мнить, когда в последний раз был в тире. Но не смог  -
настолько это было  давно.  "Да  будь  она  проклята,  эта  жизнь!  Как  все
осточертело! Прав был Малишевский, ой как прав, когда говорил, что настоящее
мастерство, настоящий профессионализм заключается в том, чтобы вовремя  уйти
со сцены. И сам Малишевский успел это сделать! А я остался, рассчитывая, что
продвинусь еще выше. Нет, я рассчитывал не на это, я должен был работать для
того, чтобы дочь могла учиться. Лишь поэтому я остался".
   Генерал все кружил и кружил по кабинету. И  так  же  по  кругу  двигались
стрелки часов. "Неужели  он  так  и  не  дозвонится?  Неужели  Глеб  Сиверов
предпримет что-нибудь - и тогда случится катастрофа? Нет, нет, этого  нельзя
допустить, нельзя... Его как-то надо предупредить".  Но  как  -  генерал  не
знал.
   Единственный способ отыскать Глеба Сиверова - это телефон. Но телефон  не
отвечал.
   Генерал открыл шкаф, вытащил из внутреннего кармана пиджака портмоне.
   Развернул его и посмотрел на фотографию дочери.  Год  назад  они  снялись
вместе.
   Ксения улыбалась, положив голову на плечо отца. У нее были точно такие же
глаза, как  и  у  генерала  Судакова,  -  темные,  проницательные.  "Ксения,
Ксения..."
   Дочь улыбалась с фотографии, а генералу  хотелось  разрыдаться.  Ведь  он
ничем не мог ей помочь, абсолютно ничем.  Она  далеко.  И  генерал,  не  раз
выкручивавщийся  из  всевозможных  передряг,  сейчас  был  бессилен.  Именно
сейчас, когда на карту поставлена жизнь не кого-то там незнакомого,  и  даже
не его собственная, которой не жалко, а жизнь единственного близкого в  этом
мире человека - дочери.
   - Суки! Суки! - шептал генерал.
   "Я этого так не оставлю! Вот только пусть Ксения выберется, я  помогу,  я
сделаю все, чтобы ее освободили. А потом...  Потом  вы  у  меня  попрыгаете,
поскачете, как на горячих угольях. Я вам устрою такую  жизнь,  что  даже  ад
покажется вам раем! - генерал так сильно сжал кулаки,  что  суставы  пальцев
побелели и хрустнули. - Я не оставлю этого, не оставлю! Я  найду  вас  всех,
найду поодиночке. Я напущу на вас  Глеба  Сиверова,  и  никто  не  уйдет  от
возмездия - никто! Господи, что я несу? О чем  я  сейчас  думаю?  Ведь  надо
спасать дочь, надо остановить Слепого! А я рассуждаю  о  мести,  фантазирую.
Все это можно будет сделать, я обязательно этим  займусь,  но  только  после
того как Ксения окажется в Москве.  Я  ее  спрячу,  отправлю  куда-нибудь  к
знакомым. Ее никто не найдет. А сам займусь местью. Я приложу все силы, и ни
одна даже самая последняя шестерка не уцелеет! Все будут уничтожены, все  до
единого! Суки! Подонки! Подлые шантажисты! Нельзя же вот  так,  по  больному
месту..." Генерал был во власти эмоций, но в то же время  разум  подсказывал
ему,  что  преступники  затеяли  очень  тонкую  и  умную   игру,   что   они
профессионалы не меньшие, чем он, и подробно обо всем  информированы,  знают
его болевые точки, знают,  как  будут  разворачиваться  события.  И  поэтому
действуют быстро, идут напролом, не опасаясь никаких последствий.
   -  Нет,  вы  будете  мертвыми!  Будете!  -  выкрикнул  генерал,  потрясая
кулаками.
   Открылась дверь кабинета, возник секретарь.
   - Что-то случилось, Николай Васильевич?
   - Пошел к черту! Все в порядке!
   Секретарь выскочил в приемную. Генерал бросился к  телефону  и  попытался
набрать номер Глеба.  Пальцы  дрожали,  не  попадали  в  маленькие  выпуклые
кнопочки. И генерал Судаков, чертыхаясь, отбросил телефон от себя.  Отбросил
так, словно тот был взрывоопасен и мог разлететься на куски прямо в руках.
   - Принеси мне кофе, - приоткрыв дверь, распорядился генерал,  -  и  свари
покрепче.
   - Вам нельзя, товарищ генерал.
   - Я тебе сказал, - рявкнул Судаков, - выполняй! Рассуждать будешь  потом.
