но открыл глаза, опустил руки и сел, очумело тряся головой.
     В двух шагах от него лежал густо припорошенный землей труп Одинакового. Там, где стоял джип, дымилась широкая воронка, а сам внедорожник лениво горел, лежа на боку. Через несколько секунд, глухо фыркнув, взорвался топливный бак, и увенчанное черным султаном дыма пламя столбом поднялось вверх.
     Активист медленно поднялся на ноги, отряхивая с волос и одежды землю. Кейс с деньгами лежал поодаль, отброшенный ударной волной. Над заросшим чахлым бурьяном бетонным фундаментом гаража показалась всклокоченная черноволосая голова, сверкнули перекошенные очки, и Телескоп проорал срывающимся от восторга голосом:
     - Вот это шарахнуло! А?!
     Виктор наклонился, подобрал кейс и пошел к Телескопу. Вдвоем они подняли и выкатили на дорогу спрятанный в бурьяне мотоцикл.
     - Кудрявый охренеет, - сказал Телескоп, затягивая подбородочный ремень шлема. - Только зря мы им марафет отдали. Это ж такие деньжищи!
     - Нельзя было не отдать, - вяло ответил Активист. - Нельзя, понимаешь? В крайнем случае, Кудрявый не постеснялся бы на нас ментовку навести. Ты что, по нарам соскучился? Знаешь, сколько тебе дадут за твои подвиги?
     Телескоп вздохнул и с внезапной тоской оглядел место побоища.
     - Трах-тарарах, - грустно сказал он, - какая разница? Сколько дадут... Ты думай, сколько человек Кудрявый за нами отправит. Дались нам эти деньги. Перебьют нас к чертовой матери.
     - Послушай, сэр Эдуард, - сказал Активист. - Мы не просили Кудрявого на нас наезжать. Мы сделали дело, и эти деньги - наша доля. Наша доля, - повторил он с напором. - Я плевать на них хотел, но какой-то порядок должен существовать.
     - Ха, - сказал Телескоп, по-прежнему разглядывая валявшегося поодаль лицом вниз Одинакового. - Опять ты со своими бреднями. Порядок ему подавай. Где ты его видел, этот свой порядок?
     - Нигде, - признался Активист, перекидывая ногу через сиденье мотоцикла и снимая его с подножки. - Именно поэтому я пытаюсь навести порядок хотя бы в радиусе метра от себя. Ну, ты едешь?
     Телескоп поспешно уселся на заднее сиденье, одной рукой обхватив Активиста за талию, а другой крепко прижимая к себе кейс.
     - Чемодан не потеряй, - сказал ему Активист.
     - Шутишь, - ответил Телескоп.
     Мотоцикл затрещал, окутался голубоватым дымом и с деловитой неторопливостью дышащего на ладан отечественного механизма покатился к выезду из карьера, оставив позади перевернутый догорающий джип и распластанный на дороге труп Одинакового.
     Уже наверху Активист на секунду притормозил и посмотрел назад. Глядя на Одинакового, с высоты напоминавшего сломанную куклу, брошенную в песочнице капризным ребенком, он подумал, что отныне проблема нарушенной идентичности близнецов решена раз и навсегда: шрамы на лице лежавшего в карьере трупа наконец-то перестали иметь какое бы то ни было значение.
     Еще он подумал о том, что противотанковая граната - превосходное оружие.
     - И как ты ее добросил? - удивленно пробормотал он, обращаясь к Телескопу.
     - Сам удивляюсь, - ответил тот, покрепче прижимая к себе кейс.

***

     Тыква оказался богатым наследником. Как выяснилось, у него была тетка, которая, отойдя в лучший мир, оставила племяннику квартиру в Чертаново. Хрущевская пятиэтажка, где проживала когда-то эта почтенная дама, о существовании которой Активист узнал только тогда, когда попал в ее апартаменты, стояла на улице Красного Маяка, в двух шагах от станции метро "Пражская". Строение это, как и все остальные строения подобного типа, сильно напоминало обувную коробку, поставленную на ребро. Его убожество несколько скрадывалось вымахавшими выше третьего этажа деревьями, в которые за долгие годы превратилась воткнутые первыми жильцами дома в перемешанную со строительным мусором глину прутики.
