шел  только  для  того,
чтобы  поставить  вас  об  этом  в  известность.  Не  пытайтесь  бежать  или
предпринять что-либо столь же радикальное и бесполезное. Вы погорели, потому
что теперь у меня есть неопровержимые улики,  доказывающие  ваше  участие  в
деле с фальшивыми долларами.
   - Так предъявите их, - продолжая улыбаться, предложил Апрелев.
   - Я предъявлю их, когда сочту это нужным, - отрезал Малахов. - Можете  не
сомневаться, это произойдет очень  скоро.  У  вас  осталось  совсем  немного
времени, чтобы принять решение. Вы понимаете, о чем я говорю, генерал?
   Он сделал на слове ?генерал? заметное ударение, и Апрелев кивнул.
   - Если я вас правильно понял, вы предлагаете  мне  застрелиться,  избавив
себя от позора, - насмешливо сказал он. - Вас можно понять. Если принять  за
отправную точку вашу бредовую уверенность  в  моей  виновности,  то  у  меня
просто нет иного выхода. Явка с повинной в подобной ситуации ничего не дает,
срок заключения все равно получился бы фантастический, да  и  какой  там,  к
дьяволу, срок! Вышка, вот что  вы  мне  приготовили,  верно?  Так  что,  как
офицер, я просто обязан прямо сейчас встать, строевым шагом выйти в соседнюю
комнату и прострелить себе голову из именного пистолета. Так вот что  я  вам
скажу, Малахов: даже не  мечтайте.  Сначала  предъявите  мне  свои  хваленые
улики, а потом поговорим. Хотя я бы настоятельно советовал вам обратиться  к
психиатру. По-моему, вы перенапряглись. Ваши странные фантазии...
   - Это не фантазии, - перебил  его  Малахов.  -  Это  суровая  реальность.
Человек, которого вы так неловко попытались отправить на тот  свет,  взорвав
самолет, добрался до места назначения и ликвидировал  всю  вашу  банду.  Ваш
эмиссар, майор Шевцов, посланный разобраться во всем на месте,  тоже  погиб,
как и тот чеченец, Судья. Очень удобно, не правда  ли?  Тем  более  что  мой
человек тоже куда-то исчез - скорее всего навсегда. Ни улик, ни  свидетелей,
одни голословные утверждения генерал-майора Малахова...
   - Точно, - вставил Апрелев. - : Голословные.
   - Так вот, - так сильно подавшись вперед, что чуть не угодил галстуком  в
чашку с кофе, сказал Малахов, - мой человек выжил. Он был серьезно  ранен  и
довольно долго провалялся без сознания в каком-то провинциальном  госпитале,
но он привез все, что  нужно:  видеокассету  с  показаниями  вашего  майора,
показания полковника Логинова, подписанные по  всей  форме,  и  даже  клише,
которыми пользовались ваши  фальшивомонетчики.  Не  верите?  Воля  ваша,  не
верьте. Предупреждаю вас сразу: даже не пытайтесь узнать, где находятся  все
эти материалы. Это просто опасно. Мой человек держит их при себе до суда,  а
в том, на что он способен, вы  уже  имели  случай  убедиться.  Он  сейчас  в
надежном месте, и я вам не советую его искать.
   - Звучит прямо как  в  каком-нибудь  древнем  детективе,  -  презрительно
ответил Апрелев. - Вы совершенно свихнулись, генерал, и мне очень неприятно,
что вашим пунктиком посчастливилось стать  мне.  Почему  бы  вам  не  начать
охотиться на марсиан? Знаете, есть такой сериал, где два агента ФБР  повсюду
гоняются за инопланетянами. Вам бы к ним присоединиться вместо  того,  чтобы
повсюду таскаться за мной по пятам и молоть  чушь.  Вы  выглядите  смешно  и
жалко, неужели вам самому это непонятно? Извините, но я вынужден просить вас
покинуть мой дом. У меня масса неотложных дел,  и  мне  еще  нужно  хотя  бы
немного прийти в себя после нашего содержательного разговора.  Поищите  себе
другое занятие, генерал. Что-нибудь более конструктивное...  Кстати,  вы  не
думали о том, чтобы уйти на пенсию? Подумайте, право.  Нужно  давать  дорогу
молодым, особенно когда перестаешь справляться с нагрузкой.
   Они уже стояли, и Апрелев заканчивал свою речь, все еще улыбаясь.  Однако
Малахов видел, что улыбка дается  генералу  с  трудом:  он  был  взбешен,  и
растянутые в дружелюбном белозубом оскале губы подрагивали,  как  у  рычащей
собаки.
