щем,
палец  о  палец  не  ударил.  Словно  родного  брата  и   не
существовало. Словно у них в жилах текла разная кровь и были
они рождены разными родителями. Психиатр поднял бокал:
      -  А теперь разрешите выпить за вас, Кирилл Андреевич.
Вы уже генерал, как и ваш отец?
     - Пока нет, всего лишь полковник.
      - Ну, тогда за то, чтобы вы стали генералом. Кривошеев
чокнулся   с  гостем,  выпил  несколько  маленьких   глотков
коньяка, закусил долькой лимона, затем безо всякого аппетита
сжевал бутерброд.
      -  С  вашего  разрешения, Виктор  Феликсович,  я  хочу
взглянуть на своего брата. Причем я хочу взглянуть  на  него
так, чтобы он меня не видел.
     - Вы даже не хотите с ним поговорить?
     - Пока я к этому не готов.
      Говорить  о  том, что он, Кирилл Андреевич  Кривошеев,
занимает довольно значительный пост и расследует чрезвычайно
важные  секретные дела, ему не хотелось. Скажи он  подобное,
вдруг психиатр, провинциальный эскулап, решит, что его можно
припугнуть  спрятанным  в  психушку  родным  братом.  Начнет
шантажировать,  и тогда ему, Кириллу Андреевичу  Кривошееву,
придется туго.
      Еще  минут  сорок  они вели ни к чему  не  обязывающую
беседу.  Говорили,  в  общем, ни о чем.  Кривошеев  старался
обворожить  провинциального психиатра, и  это  ему  удалось.
После  третьей  рюмки  коньяка  психиатр  выглядел  если  не
другом, то очень преданным приятелем.
     - Я непременно приеду.
       Главврач  застенчивым  жестом  извлек  из  нагрудного
кармана пиджака свою визитку и подал ее Кривошееву.
      -  Вот,  звоните в любое время. Здесь мой  домашний  и
служебный телефон. Сразу же скажите секретарше, кто  звонит.
Меня пригласят к телефону. Не стесняйтесь, в любое время я к
вашим услугам.
      Врач  понял,  что  разговор на  этом  закончен.  Он  с
сожалением   посмотрел   на   бутылку   коньяка.   Кривошеев
перехватил его взгляд:
     - На посошок, Виктор Феликсович.
      -  Что  ж,  не откажусь, Кирилл Андреевич.  Выпили  на
посошок. Кривошеев быстро собрал пакет для гостя, сунув туда
три  первые  попавшиеся под руку бутылки  коньяка,  даже  не
глядя,  дорогой  пятизвездочный  коньяк  или  коллекционный,
несколько баночек икры, три коробки конфет, флакон  мужского
одеколона.
      - Это вам, - сказал он, передавая пакет топчущемуся  у
двери Виктору Феликсовичу Кругловскому. - И это тоже вам.
      Из  заднего кармана брюк Кирилл Андреевич вытащил пять
стодолларовых купюр.
      -  Это  на всякие расходы. Вы, надеюсь, моему брату  о
моем существовании пока не говорили.
      - Нет, что вы, я держу его в неведении. Но в последнее
время  он  стал с интересом смотреть телевизор.  Вы  знаете,
сядет, уставится и что-то шепчет про себя, бормочет.
      Этот визит сильно утомил полковника налоговой полиции.
Когда  за  гостем  захлопнулась дверь,  полковник  Кривошеев
вздохнул  с облегчением, вернулся в столовую, взял недопитую
бутылку  коньяка и долго держал ее в руках,  словно  пытался
a.#`%bl  напиток через толстое стекло теплом узких  ладоней.
Затем жадно, прямо из горлышка допил остаток.
     - Вот уж не думал, что все так сложится. Эх, брат, брат
Женя,  я-то был уверен, что тебя давным-давно нет  на  белом
свете.   А  ты,  оказывается,  жив  и  к  тому  же,   можешь
преподнести  мне  большущую  подлянку,  подложить   огромную
свинью.
      Выпитый  коньяк  сделал  свое дело.  Кирилл  Андреевич
захмелел.  Он  вернулся  в кабинет с зажженной  сигаретой  и
массивной  серебряной пепельницей в руке. Пьяным он  никогда
не  позволял себе выходить на улицу, даже не высовывался  на
балкон  и  двери  гостям не открывал. О своей  репутации  он
заботился неукоснительно.