     Однокомнатный скворечник Тыквиной покойной тетушки располагался на втором этаже. Ленивый Тыква, имевший к тому же свою собственную квартиру, появлялся здесь редко - в основном для того, чтобы спрятаться от какой-нибудь очарованной его автомобилем бабы или не в меру приставучего кредитора. Естественно, ни о каком ремонте он и не помышлял, и квартира уже три года стояла именно в таком виде, в каком осталась после поминок. Единственное, что удосужился сделать Тыква, так это через цепочку подставных лиц продать квартиру себе самому, превратив ее таким образом в идеальную нору, где можно было отсидеться в случае надобности.
     Теперь такой случай, похоже, наступил. Активист не был уверен в правомерности такого словосочетания - "случай наступил", но оно как нельзя лучше выражало глубинную суть имевшей место ситуации. И Тыква, и неприкаянно маявшийся на продавленном теткином диване Телескоп выглядели так, словно на них основательно наступили, лица их казались плоскими и какими-то серыми, словно припорошенными землей. Активист подозревал, что сам он выглядит ничуть не лучше. Боевой азарт прошел, уступив место унынию. Нужно было быть полным кретином, чтобы не понимать: они обрекли себя на гибель в тот самый момент, когда отважились пойти против Кудрявого.
     - Ну, что загрустили? - нарочито бодрым голосом спросил он, ковыряясь в сигаретной пачке. - Во чужом пиру похмелье?
     - Да уж, - отводя взгляд, буркнул Телескоп.
     - Молчи, сучонок, - рыкнул на него Тыква, так резко подавшись вперед, что старый облезлый стул с круглым фанерным сиденьем и гнутой спинкой протестующе скрипнул под ним. - Не думай, что кто-то забыл, как ты нас Кудрявому заложил!
     - Да пошел ты на хер! - сиплым сдавленным голосом заорал Телескоп. - Сколько раз повторять: это не я!
     - Это еще разобраться надо, ты или не ты, - непримиримо проворчал Тыква. - И не ори, как роженица на качелях, всех соседей на уши поставишь.
     Активист прикурил, откинул крышечку пепельницы и аккуратно поставил ее перед собой на покрытый пыльной захватанной скатертью круглый обеденный стол. Выпущенная струя дыма заставила плавно колебаться свисавшие с древнего плюшевого абажура нитки пыльной паутины. В наступившей нехорошей тишине вдруг с отчетливым щелчком включился и громко застучал компрессором ископаемый холодильник, включенный специально для того, чтобы охладить принесенную водку.
     - Хватит, - сказал Активист, когда молчание затянулось. - Нечего себя хоронить. И нечего грызться, как бешеные псы. Мы теперь в одной лодке...
     - Трое в лодке, считая суку, - вставил начитанный Телескоп.
     - Вот именно, - Активист кивнул, разглядывая висевший над головой малиновый абажур. - Суку мы вычислим.., если среди нас есть сука. Лично я очень надеюсь, что нет. А что до Кудрявого... Ну что тут скажешь? Нам всем уже давно положено быть жмуриками, а мы, как видите, не только живы, но и с наваром. Товар мы отдали, а что его быки подохли, так дело это житейское...
     Он вдруг словно со стороны услышал свои слова, и его замутило. Он говорил, как Кудрявый, и уже процентов на пятьдесят думал, как он. Это было отвратительно, словно в груди у него поселилось мерзкое чудище, исподволь переваривавшее Виктора Шараева и превращавшее все, что было в нем человеческого, в холодное слизистое дерьмо.
     Стиснув зубы, он переждал приступ тошноты и прежним спокойным тоном продолжал:
     - Может быть, с ним удастся договориться.
     - А если не удастся? - спросил Тыква. Посмотрев на него, Активист впервые обнаружил, что Тыква, оказывается, тоже умеет играть желваками.
     - А если не удастся, - сказал он, - тогда... Что ж, на войне как на войне. Или мы, или он. В конце концов, у него на руках огромная партия марафета, взятая с боем. Черта лысого он успеет избавиться от нее за пару дней.
     - Стучать? - Тыква скривился, словно откусил от лимона. - Западло, Активист.
     - Решил жить по понятиям? - спросил Шараев. - Ну-ну. И потом, это ведь на самый крайний случай. Может, он вообще махнет на нас рукой.
     - Гм, - с сомнением произнес с дивана Телескоп.
     - Я сказал, заткнись! - рявкнул на него Тыква. - Этот козел мне не нравится, - сообщил он Активисту.
