д. Мамонтов присел на  колено,  несколько
раз щелкнул кнопкой.
   - Сиди, не двигайся,  -  сказал  он  мальчику  и  подался  вперед,  чтобы
отодвинуть ранец. - Не шевелись, Андрюша, - Мамонтов, отодвинув  ранец,  тут
же схватил мальчишку за ногу  и  резко  дернул  ее  вверх.  Андрей  коротко,
пронзительно вскрикнул и, кувыркаясь,  переворачиваясь  в  воздухе,  полетел
вниз. А Мамонтов, на ходу пряча в карман  ветровки  фотоаппарат,  побежал  к
люку.
   Мамонтов нырнул в люк  прежде,  чем  прозвучал  хлопок  -  удар  тела  об
асфальт. Короткий вскрик ребенка все еще звенел в его ушах.
   Мамонтов спустился на лифте, пересек по диагонали двор и увидел метрах  в
ста пятидесяти от себя толпу людей. Он не  стал  подходить  к  ним,  сел  на
лавочку, достал из кармана леденец, сунул за щеку и стал перекатывать его во
рту. Минут через пятнадцать примчалась карета "Скорой помощи", а  еще  через
десять минут он спросил у двух девочек, которые поравнялись с ним:
   - Чего там народ собрался, плохо кому стало, что ли?
   - Мальчик с крыши упал.
   - Жив, надеюсь, остался?
   - Нет, насмерть разбился, он головой на люк упал, -  проговорила  девочка
дрожащими губами.
   - Знакомый ваш?
   - Нет, он не из нашего дома, мы его не знаем. Две женщины видели, как  он
падал и кричал. Они с собачками гуляли.
   Мамонтов разгрыз леденец, снял с головы капюшон ветровки и пошел. На ходу
он достал из кармана маленький серебристый телефончик, обычно  такие  трубки
носят  женщины  -  изящные,  игрушечные.  В  руках  мужчины  она   выглядела
игрушечной. Прикрывая микрофон ладонью от ветра, Мамонтов торопливо говорил:
   - Порядок, готовь деньги. Все в ажуре, вопрос решен. Сажусь и еду.
   - Хорошо, корт.
   - Понял, знаю.
   Викентий Федорович сидел на  теннисных  кортах  и  смотрел,  как  яростно
сражаются четверо мальчишек. Один из них Викентию Федоровичу очень  нравился
- маленький,  изящный,  с  тонкими  чертами  лица,  со  светлыми  кучерявыми
волосами. "Ангельское личико и зад хороший, крепенький, миниатюрный, - думал
Викентий Федорович". Иногда он доставал  из  сумки  стоящую  у  ног  бутылку
минералки, делал пару глотков. "Вот такая жизнь, - думал пожилой мужчина,  -
был мальчик, и нет его, выплеснули вместе с водой. Зато теперь я  могу  быть
спокоен, он никому ничего не сможет сказать. Крепче всех молчат мертвые. Все
правильно, тянуть было нельзя. Вот Сережка Комов где-то расслабился,  где-то
потерял контроль над собой, увлекся и тут же попался. С ним тоже надо что-то
делать, если его возьмут в оборот, он меня сдаст со  всеми  потрохами.  Хотя
при чем тут я? Ни при чем, это просто  законы  идиотами  написаны.  И  детям
хорошо: деньги им дают и их родителям. Ну, нравятся мне  мальчики,  люблю  я
детей. И в Греции, и в Риме мужчины  любили  мальчиков.  Их  же  за  это  не
казнили, такое было в порядке вещей. А сейчас придумали законы... Вот  этот,
красив, как маленький бог, да и в теннис играет хорошо... Теннис, пенис... С
утра теннис, а потом пенис, или, наоборот, сначала пенис, а потом теннис..."