   - Спасибо, - сказал он. - Я непременно подумаю над вашими словами.  А  вы
подумайте над моими, идет?
   - Я могу порекомендовать вам отличного врача, - сказал Апрелев.
   - А я вам - грамотного адвоката. Не интересуетесь?
   Они расстались, не подав друг другу  руки,  хотя  Апрелев,  как  радушный
хозяин, проводил гостя до дверей  кабинета.  Когда  за  Малаховым  закрылась
дверь, он поспешно  вернулся  к  своему  столу,  выдвинул  потайной  ящик  и
поставил всю аппаратуру в режим стирания записей.
   Совершая заученные автоматические  движения  руками,  генерал  напряженно
думал.  Его  блуждающий  взгляд  остановился  на  дверце  бара,  за  которой
скрывалась бутылка с ?успокоителем?. Генерал снова усмехнулся, но  это  была
кривая нервная усмешка человека, старающегося понять, заряжено  направленное
ему в голову ружье или не заряжено.  Время  ?успокоителя?  настанет  немного
позже, а пока ему, как и  человеку,  находящемуся  под  прицелом,  следовало
принять определенные меры. Лучше быть излишне осторожным, чем мертвым. Лучше
считать безобидный пугач  заряженным  ружьем,  чем  легкомысленно  принимать
заряженную жаканом двустволку за  выстроганный  из  доски  муляж.  В  первом
случае ошибка грозит мелкой  неловкостью,  во  втором  она  может  оказаться
фатальной. Генерал-лейтенант Апрелев рисковал  слишком  многим,  и  поэтому,
снова сняв трубку внутреннего телефона, отдал ряд распоряжений.
   Только  после  того,  как  из  ворот  выехал   неприметный   ?форд-Орион?
отвратительного грязно-голубого  цвета  и,  тарахтя  проржавевшей  выхлопной
трубой, скрылся за поворотом, генерал подошел  к  бару  и  принял  еще  одну
порцию  ?успокоителя?,  чтобы  спокойно  обдумать  сложившееся  положение  и
принять окончательное решение по поводу мер, к которым следовало  прибегнуть
в ближайшее время.

Глава 17

   - Алексей Данилович, - сказал Глеб,  закуривая  и  по  привычке  опасливо
косясь на окна больничного корпуса, - у меня тут возник один вопрос. Мелочь,
конечно, но совершенно непонятная. Может быть, вы в курсе?
   - В курсе чего?  -  спросил  Малахов,  тоже  косясь  через  плечо,  но  в
совершенно  противоположном  направлении  -  на  высокую  ограду  из  черных
чугунных прутьев с бронзовыми наконечниками, окружавшую больничный парк.
   - Тут есть одна санитарка, которая  меня  почему-то  очень  не  любит,  -
объяснил Слепой. - Ну, может быть, не только меня, а вообще всех  на  свете,
но меня она не любит особенно. Но дело не в этом, а в том,  что  как-то  раз
она назвала меня родственничком. Я так и не понял, что она имела в виду.
   Малахов хмыкнул и снова зачем-то покосился через плечо.
   - Не обращай внимания, -  сказал  он.  -  Просто  какая-то  старая  дура.
Санитарки, знаешь ли, такой народ, что им палец в рот не клади.
   Глеб внимательно посмотрел на него и покачал головой.
   - Что-то вы, Алексей Данилович, того... Крутите вы  что-то.  Может  быть,
покаетесь, облегчите душу? Малахов с шумом выпустил из легких воздух:
   - Уф-ф-ф... Вот же негодяи! Врачебная  тайна,  называется.  Дело-то  яйца
выеденного не стоит, но все-таки?. Ведь просил же придержать язык! Нет,  все
равно разболтали.
   - Да что разболтали-то?
   - Ну видишь ли, не мог же я  поместить  тебя  сюда  под  твоим  настоящим
именем. А госпиталь все-таки военный, как  ты  мог  заметить,  и  не  просто
военный, а.., ну, сам понимаешь.
   - Элитное местечко, - согласился  Глеб.  -  Тихо,  уютно  и  медицина  на
уровне.
   - Рад, что ты это оценил. В общем, мне пришлось переговорить с главврачом
и сказать, что ты мой племянник,  который  на  скользкой  дороге  въехал  на
?Жигулях? под самосвал.
   - Ага, - сказал Глеб. - Вот подполковник Курлович, например,  утверждает,
что от вранья у людей вырастают длинные носы, совсем как у Пиноккио.
   - Он свой-то видел? - фыркнул Малахов и снова бросил  быстрый  взгляд  на
ограду.