     - Не нравится - не ешь, - отрезал Активист. - Все, хватит. Всем зашиться по норам и не высовывать носа. Посмотрим, что он предпримет. Кстати, где Машка?
     - Не твое дело, - буркнул Тыква. - Что, перепихнуться не с кем?
     - Дурак, - спокойно сказал Активист. - При чем тут это? Ты хотя бы удосужился ее спрятать?
     - Удосужился, - проворчал Дынников, играя желваками. - Черт, выпускной класс, а она в школу не ходит!
     - Зато жива, - сказал Активист. - Попробуй перевести ее в другую школу, куда-нибудь на другой конец Москвы.
     - Из лицея? Что я, больной?
     - Дело хозяйское, - устало сказал Виктор. - Тебе, конечно, виднее. Ладно, довольно о грустном.
     Он поднял стоявший у ножки стола кейс, щелкнул замками и вытряхнул его содержимое на скатерть. Тугие пачки расползлись по крышке стола неровной горкой. Тыква невольно подался вперед, а сидевший на диване Телескоп привстал и вытянул шею.
     - Все не так уж плохо, правда? - спросил Активист, заметив их оживление. Во рту у него стоял мерзкий привкус, и очень хотелось лечь и заснуть. Вид денег почему-то не вызывал в нем самом никакого восторга - возможно, потому, что цена этой расползающейся кучки была непомерно высока. Он чувствовал себя так, словно его бессовестно надули, подсунув жалкие гроши взамен чего-то важного и невосполнимого.., быть может, кусочка души, а может быть, и всей души целиком. - По пятьдесят штук на брата. Это делает мир немного светлее, правда?
     - Почему по пятьдесят? - вскинулся Телескоп. - Бабки взяли мы с тобой, при чем тут Тыква?
     - Ах ты, козел! - взбеленился Дынников. - А там, на заводе, что бы ты без меня делал? Ах ты, козья морда!
     Он вскочил, опрокинув стул, и бросился к дивану. Телескоп тоже вскочил, словно подброшенный пружиной, и выставил перед собой наган, держа его обеими руками и направив прямо в лоб рассвирепевшему Дынникову, которому, похоже, было плевать на оружие.
     Активист встал, поднял с пола опрокинутый Тыквой стул, размахнулся, держа его за спинку, и обрушил на крышку стола. Рассохшийся стул с грохотом развалился, и наступила тишина, в которой было слышно, как поскрипывает, бешено раскачиваясь на пыльном шнуре, задетый ножкой стула плюшевый абажур.
     - По пятьдесят тысяч, - негромко и очень спокойно повторил Активист.
     Он снова уселся, столкнул со скатерти обломки стула и принялся быстро и ловко делить деньги на три кучки: пачку направо, пачку налево, пачку в центр, и снова - пачку налево, пачку в центр, пачку направо... Пачек было немного, и процесс дележки не занял много времени. Через минуту на столе лежали три кучки, в каждой из которых было по пять пачек - по десять тысяч долларов в пачке, по пятьдесят зелененьких, как весенняя травка, тысяч в кучке.
     - Вот так, - заключил он, распихивая свою долю по карманам. - Если у кого-то есть возражения, обращайтесь в арбитражную комиссию при Верховном суде. Только имейте при этом в виду, что поодиночке Кудрявый перещелкает нас, как куропаток. Я вам советую оставить разборки до тех пор, пока эта бодяга не уляжется.
     Телескоп убрал за пазуху наган, который все еще держал в руках, и двинулся к столу, обойдя Тыкву, как неживой предмет. Тыква с шумом выпустил из легких воздух, очумело помотал головой и тоже подошел к столу.
     - Говно, - пробормотал он, подкидывая на ладони пачку стодолларовых купюр. - Разве это деньги? За что кровь проливали?
     - Будем живы - заработаем еще, - не веря собственным словам, пообещал Виктор.
     Он уже стоял, поправляя галстук и застегивая куртку. Ему вдруг показалось немыслимым остаться в этой затхлой квартире еще хотя бы на десять минут. Кроме того, его ждало дело - тягостное, неприятное и почти невыполнимое, но совершенно неотложное. Говоря по совести, его нужно было сделать давно, но таскать при себе общие деньги Активисту очень не хотелось.
     Виктор взял со стола перевернувшуюся пепельницу, подобрал выкатившийся из нее окурок, затолкал его обратно, защелкнул крышечку и убрал пепельницу в карман.
