б.
   - Так куда? На спасательную или в яхт-клуб?
   - А ты сам решай.
   - Мне сподручнее к спасателям.
   - Значит, вези.
   Глеб, поняв, что его просьба будет выполнена, потерял всякий  интерес
к  шоферу  и  слушал  его   вполуха,   изредка   вставляя   какое-нибудь
необязательное "да", "ну", "в общем-то", "можно понять".
   Море подступило совсем близко к дороге, и можно  было  уже  различить
белые бурунчики волн, а если постараться, то услышать их шум.
   - Это только одно название  -  "спасательная  станция",  -  продолжал
шофер. - На самом же деле ни хрена они там не делают.
   - Что, девок возят?
   - Да нет, водку пьют. Если кого-нибудь добудимся, то хорошо.
   За поворотом возникло небольшое двухэтажное здание с гордой  вывеской
"Пансионат "Лазурный"". А над пляжем, на самом подмытом волнами  берегу,
среди молодых пиний ярко желтело дощатое  здание  спасательной  станции.
Посреди пляжа, на  сваренном  из  труб  ржавом  кресте,  висел  потертый
спасательный круг, а параллели рельс от эллинга уходили прямо в воду.
   - Ну вот и приехали, - парень остановил машину. - Тебя познакомить  с
ними или как?
   - Да уж сам разберусь.
   Глеб на прощание взмахнул рукой, а парень, довольный тем, что  ни  на
километр не уклонился от маршрута, да еще  и  заработал  десять  баксов,
веселее погнал свою машину дальше.
   Пансионат выглядел не более  оживленным,  чем  заброшенное  кладбище.
Выбитые стекла, заросшие травой дорожки. Но на спасательной станции  шла
своя жизнь.
   Небритый мужчина в одних шортах сидел на белом пластиковом  кресле  с
удочкой в руках.  Леска  свешивалась  до  самого  песка,  и  можно  было
подумать, что он собрался тут удить  рыбу.  Мужик  слегка  покосился  на
незваного гостя, но со стула подниматься не стал. Он явно был не намерен
вступать  в  какие-либо  разговоры,  а  терпеливо  ждал,  когда   первым
заговорит Глеб. А тот все тянул.
   Мужик нагнулся, вынул из  ящика  запотевшую  бутылку  пива.  Крякнув,
открыл ее зубами и влил в раскрытый  рот  добрую  половину  содержимого,
после чего его взгляд немного посветлел.
   - Добрый день, - поздоровался Сиверов.
   - Кому добрый, а кому и нет.
   - Что, голова болит?
   - Не болит голова только у дятла, - отвечал мужик,  поднимая  удилище
вверх и ловя рукой грузило с близко насаженным поплавком.
   - Поймал чего-нибудь? - усмехнувшись, осведомился Глеб.
   - Вот думаю, с тобой, приятель, мой улов будет немного побольше.
   -  Тонуть  я  не  собираюсь,  -  предупредил  Сиверов.   Мужик   сухо
рассмеялся.
   - Тонет только тот, кто плывет.
   - А ты собрался плыть?
   Глеб выдвинул ногой из-под навеса еще один пластиковый стул, уселся и
закинул ногу за ногу. Он вел себя здесь, на спасательной станции, словно
хозяин, вернувшийся после долгой отлучки,  и  мужик  сразу  почувствовал
превосходство Глеба над собой.
   - Если лодка нужна, так и говори. А можно и на водных покатать.
   - Я люблю ночную рыбалку, - без тени улыбки  сообщил  Глеб,  глядя  в
глаза спасателю.
   - Ночную так ночную. У меня и такса ночная есть. Сиверов указал рукой
на юг.
   - А туда, подальше, твое такси ходит?
   - Подальше - это как? - усмехнулся мужик.
   - В Турцию мне не нужно, - покачал головой Сиверов.
   - А почему бы и не туда?
   - Если бы я в Турцию собрался, обращался бы в турбюро.
   Мужик помолчал, склонив голову набок. Он внимательно изучал гостя.
   И наконец поняв, что тот не пришел к нему с проверкой, выпалил:
   - Так куда тебе нужно?
   - Я хотел бы отдохнуть в одиночестве  -  там,  где  никто  не  станет
донимать меня расспросами.
   - И у нас здесь пара номеров хороших есть. И  спрашивать  тебя  здесь
никто ни о чем не будет. Оставайся.
   - Мне нужно в Абхазию.
   - А что там? Если в наемники, то война там кончилась. Да и платят они
немного.
   Глеб мысленно представил карту побережья  Абхазии  и,  сделав  выбор,
сказал:
   - До Пицунды сколько стоит?
