же
родители супруги были представителями почти вымершего ныне племени  тех,
кого  называют  интеллигенцией.  Отец  академика,  Николай  Лебедев  был
знаменитым   московским   врачом,    а    его    дед    -    профессором
Санкт-Петербургского университета. В квартиру в  Столешниковом  переулке
отец Лебедева вселился еще до революции, в 1911  году,  Иван  Николаевич
родился в ней, вырос и продолжал жить.
   Он  даже  не  знал,  вернее,  не  придавал  этому   значения,   каких
университетов, каких городов он является почетным доктором, в  академиях
каких государств состоит почетным и действительным членом.  Как  считали
его ученики, соратники и даже  соперники,  Иван  Лебедев  был  человеком
исключительного везения. Ему удалось избежать лагерей  и  тюрем,  он  не
подвергался  репрессиям,  хотя  сам  для  этого  ничего  специально   не
предпринимал. В шестьдесят лет он  стал  членом  академии  наук  бывшего
Советского Союза; правда, перед этим ему уже присвоили звание  почетного
академика в Испании и во Франции. Единственной наградой, которой не  был
на сегодняшний день удостоен академик Лебедев, была Нобелевская  премия.
Всю жизнь он умудрялся идти  на  несколько  шагов  впереди  всех,  и,  -
возможно, это спасало его от гнева и немилости  власть  предержащих.  Он
успевал проскочить, а репрессии и несчастья обрушивались на головы  тех,
кто следовал за ним.
   Он был лично знаком с такими людьми, о которых  без  восклицательного
знака  говорить  невозможно.  Да,  полвека  назад  Лебедев  лично   знал
Вавилова, Кольцова, Четверикова, Серебровского и многих,  кто  пострадал
после злополучной сессии  ВАСХНИЛ  в  1948  году.  Это  случилось  почти
пятьдесят лет тому назад. Иван Лебедев тогда был еще молодым  человеком,
его волосы еще не походили на белый снег, глаза блестели, а работать  он
мог по двадцать четыре часа в сутки.
   Он действительно вырастил много учеников, но  истинным  его  учеником
был лишь один - Виктор Павлович Кленов. Лебедев возился  с  ним  в  свое
время, как с малым ребенком, передавая ему, тогда еще аспиранту, все то,
что знал сам. И сейчас академик Лебедев понимал,  что  не  ошибся,  влил
знания именно в тот сосуд, который эти  знания  сохранит  и  приумножит.
Академик и сам не понимал, как случилось, что именно Кленов, еще  будучи
молодым  человеком  неполных  тридцати  лет,   -   возраст   для   науки
младенческий - смог ущучить самое основное из того, что он сделал, самое
перспективное, хотя многим, да и самому  академику  Лебедеву  тогда  это
казалось несущественным.
   А его любимый  ученик  упорно,  временами  со  скоростью  улитки  или
черепахи, продолжал двигаться в  том  направлении,  которое  большинству
казалось бесперспективным. Первые результаты  генетических  исследований
Виктора Павловича Кленова - ему тогда было уже около сорока  -  потрясли
весь научный мир.
   Подобного никто не ожидал, не предполагал, а потому и поверить в  это
сразу не смогли.
   Кленова обвинили во всех смертных грехах и, возможно,  лишь  академик
Лебедев понял то, что другим казалось антинаучным бредом. Он  еще  тогда
спросил, обратившись, может, впервые к своему ученику, который  был  лет
на тридцать младше, на "вы":
   - Виктор Павлович, - сказал Лебедев, - вы представляете, что сделали?
Вы понимаете, что это прорыв, что вы  на  пороге  грандиозных  открытий,
последствий которых даже вы сами предвидеть не можете?
   Он хорошо понял, почему, услышав это, Кленов растерялся, как ребенок.
   - Я, честно признаться, ничего не понимаю...
   -  Вот  то-то  и  оно.   Вы,   Виктор,   великий   практик,   великий
экспериментатор. И вот результаты, они говорят сами  за  себя.  Под  них
пока еще не создано стройной теории, но будьте уверены, будьте спокойны,
скоро она появится. Коль скоро существует факт, непреложно  повторяемый,
доказуемый, значит будет и теория, подтверждающая факты. Но еще  вам  бы
неплохо  просто  для  себя  заняться  основами  футурологии  -  науки  о
возможном будущем. Вы сами  -  ученый  из  будущего,  а  значит,  должны
предвидеть последствия своих открытий...
