тебя  нет,  так  и  уйдешь
несолоно хлебавши. А если и найдешь картины, все равно  только  я  знаю,
как можно превратить их в деньги. Если хочешь, я с тобой поделюсь.
   - Ну, и какой же мой процент? - спросил Глеб.
   Ему уже изрядно надоела возня с отставным майором КГБ. Его удерживало
лишь одно:  у  него  не  было  стопроцентной  уверенности,  что  картины
находятся именно здесь. А значит, Потапчуку звонить было рано.
   И чтобы сломить Шелковникова, Глеб решил его деморализовать. Он знал,
на того не подействуют ни пытки, ни угрозы. Нужно было просто  доказать,
что он, Глеб, умнее и хитрее своего противника.
   - Думаешь, я не знаю, кому ты собрался продать картины?
   - Естественно, фон  Рунге,  -  ответил  Шелковников.  -  Но  если  ты
собрался звонить ему, он откажется от своих слов и от картин.
   - Мне не понадобится ему звонить. Из того двора ты звонил фон Рунге и
договорился, чтобы его человек в ближайшее время приехал  в  Москву  для
встречи с собой. Я прав?
   Шелковников напрягся, но ничего не ответил.
   - Думаешь, я не видел, как ты подключился к телефонной линии и звонил
в Германию?
   Шелковников мелко рассмеялся.
   - Ну, и что тебе это даст? - только сейчас Павел Павлович узнал голос
Сиверова: именно этот голос он слышал в  телефонной  трубке,  когда  его
предупреждали о захвате.
   "Значит, точно, он из ФСБ, - решил Павел  Павлович,  -  и  ему  нужны
деньги. Отступать этому парню поздно. Договоримся".
   - Сколько ты хочешь?
   - Я все могу провернуть без тебя.
   Сиверов не обращал больше внимания на Шелковникова,  взял  телефонную
трубку и набрал номер междугородной телефонной  станции.  Когда  ответил
женский голос, тон Глеба неожиданно стал мужественно-игривым:
   - Алло,  девушка,  здравствуйте.  У  меня  тут  проблемка  небольшая.
Понимаете, квартиранты мои  повадились  за  границу  звонить,  а  деньги
платить за них мне приходится. Сегодня снова  звонили,  совсем  недавно,
разорить меня хотят, - и Глеб назвал телефонный номер, подсмотренный  им
на щитке во дворе старого дома. - Скажите хоть, по какому номеру  они  в
Германию звонили? А то отпираются, такие мерзавцы!
   - ... - Ну, вот и отлично, я записал. Спасибо вам большое. Если вы не
замужем, то хорошего вам мужа, - Сиверов резко ударил ребром  ладони  по
рычагу аппарата и посмотрел на Шелковникова.
   - Ни хрена у тебя не получится, - прошипел тот.
   - Получится. Тебя этот человек в лицо не знает.
 