     Как жрец открывает футляр с хранящейся в нем реликвией,
так  и  он  открыл  деревянный  шкаф,  внутри  которого  был
металлический  сейф  -  старый,  пятидесятых  годов.   Отец,
военный  юрист, держал в нем пистолет и документы.  Ключ  от
сейфа  всегда был спрятан в одном и том же месте. Даже  жена
Кирилла Андреевича не знала, как открыть дверцу сейфа.
      Кривошеее встал на стул, снял с книжной полки  военную
энциклопедию, из-под корешка ногтем извлек плоский ключ, уже
тусклый от времени. Это теперь плоский ключ не диковинка,  а
в  пятидесятые годы это было редкостью. Называли тогда такой
замок неизменно французским.
      Ключ  вошел в щель замка, трижды провернулся. Механизм
работал  отлично. Массивная дверь без скрипа  отворилась.  В
этом  сейфе, убери из него металлические полки, при  желании
мог  бы  спрятаться двухлетний ребенок. В детстве Кривошееву
казалось,  что там отец хранит что-то страшное. К  сейфу  он
боялся даже приближаться.
      При  посторонних,  даже  при  членах  семьи,  покойный
генерал  Кривошеев никогда сейф не открывал. Он уединялся  в
кабинете,   закрывался  и  только  после  этого  пользовался
сейфом.  О  том, где он прячет ключ, сказал сыну лишь  перед
самой  смертью. В те дни он поведал ему и страшную  тайну  о
его   брате-близнеце,  упрятанном   под   чужим   именем   в
психиатрическую лечебницу провинциального городка. До  этого
Кирилл  Андреевич пребывал в уверенности, что  брат  Евгений
погиб в Афганистане.
      На  нижней  полке  лежал альбом в плюшевой  обложке  с
приклеенной к ней фотографией московского Кремля.  Кривошеев
положил  альбом на письменный стол, покрытый поверх зеленого
сукна огромным листом стекла, и отвернул тяжелую обложку. На
первой   странице  находился  портрет  отца  в  генеральском
мундире   при   всех  наградах.  Далее  шли   многочисленные
отцовские фотографии разных лет.
      Вот  он  с  известными маршалами.., вот  на  отдыхе  в
Крыму...   На   последних  страницах  альбома  располагались
афганские  фотографии отца. Там он был с длинной  окладистой
бородой,  абсолютно  непохожий на себя.  Таким  отца  Кирилл
Андреевич  в  жизни никогда не видел. Если бы  ему  пришлось
встретиться с ним на улице или столкнуться лицом  к  лицу  в
толпе,  он  бы ни за что не узнал родного отца. Генеральский
мундир  советского офицера и борода, которую носили афганцы,
!k+( несовместимы.
      Под  последней  картонной страницей лежал  конверт.  К
содержимому  этого конверта Кирилл Андреевич  не  прикасался
уже восемь лет. Он вытряхнул фотографии из конверта на стол.
Это были фотографии похорон брата.
      Он  просматривал  их  одну за  другой,  только  теперь
понимая фальшь всего происходившего тогда. Нет, мать  рыдала
по-настоящему, ее горе неподдельно. Но как мог  отец,  зная,
что  сын  жив,  даже  не намекнуть об этом  супруге.  Теперь
Кривошееву  казалось,  что  отец в  генеральском  мундире  с
орденскими  планками  улыбается, а тогда  всем  эта  усмешка
казалась гримасой скорби.
      Многие  на похоронах говорили ему - брату "покойного":
"Держись,  Кирилл,  так,  как  держится  твой  отец   Андрей
Николаевич.  Он  настоящий солдат. Он  умеет  держать  удар,
ничто не вышибет его из седла".
       Кирилл   помнил,   как  в  дом  приходили   генералы,
полковники,  майоры  и  просто люди в штатском,  жали  руки,
говорили  дежурные фразы, а его брат, как все думали,  лежал
изувеченный  до  неузнаваемости в запаянном цинковом  гробу.
Только потом, когда Кривошеев все узнал от умирающего  отца,
он понял, почему отец наперекор всем завещал похоронить себя
не  рядом  с  сыном, а на другом кладбище, на  другом  конце
города.
      "Так  вот как все было. Почему было? Это не  ушло,  не
растворилось, как дым в воздухе. Брат-то жив".
     Но даже после признаний отца Кирилл Андреевич продолжал
считать брата мертвым, геройски погибшим там, в Афганистане,
и  посмертно награжденным орденом Боевого Красного  Знамени.