   За обеденным столом старый  академик  Лебедев  появился  в  пурпурной
шапочке доктора наук со  смешной  кисточкой  и  в  пурпурной  мантии,  в
точности похожей па кардинальскую. Дочь и жена рассмеялись, увидев,  как
Иван Николаевич важно шествует по комнатам с  толстым  справочником  под
мышкой.
   - Что это с тобой, папа? - осведомилась Вера.
   - Давно не надевал. Вот приедут англичане снимать фильм, я надену эту
шапку, мне она нравится.
   - Что я тебе скажу, то ты и оденешь, -  остановила  рассуждения  мужа
Надежда Алексеевна. - Вечно вырядишься в какую-нибудь  ерунду.  Помнишь,
Верочка, когда его фотографировали для  журнала,  издающегося  то  ли  в
Англии, то ли во Франции, то ли в Германии, точно не помню...
   Иван Николаевич тут же по памяти назвал журнал.
   - Ну, и что же, мама?
   - Так меня не было в  Москве,  а  он  вырядился  в  вязаную  жилетку,
которая, кстати, Верочка, старше тебя - я ему се  сама  вязала.  Где  он
только ее нашел, ума не приложу. Мне казалось, что она где-то  на  даче,
среди всякого старья. И вот открываю я почтовый ящик, а  там  конверт  с
журналом. Приношу домой, разрываю конверт, а  на  обложке  мой  голубчик
сидит в старой вязаной жилетке и улыбается. Я так и села, чуть чувств не
лишилась. Хорошо еще, что журнал не на русском языке, а то все  знакомые
смеялись бы.
   Представляешь, академик в драной жилетке!
   - Да ладно тебе, вот приедут англичане, буду в мантии.
   - Ох, успокойся, Иван Николаевич, будешь в том, в чем я тебе скажу.
   - Ладно, ладно... В общем, это не имеет  значения,  правда.  Вера?  Я
ведь в любом виде хорош.
   - Да, папа, - дочь всегда становилась на сторону отца,  хотя  за  всю
жизнь на ее памяти родители ни разу по-настоящему не  ссорились.  Самыми
серьезными поводами для размолвок в семье была  чрезмерная  увлеченность
академика Лебедева работой: жена считала, что ему надо почаще отдыхать.
   - Вы опять против меня? -  Надежда  Алексеевна  рассмеялась.  -  А  с
тобой.  Вера,  если  будешь  защищать  отца  в   глупостях,   я   вообще
разговаривать перестану.
   Теперь уже смеялись все трое, и в этом смехе лучше  всего  отражалось
царившее в семье согласие.
   Садясь за стол, Лебедев поинтересовался:
   - Кстати, дорогая, Виктор звонил или нет?
   - Ну, если бы позвонил, наверное, я  бы  тебя  позвала.  Я  могла  бы
сказать, что ты занят, если бы звонил президент...
   - Президент чего? - уточнила дочь.
   - Неважно чего, любой, - разливая суп, бросила Надежда Алексеевна,  -
но уж если позвонит Виктор, будь спокоен, тебя к телефону приглашу.
   - Папа, а над чем ты сейчас работаешь? - спросила Вера.
   - Я? - Лебедев поднял  голову  от  тарелки.  -  Как  бы  тебе,  дочь,
сказать.... Подвожу итоги, пытаюсь сделать так, чтобы  сошлись  дебет  с
кредитом.
   - Что сошлось?
   - Как писал Александр Сергеевич,  "еще  одно  последнее  сказанье,  и
летопись окончена моя".
   - Папа, это стихотворение из твоих уст я слышу уже лет тридцать.
   - Эти строки можно слушать каждый день, они  живительны,  -  академик
улыбнулся.
   Как и всякий настоящий интеллигент, он знал Пушкина вдоль и  поперек,
он мог цитировать "Евгения Онегина" главами, а самой большой ценностью в
доме Лебедевых было прижизненное издание  поэта.  Вообще,  библиотека  у
Лебедевых была богатейшая. Книги в этом доме любили, чтили, их  собирали
отец с матерью, дед и сам Иван Николаевич. Часть книг Лебедев получил  в
приданое, когда женился на Надежде Алексеевне.