*** 
 
   Художник Лебедев поливал на кухне  цветы,  когда,  взглянув  в  окно,
увидел в своей мастерской свет, пробивающийся из-за штор.
   "Черт подери, - пробормотал  Лебедев,  -  никак,  Пал  Палыч  явился.
Неплохо бы его еще потрясти  насчет  денег,  а  то  заберет  картины,  и
поминай как звали".
   Лебедев быстро оделся и, как был, в спортивных штанах, сунув  ноги  в
зимние ботинки и набросив на плечи меховую куртку, засеменил через двор,
боясь, что Шелковников уйдет раньше, чем он  поспеет.  Художник  немного
удивился, не увидев у крыльца машины Шелковникова, но особо  раздумывать
над этим не стал и поспешил наверх. Он дернул дверь, та не поддалась.
   - Пал Палыч! Это я!
   Сиверов подошел к  двери,  пряча  свой  тяжелый  армейский  кольт  за
спиной. Он рывком распахнул дверь и, схватив Лебедева за отворот куртки,
швырнул его в мастерскую. Хоть  Лебедев  и  был  мужчиной  довольно-таки
грузным и весил под сто килограммов, он полетел, как плюшевый  мишка,  и
едва удержался на ногах, схватившись за стеллаж.
   - Ты что? Ты чего? Кто такой?
   Но то, что он увидел, заставило его замолчать.
   У него подкосились ноги: на  полу,  окровавленный,  сидел  сам  Павел
Павлович Шелковников. Голова его была перепачкана кровью и краской, одет
он был в какие-то грязные лохмотья: грязная  фуфайка,  кирзовые  сапоги,
вымазанные в побелке.
   - Стой спокойно, - грозно сказал Сиверов, наставляя пистолет прямо  в
лицо художнику Лебедеву.
   Тот  обезумел  от   страха.   Чтобы   Шелковников,   его   всесильный
покровитель, лежал связанный, избитый - такого Лебедев даже  представить
себе не мог.
   - Мне твой дружок задолжал. Где картины? -  рявкнул  Сиверов,  щелкая
предохранителем.
   Лебедев смотрел на Шелковникова.
   - Молчи, - прошипел тот.
   Но Борис Иванович трезво оценил обстановку.
   Шелковников связан,  а  этот,  с  пистолетом,  явно  церемониться  не
станет, больно вид у него решительный и злой. Нажмет на курок  и  всадит
пулю в живот. Почему-то именно выстрела в живот художник Лебедев  боялся
панически: он четко себе представил, как пуля пробьет кишки и  застрянет
в позвоночнике.
   "Боже, это такая боль!"
   - Там, - суетливо показал он рукой,  и  тут  же,  испугавшись  своего
резкого движения, съежился и втянул голову в плечи.
   - Где - там? Достань, - приказал Сиверов железным голосом.
   Лебедев поспешно вытащил из-под стеллажа грязную стремянку, развернул
ее и начал  взбираться  по  скрипучим  деревянным  ступенькам.  Едва  не
свалившись от страха, он залез наверх, стянул мешок с гипсового  слепка,
снял голову, запустил руку в Дырку и извлек рулон.
   - Вот, пожалуйста, это все не мое, - выдохнул он.
   Глеб  принял  картины,  тем  же  ржавым  ножом,  которым  Шелковников
вскрывал консервную банку, перерезал веревку и развернул  рулон.  Быстро
пересчитал - восемь старых холстов, знакомых ему по фотографиям.
   - Ну, вот видишь, - сказал он, обращаясь  к  Шелковникову,  -  теперь
картины у меня, и ты в моих руках.
   Чего у меня нет, так это денег, но думаю, скоро я  смогу  получить  и
их.
   И тут же, достав из кармана свой телефон, он  набрал  номер  генерала
ФСБ Федора Филипповича Потапчука.
   - Алло, это я, - сказал Глеб.
   - Черт бы тебя побрал! Ты такого наворотил...
   - Ладно, ладно, вы  же  обо  мне  никому  не  рассказали?  Короче,  я
нахожусь на Малой Грузинской, знаете такую улицу? Дом номер  семнадцать,
вход со двора, последний этаж, мастерская художника Лебедева.  Так  вот,
приезжайте туда. Шелковников привязан к батарее, картины лежат на столе,
все восемь. Я не большой ценитель, но, кажется,  это  те  самые.  Те?  -
наведя пистолет на Шелковникова, спросил Глеб. Тот со злостью  плюнул  в
сторону. - Шелковников подтверждает.
   - Выезжаю, - услышал Глеб короткий ответ генерала. В голосе Потапчука
слышалась шальная радость, и он даже не пытался ее скрыть.
   Сиверов подхватил со стола черную перчатку и вышел за дверь, вытолкав
еще не пришедшего в себя художника.
 
*** 
 
   Через три дня в гостинице  "Украина",  в  пятьсот  пятьдесят  третьем
номере  произошла  встреча  двух  элегантно  одетых  мужчин  -  немца  и
русского. Разговаривали они по-немецки, совсем недолго, минут пять.
   Немец, прилетевший в Москву по поручению одного из директоров  "Дойче
банка" Ганса Отто фон Рунге, во время переговоров то и  дело  поглядывал
на правую руку своего собеседника  -  неподвижную,  затянутую  в  черную
лайковую перчатку. Его все так и подмывало спросить: "Что у вас с рукой,
господин Шелковников?".
   Этот вопрос ему  хотелось  задать  и  барону  фон  Рунге,  когда  тот
описывал ему Шелковникова, несколько раз  упомянув  как  особую  примету
перчатку, которую тот никогда не снимает с руки. Но вопрос так и остался
незаданным... Плоский атташе-кейс с деньгами лежал на журнальном столике
из карельской березы, рядом с ним покоился пластмассовый тубус, в  каких
обычно носят чертежи.
   Обменявшись кейсом и тубусом, оба - и русский, и  немец  -  проверили
содержимое. Судя по всему, и тот и другой остались  довольны.  В  кейсе,
как и было обещано Шелковникову, когда он звонил из  московского  двора,
лежала  половина  его  гонорара  -  пятьсот  тысяч  долларов;  половина,
поскольку он не сумел вывезти картины из России. А в тубусе были  восемь
искусно выполненных покойным реставратором Брусковицким копий картин  из
коллекции барона фон Рунге.
   ...Через  несколько  дней  посол  России  в  Германии  в  присутствии
канцлера Гельмута Коля, торжественно вручил барону Гансу Отто фон  Рунге
полную коллекцию из замка его отца,  вывезенную  советскими  войсками  в
1946 году и полвека хранившуюся в областном краеведческом  музее  города
Смоленска. И Гансу Отто фон Рунге ничего не оставалось, как принять  дар
подобающим образом. Он один из  присутствующих  знал,  что  его  кровные
полмиллиона долларов были выложены  за  восемь  поддельных  холстов.  На
другой же день ему пришлось проголосовать на  совете  директоров  "Дойче
банка" за выделение внеочередного  транша  -  миллиардного  кредита  для
России, - хотя хитрый барон и рассчитывал, что,  подняв  скандал  вокруг
коллекции своего отца, сможет сорвать выдачу кредита.
   И дискредитировать Россию.
 