     Привычным жестом подтянув перчатки, Активист сделал прощальный жест ладонью и, не оглядываясь, вышел из квартиры. Телескоп устремился за ним - видимо, оставаться наедине с Тыквой ему не улыбалось.
     - Ты куда сейчас? - спросил он, догнав Активиста на лестнице. Шараев на секунду остановился и ответил ему удивленным взглядом. - Ну да, ну да, - скрипуче рассмеявшись, спохватился Телескоп, - понимаю. Кто много знает, тот мало живет, и все такое прочее. Не оставлять следов, в общем.
     - В общем, да, - сказал Виктор, снова трогаясь с места. - Еще говорят, что любопытство кошку сгубило.
     - Да я же совсем не то имел в виду! - воскликнул Телескоп и для убедительности прижал ладони к груди. - Просто я думал, вдруг нам по дороге? Ты бы меня подбросил... А то у меня на такси денег нет.
     На этот раз Активист не стал останавливаться, а просто посмотрел на него через плечо.
     - У тебя в кармане пятьдесят кусков зеленью, - напомнил он. - На такси должно хватить.
     - Вот разве что, - проворчал Телескоп. - На такси, наверное, хватит...
     - Мало? Пойди к Кудрявому, попроси еще.
     - Ты на что намекаешь?
     Активист устало вздохнул и все-таки остановился.
     - Знаешь, Эдя, - сказал он, - мне все-таки кажется, что это ты навел на нас Кудрявого. Молчи, не перебивай. Я не убиваю людей только потому, что мне что-то там показалось, и только поэтому ты до сих пор жив. Ты неплохо показал себя в деле, но я работал с тобой в последний раз и только потому, что у меня не было выбора.
     Это просто к твоему сведению, чтобы ты не обольщался.
     До конца этой истории мы вместе, но если я замечу, что ты работаешь на две стороны, тебе несдобровать. Я достаточно ясно выразил свою мысль?
     - Да уж куда яснее, - пробормотал Телескоп. - Значит, придется ловить такси.
     - Значит, придется, - холодно сказал Виктор и стал быстро спускаться по лестнице.

Глава 10

     Оставив машину за углом, Виктор прогулялся пешком, дыша воздухом и пытаясь засечь наблюдателей, если таковые имелись. Уже почти совсем стемнело, и темные громадины шестнадцатиэтажников были усеяны прямоугольными пятнами освещенных окон. Остановившись перед подъездом, Шараев задрал голову и отыскал окна родительской квартиры. Свет горел только на кухне.
     Смотреть на окна одиннадцатого этажа, стоя на тротуаре, было неудобно - затекала шея. Виктор опустил голову, невольно зацепившись при этом взглядом за обугленные оконные проемы на пятом этаже. Оконные решетки все так же ржавели на газоне, и Активист нервно дернул щекой: в реальном мире прошли считанные дни, в то время как внутри себя он прожил, казалось, целую жизнь, умер и родился вновь совершенно другим человеком.
     Он уронил окурок на асфальт и растер его подошвой ботинка. Нужно было делать дело, а не торчать под окнами, как влюбленный пацан.
     Лифт опять не работал, и ему пришлось тащиться на одиннадцатый этаж пешком. Тускло освещенные лестничные пролеты чередовались с абсолютно темными, под ногами шуршал и бренчал мусор, со стен кричала выписанная полуметровыми буквами похабщина. "С-с-сволота!" - прошипел Активист, споткнувшись в темноте об оставленную кем-то на ступеньках пустую бутылку и с трудом удержав равновесие.
     Проходя через узкие балкончики, заменявшие здесь лестничные площадки, Виктор высоко поднимал ноги и вытягивал вперед руку: балкончики тонули в кромешной тьме и были загромождены каким-то хламом, выставленным сюда хозяйственными жильцами. Активист вспомнил, что его отец всякий раз, когда ему приходилось пользоваться лестницей, поминал Иосифа Виссарионовича и Гулаг - в том смысле, что кое-кому из соседей не повредило бы свести краткое знакомство с тогдашними порядками.
     Шараев-старший до самого выхода на пенсию возглавлял партком исторического факультета в пединституте - том самом, который в конце второго курса бросил его сын.