   Сколько в доме книг, никто никогда не пытался даже счесть. Но их было
очень много, редких, изумительных книг. И в те  нечастые  минуты,  когда
Иван Николаевич не занимался наукой, он сидел у окна в глубоком  кожаном
кресле, держал на коленях книгу и шевелил губами, как будто  молился.  А
когда входила Надежда Алексеевна, он подзывал ее к  себе,  закрыв  книгу
цитировал Пушкина, Лермонтова, восхищенно восклицая:
   - Ты послушай только, Наденька! - и Лебедев  совсем  молодым  голосом
начинал грустно декламировать:
 
   Мы пьем из чаши бытия
   С закрытыми очами,
   Златые омочив края
   Своими же слезами;
   Когда же перед смертью с глаз
   Завязка упадает,
   И все, что обольщало нас,
   С завязкой исчезает;
   Тогда мы видим, что пуста
   Была златая чаша,
   Что в пей напиток был - мечта
   И что она - не наша.
 
   - Представляешь, мальчишка,  а  такие  стихи  написал!  Вот  я  жизнь
прожил, а даже строку такую сочинить не могу.
   - Господи, успокойся ты, дорогой. Твое  дело  не  стихи  сочинять,  а
формулы. Ты и так наделал столько, а ведь в таких условиях работал,  что
другие давным-давно бросили бы это дело.
   -  Да,  наверное,  -   философски   замечал   старый   академик.   Он
действительно, еще с молодых лет работал так,  будто  вот-вот  собирался
умереть. Наверное, именно поэтому и успел так много сделать.
   - Знаете что, дорогие, - доев суп, обратился Иван Николаевич к жене и
дочери с некоторой торжественностью. Те подняли головы и с  любопытством
посмотрели на него. - Я вот думаю, почему  это  они  все  засуетились  -
фильмы снимают, статьи, фотографии... А дело вот в чем, на  мой  взгляд:
они все считают, что я скоро умру и вместе со мной  уйдет  целая  эпоха,
тогда уже никто не сможет рассказать правду о том, как все было с  нашей
генетикой. Как закрывались институты, как разгонялись  лаборатории,  как
светлые головы, умные и талантливые люди бросали все то, к  чему  у  них
было призвание, к чему  лежала  душа,  и  начинали  заниматься  какой-то
ахинеей, какими-то колхозно-совхозными  делами,  выращиванием  картошки,
кукурузы, будь она неладна, яблок, выводили  новые  сорта.  Один  только
Витенька Кленов не изменил своему призванию, и никто не знает,  как  ему
было тяжело, через какие испытания он прошел. Это вот мы с  вами,  я,  в
принципе, благополучный человек, доживший до преклонных  лет...  Звания,
премии, большие гонорары, приглашения,  поездки,  командировки...  Меня,
наверное, Бог миловал. А спроси, за что - не скажу.
   - Да уж не говори так. Вспомни, как ты за сердце хватался, как я тебя
всякими травами отпаивала.
   - Что было, то было. Кто старое помянет - тому глаз вон.
   Иван Николаевич Лебедев все, что  не  касалось  его  непосредственной
работы, делал  очень  быстро:  ел,  умывался,  гулял.  Он  берег  каждую
секунду, каждое мгновение, дарованное ему Богом, и считал,  что  тратить
время на такую ерунду, как прием пищи -  дело  предосудительное.  Нельзя
жалеть время только па одно в жизни -  на  работу,  и  он  отдавался  ей
всецело. Даже в свои преклонные годы,  в  восемьдесят  четыре,  академик
вставал, как и прежде, пятьдесят лет назад, ровно в половине шестого.  В
шесть он уже сидел за письменным столом, справа от него стоял  стакан  в
неизменном серебряном подстаканнике, на столе лежал ворох  бумаг,  и  он
остро  отточенным  простым  карандашом  быстро  писал  на  разлинованной
бумаге.
   В доме все поднимались часов в девять, так что три  часа  его  вообще
никто не беспокоил. Это были самые продуктивные часы.  В  последний  год
Иван Николаевич Лебедев как бы подводил  итоги  своей  деятельности.  Он
уничтожал ненужные черновики, варианты статей, приводил в  порядок  свой
огромный архив.
   Как он с ним поступит, он уже давным-давно решил; завещание лежало  в
верхнем ящике письменного  стола  в  большом  темно-синем  конверте,  на
котором сверху каллиграфическим почерком было выведено:
   "Вскрыть после моей смерти".