   - Видел, - сказал Глеб и тоже посмотрел на улицу  сквозь  прутья  садовой
решетки.
   На улице  не  было  ничего  примечательного.  Мимо,  громыхая  железом  и
отчаянно пыля, проехал самосвал,  распространявший  вкусный  запах  горячего
асфальта, который черным конусом возвышался над его бортами.  Над  кирпичным
основанием решетки  виднелась  грязно-голубая  крыша  какого-то  автомобиля,
припаркованного  на  противоположной   стороне   улицы,   а   на   бронзовых
наконечниках прутьев, громко переругиваясь, сидели пять или шесть воробьев.
   - Видел, - повторил Глеб. - Он утверждает, что нос у него  такой  длинный
именно из-за вранья. Вам есть над чем задуматься, Алексей Данилович.
   - Чья бы корова мычала, - проворчал Малахов и опять обернулся.  Ему  явно
не  сиделось,  словно  садовая  скамейка  под  ним  ни  с  того  ни  с  сего
превратилась в раскаленную сковороду.
   - Что вы вертитесь? - спросил  Глеб,  безмятежно  глазея  по  сторонам  и
струйками выпуская дым в безоблачное небо. Видневшаяся над основанием ограды
пыльная  голубая  крыша  с  жутким  тарахтением  тронулась  с  места.   Глеб
равнодушно проводил ее глазами и снова повернулся к Малахову. - Что  вам  не
сидится? Начальство копчик отбило?
   - Наглец, - сказал Малахов. - Тебя бы в армию, чтобы ты там интересовался
у генералов состоянием их копчиков.
   - Да, - согласился Глеб и, не удержавшись, добавил:
   - Регулярная армия - это что-то особенное. Ну а как вообще дела?
   - Дела? Да какие у нас могут быть дела... Вот о пенсии подумываю.  Вчера,
например, на рыбалку ездил. Есть недалеко от нашей дачи одно озерцо. Даже не
озерцо, а скорее старик - в смысле  старое  русло.  Там  и  окунек  есть,  и
плотвичка, и даже щурята попадаются. И живет там, Глеб Петрович, одна старая
щука. Местные божатся, что здоровенная, как бревно.  Некоторые,  дескать,  с
лодки ее видели. Черная, говорят, в прозелень,  страшная...  Уток,  сволочь,
ворует. Подплывет снизу, хвать - и на дно. И с  бреднем  за  ней  ходили,  и
по-всякому. Сколько она сетей порвала, это просто кошмар какой-то. Ну  а  я,
старый дурак, заелся с местными  -  поймаю,  мол,  на  спиннинг,  и  никаких
гвоздей. Сколько уж мне жена твердила, чтобы с деревенскими не пил.  Короче,
проспорил я два литра, Глеб Петрович, - он  снова  покосился  на  улицу,  но
теперь там было совершенно пусто, только прошагали,  цокая  каблучками,  две
размалеванные девицы непонятного возраста - не  то  старшеклассницы,  не  то
молодые мамаши.  Малахов  посмотрел  им  вслед,  немного  покряхтел  и  тоже
закурил. - Не идет она на блесну, сволочь, - пожаловался он Глебу.  -  Целый
день бросал, всю руку отмотал, до сих пор плечо ноет. Такая, зараза, хитрая!
   - На живца надо, - посоветовал Слепой, чьи представления о  рыбной  ловле
были весьма туманными.
   - Вот и я так думаю, - согласился Малахов, сосредоточенно дымя  сигаретой
и глядя куда-то в сторону. - Только знаешь, какая странная штука: жалко  мне
его.
   - Кого? - не понял Глеб.
   - Да живца же. Сам не пойму, что со мной творится. Старею, что ли?
   - Какие ваши годы, -  рассеянно  возразил  Глеб.  Он  искоса  разглядывал
Малахова, который сегодня выглядел  непривычно  респектабельным,  как  будто
пришел не в больницу, а на светский раут или на прием к высокому начальству.
Он даже явился без своей обычной авоськи с продуктами, чему Глеб был  втайне
очень рад. - А живца жалеть нечего, - продолжал Слепой.  -  Подумаешь,  одна
рыбешка. Зато эта ваша разбойница перестанет уток  воровать.  Да  и  трофей,
опять же, завидный. И водку свою отспорите. Рискните, Алексей Данилович.
   - Думаешь, стоит?
   Глеб  в  последний  раз  глубоко  затянулся,  бросил  окурок  в  стоявшую
поблизости урну, вынул из кармана госпитальной  пижамы  пачку  ?Мальборо?  и
положил ее на колени Малахову.