   Викентий Федорович слышал,  как  подъехал  джип,  видел,  как  из  машины
выпрыгнул грузный толстяк Мамонтов и торопливо засеменил  к  нему.  Мамонтов
подошел, а Викентий Федорович указал на корт:
   - Смотри, Колюнь, какой товар прыгает!
   - Который, Викентий Федорович?
   - Здесь, по-моему, один стоящий, а трое никуда не годятся.
   - Кучерявый?
   - Пальцем на человека не показывай, придурок! Никакого воспитания, словно
из деревни приехал!
   - Прошу прощения, Викентий Федорович.
   - Сиди тихо, рассказывай.
   - Что, собственно говоря, рассказывать? Привел его на крышу,  посадил  на
парапет, взял за ноги и немножко помог ему свалиться.
   - Никто вас двоих на крыше не видел?
   - Вроде нет. Я делал вид, что  фотографирую  его,  поэтому  на  корточках
сидел. Снизу меня никто увидеть не мог.
   - Что значит "вроде"? - строгим голосом произнес Смехов.
   - Ну, знаете, Викентий Федорович, птички летали, солнце  светило.  Может,
они видели, но они будут молчать, никому не скажут. Свидетелями в  суде  они
стать не смогут, это точно.
   Викентий Федорович Смехов сунул руку в сумку. Мамонтов следил  за  рукой.
Из сумки Смехов вынул бутылку с минералкой.
   - Водички вот попей.
   - А деньги?
   - Водички попей. Не бойся,  не  отравлена!  -  Викентий  Федорович  подал
пластиковый стакан.
   - Не хочу я воды.
   - Как знаешь, - Викентий Федорович повернул пробку  и  принялся  пить  из
горлышка, высоко запрокинув голову - Вот видишь, Колюня, а ты боялся,  -  он
закрутил пробку, поставил сумку и лишь тогда  извлек  из  нее  тонкую  пачку
долларов. - Держи, заработал.
   - Почему так мало? - толстое лицо Мамонтова пошло красными пятнами. -  Вы
же говорили десять, а здесь, наверное, пять?
   - Нет, четыре. Четыре лучше,  чем  ничего.  Четыре  лучше,  чем  получить
десять и самому вслед за мальчишкой свалиться с крыши. Или ты  не  согласен?
Как он двигается, ты только посмотри, как  он  двигается!  Какой  мальчишка,
ангел, а не ребенок!
   - Я не понял, - пошевелив толстыми губами, произнес Мамонтов.
   - Чего ты не понял? Остальные  получишь  через  три  дня,  когда  я  буду
убежден, что все тихо, что никаких лишних движений твои действия не вызвали.
Ты не догоняешь, Николай? Я тебя умным считал,  сообразительным,  а  ты  мне
претензии выдвигаешь. Я с тобой  всегда  копейка  в  копейку  рассчитываюсь,
лишнего не беру. Мне много не надо, я на простой тачке езжу,  в  Испании  не
отдыхаю. Я безвылазно  сижу  в  средней  полосе,  в  Подмосковье,  а  ты  по
заграницам шастаешь.  Квартиру  сменил,  машину...  Люди  на  тебя  внимание
обращают. Плохо это, но я молчу. А ты меня раздеть  хочешь  просто-напросто.
Или ты, Николенька, хуже того, из-под меня дело рвануть собрался? Так я тебе
скажу: не суетись, придет время, я тебе все сам передам, с клиентурой сведу.
Покажу, объясню, как что делается, чтобы всегда чистым оставаться. Ты уже не
сердишься на меня?
   - Ладно, через три дня, но не позже. Я жизнью рисковал, я высоты боюсь.
   - Вот и договорились. Не обижайся на меня, мне удостовериться надо, а  то
я волноваться стану, переживать.  Волнения  на  потенции  плохо  отражаются.
Какой мальчишка! Ты посмотри, какой мальчишка!
   - Хороший, - сказал Мамонтов, складывая толстые  губы  трубочкой.  -  Вас
подвезти, Викентий Федорович?