   О существовании конверта было известно жене и дочери, но о  том,  что
находится внутри, знал он один.  Самую  ценную  часть  своего  архива  с
материалами исследований  за  все  годы  полуподпольной  работы  Лебедев
распорядился передать  своему  лучшему  и  любимому  ученику  -  Виктору
Павловичу Клепову. Тот волен поступить  с  ними  по  своему  усмотрению:
захочет - пусть уничтожит, захочет - может использовать в своих работах.
Ведь многие исследования  были  не  закончены,  так  получилось,  что  в
генетике  после  сорок  восьмого  года,  после  той  злополучной  сессии
ВАСХНИЛ, когда мерзавец и негодяй Лысенко сделал  свой  гнусный  доклад,
рухнуло многое. Но он, Иван Лебедев, продолжал кропотливо,  по  крупицам
делать свое дело. Финансировали другие  направления,  но  параллельно  с
ними Лебедев умудрялся  нелегально  вести  и  собственные  исследования.
Именно тогда и были сделаны основные наработки, благодаря которым теперь
на труды русского ученого Ивана Лебедева  ссылались  многие  светила  во
всем мире. Именно благодаря им,  тем  тайным  исследованиям,  многие  из
которых он до сих  пор  не  решился  опубликовать,  проблемами  генетики
продолжали заниматься в  России.  Благодаря  им  Россия  не  отстала  от
остального мира: даже временная изоляция и  запреты  дали  свою  пользу.
Лебедеву ни перед кем не приходилось отчитываться, он был волен в  своих
решениях, результатов от него никто не ждал и не требовал. Но он работал
как проклятый, и  результаты  были;  часть  из  них  он  открыл  Виктору
Клепову. Тот подхватил мысль учителя, продолжил его дело,  но  уже,  как
понимал академик Лебедев, зашел так далеко, что даже  с  ним,  со  своим
учителем, боится говорить о достигнутых результатах.
   "Думаю,  ему  это  будет  хорошим  подспорьем  и..,   испытанием   на
зрелость", - рассуждал  Иван  Николаевич  о  судьбах  своего  ученика  и
архива.
 
*** 
 
   Академику Лебедеву и  в  голову  не  могло  прийти,  что  его  имя  в
последние дни часто упоминается и всплывает в  разговорах  не  только  в
ученых кругах, среди ведущих исследования в области  генетики  -  о  его
существовании  вспомнили  и  сотрудники  западных  спецслужб,  хотя   от
активных исследований он отошел уже давно и к  государственным  секретам
не имел доступа...
   В большом двухэтажном особняке в  предместье  Праги,  все  в  том  же
кабинете, куда заходил Витаутас Гидравичюс, его имя звучало не один раз.
Хоть политики и заверяют на всех  углах,  что  журналистика  к  разведке
отношения не имеет, но ни для  кого  не  секрет,  что  часто  журналисты
выполняют задания спецслужб. Ведь они по роду  своей  профессии  обязаны
копаться во всяком дерьме и оказываться на месте событий первыми.
   А  еще  через  журналистов  очень  удобно  вербовать  агентов,   ведь
представители этой профессии  встречаются,  беседуют,  а  часто  и  пьют
вместе с теми, кто попал в поле зрения разведок.  И  практически  каждое
информационное агентство является крышей, под которой прячутся несколько
человек, активно сотрудничающих со спецслужбами, а то и штатные  агенты,
получающие зарплату в двух местах.
   По этой схеме работают во всем мире, и ни  одна  страна  не  является
исключением. Ведь сейчас многие российские журналисты, работавшие в свое
время в Америке, Англии, Франции слишком уж честно и легко признаются  -
пытаясь заработать на этом деньги - в том, как они выполняли те или иные
задания КГБ. И рассказывают все это  порой  с  улыбкой,  снисходительно,
словно о детской шалости: "Ну да, послали меня, снабдили  документами...
Да, я встречался с вице-президентом США, с самим президентом,  беседовал
с   сенаторами,   конгрессменами,   с   правительственными   воротилами,
знакомился с их женами и любовницами...
   Да, меня просили узнать то или  иное,  получить  ответ  на  кое-какие
вопросы. Иногда я эти вопросы задавал, откровенно  глядя  собеседнику  в
глаза, а иногда вынуждал  дать  ответ  каким-то  иным  способом.  Ничего
плохого я в этом не  вижу,  ведь  я  работал  честно  и,  надо  сказать,
оказывал услуги своей же родине".
   Примерно так же, как российские журналисты, могут рассказать о себе и
журналисты других государств.
   Ведь журналистика, в конце концов - та же проституция или политика. А
честных проституток, как и честных политиков, не бывает по определению.