   - Возить я туда никого не возил,  -  покачал  мужик  головой,  -  нет
теперь желающих. Кому охота голову под пули подставлять?
   - Ладно, не заливай. Называй круглую сумму.
   - За сотню, - затаив дыхание от собственной наглости сказал мужик.
   Глеб запустил руку в карман и протянул ему пятидесятку.
   - Остальное получишь на месте. А теперь я завалюсь спать.
   Мужик уже пожалел, что не назвал сумму в двести долларов, но все-таки
и он имел свой кодекс чести. Если сделка заключена, то  цена  пересмотру
не подлежит.
   Да и везти-то странного гостя предстояло не в Турцию, не за настоящую
границу, а всего лишь в Абхазию.
   - Только смотри, если нас пограничники поймают, то придется  выложить
еще сотку, иначе не отпустят.
   - Ладно, эти расходы я возьму на себя, - усмехнулся Глеб. -  Так  где
тут у тебя можно переночевать?
   - Пошли.
   Мужик поднялся со стула и зашлепал босыми ногами по бетонной дорожке.
На пальце у него позвякивала увесистая связка ключей.
   - Вот незадача, - приговаривал мужик, - раньше  мы  жили  тут  как  у
Христа за пазухой, а теперь... - в отчаянии махнул он рукой.
   - А что случилось?
   - Да вот, у завода теперь даже рабочим платить денег нету, не то  что
этот пансионат содержать. Сказали, сами выкручивайтесь.  Попробовал  наш
директор что-то делать, так его посадили. А потом и его  заместителя,  и
главного бухгалтера. Пока разбирались, полпансионата вынесли: и кровати,
и холодильники, и телевизоры.
   Глеб  посмотрел  на  спасателя  и  усмехнулся.  Вполне   можно   было
представить, что, имея в руках связку ключей, тот сам  и  распродал  все
имущество   пансионата,   на   которое   нашлись   покупатели,   оставив
оборудованными лишь пару номеров для  таких  вот  заезжих  чудаков,  как
Глеб.
   - Вода, конечно, только холодная, - говорил мужчина,  открывая  дверь
номера. - Белья тоже нет. Но  если  хочешь,  можешь  взять  скатерть  со
стола.
   - Ты меня вечером, как солнце сядет, разбуди.
   - Да можно и позже, - махнул рукой  спасатель.  -  Раньше  двенадцати
выходить в море смысла нет. А ты  не  беспокойся:  я  лодку  подготовлю,
бензина возьму, удочки... Если  что,  то  мы  на  рыбалку  отправляемся,
понял?
   - Это уже твои проблемы, - устало проговорил Глеб. Ему не  терпелось,
чтобы спасатель закрыл дверь и оставил его в покое. Но  тот  явно  редко
видел людей и поэтому не прочь был поговорить.
   - Вот я на прошлой неделе возил одних...
   - Послушай... - Глеб  положил  руку  ему  на  плечо  и  сжал  пальцы.
Мужчина, почувствовав силу, тут же умолк. - Я очень устал и хочу  спать.
Расскажешь мне свои байки сегодня ночью.
   - Может, перекусить чего-нибудь? Рыбы? - предложил спасатель.
   Предложение это было сделано от чистого сердца и к тому же  сделавший
его не рассчитывал на быстрое вознаграждение. Скорее всего,  рыба  здесь
была такой же составной частью местного пейзажа, как горы на  горизонте,
море и узкая полоска пляжа.
   - Спасибо, - немного смягчился Глеб, поняв, что зря с  самого  начала
настроился враждебно к спасателю, - я, конечно же, не прочь  перекусить,
но больше всего хочу сейчас спать. Так что, если не трудно, разбуди меня
пораньше.
   - Это можно. А то у меня ставриды  копченой  целый  ящик.  Все  равно
испортится, а кошки и собаки уже так обожрались рыбой, что  смотреть  на
нее не хотят. Им теперь только мясо подавай.
   Глеб с облегчением вздохнул, когда  дверь  за  разговорчивым  мужиком
закрылась, и он оказался в одиночестве.
   "Да, неважно у них тут идут дела, - подумал  Сиверов.  -  Раньше  эти
места буквально кишели отдыхающими. А теперь  цены  тут  повыше,  чем  в
Болгарии или Венгрии. Вот и бросились все подальше от родных берегов.  А
мне и здесь неплохо".