   - Конечно стоит. А что  вам  еще  остается?  -  он  пожал  плечами.  -  А
сигареты, пожалуйста, подержите пока у себя.
   Малахов вопросительно поднял брови.
   - Отдадите, когда поймаете свою щуку, - сказал Слепой.

***

   В переулке давно зажглись фонари, но их свет был чисто символическим: его
с грехом пополам хватило бы на то, чтобы отличить мужчину от женщины,  и  то
лишь в том случае, если бы вам посчастливилось встретиться с ними прямо  под
фонарем. В кругах желтоватого света можно  было  разглядеть  лишь  небольшой
участок асфальта, лохматую крону ближнего дерева да кусочек высокой  ограды,
состоявшей  из  похожих  на  казачьи  пики  чугунных  прутьев  с  бронзовыми
наконечниками.  Все   это   железо   стояло   на   прочном   фундаменте   из
оштукатуренного  кирпича  и  выглядело  вполне  солидно,  как  и  полагается
выглядеть ограде уважаемого медицинского учреждения. Напротив в скупом свете
редких фонарей поблескивала точно такая же ограда, окружавшая какой-то парк,
в это время суток похожий на непролазную сказочную чащобу, в которой водится
всякая нечисть. Посередине дороги тянулась двойная нитка  трамвайных  путей,
которыми не пользовались уже лет десять. Ближе к тому  месту,  где  переулок
впадал в неширокую окраинную улицу, рельсы скрывались под асфальтом.
   Было начало третьего ночи, и небо на востоке еще  не  начинало  светлеть,
когда возле чугунной ограды притормозил старый ?форд-Орион?. Дальний  фонарь
отражался в его треснувшем лобовом стекле, как  одинокая  звезда,  его  свет
сумрачно поблескивал на тронутом ржавчиной  хроме  переднего  бампера.  Фары
автомобиля погасли, и через мгновение щелкнул замок дверцы.
   На изрытый трещинами и выбоинами, давно  нуждавшийся  в  ремонте  асфальт
бесшумно ступил одетый в темный спортивный костюм человек. На ногах  у  него
были спортивные туфли, слишком поношенные и скромные, чтобы в них можно было
появиться  в  обществе  и  прогуляться  по  пестрым   улицам   какого-нибудь
курортного городка, но очень прочные, удобные и вполне пригодные для занятий
любым видом спорта, кроме разве  что  футбола  да  еще  фехтования,  где  на
сетчатом металле дорожек мгновенно протирается до дыр  любая  обувь,  помимо
той, что специально предназначена для подобных занятий.
   В салоне машины вспыхнул теплый оранжевый огонек зажигалки, осветив худое
лицо с глубокими тенями в провалах глазниц и впадинах  втянутых  щек.  Потом
огонек погас, оставив после себя только тлеющую  красную  точку  на  кончике
сигареты.
   - Второй этаж,  третье  окно  слева,  -  напомнил  хрипловатый  голос.  -
Шестнадцатый бокс. Не перепутай.
   - Да помню я, - слегка раздраженно ответил стоявший на мостовой человек и
с негромким щелчком закрыл дверцу. - Главное, чтобы твое корыто завелось.
   - Шутишь, - сказал водитель и развалился на сиденье в универсальной  позе
ожидания, выставив локоть в открытое окно и лениво затягиваясь сигаретой.
   Человек в спортивном костюме  не  стал  произносить  слов  расставания  и
махать на прощание рукой. Он повернулся спиной к машине, поправил на  плечах
лямки  легкого  матерчатого  рюкзака,  молча  пересек  травянистую,  еще  не
успевшую  по-настоящему  запылиться  полосу  газона,  шагая   все   шире   и
размашистей, в три прыжка перемахнул тротуар и с разгону без видимых  усилий
взлетел на самый верх чугунной ограды.  Его  согнутая  фигура  на  мгновение
задержалась там, а потом он мягко, по-кошачьи спрыгнул с забора в больничный
парк, спружинив ногами и не  коснувшись  ладонями  земли.  Это  был  прыжок,
достойный опытного парашютиста или профессионального гимнаста, но человек  в
спортивном костюме не был ни тем  ни  другим.  Если  верить  его  служебному
удостоверению, которого при нем сейчас конечно же  не  было,  он  работал  в
области формирования общественного мнения. Он проработал там уже без  малого
десять лет и при желании мог бы порассказать много любопытного  о  том,  при
помощи каких приемов и методов порой формируется то,  что  принято  называть
общественным мнением. Но он дорожил  своей  работой,  находя  ее  не  только
полезной, интересной и хорошо оплачиваемой, но в некоторых  аспектах  еще  и
презабавной, так что  приступов  разговорчивости  с  ним,  как  правило,  не
случалось.