*** 
 
   Генерал Потапчук, оставив машину в соседнем дворе, сидел в беседке  с
Глебом Сиверовым. Между ними стояла недопитая бутылка дорогого  коньяка,
а в ногах Сиверов примостил плоский  атташе-кейс,  проделавший  путь  из
Германии в Москву.
   - Даже и не знаю, как тебя отблагодарить...
   - Все в порядке, Федор Филиппович, не надо меня благодарить.  Я  свою
работу делал. Лучше подскажите, что  делать  с  этим.  -  Глеб  постучал
носком башмака по упругой коже кейса.
   - Знаешь, Глеб, я мог бы, в принципе, об этом и не знать. А ты мог бы
мне и не говорить...
   Наряд из трех омоновцев - два сержанта и  капитан  -  проходил  через
двор, и младший сержант, покосившись на двух мужчин, сидевших в  беседке
и распивавших коньяк, предложил:
   - Может, тряхнем этих?
   Капитан приложил палец к виску и, покрутив им, сказал:
   - Ты что, не видел в соседнем дворе тачку с антенной  спецсвязи  и  с
темными стеклами, с государственными номерами? Иди, попробуй, если очень
смелый.
   - Так это что, те самые, что месяц назад...
   - А ты думал!
   - Один генерал, а второй кто? - прошептал младший сержант капитану.
   - Кто, кто.., хрен в кожаном  пальто.  -  И  капитан,  прибавив  шаг,
поспешил покинуть двор.



   Андрей ВОРОНИН 
   ОРУЖИЕ ДЛЯ СЛЕПОГО 
 
 
   ONLINE БИБЛИОТЕКА tp://www.bestlibrary.ru 
 
Анонс 
 
   Новое задание суперагента ФСБ Глеба Сиверова по кличке  Слепой  -  не
только защитить жизнь талантливого ученого, за чье открытие воюют  между
собой всесильные спецслужбы сверхдержав,  но  и  не  допустить  создания
нового  оружия,  быть  может,  самого  грозного  из   всего   созданного
человечеством...
 