   - Да нет, что ты, пешком ходить полезнее.  Кровообращение  в  малом  тазу
улучшается. Больше видишь, больше дышишь. Движение - жизнь. Кровь должна  по
сосудам бежать, а ты сядешь в  машину  и  сидишь  как  вкопанный.  Простатит
заработаешь к моим годам. Я тебе сколько говорю, спортом надо заниматься.
   - Не люблю я спорт.
   - И напрасно. Сколько я на тебя, Николай, сил положил! Я тебя заставлял в
секцию ходить, родителей в школу вызывал, а ты  ни  в  какую,  паршивец!  Ты
посмотри на себя - толстый, обрюзглый. Тебе бы килограммов тридцать сбросить
надо, и почувствуешь себя совсем другим человеком!
   - Каждый старается жить в свое удовольствие.
 
Глава 5 
 
   Тем  временем  Сиверов  не  спеша  допил  уже  остывший  кофе.  Книга  по
вирусологии лежала перед ним на журнальном столике закрытой, он прочел ее от
корки до корки.
   "Смоленский не мог уничтожить материалы разработок, это бы  противоречило
всем его жизненным установкам, -  подумал  Сиверов.  -  Скорее  всего  Борис
Исидорович почувствовал опасность. Возможно, он еще не определил, откуда она
исходит, и хотел на время обезопасить себя и  человечество.  Он  должен  был
спрятать разработки! Но где? С одной стороны, их не должны найти, с другой -
они не должны пропасть".
   Глеб  осмотрелся.  Стеллаж   с   незаполненными   полками,   стойка   для
компакт-дисков, коробки с дискетами. Глеб никогда не  доверял  окончательную
информацию ни компьютеру, ни дискетам. Там  могли  храниться  лишь  исходные
данные, на основе которых он делал умозаключения.
   "Где бы я попытался спрятать то, что мне дорого? -  задумался  Глеб.  Его
взгляд блуждал по комнате. Тайники отпадали сами собой. - Если  бы  я  знал,
что в мое отсутствие или после моей смерти сюда наведаются люди  искать  то,
что я спрятал? В первую очередь они занялись бы тайниками.  Это  дети  могут
зарывать в землю "секретки", но не серьезные люди, - и тут улыбка  появилась
на лице Глеба. - Ну конечно же, лучше всего прятать на самом  видном  месте!
Кажется, я знаю, где искать, Смоленский сам оставил  подсказку",  -  Сиверов
оживился, заходил по комнате.
   Ему не терпелось проверить свою  догадку,  но  время  было  неподходящее.
Лучше всего действовать не днем, когда каждый человек как на  ладони,  и  не
ночью, когда  любой  незнакомец  во  дворе  вызывает  опасения,  а  сразу  с
наступлением сумерек  -  часов  в  восемь-девять,  когда  город  приходит  в
беспорядочное движение, люди ходят в гости, возвращаются домой, гуляют.
   Сиверов вытащил с антресоли ящик,  широкий  и  плоский.  В  таких  обычно
держат инструменты. Большую часть снаряжения Сиверов изготовил и  разработал
сам. Тут были вещи, о назначении которых мог догадаться  лишь  профессионал.
Маленькая коробочка, очень похожая на ту, в каких  носят  рулетки,  но  если
потянуть за колечко, то появится тонкий, очень прочный тросик. С его помощью
можно спуститься с пятого этажа; захлестнув из него петлю, перерезать  горло
или при желании и времени даже перепилить им стальную трубу.  Подслушивающее
устройство, электронный сканер, газовый  резак  размером  с  пачку  сигарет,
устройство для подключения к телефонным линиям...
   Глеб взял из ящика немногое: связку отмычек,  при  помощи  которой  можно
было  открыть  практически  любой  замок,  маленький,  не   больше   обычной
авторучки,  фонарик  с  хорошей  оптикой,  раскладной   швейцарский   ножик,
короткоствольный пистолет с глушителем и  запасную  снаряженную  обойму.  Из
ящика письменного  стола  он  извлек  серебристый  ноутбук,  положил  его  в
брезентовую сумку.