   Он скинул одежду и оставил ее лежать на полу. А  сам,  шлепая  босыми
ногами по паркетному полу, чудом сохранившемуся  в  этом  забытом  Богом
пансионате, открыл дверь душа. Ну конечно же, кафель местами  отвалился,
с потолка на постояльца смотрела ржавая лейка разбрызгивателя, а  вместо
фаянсовых вентилей  на  кранах  поблескивали  две  латунные  пластины  с
просверленными и обработанными напильником отверстиями.
   Глеб спохватился, что не закрыл дверь в номер. Но потом понял:  никто
чужой тут не появится, а спасателя бояться не стоит. Скорее  всего,  тот
сейчас направился к морю и вновь занялся каким-нибудь  идиотским  делом,
вроде ужения рыбы на горячем песке.
   Холодная вода  приятно  бодрила.  И  самое  странное,  от  этого  сон
становился только более желанным. Глеб, зажмурив от удовольствия  глаза,
подставлял свое тело упругим струям чуть более теплой, чем хотелось  бы,
воды. Вместе с пылью и потом уходили от него воспоминания.
   И теперь уже происшествие в поезде казалось ему таким же далеким, как
его жизнь в Москве, хоть и  отделяло  его  и  от  одного  и  от  второго
количество часов, выраженное всего лишь двузначным числом.
   Обычно,  когда  Глеб  приезжал  на  курорт,  несмотря  на  усталость,
несмотря на время дня или ночи,  он  шел  купаться  к  морю.  Но  теперь
странное чувство овладело его душой. С одной стороны,  он  понимал,  что
уехал отдыхать, даже если отбросить в сторону причины, приведшие  его  к
морю. Но с другой стороны, постоянное чувство опасности настолько прочно
укоренилось в его мозгу,  что  забыть  о  нем  он  не  мог,  пусть  даже
находился в самых безобидных обстоятельствах. И у него возникло  желание
как можно дольше растянуть удовольствие.
   Но  прошло  минут  десять,  и  он  успел  замерзнуть.   Душ,   сперва
показавшийся спасительным, теперь только тяготил  его.  Все  имеет  свои
границы. Даже не вытираясь, Глеб  добрался  до  постели  и,  побрезговав
ложиться на несвежее одеяло, надел чистую майку и тренировочные брюки. В
открытое окно ненавязчиво втекали шум моря, свист  ветра  и  упоительные
запахи юга, когда даже не знаешь, чем именно пахнет - то ли цитрусовыми,
то ли кипарисом. Среди этого потока ароматов Глеб различал только  запах
полыни, чуть горьковатый и в то же время на удивление мягкий, не  такой,
к которому он привык в средней полосе. К тому же  этот  запах  вызвал  у
него воспоминания о хорошем итальянском вермуте,  который  незадолго  до
своего отъезда они пили вместе с Ириной Быстрицкой.
   - Спать, спать, - повторял себе Глеб и чувствовал, как его убаюкивает
здешнее пространство, в котором, как казалось ему, остановилось отдыхать
даже само время.
   Он лежал и ощущал, как постепенно теряет контроль  над  своим  телом,
как  он  уже  не  может  определить,  сжаты  его  пальцы  в  кулак   или
распластанная ладонь лежит  на  покрывале.  Как  редко  ему  приходилось
отдыхать! Как редко он мог позволить себе  расслабиться!  И  тем  острее
было сейчас ощущение свободы и независимости от чьей-либо воли.
   Впервые за последние годы  Глеб  почувствовал  себя  полным  хозяином
положения.  Он  мог  делать  все,  что  угодно,  и  поэтому  предпочитал
горизонтальное положение и полное бездействие. Видимый  мир,  звуки  уже
ускользали от него, он медленно погружался в сон.
   И вот в тот момент, когда Сиверов уже понял, что реальности для  него
больше не существует, он испугался, сообразив, что сновидение может быть
не только  приятным,  но  и  ужасным.  А  теперь  он  сам  из  него  без
посторонней помощи вряд ли выберется.
   Ему снилось, что он стоит в темной комнате, а за пока еще не  видимым
окном уже светает.  Уже  проступает  потолок,  но  не  видно  стен.  Вот
возникла лампочка на витом, обтянутом  материей  шнуре,  каких  ему  уже
давно не приходилось видеть.
   Первой догадкой было - это  тюремная  камера.  Потом  Глеб  сразу  же
отбросил эту безумную мысль. В тюрьме не может быть  витых,  похожих  на
веревки, шнуров. И тут же ощутил:  эта  комната  ему  знакома.  Он  даже
вспомнил, в какой стороне находится  дверь,  уже  прорисовались  контуры
окна и даже тень от рамы, похожая на немного перекошенный  крест,  легла
на ровно выбеленную стену.