Я сам знаю, что мне  можно,  а  чего  нельзя,  -  генерал,  хлопнув  дверью,
закрылся в кабинете.
   А помощник сразу отправился к полковнику Крапивину и обо всем рассказал.
   - Что же с ним такое? - сокрушенно покачал головой Крапивин.
   - Не знаю, не знаю. Но он взбешен. Я его таким впервые вижу.

Глава 19

   Надзиратель, служивший в следственном изоляторе, где  содержался  Аркадий
Геннадьевич  Шанкуров,  не  был  доволен  своей  работой.  Да  и  как  может
понравиться нормальному человеку такое - каждый день  общаться  с  убийцами,
мошенниками, насильниками? Смотреть на них  -  и  то  противно,  не  то  что
говорить с ними.
   Правда, были среди подследственных и люди вполне достойные.  Следственный
изолятор - это не зона, сюда попадают и невиновные.
   Приучив себя к такой мысли, надзиратель стал относиться  к  своей  работе
немного сдержаннее. Теперь он каждого, кто находился под следствием, пытался
представить себе ни в чем не виновным. Так было легче жить.  Но  все  равно,
оставался на душе  неприятный  осадок.  Тем  более,  и  размер  зарплаты  не
прибавлял  хорошего  настроения.  Хотелось  побыстрее  расквитаться  с  этой
работой и перейти на другую. Но ему знакомые все обещали-обещали,  и  дальше
этого дело не двигалось. А жить хотелось на широкую ногу.
   В то роковое для него субботнее утро надзиратель позавтракал безо всякого
аппетита. Что-то говорило ему: день сегодня выдастся неприятный. И  было  бы
лучше отправиться не в СИЗО, а хотя бы к родителям в деревню, а еще лучше  -
к друзьям из охранного  агентства,  хоть  на  время  да  почувствовать  себя
человеком.
   Но  служба  есть  служба,  ничего  не   поделаешь.   Некоторые   из   его
товарищей-сослуживцев приходили на работу в форме, но он предпочитал  ходить
в гражданском, оставляя после дежурства китель, брюки и сапоги  в  небольшом
металлическом шкафчике, запиравшемся на ключ.
   Утренний город еще дышал свежестью,  по  улицам  в  основном  проносились
троллейбусы, автобусы, неприглядные машины отечественного производства.
   Иномарок попадалось куда меньше, они  обыкновенно  появлялись  где-нибудь
после девяти-десяти часов утра. У солидной публики рабочий день и начинается
позже, и кончается далеко за полночь.
   Его ждали: тряска в разбитом трамвае, где вместо двух задних стекол  были
вставлены ржавые листы жести, затем метро, две  пересадки,  троллейбус...  И
вот наконец надзиратель вышел на остановке, носившей отнюдь  не  романтичное
название - "Улица Индустриальная".  Следственный  изолятор  располагался  на
окраине Москвы в глубине промышленной зоны, вдалеке от магистрали. Так оно и
должно быть - не стоит подобное заведение  выносить  на  людские  глаза,  не
нужно лишний раз напоминать: "От сумы и от тюрьмы не зарекайся",  хватает  и
нищих в переходах, чтобы проиллюстрировать первую часть пословицы.  Конечно,
неудобно идти пешком до  места  службы  еще  с  полкилометра,  но  зато  это
расстояние позволяло отрешиться от каждодневных забот, настроиться на другой
лад, словно попадал ты в  тихий  провинциальный  город,  где  из  всех  благ
цивилизации самое примечательное - троллейбус. Вдоль узкого тротуара тянулся
однообразный, серый, собранный из секций, бетонный забор, с  другой  стороны
проезда уже вовсю успели  разрастись  постриженные  в  прошлом  году  кусты.
Теперь их свежие, еще мягковатые ветки практически загородили весь  тротуар,
нависли над ним, стелились над самой землей.
   Солнце припекало, воздух  уже  нагрелся,  дрожа  прозрачным  маревом  над
недавно положенным, еще черным, а не серым, как обычно в городе, асфальтом.
   "Даже воздух тут, и тот чище... если ветер дует со стороны кольцевой..."
   Надзиратель  свернул  за  угол  и  тут  же  увидел  серебристый  джип   с
тонированными стеклами. "Принесла нелегкая, - подосадовал тюремщик,  но  тут
же почти с нежностью вспомнил о деньгах, полученных им от жены Шанкурова.  -
А дел-то всего было... Взял у бабы  телефонную  трубку,  передал  в  камеру,
забрал, вернул бабе.