   Когда Сиверов выходил из квартиры, он напоминал  художника,  собравшегося
немного порисовать на природе. Ботинки на мягкой толстой  подошве,  потертые
джинсы,  выцветшая  защитная  куртка,  а   ноутбук   в   брезентовом   чехле
неискушенному взгляду представлялся небольшим этюдником.
   Своей машиной Сиверов пользоваться не стал, она так и осталась стоять  во
дворе. На платной стоянке возле завода железобетонных конструкций Глеб  взял
маленький пляжный джип "Фероза". Машину предоставил ему  Потапчук.  Верткая,
компактная, можно припарковать где угодно, при необходимости  пройдет  и  по
подсохшему болоту и в то же время не бросается в глаза.
   Ровно  в  восемь,  когда  уже  стемнело,  Глеб  ехал  по   Ленинградскому
проспекту. Его не смутил знак "Проезд запрещен". Когда он заехал во двор, то
машину поставил неподалеку от арки,  въехав  двумя  колесами  на  выложенный
бетонной плиткой тротуар.
   "Третий  подъезд,  шестидесятая   квартира   -   именно   здесь   работал
Смоленский".
   На матовом плафоне, укрепленном над подъездом, значились  номера  квартир
от двадцать девятой до шестьдесят первой.
   "Значит, шестидесятая на самом верху. Что ж, это логично для человека, не
любящего посторонних. Как и у меня - последний этаж,  туда  забираются  лишь
приглашенные и хозяин".
   Глеб, придерживая рукой тяжелый ноутбук,  прошелся  по  двору,  в  памяти
сфотографировал каждую мелочь. Срабатывала  привычка:  деталь,  показавшаяся
сейчас  незначительной,  потом  может  сыграть  огромную  роль.  Простенький
кодовый замок, высчитать номер больших  усилий  не  надо,  клавиши,  которые
нажимают каждый день,  до  неприличия  затерты.  Не  задерживаясь  у  двери,
Сиверов вдавил три кнопки, потянул рычаг блокировки. Дверь распахнулась.
   Он  поднимался  быстро,  уверенно,  но  неторопливо  -  так,  как   может
подниматься человек, твердо знающий, куда и к кому идет.
   На площадках с шестого по седьмой этаж света не было. Всего две  квартиры
располагались на  последнем,  седьмом  этаже  -  шестидесятая  и  шестьдесят
первая. Чем-то подъезд Сиверову нравился: тихий,  уютный,  в  нем  абсолютно
свежий воздух, на подоконнике аккуратная металлическая  банка  из-под  пива,
приспособленная под пепельницу.
   "Интересно, Смоленский, оставшись наедине с самим собой, без жены,  часто
курил? - ему тяжело было представить себе солидного ученого,  выходившего  с
трубкой покурить на лестничную площадку. - Нет, если он и  курил,  то  делал
это в квартире, которую занимал один и использовал как рабочий кабинет".
   Беззвучно Глеб извлек из кармана связку  отмычек.  Замок  в  двери  стоял
всего один, но  довольно  редкой  конструкции.  Дверное  полотно  с  косяком
соединяла простецкая полоска бумаги с гербовой печатью.
   "Как всегда, экономят на самом главном",  -  подумал  Сиверов,  раскрывая
перочинный ножик.
   Тонким лезвием он отделил полоску  бумаги  от  двери.  Теперь  предстояло
заняться замком. Он  вводил  в  отверстие  штыри  отмычки,  прислушиваясь  к
звукам, доносившимся из механизма. Щелчок - и ригель плавно отошел.
   "Сигнализации вроде бы нет".