   И  тут  Глеб  вспомнил:  так  выглядела  небольшая  комната,  которая
находилась позади их класса. Странная комната - ее почти всегда  держали
запертой, хотя в ней ничего не стояло. И открыли ее на его памяти только
однажды, когда в школе делали ремонт, а он и другие ученики,  оставшиеся
в первый месяц каникул в городе, помогали рабочим. В тот  день  побелили
потолок и стены. Они  еще  слегка  пахли  известкой.  Большинство  ребят
уехали  в  пионерские  лагеря,  а  у  его  отца  была  уйма  работы,   и
намечавшаяся поездка в  Австрию  сорвалась  и  отложилась  на  следующий
месяц. Хотя нет, вспомнил Глеб, ни стены, ни потолок еще не белили.
   Это пахла краска, разведенная в алюминиевом баке. А он остался, чтобы
раскатать на полу перед завтрашней побелкой бумагу. Кто-то из ребят, чей
отец работал в типографии, принес остатки  газетных  рулонов  -  бумагу,
навернутую на картонные трубки. Глеб не спешил, он знал, что отец сейчас
сидит в своем кабинете и у него не найдется времени даже  на  разговоры.
Он отматывал бумагу,  стараясь  угадать  так,  чтобы  оторванного  куска
хватило ровно от одной стены до другой.  И  самое  странное  -  это  ему
удавалось.
   А за окном тогда не светало, а темнело. И тут он услышал  в  коридоре
легкие шаги. Дверь приоткрылась, и на пороге возникла Лада - девочка,  о
которой он почти что ничего не знал кроме того, что она довольно красива
и сидит на две парты впереди него. Еще он  знал,  что  ее  отец  крупный
начальник и работает где-то в обкоме. Но ее фамилия стерлась  из  памяти
Глеба точно так же, как и лицо ее отца,  однажды  виденного  мальчишкой,
когда тот приходил в школу, чтобы забрать Ладу на  концерт.  Тогда  Глеб
позавидовал ей. Ведь его отец никогда не позволял себе заезжать  за  ним
на машине. А ее поджидала  внизу  у  самого  крыльца  черная  "волга"  с
антенной радиотелефона на крыше.
   - Ты один? - спросила Лада.
   И Глеб сразу же почувствовал в ее голосе  неловкость.  Ей  и  неловко
было оставаться и в то же время неловко было уходить  сразу,  словно  бы
она успела подумать что-то не очень приличное. И Глеб прочел ее мысли.
   - А ты чего так поздно?
   - Я была у подруги, а потом проходила мимо и вижу, горит еще свет.
   Подумала, может, помочь нужно...
   - Я не зажигал света.
   - Значит, я перепутала этаж.
   И даже в наступающей темноте Глеб увидел,  как  вспыхнул  румянец  на
щеках  девчонки.  Она  присела  рядом  с  Глебом  на  корточки,  забавно
придерживая подол платья и плотно сжимая колени, и попыталась помочь ему
отрывать бумагу. Глеб рвал с одного конца рулона, Лада -  с  другого.  И
вот их руки встретились, пальцы коснулись.  Оба  они  замерли  всего  на
какое-то мгновение. Но его оказалось  достаточно,  чтобы  понять  многие
тайные мысли друг друга.
   Глеб, почти не обращавший ранее на Ладу внимания, вспомнил, как придя
однажды с перемены на урок, обнаружил в своем  пенале  странную  вещь  -
чешский кохиноровский ластик, аккуратно разрисованный шариковой ручкой в
два цвета - черный и красный. Ровно очерченное сердце -  черный  контур,
красный фон, над ним по-английски написанное  слово  "Love"  и  довольно
безвкусные розочки по бокам. На  другой  стороне  ластика  он  обнаружил
собственное  имя,  написанное  латинскими  буквами.  Конечно  же,  такая
находка являлась прекрасным поводом устроить  увлекательную  разборку  в
классе со всеобщим смехом и поисками девчонки, подкинувшей в  его  пенал
бесхитростное признание. Но  что-то  сдержало  его,  и  ластик  исчез  в
кармане пиджака. А потом весь урок он смотрел на девочек своего  класса,
пытаясь угадать, которая же из них решилась на такой отчаянный поступок.
И он не сумел остановить свой выбор ни на одной из них, решив,  в  конце
концов, что это пошутил кто-нибудь из ребят. Уже после урока он, сидя  в
парке на лавочке, очистил ластик от надписей, и тот стал вновь белым.  И
чуть ли не на каждом уроке он лежал на краю его стола.