Так  было удобнее. Удобнее иметь мертвого родственника,  чем
сумасшедшего, если ты находишься на государственной службе и
занят  чрезвычайно секретными важными делами. Всплыви сейчас
ужасный  факт,  что сын недавно ушедшего из  жизни  генерала
Кривошеева  жив,  -  и  тогда только Бог  знает,  что  может
произойти. "Никто не поверит, что я не был в курсе, что я не
врал,  а если я врал в этом, значит, могу соврать и в  любом
другом   деле.   Теперь  придется  регулярно   финансировать
провинциального эскулапа, чтобы тот держал язык  за  зубами,
чтобы рот психиатра был на замке".
     Приезд Кругловского вывел Кирилла Андреевича Кривошеева
из  равновесия, а это было губительно для работы. Он привык,
что  нервничают  его подопечные, его пациенты,  как  ласково
называл  он  в  душе провинившихся бизнесменов и  директоров
предприятий.
      Ему,  представителю  государства, предполагалось  быть
невозмутимым,  как скала, и уверенным в завтрашнем  дне.  Он
должен быть спокоен, как потухший вулкан. Пусть бьются волны
у его ног, летят клочья пены, пусть слышатся рев и стенания,
а  он, Кирилл Андреевич, останется прежним. Он будет свысока
взирать на эту возню, на мучения и страх сильных мира  сего,
которые  ради наживы готовы поступиться совестью. Но  иногда
даже  самая  твердая  порода  дает  трещины,  и  это  всегда
случается внезапно - монолит вдруг разваливается на куски.
      До трех часов ночи Кривошеев пил коньяк. Потом усилием
".+(  остановил  себя,  хотя на дне бутылки  оставалось  еще
граммов  сто  пятьдесят. Кривошеев заварил  себе  в  большой
керамической кружке крутой чай. Жадно осушил ее.
      -  Ничего  не  случилось, - сказал  он  вслух,  -  все
осталось по-прежнему в моей власти. Я владею ситуацией,  она
мне  подконтрольна, и я всегда могу повернуть обстоятельства
в нужную сторону.
     Он усмехнулся: "Наверное, так же думают мои подопечные,
а   потом   они   оказываются  в   тюрьме,   кончают   жизнь
самоубийством, взрываются в автомобилях. Каждый надеется  на
лучшее.  Человек  не сможет жить, если перестанет  верить  в
удачу  и в свое везение. Больше всех повезло моему брату,  -
неожиданно для себя признал Кривошеей, - в советские времена
его  могли  бы  расстрелять. Валюта, наркотики...  Тогда  за
такое  офицерам снимали головы, а он пережил все  передряги.
Наверное,  все  эти годы он был самым счастливым  человеком.
Ему  не нужны были деньги, должности, квартиры, машины,  его
не   интересовала   политика.  Он  даже  не   заметил,   как
развалилась страна. Наверняка, он не знает и того, что  мать
с отцом уже умерли. Интересно, вспоминал ли он обо мне, я-то
о  нем вспоминать боялся, я запретил себе делать это. Только
иногда  во  сне  ко мне приходили воспоминания  детства.  Он
выглядит  сейчас моложе меня или старше? Кого из  нас  жизнь
потрепала больше? Его или меня?"
      Ему страстно захотелось увидеть брата, взглянуть ему в
глаза,  поговорить с ним, услышать его голос. Голоса  у  них
были  одинаковые, их всегда путали по телефону. Единственным
человеком, который безошибочно различал братьев, была  мать.
Как ей это удавалось, Кривошеев понять не мог.
      -  Брат, - произнес он тихо, - ты прожил столько  лет,
как  овощ  в  земле, и вот наконец пророс. Кому же  придется
убирать урожай?
      Мерзкая улыбка появилась на губах полковника налоговой
полиции.
      -  Пырьевск,  -  произнес Кривошеев,  словно  смаковал
словцо, - где же это? Отец говорил, что в двух часах езды от
Москвы. Наверное, глухомань редкостная.
      Он  снял  с полки атлас автомобильных дорог, развернул
его  и провел указательным пальцем по "алфавиту". Оказалось,
что  такой город существует. Он отыскал его на карте. В этих
местах  бывать  полковнику  еще не приходилось:  "Интересно,
почему  отец выбрал именно это место, а не какое-то другое?"
Оно  находилось в стороне от магистрали. Более глухое  место
неподалеку  от  столицы  отыскать  трудно:  "Скорее   всего,
поэтому  отец и остановил свой выбор именно здесь. Настоящая
дыра.  Оказывается, и там живут люди. Наверное, их раздирают
страсти,  наверное,  и  в Пырьевске  кое-кто  кончает  жизнь
самоубийством,   запутавшись  в  жизненных  обстоятельствах.