   Сиверов шагнул в квартиру,  плотно  прикрыл  за  собой  дверь  и  щелкнул
замком. Тяжелый черный эбонитовый телефонный аппарат покоился на  телефонной
полке под зеркалом. Телефон был таким старым,  что  даже  шнур,  соединявший
трубку с аппаратом, оказался простым в матерчатой оплетке, а не пружинным. В
небольшой однокомнатной квартирке все  дышало  солидностью  и  напоминало  о
безвозвратно ушедших годах  Советской  власти.  Этот  дух  был  неявным.  Не
встречалось в квартире гербов,  флагов,  плакатов  и  открыток.  Но  тяжелую
дубовую мебель могли производить только в  великой  стране,  жители  которой
уверены, что существовать ей вечно. Смоленский любил солидный уют.
   Глеб огляделся в комнате. Тяжелые шторы прикрывали окно так плотно,  что,
будь на улице ясный день, ни лучика света не пробилось бы  в  комнату.  Даже
Сиверов, умеющий видеть в темноте, с трудом различал предметы.
   Щелкнул выключатель настольной лампы,  и  теплый  диск  света  засиял  на
зеленом сукне письменного стола.
   "Документы искать бесполезно, - подумал Глеб. - Наверняка все,  что  было
написано рукой Смоленского,  изъяли  при  обыске,  и  пылятся  сейчас  труды
ученого в шкафу у  следователя.  Смоленский  предчувствовал  свою  гибель  и
потому все лишнее уничтожил".
   Всего лишь две фотографии остались в комнате, хотя по отверстиям в  стене
можно было предположить, их тут  при  жизни  ученого  висела  целая  дюжина.
Добротные деревянные рамки, в них под стеклом Смоленский  -  в  одиночестве.
Одна фотография запечатлела ученого на берегу Балтийского моря, другая -  на
ступенях Дворца съездов. И на морском пляже, и в центре  столицы  Смоленский
был одет одинаково -  темный  костюм,  белая  рубашка  и  галстук  в  мелкий
горошек.
   Глеб  выдвигал  ящики,  распахивал  дверцы.  Комплекты  спального  белья,
подшивки газет, специальная литература, и ни одной папки  с  рукописями.  На
столе четко виднелось место, где раньше стоял компьютер, да и  блок  питания
остался включенным в розетку. И вот когда Сиверов уже отчаялся найти то, что
искал, он открыл нижнюю дверцу  стеллажа.  Улыбнулся,  присел  на  корточки.
Фонарик,  похожий  на  чернильную  ручку,  высветил  в   глубине   отделения
трехрядную стойку для компакт-дисков. Одну за другой Сиверов  читал  надписи
на торцах пластиковых коробок.
   У Смоленского был неплохой вкус, ерунду  не  слушал,  сплошь  классика  в
хорошем  исполнении.  Последнее  Глеб  ценил  выше  всего,  значит,  человек
разбирается в музыке, если способен уловить разницу в исполнении  мастера  и
просто хорошего пианиста.
   "Где же оно? Наверняка не в самом верху и не в самом низу".
   Сиверов наугад вытащил диск "Пер Гюнт" Грига в исполнении пражской оперы,
раскрыл коробку.  На  диске  фабричным  способом  была  нанесена  надпись  с
названием балета. Глеб вытащил диск из футляра,  перевернул  его  и  осветил
фонариком. Диск искрился серебром.
   - Не то, - произнес Сиверов и поставил коробку на место.
   Теперь он уже действовал быстро,  раскрывал  футляры,  доставал  диски  и
светил фонариком на дорожки записи. Пока  ему  сплошь  попадалась  фирменная
продукция, купленная Смоленским  в  солидных  магазинах.  В  руках  у  Глеба
оказалась коробка "П. И. Чайковский. Иоланта".
   - Кто может сравниться с Матильдой моей, - тихо напел  Сиверов  и  замер,
когда луч фонарика прошелся по диску со стороны дорожек.