   Господин Браун все в том  же  сером  пиджаке  и  джемпере  с  высоким
воротом, втянув голову в плечи, заложив руки  за  спину,  расхаживал  по
кабинету. Иногда он останавливался у окна,  раздвигал  планки  жалюзи  и
смотрел во двор. Он и его помощники денно и  нощно  думали  о  том,  как
выполнить неофициальное задание совета безопасности США. А  звучало  оно
так: любой ценой и в кратчайшие сроки  остановить  исследования  доктора
Кленова, который, по предположению аналитиков ЦРУ,  уже  почти  вплотную
приблизился к созданию прототипа генетического оружия. Ни  сам  господин
Браун, ни его помощники толком не представляли себе как может  выглядеть
это оружие, да это их и не интересовало. Им нужен  был  автор  -  Виктор
Павлович Кленов.
   Деньги на операцию были отпущены огромные, а  если  бы  понадобилось,
дали бы, наверное, и больше.
   Но за каждый доллар в случае неудачи придется ответить  головой.  Это
понимали  и  сам  господин  Браун,  и  его  люди.  Но  он,  как   всякий
профессионал, рассчитывал на удачный исход. Правда, дело  это  оказалось
крепким орешком:  уже  несколько  раз  случались  срывы.  И  вот  теперь
следовало поставить точку: уничтожить ученого. Другого пути  в  особняке
уже не видели.
   Решение принял не Браун - оно  было  спущено  из  Вашингтона.  А  вот
претворить это решение в жизнь приказали ему; никто иной, как он  должен
был разработать операцию, и учесть в  этой  операции  Брауну  предстояло
очень  многое.  Самым  сложным  было  выйти  па  Кленова.   Ведь   после
неудавшихся попыток вербовки ученого  и  попытки  покушения  в  подъезде
собственного дома, он вообще не показывался на людях.
   Даже о том, что Кленов жив и продолжает работать, знали немногие,  и,
если бы не надежный информатор в ФСБ, служивший там в  чине  полковника,
Браун так и пребывал бы в уверенности, что  операция  прошла  успешно  и
Кленов застрелен киллером. Господин Браун знал: теперь  Кленова  опекают
так плотно, как никогда. Возможно, даже к президенту России  подобраться
на сегодняшний день проще.  Кленов  не  появляется  абсолютно  нигде,  а
пробраться  в  городок,   где   находится   лаборатория,   нет   никакой
возможности.
   Есть, конечно, вариант в духе "крутых"  боевиков:  сбросить  бомбу  в
нужной точке, взорвать  всю  лабораторию,  похоронить  под  обломками  и
Кленова, и всех его сотрудников вместе с результатами исследований.
   Но так не  делают,  политики  хотят  оставаться  в  белых  перчатках,
вежливо раскланиваться, здороваться,  поздравлять  друг  друга,  посылая
правительственные телеграммы, и заверять, что в мире сейчас царит полная
гармония, что никто ничьих интересов  не  ущемляет  и  даже  на  них  не
покушается.  Так  что  ракеты,  бомбы  -  это  из  области   фантастики;
действительно, только в дрянных  фильмах  группа  террористов  в  масках
бомбит с вертолетов все вокруг и стреляет во все, что движется, а  затем
вертолеты взмывают в  ночное  небо  и  растворяются,  как  пришельцы  из
космоса...
   Разведка же работает по-другому, тихо. И  господин  Браун  сообразил:
Кленова надо суметь достать, извлечь его  из  лаборатории.  Ведь  всегда
остаются ниточки,  связывающие  человека  с  внешним  миром,  дергая  за
которые, можно добиться очень многого. Такая ниточка есть и  у  Кленова,
ее только надо нащупать. Если дернуть направленно,  то  Кленов  окажется
именно в том месте, где нужно, и самое главное - именно в нужное  время.
Вот это и  предстояло  устроить  полковнику  ЦРУ,  носившему  простецкую
фамилию Браун, такую же незатейливую, как для русского слуха - Иванов.
   Собрав имеющуюся информацию  и  проанализировав  ее,  господин  Браун
провел очередное совещание.
   Присутствовали на нем лишь четверо сотрудников,  все  они  были  люди
проверенные, и Браун им доверял, естественно, настолько, насколько может
доверять начальник своим подчиненным.
   - В России  есть  крупный  ученый,  проживающий  в  Москве,  -  начал
полковник. - Фамилия е