   Зато теперь у меня дома стоит шикарный телевизор с большим экраном. Да  и
в отпуск можно будет поехать не к родителям в деревню, а  в  Сочи.  Конечно,
можно и за границу, но с моей  профессией  лучше  не  светиться.  Начальство
начнет допытываться - откуда деньги. Раз  заприметят  тебя  -  потом  трудно
отмазаться.
   Окажешься под подозрением и черта с два выкарабкаешься,  превратишься  из
надзирателя .в обитателя  камеры".  Но  денег  человеку  никогда  не  бывает
достаточно. И хоть финансовые проблемы надзирателя  оказались  решенными  на
ближайшие полгода, он не отказался бы получить еще, к тому же так  быстро  и
за  такую  в  общем-то  несложную  и  нерисковую  работу.  Надзиратель,   не
поворачивая головы, скосил глаза и увидел в конце аллейки запущенного сквера
женщину - Анжелику Шанкурову.  Она  чуть  заметно  улыбнулась  ему  и  рукой
поманила к себе.
   Вновь запахло деньгами.
   Надзиратель оглянулся: никого. Можно было свернуть в сквер на пару минут.
   На сухой земле лежали прошлогодние листья - серые, истлевшие. В  них  еще
были заметны  тонкие  прожилки,  и  листья  казались  надзирателю  обрывками
грязных кружев.
   - Доброе утро, - сухо поздоровалась Анжелика, явно недовольная  тем,  что
надзиратель подошел к ней не так быстро, как бы ей хотелось.
   - Доброе утро, - в тон ответил он, - Какие-нибудь проблемы?
   - У вас их не возникает?
   - Смотря что считать проблемами, - усмехнулся надзиратель. .
   - Понимаю, потратить деньги - тоже проблема.
   - Я не хотел подходить к вам, это опасно, - надзиратель решил набить себе
цену.
   - Это потому что в прошлый раз вас заметили? встревожилась Анжелика.
   - Нет, но чуть было не дошло до этого.
   Анжелика глубоко вздохнула с облегчением.
   - Есть еще одна работка, - она улыбнулась своей обворожительной улыбкой.
   Блестящие, накрашенные вишневой помадой губы  кокетливо  изогнулись.  "Ты
мне не улыбайся, - подумал надзиратель, - отдаться все равно не отдашься,  а
цену сбить не сумеешь. Сучка породистая".
   - Если в тот раз все прошло хорошо, значит, пройдет и сейчас, -  Анжелика
.опустила руку в сумку и вытащила уже  хорошо  знакомую  надзирателю  трубку
телефона. - Вот, - она протянула ее так,  как  протягивают  попросившему  за
столом тарелку с хлебом, легко и непринужденно. - Да берите же.
   - Теперь будет на двести баксов дороже,  -  предупредил  надзиратель,  не
прикасаясь к трубке, ожидая исхода торга.
   - Почему?
   - Я с ребятами посоветовался, они сказали мне продешевил.
   Первое замешательство у Анжелики  прошло,  она  догадалась:  ее  пытаются
обмануть  -  естественно,  в  таких  делах  никто  ни  с   какими   ребятами
советоваться не станет.
   - Я думала, вы самостоятельный.
   - На двести дороже.
   - Цена твоей самостоятельности? - Анжелика перешла на "ты". Это  уже  был
разговор хозяйки и наемного работника. Той, кто платит, с тем, кому платят.
   - Не тяните время, кто-нибудь может нас увидеть.
   - Если увидят ваши ребята, то ничего страшного не произойдет... Вы  же  с
ними советуетесь?
   - Вы будете платить?
   Губы женщины вновь дрогнули в  улыбке,  но  теперь  немного  хищной.  Она
произнесла, не скрывая презрения:
   - Я забыла, сколько заплатила в тот раз. Вы не напомните?
   По  глазам  женщины  надзиратель  видел:  она  прекрасно  помнит   сумму.
Шанкурова не из тех, кто забывает, сколько платит, кому и за что. "Она хочет
немного поиздеваться надо мной, хочет, чтобы  я  назвал  большую  сумму,  не
выдержав искушения".
   И он объявил:
   - Все удовольствие будет стоить штуку.
   Анжелика склонила голову к плечу и поцокала языком.
   - Только и дел-то - взять игрушку, дать ее мальчику за решеткой, чтобы он
поговорил с мамой, а потом забрать и вернуть мне. Неужели ты хочешь сказать,
что каждый твой шаг по этой земле стоит один бакс? Даже я себя так дорого не
ценю.
   - Я рискую, - напомнил надзиратель.
   - Не сомневаюсь. Я тоже рискую, рискует мой муж. Но  нам,  в  отличие  от
тебя, никто не платит. И, кстати, хочу напомнить: мне деньги тоже  даром  не
достаются. Она замолчала, словно предоставляла надзирателю возможность уйти,
так и не взяв с собой телефон. И тут он понял, что  не  может  сдвинуться  с
места.