   Он хорошо помнил, что "Иоланта" - опера  короткая,  значит,  должно  быть
записано  не  все  пространство  диска,  так  и  оказалось.  Под  "Иолантой"
располагался диск с надписью "Реквием". Моцарт. Уже один зеленоватый отблеск
диска,  предназначенного  для   многократной   записи,   насторожил   Глеба:
записывали в бытовых условиях. "Реквием" - не опера, звучит недолго, дорожки
расположились по всей ширине. Луч  фонарика  упал  почти  по  касательной  к
поверхности диска, и тогда Сиверов увидел  узкую  полоску,  отделяющую  одну
запись от другой. Конечно, так же могли быть разделены и  части,  но  обычно
музыку пишут одной - непрерывной сессией.
   Диск в раскрытой коробке Сиверов отложил в сторону и  проверил  остальные
футляры. Больше ничего подозрительного не оказалось.  Радостное  возбуждение
охватывало Глеба, когда он, приладив  на  столе  ноутбук,  запускал  диск  в
приемник. Так и есть, музыкальная запись сама  по  себе,  вторая  запись  не
имеет к музыке никакого отношения - набор текстовых файлов. Но  ни  один  из
них Сиверов открыть не мог, все они были защищены кодами.
   "Работы на час, - усмехнулся Глеб, - но сделать ее лучше не  здесь,  а  у
себя на квартире".
   Свет Сиверову стал не нужен, природный дар  видеть  в  темноте  подводил,
лишь когда приходилось читать. Глеб закрыл ноутбук,  диск  лежал  в  кармане
куртки,  как  тут  послышались  шаги  на  лестничном  марше,  шаги   слишком
осторожные для жильца дома.
   Человек за дверью остановился, Глеб отошел к  стене.  В  стекле  открытой
двери, ведущей в прихожую, он видел отражение входа в квартиру.
   Ключ вошел в отверстие.
   "Черт, - подумал Глеб, - этого мне только не хватало!"
   Пришедший мужчина действовал так же осторожно, как и Сиверов.  Перешагнув
порог, тут же закрыл дверь, свет не включал. Тонкий луч  фонарика  скользнул
по стене, замер на телефоне.
   "Человек тут впервые, - решил Сиверов. - Что его сюда  привело?  Он  пока
еще не подозревает о моем присутствии".
   Мужчина прошел в  комнату.  Теперь  Глеб  хорошо  его  видел  -  высокий,
широкоплечий, крепкого телосложения. На нем был плащ, и понять, вооружен  он
или нет, невозможно: под широким расстегнутым плащом  могло  скрываться  что
угодно, даже десантный автомат без приклада. Мужчина осматривался,  медленно
поворачивая голову.
   - Не двигайся, - негромко произнес Глеб, его голос прозвучал холодно, без
тени эмоций.
   Мужчина даже не вздрогнул, он замер и медленно  развел  руки  в  стороны,
показывая, что у него нет оружия. Глеб подошел к  нему  со  спины  и  быстро
обыскал: пистолет оказался засунутым за  брючный  ремень.  Глеб  сделал  шаг
назад, выщелкнул обойму.
   - Теперь можешь повернуться.
   Они стояли друг перед другом, пришедший всматривался в  темноту,  пытаясь
рассмотреть Глеба.
   - Кто ты?
   Мужчина медленно повел руку к внутреннему карману плаща - так  поступают,
когда  хотят  показать  документы.   Глеб   недооценил   прыти   противника.
Пригнувшись, мужчина рванулся вперед и  ударил  Сиверова  головой  в  живот.
Глебу еще повезло, он стоял не вплотную к  стене,  иначе  бы  от  удара  его
позвонки превратились в  костяную  муку.  Единственное,  что  успел  сделать
Сиверов, так это ударить нападавшего коленом в лицо. Но для  тренированного,
готового к схватке человека такой удар лишь задержка во времени. Специальная
тренировка приучает не обращать вниман