Пролог 
 
   Наверное, все согласятся, что любое открытие, сделанное  человеческим
гением, может быть совершено как во благо человека, так и во  вред  ему.
Обыкновенным топором можно  построить  дом,  срубить  церковь,  а  можно
отсечь голову или руку. Нож со стальным лезвием  может  резать  хлеб,  а
может перерезать горло.
   Когда человек, что-то открывает, он, как правило, не думает, зачем  и
для чего это ему. В тот судьбоносный момент им руководит жажда познания,
жажда совершить открытие. И только потом, когда  открытие  уже  сделано,
ученые начинают задумываться, и после умопомрачительной гонки  -  успеть
бы первым, обойти на повороте коллег, - приходит понимание, прозрение: а
ведь энергия ядерного распада может нести свет и тепло  в  дома,  школы,
больницы, но может быть заключена и  в  бомбу.  И  эта  бомба,  поднятая
ракетой, самолетом, пролетит несколько  тысяч  километров  и  упадет  на
многомиллионный город. И рухнут  дома,  смертельным  ядом  станет  хлеб,
прервутся тысячи и тысячи человеческих жизней.
   Да,  да,  одно  и  то  же  открытие,  но  как  по-разному  его  можно
использовать! И пока существует род людской, всегда человеческий  разум,
вдохновленный  либо  Богом,  либо  дьяволом,  будет  совершать   великие
открытия. И  только  потом  человек-изобретатель  схватится  за  голову,
станет  писать  письма  сильным  мира  сего,   бросится   обращаться   с
воззваниями  ко  всему  прогрессивному  человечеству  и  будет  пытаться
доказать недоказуемое - пытаться оправдать свое открытие:
   "Видит Бог, я хотел добра, это потом злые, бесчестные люди, мерзавцы,
негодяи использовали мой труд для того, чтобы уничтожать себе  подобных,
для того, чтобы заполучить власть над всем миром".
   И как ужасно, когда великое открытие,  продукт  человеческого  гения,
вдруг оказывается в руках очередного бесноватого претендента на  мировое
господство. И он, закрепившись у себя в стране, запугав свой народ  так,
что никто и рта раскрыть не смеет, наводит  ужас  на  все  человечество,
обрекая его на вечный страх. И вот  тогда  мир  охватывает  предчувствие
близкой войны.
   С новоявленным  фюрером  еще  пытаются  договориться,  хотя  заведомо
известно,  что  никогда  и  никому  это  не  удавалось.  Диктатору,  как
капризному ребенку, идут на уступки. Но вскоре, испытав  наслаждение  от
чужого страха, из ребенка он превращается в  сумасшедшего  с  бритвой  в
руках. С таким уже договориться невозможно,  ему  мало  страха,  он  уже
учуял запах крови.
   И вот тогда начинаются войны. Планету вновь заливает кровь,  слышатся
стоны, рыдания. Гибнут взрослые и дети, гибнут животные, горит земля под
ногами, отравленная вода несет смерть. Настает судный день...
   Немного найдется на планете ученых, которые могут остановить себя  на
пороге великого открытия, засомневавшись в том, пойдет ли оно во благо и
не будет ли использовано как страшное оружие  разрушения.  Таких  ученых
считанные единицы: ведь человек по природе своей  тщеславен,  он  жаждет
лавров,  хочет  еще  при  жизни  стать  тем,   кому   поклоняются,   кем
восхищаются, перед кем склоняют голову. Да, тщеславие и  жажда  познания
ведут человека к неизведанному, ведут туда, откуда возврата уже  нет.  И
вот плод научного гения одним приносит  славу,  известность,  деньги,  а
другим.., принесет слезы, горе, смерть  и  разрушения.  И  ничего  здесь
изменить невозможно. Так было  тысячи  лет  тому  назад,  когда  великий
Архимед изобретал метательные машины, так случилось, когда  Леонардо  да
Винчи, великий гений Возрождения, не только  писал  прекрасные  картины,
которые  будут  существовать  столько,  сколько   суждено   существовать
человечеству,  которым  всегда  будут   поклоняться,   но   одновременно
изобретал страшные механизмы,  на  куски  кромсающие  человеческие  тела
огромными, острыми как бритва косами.
   Да, так было, есть и будет...
   Открытие микробов и вирусов позволило  людям  бороться  с  болезнями,
бросить  вызов  самой  смерти,  -  и  позволило  тем  же  людям  создать
бактериологическое оружие, способное уничтожить миллионы здоровых.
   Удивителен путь человечества, удивителен  и  непонятен,  загадочен  и
сложен. Любое государство, слабое оно или сильное,  пытается  заполучить
новейшее открытие в свои руки, чтобы  потом  с  его  помощью  творить  и
благо, и зло. За головы ученых, за их открытия государства  борются,  не
жался средств.
   Временами даже кажется, что вся экономика работает лишь на то,  чтобы
заполучить ученого в свои руки, чтобы он делал свои открытия не в  стане
врагов-соперников, а именно у  тебя,  на  твоей  территории,  под  твоим
присмотром. И тогда слабое государство сможет стать сильным,  и  великие
державы станут  платить  ему  дань,  пойдут  навстречу,  выполнят  любой
ультиматум. А не захотят - что ж, такого оружия ни у кого больше нет,  и
владелец волен им распоряжаться по  своему  усмотрению,  волен  защитить
свою родину, уничтожив государство противника.
   Но это отвлеченные рассуждения, на  деле  все  обстоит  еще  сложнее.
Оружие можно и не использовать - его достаточно иметь в качестве жупела,
пугать им своих противников, держать их в напряжении, иногда  говоря,  а
иногда лишь намекая, что если те предпримут какие-то неугодные шаги,  то
от слов придется перейти к делу. Вот па этом и стоит современный мир, на
этом и держится цивилизация - на уникальных научных  открытиях  двойного
предназначения, как  на  тонких  хрупких  ножках,  на  тонких  подвижных
пружинках удерживается равновесие на планете. И все  мало-мальски  умные
политики боятся это хрупкое равновесие нарушить.
 
Глава 1 
 
   Абсолютно ничем не примечательный с виду мужчина,  в  серой  стеганой
куртке, с почти бесцветными невыразительными  глазами  -  увидишь  и  не
запомнишь, прохаживался вокруг церкви Вознесения в Колом