     Он преподавал на факультете историю КПСС и, само собой, звался среди студентов Вождем краснокожих - как в силу своей должности, так и благодаря склонности к употреблению крепких напитков, из-за которой его лицо действительно слегка напоминало цветом стяги революции.
     После первого инфаркта пить он бросил, а через год КПСС приказала долго жить. Вождя краснокожих вежливо проводили на пенсию, и все остальное время он провел, малюя лозунги, размахивая ими на площадях и матеря Ельцина в родном клубе ветеранов партии. Младшего сына он считал дураком, старшего - предателем Родины и мелким уголовником, а мать не раз клеймил как оппортунистку и соглашательницу. В свете всего этого ожидавшая Активиста миссия представлялась посложнее Чеченской кампании, но деваться было некуда: помимо сыновнего долга, существовала проблема личной безопасности, посреди которой гвоздем торчали отец и брат.
     Где-то на полпути он сбился со счета, и ему пришлось, спотыкаясь и набивая шишки, выбираться к лифту, чтобы установить свое местонахождение по выписанным на стене цифрам. Оказалось, что он уже на восьмом этаже. Это вселяло надежду на то, что он доберется до одиннадцатого раньше, чем наступит утро.
     Между девятым и десятым кто-то схватил его за плечо.
     Виктор мысленно попрощался с жизнью, уверенный, что это кто-то из людей Кудрявого, а может быть, и Одинаковый, явившийся отомстить за брата, но тут его ноздрей коснулось насквозь пропитавшееся алкоголем дыхание, и голос, принадлежавший, вне всяких сомнений, сопляку лет семнадцати, произнес:
     - Закурить не найдется, мужик?
     Виктор обернулся. Он ошибся: на вид сопляку было даже не семнадцать, а пятнадцать-шестнадцать. Сопляков оказалось трое, и все были при оружии: один поигрывал ножом-бабочкой - из тех, что можно по дешевке купить в любом коммерческом киоске, другой похлопывал по ладони огромным самодельным тесаком, которым можно было бы завалить медведя, а третий развлекался тем, что открывал и закрывал лезвие опасной бритвы. Виктору некстати вспомнилось, что у него по карманам рассовано пятьдесят тысяч долларов.
     - У меня есть закурить, - спокойно сказал он. - На первое дело вышли, пацаны?
     - Не твое дело, козел, - заявил смазливый блондинистый сопляк, угрожающе поднимая бритву. - Бабки гони, котлы снимай и вали отсюда, пока цел.
     - Значит, на первое, - сказал Активист. - Все мы когда-то начинали. Только не советую тебе с такой смазливенькой мордахой идти в зону. Или ты любишь грубых небритых мужчин?
     Один из приятелей блондина хихикнул. Блондин стиснул зубы и опять замахнулся бритвой.
     - Ну, что же ты? - равнодушно спросил Активист. - Открою тебе маленький секрет: если бы ты не строил из себя крутого, а сразу полоснул меня по горлу, у вас на троих уже было бы пятьдесят тысяч гринов. Обидно, правда?
     Заканчивая фразу, он вынул из кармана "вальтер" и передернул затвор.
     - Газовый, - не очень уверенно сказал блондин, - Ступай, ступай, - поторопил его Виктор. - Не хочешь же ты, в самом деле, проверить, газовый он или боевой?
     Слушая, как дробно топочут вниз по лестнице три пары ног, Активист вздохнул и убрал пистолет.
     - Мальчишка, - сказал он, имея в виду вовсе не блондина с бритвой.
     Дверь ему открыл брат. Он был бледен и всклокочен больше обычного, а на груди тельняшки красовались пятна томатного соуса. В квартире было сине от табачного дыма и сильно пахло подгоревшей пищей.
     - Где она?! - трагическим шепотом завопил брат, хватая Виктора за грудки и встряхивая. - Где она, говори!
     Виктор молча отцепил от себя его руки - по одной, как каких-нибудь гигантских клещей, - закрыл за собой дверь и, отстранив брата с дороги, вошел в квартиру, немедленно споткнувшись об отставшую половицу.
     - А, чтоб тебя! - в сердцах сказал он. - Отец дома?
     - Отец дома, - все с тем же трагическим надрывом сказал брат, - а вот матери нет!
     - Ты заметил? - удивился Виктор. - Надо же!
     - Не шути, - зашипел брат, - ты уже дошутился!
     Вот они, твои бешеные деньги! Ты расхаживаешь в галстучке, как черто