Доктор  Кругловский, судя по всему, не последний  человек  в
этой  Богом  забытой  дыре,  где  городом  по  недоразумению
называют   скопление  деревянных  домов   с   остроконечными
крышами,  одичавшие сады, покосившиеся заборы и  почерневшие
скворечники".
     Он вспомнил, как с братом мастерил скворечник и как тот
-%g o--. ударил его молотком по большому пальцу руки. Ноготь
почернел, палец распух. Пришлось обращаться к хирургу.
      Кирилл Андреевич посмотрел на тот самый палец,  провел
по  нему  губами. Ноготь был неровный, ребристый - память  о
брате.  Вот  ведь  как бывает, и увечье  может  напомнить  о
прошлом.  "Что  ж,  я тебя навещу, посмотрю  на  тебя.  Нет,
говорить  я  с  тобой  не  стану,  гляну  издалека.  Ты  мое
отражение  в разбитом зеркале. Жизнь среди нормальных  людей
не  для тебя, - подумал полковник налоговой полиции.  -  Вот
только время выкрою, один денек, так, чтобы никто не узнал о
моей  поездке.  Я  смогу это устроить к концу  месяца.  Или,
может  быть, завершу дело с олигархами и тогда со  спокойной
душой  отправлюсь к черту на кулички - в Пырьевск. Наверное,
дороги  там  пыльные. Моя белая "Волга"  станет  серой,  как
больничная пижама".
      В  семь  тридцать Кирилл Андреевич, идеально выбритый,
стоял  в  прихожей в свежей белой рубашке, при  галстуке,  в
сером  элегантном костюме. Никто бы, глядя  на  него,  и  не
подумал, что этот человек провел тяжелую бессонную ночь. "Не
только отец, но и я умею держать удар", - подумал Кривошеев,
закрывая  дверь квартиры и легко сбегая вниз по  лестнице  к
машине.

                           Глава 5

      Генерал  Потапчук,  хоть и не первый  год  знал  Глеба
Сиверова,  все  же до последнего момента не верил,  что  ему
удастся  раздобыть недостающую часть счетов и кодов  сложной
финансовой схемы, выстроенной олигархами Даниловым и Ленским
для  отмывания и выведения из-под налогов огромных  денежных
сумм.
      Сиверов не стал рисковать, боясь обнаружения  связи  с
Потапчуком,  поэтому  по телефону с ним  не  связывался.  На
таможне   никаких  проблем  не  возникло.  Весь  его   багаж
составлял типичный набор туриста, не считая десятка компакт-
дисков с классической музыкой. У каждого есть свои маленькие
слабости,  и  иногда человек, даже путешествуя по  миру,  не
может   отказать  себе  в  удовольствии  послушать  любимого
композитора Рихарда Вагнера.
      Потапчук  весь  извелся,  пока,  наконец,  не  услышал
телефонный звонок.
     - Федор Филиппович, надеюсь, вы еще не спите?
      За  окном  стояла глубокая ночь. Звонок по  мобильному
телефону застал Потапчука дома.
     - С тобой уснешь. Где ты?
     - Выходите из дома через пять минут. Я подберу вас там,
где мы встречались два месяца тому назад.
      -  Значит,  ты уже в Москве, - с облегчением  вздохнул
Потапчук, отключая трубку.
       "Вот  стервец,  -  думал  генерал,  -  не  мог   меня
предупредить  раньше.  Я тут извелся,  не  знаю,  что  врать
начальству, что говорить!"
       Как   раз   сегодня   Потапчуку  пришлось   объяснять
начальству,  что же на самом деле произошло в  Швейцарии,  в
#.`-.,  тоннеле неподалеку от Берна. Потапчук делал  круглые
глаза,  уверяя в том, что сам знает об этом лишь в  общем  и
что  о  том,  что  конкретно случилось с начальником  охраны
олигарха Ленского, не имеет понятия.
     Самое странное, что ему поверили. Представить себе, что
кто-то  из  агентов  ФСБ  может  мобилизовать  целую   свору
байкеров  для нападения на вооруженную охрану,  было  трудно
даже профессиональным разведчикам. Естественно, о том, что у
него  похищен  компакт-диск,  Прохоров  при  даче  показаний
швейцарской полиции умолчал. По всему выходило, что диск все
еще находится у него.
     - Ну смотри, Федор Филиппович, если это проделки твоего
человека... - мягко предупредили генерала.
      Потапчук  вышел  из подъезда. Ночной городской  воздух
показался ему удивительно свежим.
      "Ай  да  Сиверов, ай да сукин сын", - думал он,  шагая
дворами к улице.