   Он пересек ухоженный больничный парк, все время забирая вправо,  и  вышел
на асфальтированную площадку перед  служебным  входом,  немного  левее  того
места, где к восточному крылу здания примыкала кирпичная  пристройка  кухни.
Днем здесь разгружались машины с продуктами, отсюда  же  вывозились  баки  с
пищевыми отходами и прочей дрянью, но сейчас здесь  было  тихо  и  безлюдно,
только в зарешеченном окошке  продуктового  склада  тускло  горело  дежурное
освещение  да  подмигивала  над  крыльцом  лампа  включенной   сигнализации.
Сигнализация  была  древняя,  простая,  как   кирпич,   но   специалист   по
формированию общественного мнения не собирался проникать  ни  в  продуктовый
склад, ни на кухню. Вместо  этого  он  по-обезьяньи  ловко  вскарабкался  по
новенькой водосточной трубе на плоскую крышу пристройки, а оттуда по  ржавой
пожарной лестнице поднялся  на  крышу  четырехэтажного  здания.  Вскоре  его
скрюченный силуэт, казавшийся горбатым из-за  висевшего  на  спине  рюкзака,
мелькнул на фоне звездного неба.
   Он двигался легко и уверенно, словно ночные прогулки  по  покатым  крышам
были  для  него   самым   привычным   делом.   Старая   жесть   предательски
погромыхивала, прогибаясь под его шагами, под  ногами  похрустывали  хрупкие
чешуйки отслоившейся масляной краски. Один раз  он  тихо  выругался,  больно
зацепившись  правым  ухом  за  растяжку  телевизионной  антенны,   и   пошел
медленнее, держа перед собой вытянутую правую руку.
   Добравшись до места, где восточное крыло под  прямым  углом  примыкало  к
главному корпусу, он осторожно, скользя подошвами кроссовок по скату  крыши,
спустился к самому краю и двинулся  вперед,  придерживаясь  левой  рукой  за
хлипкое ограждение. Зиявшая слева  четырехэтажная  пропасть  его  ничуть  не
пугала,  и  за  ограждение  он  придерживался  вовсе  не   для   собственной
безопасности - он считал  прутья,  чтобы  ненароком  не  ошибиться  окном  в
предутренней темноте.
   Отсчитав нужное количество прутьев, он  остановился,  поднялся  повыше  и
скинул со спины  рюкзак.  В  рюкзаке  лежал  моток  прочной  веревки,  какой
пользуются альпинисты, и хитроумное приспособление для подъема и  спуска  по
этой веревке, название которого он никак не мог запомнить,  но  пользоваться
которым умел вполне сносно. Помимо этой альпинистской сбруи, на дне  рюкзака
лежал какой-то матерчатый сверток, под которым угадывалось  что-то  тяжелое,
металлическое. Застегнув на талии широкий пояс с карабинами, молодой человек
вынул из рюкзака увесистый ?стечкин? и засунул его  за  отворот  спортивного
костюма.
   Он закрепил веревку на оголовке вентиляционной трубы, снова  забросил  за
спину  рюкзак  и  без  колебаний  перешагнул  через   низкое   металлическое
ограждение. Тенью скользнув поперек погруженного  во  мрак  фасада,  он  уже
через несколько секунд бесшумно спрыгнул на кафельный пол  мужского  туалета
хирургического отделения.  Здесь  было  чисто  и  сухо,  но  слабый  запашок
застоявшегося табачного дыма, хлорки  и  аммиака  был,  по  всей  видимости,
просто  непобедим.  Ночной  скалолаз  недовольно  потянул  носом,  брезгливо
поморщился и быстро избавился от  своего  альпинистского  снаряжения.  Конец
веревки он втянул внутрь помещения, оставив широкий пояс  болтаться  на  нем
чуть ниже подоконника.
   Из рюкзака, как по волшебству, появились зеленый балахон  хирурга,  такие
же брюки и круглая шапочка. Быстро натянув все это поверх своего спортивного
костюма, молодой человек вынул из кармана очки, представлявшие собой  просто
два кусочка оконного стекла в тонкой металлической оправе, и нацепил  их  на
переносицу, моментально превратившись в молоденького,  немного  не  от  мира
сего практиканта из Первого  медицинского.  Картину  немного  портил  только
громоздкий ?стечкин? с  коротким  глушителем,  который  наотрез  отказывался
помещаться в неглубоком кармане зеленого докторского халата.