   Искушение получить деньги за время разговора стало слишком велико. Он уже
ощутил их своими, а услуга и впрямь была пустяковой, уж никак не на "штуку".
   - Я думаю... - начал было он.
   Но Анжелика оборвала его:
   - Хорошо, пусть будет по-твоему: штука так штука. Я  тоже  люблю  круглые
числа, есть что-то привлекательное в том, когда произносишь  сумму  с  тремя
нолями. Но я не привыкла платить деньги зря. Я хотела бы не только  услышать
мужа, но и увидеть.
   - Это невозможно.
   - Почему?
   - Окно его камеры выходит во внутренний двор.
   - Я это знаю и без тебя, - нахмурилась Шанкурова, - но ты не  хочешь  мне
сказать всего, что знаешь. Ты хочешь, чтобы я не была жадной, а сам жидишься
сказать то, что не стоит ни копейки.
   Некоторое время они смотрели в глаза друг другу, и надзиратель сообразил,
что именно так раздражает его в этой женщине. Нет, не нахальство - нахальным
он умел быть и сам, - его раздражает то, что оба  они  хищники,  оба  готовы
наживаться на чужом горе. Но он сам - хищник мелкий, способный урывать  лишь
по кусочку, и то от чужой добычи, а она хоть и женщина, но хищница  крупная.
Разница между ними примерно такая же, как между котом и  львицей.  Вроде  бы
оба из семейства кошачьих,  с  одними  повадками,  но  ему  всегда  придется
довольствоваться малым, а ей - большим.
   - Когда я узнаю что-нибудь новое - обязательно вам скажу. Он уже смирился
с тем, что его называют на "ты", а он вынужден отвечать "вы".
   - А я слышала, что моего мужа сегодня должны везти на допрос.
   Надзиратель прищурился. "Похоже, деньги от этой женщины получаю  не  один
только я".
   - Я не имею права говорить вам об этом, - перешел он на более официальный
тон.
   - А телефон передать ты имел право? - рассмеялась Анжелика.  -  А  деньги
брать?
   Надзиратель, с удивлением  обнаружил,  что  уже  держит  в  руках  трубку
радиотелефона. Он взял ее, даже не заметив, как это произошло.
   - Да, сегодня вечером, около десяти его должны свозить на допрос.
   - Куда?
   - Я этого не знаю.
   - Охотно верю.
   В этой короткой фразе надзирателю опять  послышалось  презрение.  "Да,  я
мелкая сошка", - мысленно согласился он с  собеседницей,  понимая,  что  она
знает, куда повезут подследственного.
   - Деньги получишь позже, когда я поговорю по телефону  с  мужем.  Я  буду
ждать тебя на этом же месте сегодня, когда будешь возвращаться со службы.
   Поэтому не задерживайся и не стой сейчас, как идиот, с телефоном в  руках
-  еще  кто-нибудь  увидит.  Анжелика  тряхнула  головой,  легким  движением
поправила длинные волосы и зашагала к машине. А тюремный надзиратель стоял и
слушал цокот каблучков - наглый и уверенный. Женщина шла так, словно  каждым
шагом забивала в асфальт тонкие  каленые  гвозди.  Послышался  далекий  стук
автомобильной дверцы, урчание двигателя.
   Когда  надзиратель  обернулся,  улица  была  уже  пуста.  Он  присел   на
крошащиеся брусья старой  садовой  скамейки  и  раскрыл,  поставив  себе  на
колени, пухлый портфель. Извлек из него  полиэтиленовый  пакет.  За  немного
мутноватой пленкой просматривались газетные  строчки,  четкие  и  ровные,  в
отличие от  бесформенных  пятен  жира,  проступивших  на  бумаге.  В  газету
надзиратель завернул, уходя из дома, свой  обед.  Конечно,  пообедать  можно
было  и  в  изоляторе,  но  буфета  или  столовой  для  персонала   там   не
существовало, а есть с одной кухни с подследственными ему не хотелось.
   Радиотелефон он тщательно завернул в  газету,  поместив  рядом  с  куском
полукопченой колбасы  и  толсто  нарезанной  четвертью  хлебной  буханки.  К
половине длинного парникового огурца приклеились размокшие  крошки  хлеба  и
крупицы просыпавшейся  из  бумажного  кулечка  соли.  Надзиратель  любил,  в
нарушение распорядка, усесться за стол в конце длинного коридора и не  спеша
пожевывать, растягивая свой обед на два, а то и три  часа.  Теперь  с  таким
пакетом можно было спокойно идти на работу - никто ничего не заподозрит.