       Лишь   только   генерал  оказался  на   троллейбусной
остановке,  пустынной в это время суток, из-за угла  выехала
машина.  Она  притормозила, но не  останавливалась.  Генерал
чуть  заметно кивнул, мол, можно не опасаться, затем  быстро
сел в автомобиль и с нетерпением спросил:
     - Привез?
     Сиверов деланно вздохнул:
      -  Вам,  как и любимой женщине, врать не  могу.  Я  же
обещал.
     - Ты обещал мне и многое другое, - не выдержал генерал.
- Какого черта ты затеял в Швейцарии пальбу по людям?!
      -  Извините,  Федор Филиппович, но просто  так  отдать
чемоданчик Прохоров не согласился.
     - Где диск?
       Руки   Потапчука   чуть  заметно  подрагивали.   Глеб
затормозил, выключил двигатель. В салоне наступила  звенящая
тишина.
     - Извините, - Сиверов протянул руку, открыл перчаточный
ящик,  вытащил стопку компакт-дисков, небрежно перебрал  их,
словно не знал, о каком именно идет речь.
     - Не жалеешь ты мое старое сердце, - усмехнулся генерал
Потапчук.
      -  Кажется,  этот,  -  заметил Глеб,  распуская  диски
веером, как карты, и выдвигая один из них.
      Потапчук  взял  пластиковую коробку, на  которой  было
написано  "Вагнер. Лоэнгрин", и раскрыл ее.  Внутри  легкого
футляра  зеленью отливал блестящий диск, чистый, без  единой
царапинки. У генерала было такое выражение лица,  словно  он
собирался попробовать диск на зуб: не поддельный ли.
     - Коробочку отдайте, - усмехнулся Глеб.
      -  Ты уверен, что это именно тот? - немного запинаясь,
спросил Потапчук. - Не ошибся ли? Глеб пожал плечами:
     - Я слишком высоко ценю хорошую музыку. Купить хорошего
композитора в чудесном исполнении - большая проблема. Записи
Вагнера слишком дорого мне дались, чтобы я мог ошибиться.
      -  Все-таки ты стервец, Глеб Петрович. Надеюсь, насчет
коробки ты пошутил?
      - Хотя бы вкладыш выньте, коробку я и другую подыскать
могу.
      Потапчук  бережно  спрятал диск,  завернув  коробку  в
большой  клетчатый  носовой  платок,  идеально  чистый,  еще
пахнущий  мылом. Первое волнение улеглось.  То,  что  хотел,
генерал  получил.  Теперь  он  имел  право  позволить   себе
разрядиться:
     - Где ты набрал целую банду головорезов?
      -  Они  приличные люди, - покачал головой  Сиверов,  -
состоятельные, с принципами.
     - Ты что? Заплатил им?
      -  Нет, рассказал им все, как есть. Они тоже не любят,
когда  нарушаются  законы, поэтому  согласились  помочь  мне
просто так, из солидарности.
      Сиверов,  дурачась,  вскинул  правую  руку  со  сжатым
кулаком.
      -  Рот  Фронт! Вы уже забыли этот лозунг международной
солидарности, Федор Филиппович?
     - Иди ты к черту, - засмеялся Потапчук. - Сколько живу,
Глеб Петрович, не перестаю тебе удивляться. Как тебе удается
входить  к  людям в доверие. Еще немного - и  я  начну  тебе
верить.
      - Вот это зря, - абсолютно серьезно сказал специальный
агент  по  кличке  Слепой,  - я не обманываю  только  одного
человека.
     - Кого же?
      Потапчуку  бы  польстило, если бы он услышал  короткое
слово "вас".
      - Ошиблись, - улыбка тронула губы Глеба Сиверова, -  я
не обманываю Ирину Быстрицкую.
     - Неужели она знает, что ты вытворял в Швейцарии?
     - Я не обманываю ее, но.., просто иногда не говорю всей
правды.  Она  женщина умная, а потому правды от  меня  и  не
требует.  Обманываешь  только  того,  кто  требует  от  тебя
исключительно правды.
      -  Теперь мы олигархов прижмем, - Потапчук похлопал по
карману пиджака.
      - Я уже говорил, вы - неисправимый оптимист. Ничего из
этого  не  получится. Попугать можно - это да. Но  серьезных
последствий не будет.
     - Мне обещали, - Потапчук подмигнул Сиверову.
     - Мало вам в этой жизни обещали?
      - Кое-что все-таки выполнили, - возразил генерал, - во
всяком случае, с деньгами им все же придется расстаться.
     - С деньгами олигархи не расстаются, они ими делятся.
     Только сейчас Потапчук заметил, как устал