   И вот когда его руки соприкоснулись с руками Лады, он без слов понял:
ластик с надписью "Love" раньше принадлежал ей. А может,  он  обманулся?
Ведь у него не хватило тогда смелости спросить об этом  напрямую.  Тогда
он впервые в жизни безошибочно понял, что женщин в этой жизни бояться не
надо, что вся их недоступность - это  сплошной  блеф.  Он  взял  в  свои
ладони холодные пальцы Лады и заглянул в ее глаза. Там он прочел  испуг,
но это был испуг человека, решившегося на отчаянный поступок.
   - Я поцелую тебя. Можно? - спросил Глеб и не стал дожидаться ответа.
   Он, прикрыв глаза, коснулся своими губами ее губ и замер в  ожидании.
Нет, он уже тогда знал, как нужно целоваться, но почему-то вся эта наука
мигом вылетела у него из головы,  когда  он  ощутил  под  своими  губами
теплоту ее губ.
   Девчонка ждала,  когда  он  предпримет  следующий  шаг,  но  Глеб  не
решался. Тогда она слегка отстранилась  от  него  и  с  наивной  улыбкой
произнесла:
   - А ты целуешься, словно котенок. Дай я покажу, как надо.
   Она немного  наклонила  свою  голову  набок,  припала  к  его  губам,
раздвинула их языком. А  Глеб  обнял  ее  нежно  и  нерешительно.  Когда
поцелуй окончился, он, не глядя девчонке в глаза, спросил:
   - С кем ты так научилась целоваться? Та замялась.
   - По книжкам.
   - Я их тоже читал, но...
   Она приложила палец к его губам:
   - Не нужно говорить об этом. Это скучно. Если мы вместе... -  и  Лада
тоже замолчала.
   Затем был шорох газетной бумаги и наивное желание быть вместе, к чему
они абсолютно не были готовы - ни он, ни  она.  Но  тогда  Глеб  впервые
пережил то, что впоследствии у него вызывало в воспоминаниях  сладостную
горечь неосуществленной мечты. Да, потом было всякое - и быстрое,  и  по
пьяни, но тогда... Именно тот, не  совершенный  акт  остался  у  него  в
памяти. Это видение, связанное  с  Ладой,  возникло  и  ушло  в  никуда,
оставив во сне Глеба Сиверова только пустую комнату и предрассветные или
вечерние сумерки в ней.
   Глеб слышал, как отворилась входная дверь, услышал шаги. Но у него не
было сил повернуться. Он чувствовал, как страх  комком  подкатывается  к
сердцу, как делается пусто на душе и леденеют руки. Он знал, что  сейчас
к нему приближается смертельный враг. Но сил бежать, сил обороняться  не
было. Послышалось шуршание, и на него накинули колючий джутовый мешок, а
затем сильно встряхнули. И Глеб оказался в западне.
   Его куда-то волокли, перетаскивая через пороги, не останавливаясь  на
ступеньках, и каждый шаг отдавался мучительной болью. Он кричал, просил,
чтобы его выпустили, но в ответ слышался только смех. И он снова кричал.
   И тут кто-то несильно потряс его за плечо.
   - Эй, приятель, ты что? - услышал Глеб, еще не успев проснуться.
   Он был благодарен этому доносившемуся до него издалека голосу за  то,
что он сумел вытащить его из той глубокой  ямы  ужаса,  в  которой  Глеб
очутился. Перед ним стоял спасатель и довольно  скверно  улыбался  -  не
потому, что был зол на постояльца, а скорее всего, потому,  что  его  не
научили улыбаться весело и радостно.
   - Ты что кричишь? - с укоризной осведомился он у Глеба.
   - Да приснилось... - махнул Сиверов рукой, садясь на постели.
   За окном уже  стояла  темная  ночь,  лишь  только  немного  светилось
отраженным светом море.
   - Скоро выходим в море, - сказал мужчина. - А то шел тут по коридору,
слышу, кричишь, как будто тебя душат.
   Глеб чувствовал себя достаточно глупо и злился на мужчину, заставшего
его в минуту слабости.
   - Значит, в море? -  спросил  он,  чтобы  хоть  что-то  произнести  и
разрушить неловкое молчание.
   - Значит, в море, - подтвердил спасатель. - Лодку я  уже  приготовил,
мотор даже проверил - рычит, как некормленный кот, черт бы его побрал.
   Глебу Сиверову вспомнилось, как  он  в  детстве  любил  наблюдать  за
прожекторами, которые били в море  с  пограничных  вышек.  Тогда  в  его
памяти еще были свежи рассказы, где повествовалось о пионерах,  ловивших
шпионов. И вот теперь ему самому предстояло выс