   Ну прихватил он с собой чуть больший сверток, чем обычно, что такого. Все
привыкли видеть его именно с таким пакетиком - прозрачный мешок, газета...
   До  начала  службы  еще  оставалось  минут  пятнадцать.  Он  не  торопясь
переоделся, достав из  металлического  шкафчика  форму,  сапоги,  и  немного
поболтал со сменщиком. Сменщик выглядел уставшим. "А ведь  могли  подойти  с
предложением и к нему, - подумал надзиратель, - и деньги получил бы он, а не
я. Все-таки этот мир устроен справедливо". Взбодренный этим  умозаключением,
он пошутил, рассказал коллеге  анекдот,  тот  уныло  улыбался  и  сказал  на
прощание:
   - Знаешь, все-таки стоит поискать другую работу. Ты меня убедил.
   - Почему же?
   - Платят здесь мало.
   - Не знаю, мне хватает - пожал плечами надзиратель, бережно  доставая  из
портфеля пакет с газетным свертком внутри.
   - Хватало бы, - подмигнул сменщик, - ты бы  не  с  собой  еду  таскал,  а
заказывал бы из пиццерии с доставкой на рабочее место.
   - Это пусть банкиры себе в камеры заказывают.
   Сменщик усмехнулся:
   - Ну, не скажи, банкиром тоже плохо быть.
   - А я думаю, им и у нас неплохо, и на зоне у них, говорят, статус особый.
   Зато я за свою жизнь спокоен. Банкиров теперь, словно  уток  в  охотничий
сезон, отстреливают, а мне бояться не за что да и некого. Сослуживцы  пожали
друг другу руки и разошлись. Надзиратель  еще  раз  после  приема  дежурства
обошел двери всех камер, проверил порядок, чуть  подольше  задержался  перед
камерой Шанкурова, посмотрел в узкий волчок металлической двери.
   Аркадии Геннадьевич настолько свыкся  с  тюремной  жизнью,  что  даже  не
прореагировал, когда лязгнул волчок. Последние дни он сидел в  камере  один,
несмотря на то, что следственный изолятор переполнен. Правда, и камера  была
маленькая - метра полтора на четыре, узкие дощатые нары.  Вопреки  традиции,
Шанкурову выдали постельное белье. Аркадий Геннадьевич в тот  момент,  когда
хлопнуло окошечко, сидел на  унитазе,  пристроив  себе  под  ягодицы  вместо
отсутствующей крышки  длинные  полосы  газетных  страниц.  В  руках  Аркадий
Геннадьевич держал еще несколько обрывков, перечитывая прошлогодние новости.
   - Аркадий Геннадьевич, - чуть слышно позвал надзиратель.
   Шанкуров, конечно же, заметил, что за ним  наблюдают,  но  отрываться  от
своего занятия - чтения, а тем более, от унитаза в ответственный момент  ему
не очень хотелось.
   - Подожди, - он подтянул штаны и, морщась, приблизился к двери.
   - Тут вам передали... Жена... - надзиратель зашелестел газетой и просунул
в камеру обтекаемую трубку радиотелефона.
   Шанкуров отшатнулся от нее, как от ядовитой змеи.
   - Не надо мне этого, забери!
   - Но жена просила,  -  надзиратель  уже  боялся,  вдруг  кто  появится  в
коридоре и застукает его на должностном преступлении.
   - Забери, я сказал! - Шанкуров только что не крестился.
   От растерянности надзиратель чуть не выпустил трубку из рук.
   - Забери, она тебе все равно заплатит.
   Эти слова успокоили тюремщика, и он вновь упаковал телефон  в  засаленную
газету. "Хрен их поймет,  -  надзиратель  вышагивал  по  длинному  коридору,
заложив руки за спину. - Деньги платят, а услугами не пользуются. Какая муха
его в задницу укусила?"
   Надзиратель, резко остановившись, распахнул  смотровое  окошко  одной  из
камер. Но там уже  слышали  его  шаги,  и  поэтому  внутри  царил  идеальный
порядок.
   Хотя там только что играли в карты.
   -  Прекратить  громкие  разговоры!  -  вкрадчивым  шепотом   распорядился
надзиратель и с грохотом захлопнул металлическую задвижку окошка. Он мог  бы
подкрасться и незаметно, как это любил делать его  напарник,  прихватывавший
на службу  пару  старых  подбитых  войлоком  тапочек,  но  почему-то  обычно
примерял себя к своим подопечным и старался выглядеть в их глазах лучше, чем
был на